Тунгусы

Тунгусы (тунгузы), народ, живущий в Сибири и принадлежащий к маньчжурской ветви урало-алтайской семьи (см. урало-алтайские языки). Они раскинулись на громадном пространстве от Енисея на западе до Тихого океана на востоке и от Ледовитого океана на севере до Амура на юге. Не все это пространство они, впрочем, занимают сплошь, и центральную часть данной области, среднее течение Лены, они должны были уступить более поздним пришельцам в их страну, якутам. Но и сами тунгусы, по-видимому, знали лучшие времена, когда они жили гораздо южнее, чем ныне. Родиной их была, как можно думать, восточная часть Маньчжурии, примыкающая к Корее, и древним китайским летописям они были известны под именами: жужане, кидане, чжурчжени и т. д. Они оказывали по временам довольно существенное влияние на судьбы Китая, неоднократно покоряли себе его северные провинции, но потом быстро сходили со сцены, потому что не умели сохранить своей национальности и растворялись в китайской массе. Последним событием  этого рода было завоевание всего Китая родственниками тунгусов, маньчжурами, в середине XVII в. (см. XXIV, 215/16), но и маньчжуры, как известно, не  смогли сохранить своей национальности и почти сплошь окитаились.

Сами себя тунгусы называют «эвенки», что в переводе значит «люди», и происхождение названия «тунгус» до сих пор остается необъясненным. Это название прилагается теперь ко всей массе тунгусских племен, за исключением Амурского края, Сахалина и северо-востока  занимаемой тунгусами области. Амурские тунгусы носят названия: орочоны, манегры (см.), или манегирцы, дауры (см.), солоны, бирары (см.), кили, негидальцы, самагиры, или самагарцы, ольчи, или мангуны (см.), гольды (см.); в Уссурийском крае на берегу моря живут орочи, в средней части Сахалина — ороки (см. ХХХVII, 386) и в северо-восточной части Якутской области и на берегах Охотского моря — ламуты (см.). Часть этих названий не имеет; впрочем, за себя достаточно оснований: и орочоны и ламуты ничем не отличаются ни по языку, ни по быту от собственно тунгусов, так что части одних и тех же родов, смотря по местности, назывались то тунгусы, то орочонами или ламутами. Манегры отличались от прочих тунгусов только наличием у них коневодства. Очень слабы отличия от собственно тунгусов также у негидальцев и самагиров, и «самагирские» роды встречаются у тунгусов различных областей. О бирарах вообще известно очень мало, что же касается килей, то самое существование этого племени подлежит некоторому сомнению. На иностранных картах иногда фигурируют в качестве самостоятельного народа еще чапогиры, но это уже явное недоразумение: чапогиры — не отдельное племя, а только один из родов енисейских тунгусов, даже не отличающийся своей многочисленностью. С другой стороны, в этнографии, литературе имеется нередкое смешение под одним общим названием «орочоны» трех совершение различных тунгусских народностей: орочонов, орочей и ороков. Хотя этимологически все три эти названия тождественны между собой и все одинаково происходят от тунгусского слова «оро», или «орон» — олень, преимущественно домашний (от этого же слова происходит, по-видимому, и название ольча), но народности, к которым эти названия прилагаются, сильно разнятся между собой в бытовом и культурном отношении. Верхнеамурские орочоны, действительно занимающиеся оленеводством, оправдывают свое название, орочи же Уссурийского края оленеводством не занимаются и живут главным образом рыболовством; их правильнее было бы называть как-нибудь иначе (к более южным из них применяются названия тазы и удихэ), но во всяком случае называть их орочонами вместо орочей прямо ошибочно.

Антропологически тунгусы изучены очень плохо, и исследования, производившиеся над ними в различных местах, дают различные результаты. И. И. Майнов различает северных тунгусов и южных. Для первых он дает крайне низкий рост — 1 548 мм, для вторых — рост ниже среднего; 1 631 мм. Это различие подтверждается и другими наблюдателями. Иохельсон-Бродская определяет рост для северных тунгусов: для анадырских — в 1 574 мм, для гижигинских — в 1 565, для колымских — в 1 588 мм, а Ю. Д. Талыко-Грындевич для южных, для одной группы — в 1 638 мм, для другой — в 1 614. Имеется определенное различие между северными и южными тунгусами также и по отношению к головному указателю, причем у южных наблюдается уклон в сторону брахицефалии, а у северных в сторону долихоцефалии. Майнов для северных тунгусов определяет головной указатель в 81,4, а Иохельсон-Бродская дает еще более низкие цифры: 80,8 для анадырских, 78,7 для гижигинских и 78,5 для колымских, тогда как для южных Майнов определяет этот указатель в 82,7, а Талыко-Грынцевич для одной группы в 82,2, а для другой даже в 84,3. Но все остальные измерения ввиду неполноты и отрывочности наблюдений дают противоречивый материал, не укладывающийся в определенные рамки. Так, лицевой указатель Майнов исчисляет для северных тунгусов в 79,3, а для южных в 81,6; почти тождественную с последней цифру, именно 81,3, получил и Талыко-Грынцевич для одной из своих групп, но зато для другой группы лицевой указатель получился у него только 71,0; наоборот, носовой указатель у первой группы Талыко-Грынцевича оказался очень низким (56,9), а у второй — значительно более высоким (71,7). При таких условиях сколько-нибудь отчетливая антропологическая характеристика тунгусов представляет дело будущего.

