Великобритания (Общественный быт Англии в первую половину XVII в. и социальные движения эпохи революции)

XIII. Общественный быт Англии в первую половину XVII в. и социальные движения эпохи революции.

Новейший историк английской революции, Гардинер, отказывает ей в социальном характере и полагает, что в это время в Англии были поставлены на очередь одни религиозные и политические вопросы. Но с таким мнением нельзя согласиться; период правления первых Стюартов, как и период республики, ознаменовались также движением, вызванным недовольством существовавшим в то время общественным укладом. Характерными признаками его являлись не только феодальный порядок землевладения с уцелевшими остатками барщины и оброчного пользования крестьян, но и те зародышевые формы приходившего ему на смену капиталистического хозяйства, какими были ранее начавшиеся и снова возобновившиеся за последнее время огораживания открытых полей и упразднение общинного пользования. Против всего этого, как мы сейчас увидим, и поднялись наиболее крайние представители того уравнительного движения, с политическими стремлениями которого нам пришлось познакомиться в предшествовавшем очерке.

Английская революция 1648 г. потому только и может считаться поворотным моментом не в одной политической, но и в социальной жизни страны, что знаменует собой решительный разрыв со средневековым хозяйственным строем, с его системой мелкого производства для удовлетворения потребностей местного рынка. Производство на широкую ногу и для целей иноземного сбыта, при искусственном сосредоточении всех операций обмена исключительно в английских руках, характеризует собой одинаково сельскохозяйственную, индустриальную и торговую политику республики. Переворот этот сказывается в области сельского производства в расширении скотоводства в ущерб земледелию, в области городского - в развитии суконных мануфактур и вывозной торговли их продуктами. Он был вызван, несомненно, всем предшествующим ходом экономического развития страны и только ускорен в своем дальнейшем развитии тем отношением, в какое стало к нему правительство республики. Расширение пастбищ на счет пахотных угодий заметно уже со второй половины XV в.; оно признается злобой дня современниками Генриха VIII и Елизаветы, но своего апогея английское овцеводство достигает не ранее середины XVII ст., когда Англия становится для всего мира главным поставщиком шерстяных товаров. Стремление к сосредоточению в руках собственных граждан дела обработки продуктов местного овцеводства может быть отмечено еще в Англии XIV в., в Англии времен Плантагенетов, но запреты вывозить шерсть, встречаемые нами в статутах и регламентах Эдуарда III, остаются мертвой буквой до тех пор, пока английские предприниматели и рабочие не научились у поселившихся среди них фламандских и французских ткачей вырабатывать сукна высокого достоинства, которые легко могли конкурировать с итальянскими и французскими. А эта цель, к которой стремилась еще Елизавета, достигнута была не ранее эпохи республики и протектората, когда торжество пресвитерианства обусловило собой переселение в Англию многих тысяч французских и фландрских ткачей-кальвинистов.

Наконец, сосредоточение торгового обмена продуктами английского производства исключительно в английских руках, к чему направлены были мероприятия королей XIV, XV и XVI ст. (запрещение торговать шерстью иначе, как в наперед установленных пунктах, так называемых staple towns; сокращение торговых преимуществ ломбардских и флорентийских купцов, закрытие немецких факторий, так называемой английской Ганзы), могло сделаться и на самом деле сделалось совершившимся фактом лишь с того момента, когда Навигационным актом Кромвеля отнята была у голландцев возможность накоплять английские товары в своих собственных складах с тем, чтобы, при увеличившемся спросе, развозить их на собственных судах по различным портам Европы.

Перечисленные явления не выходят из области того, что привыкли называть термином экономической политики. Они приковывают к себе внимание экономистов и обыкновенно обходятся молчанием со стороны историков социальной жизни. А между тем их влияние на изменение общественного уклада, на перемещение богатства и власти из одних рук в другие, на устранение или увеличение социальных контрастов - громадно. Наиболее выдающиеся явления общественной жизни Англии середины XVII ст. могут быть поставлены в посредственную или непосредственную связь с ними.

