Тригони, Михаил Николаевич

Тригони, Михаил Николаевич, народоволец (1850—1917), родился в Севастополе и принадлежал к дворянской среде. Его мать, урожденная Станюкович (сестра писателя), была дочерью адмирала, а отец служил в гвардии и вышел в отставку в чине генерал-майора. По происхождению грек, он передал сыну наружность темного южанина нерусского типа. Помещик и владелец крепостных, он был консерватором, а жена его — светская женщина, воспитанница Смольного института — выписывала передовые журналы, сочувствовала Польше и внушала сыну почтение к именам Герцена и Гарибальди. Начальным обучением Тригони руководила мать, потом была приглашена француженка, а к учебному заведению приготовлял офицер Сазонов, о котором ученик сохранил теплое воспоминание. Отец Тригони умер, когда сыну было 9 лет, и мать отдала его в симферопольскую гимназию, откуда он перешел в керченскую. В то время гимназисты уже были затронуты духом 60-х гг.; в старших классах увлекались Писаревым, читали Добролюбова, Чернышевского, следили за процессом нечаевцев (1871).

По окончании гимназии Тригони поступил сначала в петербургский университет, но перешел в новороссийский, в котором и кончил юристом. Как в керченской гимназии, так и в университете товарищем Тригони был А. И. Желябов, выдававшийся еще в гимназии, а в университете сразу ставший коноводом. В студенческих волнениях по поводу грубого замечания, сделанного профессором Богишичем одному студенту, Тригони принимал участие наравне со всеми, а пылкий Желябов был исключен. Ни в каких кружках самообразования Тригони не участвовал, и, хотя в университете по рукам ходила нелегальная литература, получаемая от одесситов кружка чайковцев, — движение в народ Тригони не коснулось; но в 1875 г. он вел пропаганду среди артиллеристов и распространял нелегальные издания среди молодежи. Вплотную к революционной деятельности он примкнул лишь в 1879 г., когда образовалась «Народная Воля». По рекомендации Желябова и Колодкевича он был принят сначала в агенты Исполнительного комитета, а потом в члены. В 1880 г., когда В. Фигнер должна была уехать из Одессы в Петербург, Комитет поручил Тригони заменить ее и связать в группу намеченных там лиц, что он и выполнил удачно, сделав ценное приобретение в лице М. И. Дрея, занимавшегося с рабочими. В январе 1881 г. в Петербурге шли приготовления к 7-му покушению на жизнь Александра II. Необходимо было решить,  последует ли затем вооруженное выступление партии. Чтобы подсчитать силы, Исполнительный комитет вызвал в Петербург всех своих членов; в числе их был и Тригони. Отчеты о местных группах «Народной Воли» и подсчет сил показали, что они недостаточны: лиц, с которыми Исполнительный комитет находился, в непосредственных сношениях, оказалось 500. Настроение неорганизованных рабочих в Петербурге и в провинции не поддавалось учету, а 500 чел. были разбросаны по разным городам; стянуть их в одно место было, очевидно, невозможно, и за согласие всех на огромный риск ручаться было нельзя. Решение общего собрания было поэтому отрицательное; однако, вопрос об открытом выступлении решено было считать очередным. Тригони принимал участие во всех совещаниях, бывших на штаб-квартире Исполнительного комитета, а по ночам работал в подкопе из магазина сыров на Малой Садовой. Но 27 февраля, когда у него в меблированных комнатах на Невском был Желябов, явилась полиция и арестовала обоих. Ввиду этого и угрожающего положения магазина, собравшийся 28 февраля Комитет решил действовать 1-го марта во что бы то ни стало, и, как известно, в этот день император пал от бомбы народовольца Гриневицкого. Тригони судили в феврале 1882 г. по процессу «20-ти». Оговор Меркулова о работе в подкопе с Тригони был снят, и его осудили на 20 лет каторги «за возбуждение к бунту» одесских рабочих. Он попал в Алексеевский равелин, где в ужасающих условиях пробыл более 2-х лет, а в 1884 г., с оставшимися в живых товарищами, был переведен в Шлиссельбург. Здесь, после первых годов, столь же губительных в моральном и материальном отношении, после того когда было улучшено питание, даны книги и физический труд, Тригони стал оправляться и дожил до 1902 г., которым кончался срок его заключения. Человек спокойного темперамента, Тригони не имел в крепости крупных столкновений с администрацией, но в общих протестах был верным и стойким товарищем. В сношениях с людьми он отличался серьезностью и сдержанностью. Привычка на высокой плечистой фигуре держать голову приподнятой с годами стала придавать ему особенно степенный, важный вид. Однако, и осанка и сдержанность покидали его, когда дело касалось чего-нибудь ему дорогого. Так, чувствительным пунктом его убеждений была община и артель, указание на которые он тщательно подмечал в литературе, попадавшей ему в руки. В спорах о них он горячился и с пеной у рта полемизировал с противниками, которые подсмеивались над его слабостью, аргументируя социал-демократическими доводами. Артельному началу он остался верен до конца и, будучи на поселении на Сахалине, думал организовать артель из ссыльно-поселенцев для рыбной ловли в Охотском море, для чего вступил в переговоры с японцами, которые брались доставить сети, шхуны и взять весь улов. Осуществлению этого предприятия, однако, воспротивились сахалинские власти. По выходе из Шлиссельбурга, в Бутырской тюрьме он пережил счастливые минуты оваций со стороны студентов, рабочих и мог измерить духовную перемену, совершившуюся в России за время его заключения. Характерен маленький факт, пережитый Тригони в Петербурге. На Николаевском вокзале, когда его ввели в вагон с уголовными, один из них встал и запел марсельезу, а несколько человек приветствовали возгласами: «Свобода! Свобода!» Путешествие из Одессы на Сахалин заняло 55 дней; на поселении, в с. Рыковском, он работал в бесплатной библиотеке и читальне, которые пользовались поселенцы, и завоевал уважение и доверие за помощь и сочувствие, которое оказывал бесправному населению: уголовные даже предлагали ему все средства, нужные для побега. Пребывание на Сахалине кончилось взятием острова японцами. Последние предложили политическим перевезти их в Японию, откуда они могли ехать, куда угодно; Тригони поехал в Йокогаму, Шанхай, а после ратификации мирного договора с Россией — во Владивосток. По мере передвижения (ноябрь 1905 г.) оттуда в Европейскую Россию, все сильнее чувствовалось, что революционное брожение охватывает все население: на станциях происходили собрания рабочих; в вагонах слышались революционные песни, продавалась революционная литература. Бывшему узнику казалось, что он видит чудесный сон, обещающий осуществление всех заветных мечтаний. Тем тяжелее было пробуждение при наступившей затем реакции с ее карательными экспедициями и погромами. Тригони поселился в родном Крыму, купив близ ст. Бельбек участок земли, на котором развел фруктовый сад. Оттуда нередко наезжал в Петербург, но в политической деятельности партии никакого участия не принимал. Его силы были надорваны заключением — в последние годы в крепости он страдал грудной жабой, от которой и скончался в Балаклаве, где имел домик. Революцию он приветствовал с энтузиазмом и основал республиканский клуб тотчас по низвержении монархии. Члены клуба торжественно хоронили его под южным небом родных мест.

Вера Фигнер.