Очень плохо изучены тунгусы и в лингвистическом отношении. Правда, общий характер тунгусского языка ясен, и его родство с маньчжурским языком не вызывает сомнений, но до сих пор нет ни хорошей грамматики тунгусского языка, ни полного тунгусского словаря, а главное — ничего не сделано для тунгусской диалектологии, и вопрос об отношениях между языками енисейских, вилюйских, амурских и других тунгусов остается совершенно открытым. Записей на тунгусском языке опубликовано очень мало, так что и материалов для изучения языка почти не имеется; они еще должны быть собраны.

Основными занятиями тунгусов являются охота и оленеводство. Местами под влиянием соседей они стали заниматься скотоводством, местами перешли к земледелию и оседлому образу жизни, но все-таки с представлением о тунгусах, как об этнографическом типе, прежде всего, связываются представления об охоте и оленеводстве. Оленеводство, впрочем, занимает в хозяйственной жизни тунгусов сравнительно второстепенное место и служит почти исключительно целям передвижения, причем в отличие от других оленеводов тунгусы пользуются оленем не как упряжным, а как верховым и вьючным животным. Потребление оленьего молока у тунгусов ничтожно. Употребление мяса домашних оленей в пищу тоже весьма ограничено, и нужна полная голодовка в течение целой недели для того, чтобы тунгус  под влиянием угрозы голодной смерти решился заколоть для еды здорового оленя. Да при незначительных размерах оленьих стад у тунгусов (более 20—30 голов имеют очень немногие), разумеется, не может быть и речи о мясе домашних оленей, как о правильном источнике продовольствия. Таким образом, главным ресурсом для тунгусов является охота, как мясная для собственного продовольствия, так и пушная, причем пушнину они сбывают русским в обмен, между прочим, и на муку, которая уже вошла у них в употребление. В общем, охота, несмотря на богатство Сибири дичью, является очень ненадежным источником существования, и громадное большинство тунгусов живет очень бедно. Случаи голодной смерти среди них чаще, чем среди какого-либо другого из сибирских народов, и нередко гибнут не только отдельные лица, но и целые семьи и даже маленькие роды. Тут не спасает их даже широко развитое среди них чувство взаимной солидарности и готовность приходить друг другу на помощь. Очень широко развито у них и гостеприимство. И, тем не менее, при общей нищете племени, не помогают ни взаимная выручка, ни широкое гостеприимство, и число ежегодных смертей от голода среди них велико, хотя, разумеется, не поддается никакому точному учету.

Причиной этого, однако, является не только то обстоятельство, что тунгусы занимаются таким неверным промыслом, как охота, а и вообще их бесхозяйственность. Там, где тунгусы перешли к скотоводству или земледелию, они живут все-таки очень бедно, и хозяйство идет у них плохо, гораздо хуже, чем не только у русских, но и у бурят или у якутов. Несмотря на то, что тунгус, потерявший почему-либо скот, опять-таки находит поддержку у своих родовичей, снабжающих его скотом для нового разведения, все-таки большинство тунгусов рано или поздно утрачивает положение самостоятельных хозяев и попадает в положение батраков у русских, якутов или бурят, особенно у якутов, которые сильно их эксплуатируют. Такая бесхозяйственность отнюдь не является следствием их низкого умственного развития. Наоборот, тунгусы в этом отношении стоят не только не ниже, но скорее выше своих соседей. Уже первые русские, которые сталкивались с ними, с похвалой отзывались об их сообразительности и толковости, а последующие наблюдатели все отдают должное их сравнительной интеллигентности, добродушию, веселому и общительному нраву, а любовь к удовольствиям и нарядам заслужила им шутливое прозвище «дворян Сибири». И все-таки эти, по-своему даже талантливые, тунгусы бедствуют там, где их менее даровитые соседи все же могут обеспечить себе более или менее прочное хозяйственное положение.

Насколько неустойчивы тунгусы в хозяйственном отношении, настолько же они неустойчивы и в национальном отношении. Они очень легко утрачивают свой язык и другие национальные особенности. По данным переписи 1897 г., собственно тунгусов с орочонами и ламутами числилось 62 068 чел., но из них лишь 27 597, или 44,5%, сохранили свой родной язык, большинство же заменило его языком русским, якутским, бурятским, в отдельных случаях даже юкагирским. Перепись 1926 г. насчитывает собственно тунгусов лишь 37 546 чел. Местами понятие «тунгусы» уже утратило свое этнографическое содержание и превратилось в обозначение чисто сословных делений. Эта неустойчивость тунгусов в национальном отношении еще ярче оттеняется сопоставлением их с их ближайшими соседями, — якутами, которые, несмотря на свою тоже незначительную численность, не только прочно сохраняют свой язык и культуру, но местами объякутили даже русских, не говоря уже про подчинение своему культурному влиянию туземных соседей. Для тунгусов национальная неустойчивость и способность быстро ассимилироваться с другими народностями представляет племенную черту.