Раскрытие этой связи и составит нашу ближайшую задачу. Вот вопросы, ответ на которые должен представить настоящий очерк: как отразился на судьбах владетельных и не владетельных классов английского общества процесс замены натурального хозяйства денежным: в какой мере затронуты были им интересы крестьянского люда: крепостных, оброчных и свободных поселенцев; насколько обусловленные им перемены в системах хозяйничанья вызвали перемещение богатств в среде помещиков, арендаторов и сельских рабочих; как отразилось на судьбах старинного порядка общинного пользования сокращение пахотей и расширение овцеводства; в какой мере быстрый рост мануфактур и торговли повлиял на возрастание численности населения и соответственно на увеличение спроса на землю и предложения труда; насколько повышение земельной ренты обусловило собой легальный захват средним сословием уцелевших обломков церковного землевладения и совершенное исчезновение казенных земель; насколько, с другой стороны, падение в селах заработной платы вызвало перемещение трудящегося люда в города и быстрый рост мануфактур и обмена; в какой степени, наконец, насильственный разрыв вековой связи народа с землей и искусственное скучиванье рабочего люда в городах могут быть признаны источником экономической необеспеченности народных масс, численного роста пролетариата и условием, благоприятным частому наступлению промышленных и торговых кризисов. Одного сделанного нами перечня достаточно, чтобы прийти к заключению о сложности и взаимной обусловленности тех явлений, рассмотрению которых будет посвящен этот очерк. Мы приглашаем читателя постоянно иметь в виду, что те или другие перемены в общественном строе республиканской Англии являются результатом одновременного действия многих причин, что изолирование и одностороннее изучение каждой из них в отдельности, какое он найдет здесь, вызывается лишь соображениями удобства. С этой оговоркой, мы приступаем к изучению, прежде всего, важнейших сторон сельскохозяйственного быта Англии в первой половине XVII ст., так как в нем, как мы уже сказали, лежит первоначальный источник всех последующих изменений в ее общественном укладе.

Сопоставляя сельскохозяйственные порядки Англии XVII в. с теми, которые характеризуют собой предшествовавшие три столетия, мы отмечаем тот любопытный факт, что земледелие в это время впервые обнаруживает некоторые признаки поступательного движения. Прогресс в нем сказывается и в расширении огородничества и садоводства, и в посеве кормовых трав и промышленных растений, и в связанном с этими явлениями переходе от трехпольной к плодопеременной системе хозяйничания, и в расширении района состоящей под обработкой площади с помощью дренажа и расчисток. Сельскохозяйственные писатели, число которых в XVII в. весьма велико, не раз отмечают тот утешительный факт, что, по примеру и всего чаще по инициативе голландцев, англичане обнаруживают готовность порвать с старинными привычками и поставить хозяйство на новую ногу. В сочинении, напечатанном еще в 1607 г. лицом, близким к государственному секретарю времени Елизаветы, Роберту Сесилю, и посвятившим ему свой труд, Норденом, упоминается уже о разведении хмеля в Сеффольке, Эссексе и Сёрре, об успешном занятии огородничеством в Кенте и о хороших результатах, достигаемых посадкой моркови в Норфолке¹). По словам автора, многие земли в названном графстве, а также в Кембридже и Линкольне, подвергнуты были дренажу. Особенно цветущим представляется ему положение земледелия в западных графствах Англии в частности в Сомерсетшире. Удобрение здесь уже в полном ходу. Что успехи огородничества всецело должны быть отнесены к XVII веку, в этом убеждает нас заявление другого сельскохозяйственного писателя того же века, Гартлиба, современника и друга Мильтона («The Legacy of Husbandry» 1651).

¹)Торольд Роджерс (History of agriculture, т. V, стр. 45) отмечает, что все эти графства принадлежат к восточной половине Англии, бывшей долгое время в прямых сношениях с Голландией и пересадившей к себе, поэтому, всего ранее ее сельскохозяйственные порядки.

Что касается до разведения промышленных растений, то принятые еще Тюдорами меры к развитию льняного и конопляного производства указывают на постоянный, хотя и медленный рост этого вида сельскохозяйственной промышленности. Гартлиб жалуется на то, что льноводство не получило в Англии достаточного распространения. Что в его замечаниях на этот счет нет преувеличений, следует из того, что на расстоянии тридцати лет другой писатель о земледелии, Джон Ворлидж, считает возможным заявить: «Значительное количество льна и пеньки Англия получает путем иноземного ввоза».

Не в пример льноводству, табаководство еще в начале столетия стало делать в Англии быстрые успехи, как в окрестностях Лондона, так и в графствах Глостер, Девон, Сомерсет и Оксфорд; но процесс его развития с самого начала был задержан тем исключительным положением, какое создало для него правительство. Табаководство в начале XVII века, как мы узнаем из содержания одного указа Иакова, было в полном ходу в Виргинии. Заинтересованный в успехе этой колонии и видя не без основания в вывозе ею табака важнейшую прибыль для европейских ее поселенцев, король запретил сперва жителям Лондона, а затем и прочим гражданам Англии разведение табачных плантаций. Ввоз табака из колоний был дозволен только тем, кто мог предъявить на то особое разрешение со стороны начальства. Он являлся, таким образом, выгодной для правительства монополией. Запрещения заниматься табаководством повторяются, поэтому, не только при ближайшем преемнике Иакова I, Карле, но и в эпоху республики и протектората.

В сравнении с огородничеством и льноводством, травосеяние сделало в первой половине XVII в. довольно слабые успехи. Все сельскохозяйственные писатели этого времени неизменно рекомендуют систему искусственного орошения лугов и разведения кормовых трав. В то же время они отмечают, что англичане, не в пример голландцам, крайне редко обращаются к этому способу утилизации своих полей. Исключение из ряда других писателей в этом отношении представляет Ворлидж, который в трактате «Systema Agriculturae», напечатанном в 1669 г., упоминает об улучшении лугов посевом на них клевера, люцерны, трефоли и эспарцета.

Введение огородничества, льноводства и травосеяния предполагает переход к более интенсивной форме севооборота, чем та, какую допускает трехпольная система. В течение трех столетий эта последняя система оставалась господствующей в Англии. К ней приурочена была вся надельная система открытых полей с их конами (virgatae), делянками (seliones) и полосами (strips). Успехи скотоводства, поведшие с конца XV ст. к огораживанию значительных участков общинной пустоши, впервые нанесли этим порядкам чувствительный удар. Если, тем не менее, они продолжали держаться, уступая лишь исподволь и весьма медленно место более интенсивным системам хозяйничанья, то причина тому лежит в слабых сравнительно успехах культуры огородных растений, которая, не в пример тому, что одновременно имело место в Голландии, не переходит еще в это время в открытое поле за пределы усадебной земли. Сельскохозяйственные писатели Англии XVII века являются все без исключения сторонниками плодопеременной системы. Один из них, Вальтер Блис, пишущий свое сочинение в самый год провозглашения республики, рекомендуя правительству обязательный раздел общинных угодий, ставит ему на вид возможность введения вслед за тем, по меньшей мере, четырехпольного хозяйства.

Общее заключение, какое мы вправе сделать на основании предыдущего, то, что в эпоху, которая составляет непосредственный предмет нашего изучения, Англия только вступала на путь медленного перехода к более интенсивным системам земледелия. Переход этот был задержан слабым еще развитием травосеяния, огородничества и льноводства и существованием надельной системы, в течение столетий неизменно приспособленной к чередованию озими, яри и пара.

Если мы зададимся вопросом о причинах, побуждавших англичан заменять прежние сельскохозяйственные порядки новыми, то нам необходимо будет остановиться на факте возрастания численности населения как на решающем моменте. По приблизительному расчету, сделанному Роджерсом, число жителей Англии в эпоху провозглашения республики было не менее 4 миллионов, тогда как полстолетия раньше, к концу царствования Елизаветы, оно не превышало двух миллионов пятисот тысяч душ.