Материальная культура тунгусов определялась потребностями охотничьего быта. Они были самым подвижным народом Сибири, и районы перекочовок отдельных семей, судя по некоторым примерам, приводимым Миддендорфом, были чрезвычайно обширны. Но все-таки большинство тунгусов имели где-нибудь избушки, которое служили им как бы опорными пунктами и куда они склады вали свои пожитки, без которых можно было обойтись в данное время. Это уже своего рода первый шаг к оседлости. В бывшей Забайкальской же области имелось уже распределение охотничьих угодий между отдельными семьями, по крайней мере, по отношению к пушному промыслу, и здесь район перекочевок вследствие этого был ограничен. Типичным для тунгусов жилищем является ураса, или небольшой шатер конической формы из кольев, покрытых оленьими шкурами или даже вываренной березовой берестой. Даже якутские юрты, где в зимнее время ночью вода основательно замерзает, казались тунгусам слишком душными и жаркими, и они предпочитали им и в зимнее время свои урасы. Теперь, конечно, многие тунгусы живут уже в избах русского типа. Оружием для тунгусов служили лук и копье, а потом полученное от русских ружье. В литературе можно найти немало упоминаний об исключительной меткости тунгусов, но устроенные однажды Миддендорфом состязания показали, что тунгусы лишь посредственные стрелки. С металлами тунгусы знакомы уже давно, но сами их не обрабатывают, а получают готовые изделия от русских, раньше же имели их преимущественно от якутов. Одежда тунгусов резко отличается своим покроем от мешковатой одежды других приполярных народов и состоит из узкого кафтана, плотно облегающего фигуру и нисколько не стесняющего движений; одежда эта обыкновенно тщательно украшена и придает им щеголеватый вид по сравнению с соседями. Волосы тунгусы заплетают в косы, бороды и усов не носят; прежде среди них довольно широко была развита татуировка. Утварь у тунгусов чрезвычайно немногочисленна, и в качестве материала для разного рода изделий широко применяется береста и дерево, что и естественно при их постоянных перекочевках.

Тунгусы  делятся на роды. В том виде, как эти роды существовали в последнее время, они представляли собой чисто административные единицы. Первоначально же это были, по-видимому, небольшие племена, вполне самостоятельные, но недостаточно обособленные одно от другого в этнографическом отношении, и более ранние донесения русских воевод и казачьих начальников XVII в. нередко называют в качестве самостоятельных народов позднейшие тунгусские роды. Большинство этих родов носит названия, оканчивающиеся на «гир» (киндигир, лалыгир, самагир, чапогир и т. п.) или на «кер» (луникер). Значение этого суффикса в точности неизвестно, но, по-видимому, в нем содержится указание на происхождение из какой-нибудь местности. Семья у тунгусов имела вполне организованный характер и, как общее правило, была моногамной; полигамия не была воспрещена, но встречалась крайне редко; жены приобретались путем уплаты калыма; свадебные церемонии, по-видимому, отличались простотой и несложностью; власть отца и мужа в теории была безгранична, но на практике положение женщин было здесь сравнительно лучше, чем у других сибирских народов. Ни на тотемизм, ни на материнское право у тунгусов нет ни малейших указаний; нет относительно их указаний и на то, чтобы в прежнее время муж входил в состав жениной семьи, каковые указания имеются для многих тюркских племен. По вероисповеданию значительное большинство тунгусов числится христианами, часть — ламаитами, немногие — язычниками. Но христианство было усвоено ими самым поверхностным образом, и в основе тунгусы и теперь остаются шаманистами. (См. Сибирь, XXXVIII, 495/98, и Союз ССР — природа и население, ХLI, ч. 1, 398, 402, 530/31, 535, 539, 543).

Литература: С. Патканов, «Опыт географии и статистики тунгусских племен Сибири», 3 вып. (Зап. Геогр. Общ. по отд. Этногр., т. XXXI, Спб., 1906); Л. Шренк, «Об инородцах Амурского края», 3 т., изд. Академии Наук; И. И. Майнов, «Некоторые данные о тунгусах Якутского края» (Труды Вост.-Сиб. отд. Геогр. Общ., № 2, Иркутск, 1898); К. М. Рычков, «Енисейские тунгусы» («Землеведение», 1917, кн. 1—2; 1922, кн. 1—4); А. Th. v. Middendorff, «Sibiriscbe  Reise», Bd. IV.

А. Максимов.