Рост населения, очевидно, может и не сопровождаться расширением земледелия, но только под условием получения продуктов хлебопашества путем иноземного ввоза. Этот путь не был загражден для Англии до реставрации, когда хлебными законами 1661 и 1664 г., под предлогом защиты туземного хлебопашества от иноземной конкуренции, положено было начало вековой эксплуатации массы граждан в интересах небольшой группы земельных собственников. Но если хлебные законы изданы были не ранее этой эпохи, то агитация в пользу защиты интересов земельных собственников от иноземной конкуренции началась в Англии еще в первой половине XVII ст.

Конкуренция иностранного хлеба, впрочем, едва ли могла быть значительной во все время существования республики и протектората, так как на первых порах война с Голландией затрудняла подвоз товаров из-за границы, а затем начавшееся с 1653 г. падение цены на хлеб сделало излишним обращение к чужим рынкам. Кульминационного пункта понижение хлебных цен достигло в 1654-1655 г., после чего в ближайшие три года следует незаметное их повышение. Дешевизна хлеба на внутренних рынках устраняет необходимость получения его из-за границы. Вместо того чтобы ввозить хлеб, республиканская Англия не раз прибегает к вывозу его на континент Европы.

Мы вправе игнорировать, поэтому, влияние иноземного подвоза на удовлетворение спроса на хлеб и поставлены в необходимость объяснить, каким образом Англия середины XVII века могла удовлетворять потребностям местного рынка и даже вывозить известное количество хлеба за границу, несмотря на то, что население в ней возросло на целых полтора миллиона? Этот результат, очевидно, мог быть достигнуть только путем более совершенной обработки или расширения площади посевов на счет не утилизированных ранее земель. XVII столетие ставит нас лицом к лицу с обеими тенденциями. Первая сказывается в желании порвать с вековой системой открытых полей, или, что тоже, с порядками общинного пользования, вторая - в осушении и дренировании болот.

Надельная система, зачатки которой восходят к временам англосаксов, а окончательная выработка - к эпохе составления первых по времени поместных инвентарей, или ренталей, с XVII века стала вызывать в Англии те жалобы, какие приходится слышать в наши дни в России из уст противников общинного землевладения. Все возражения против нее могут быть сведены к одному главнейшему - невозможности производить затраты на землю без уверенности в том, что эти затраты пойдут на пользу предпринявшего их лица, уверенности, которой не может существовать при мирской собственности. Сельскохозяйственные писатели XVII века явились первыми защитниками идеи обязательного раздела. «Доход, доставляемый пахотными землями при их огораживании, - говорит Вальтер Блис, - может быть увеличен в несколько раз». «Сто акров земли, обведенных загородью, стоят четырехсот, лежащих вперемежку среди открытого поля», - читаем мы у другого современника революции, Адама Мура, который в этом отношении только повторяет то, что десятком лет ранее сказано было другим английским агрономом, Габриэлем Плетсом. Ко всем только что приведенным соображениям Ворлидж прибавляет еще одно - потерю, какую при системе открытых полей земледелие терпит от большого числа дорог и проходов к участкам отдельных владельцев; это неудобство связано с чрезполосицей и наглядно выступает в представленном Роджерсом примере двух поместий Мертонского колледжа в Оксфорде; в них при земельной площади в 3 255 акров мы насчитываем несколько тысяч полос, или strips.

Параллельно с этим движением в пользу отмены надельной системы заметно в Англии XVII века стремление к обращению в частную собственность пастбищных земель, утилизируемых ранее на общинном начале. Это стремление с особенной наглядностью выступает в восточных графствах, где заливаемые морем луга и высыхающие за лето болота были в то время особенно часты.

В бумагах Государственного совета времен республики и протектората я нашел любопытный документ, представляющий собой систематический план реформ, которыми, по мнению их анонимного автора, может быть поднято благосостояние английского народа. В ряду их указано поднятие уровня заливаемых морем земель, причем сделан расчет, что таким путем возможно будет увеличить на целых триста тысяч фунтов ежегодный доход, получаемый от земледелия. Вместе с тем упомянуто о необходимости дренажа болот и орошения пустырей, которые, по словам автора, оставаясь в общинном владении, служат только к поддержанию нищенства. Записка, о которой идет речь, составлена в 1653 г., но рекомендуемые в ней меры были испробованы полстолетия раньше, в первые годы правления Иакова I, когда знаменитый Попгем вошел с представлением о готовности произвести немедленно затрату в десять тысяч фунтов стерлингов для осушения болот в пределах королевских поместий и обращения из общинного в частное пользование всей занятой ими площади. Это предложение сделано было впервые в 1606 г. Правительство Карла I сочло нужным поручить компании частных предпринимателей осушение болот и дренирование заливаемых морем берегов, обязавшись обратить лучшую часть утилизированной таким образом площади в собственную их пользу. Болота, о которых идет речь, тянулись на большом расстоянии, частью в пределах Линкольнского графства, частью на границе его с графствами Йорк, Кембридж и Норфолк. Во главе компании стоял уроженец Зеландии, Корнелиус Вермойден. Условия концессионеров были следующие: Вермойден брался произвести дренаж с помощью опытных в деле голландских рабочих и под условием уступки ему трети дренированной площади. Договор с Вермойденом был подписан в 1626 г. Несколько лет спустя подобное же соглашение заключено было правительством с графом Бедфордским, который организовал, по примеру Вермойдена, частную компанию для осушения 36 000 акров в Кембриджшире, сплошь заливаемых водой в зимние месяцы.

Исход обоих предприятий далеко не был удачным. Боясь сокращения и даже совершенного упразднения общинных пастбищ вследствие отхода лучшей части дренированной площади в руки компаний, фермеры и оброчные крестьяне (копигольдеры) открыто высказались против проекта. Протест их изложен был в анонимном послании на имя короля. «Проклятый Попгем (bloody Popham), - значится в этом документе, - предлагает затратить десять тысяч фунтов на осушение, имея ввиду отобрать в свою пользу общинные земли бедного люда; народ проклинает его имя, клянется лишить его жизни и уничтожить всех, кто примет  на себя выполнение проектированных им работ».

Это заявление не осталось простой угрозой. Едва, в 1637 г., работы по осушению кембриджских болот были окончены, как местное население стало разрушать шлюзы. Восставшие объяснили свое поведение нежеланием потерять искони принадлежавшее им право выпаса скота на заливных лугах, перешедших в пользование компании. Они требовали предъявления им королевских грамот, которые удостоверили бы факт отнятия у них собственности, и заявляли, что ранее этого они не поступятся своими правами. «Нас разоряют, чтобы наделить новыми пастбищами эссекских телят, - читаем мы в сочиненном ими по этому случаю стихотворении. - Все осушено, а нам остается только умереть».

Еще более опасный оборот приняло движение против огораживаний в графстве Линкольн. Пока работы по дренажу не были окончены, местное население оставалось спокойным, так как увеличившийся спрос на труд значительно повысил его заработок. Но когда в 1642 г. болота были осушены, и компания вступила в обладание лучшей частью земель, дотоле принадлежавших общинным пользователям, простонародье набросилось на изгороди, обратило в пустыню более четырех тысяч акров, бывших под посевом и пастбищем, и разрушило рассеянные среди них дома и постройки. Подоспевшей вовремя военной команде пришлось охранять шлюзы от разъяренной толпы, готовой снова затопить водой только что отвоеванную у нее площадь. Потерпевшие от этих насилий обратились с жалобами в суд казначейства, но прежде, чем суд успел признать правильность их претензий и издать приказ о вторичном вводе во владение, более четырехсот человек с оружием в руках снова набросились на изгороди и захватили пасшийся скот. Мировой судья, к которому потерпевшие обратились со своими жалобами, удовольствовался обложением виновных ничтожными пенями. В 1650 г. последовал, наконец, давно ожидаемый приговор: семь тысяч четыреста акров земли укреплены были за концессионерами компании. Обнародование этого решения послужило сигналом к новому и несравненно более опасному движению; оно сразу приняло политический характер, ввиду того, что руководительство восставшими перешло в руки вождей партии уравнителей, или левеллеров - Лильборна, Вильдмана, Гоусетона и Нодделя. Четыреста человек приняли на этот раз участие в движении. Изгороди были ниспровергнуты, весь приход с 82 жилищами разорен до основания. Среди восставших стали раздаваться угрозы против парламента, который обвиняли в пристрастии к огораживателям. В обществе начали ходить слухи о том, что новое однохарактерное движение подготовляется в Йорке, что Лильборн и другие предводители собирают ополчение в тридцать тысяч человек, с которым намерены пойти на Лондон, распустить парламент и призвать к ответу его членов. Под влиянием этих слухов правительство двинуло против мятежников войска и вслед затем привлекло их к ответу перед посланной на места судебной комиссией. Данные ей показания весьма любопытны, так как знакомят нас в подробности с теми переменами, какие упразднение общинных порядков землевладения вносило в бытовые условия английского крестьянства. Бывшие общинники жалуются, что до производства дренажа заливные луга и болота служили богатым пастбищем для их скота и доставляли сверх того нужный для топлива и для кровли тростник; компания концессионеров отобрала в свою пользу лучшие земли и оставила в руках общинников голые пески; выпаса не хватает более для удовлетворения крестьянских нужд; крестьяне поставлены в необходимость продавать свою собственность за бесценок, так как не имеют средств содержать необходимый рабочий инвентарь, и т. п. Читая эти показания, понимаешь источник всех тех движений, жертвой которых стали владельцы недавно огороженных участков; понимаешь также, почему радикальная партия времен республики считала полезным включить в свою программу протест против огораживаний и ее глава, Лильборн, являлся не только предводителем, но и защитником портящих шлюзы и ниспровергающих изгороди линкольнских крестьян. Правы были, разумеется, и те, которые доказывали, что огороженное пастбище доставляет доход в несколько раз больший по сравнению с оставшимся в общем пользовании; но кто решится утверждать, что на стороне общинников, охранявших вековой обычай и благосостояние своих семейств, не было ничего, кроме произвола и насилия? Когда читаешь горячую проповедь в пользу огораживаний, вышедшую из-под пера сельскохозяйственных писателей XVII в., и вместе с ними принимаешь в расчет те выгоды, какие из этих огораживаний извлекла ближайшая соперница Англии, Голландия, забываешь невольно, что для многих огораживание было равнозначаще утрате их исконных наделов и означало переход из рядов собственников в ряды пролетариев. Но если не терять этого из виду, как не признать, что и историческое право и разумное понимание собственных выгод были всецело на стороне «бунтарей» и «обскурантов»?

Пропаганда, ведшаяся сельскохозяйственными писателями в пользу огораживаний, нашла себе отголосок и в стенах парламента. Генерал Балле внес 19 декабря 1656 г. проект закона об обязательном разделе общинных земель. Но это предложение не встретило поддержки, хотя и опиралось на уважительный, по-видимому, мотив, на желание содействовать успеху земледелия и росту населения. Большинство высказалось против вторичного чтения билля, соглашаясь с депутатом Фоуэль, что последствием разделов будет «обезземеленье и обезлюденье».

Отмена старинных порядков общинного пользования, таким образом, не была декретирована свыше; но она сделала быстрые успехи, благодаря частным соглашениям, в какие земельные собственники начали вступать с населявшими их поместья оброчными крестьянами и наследственными арендаторами.

Наряду с фактами добровольного раздела, эпоха республики и протектората представляет нам ряд случаев насильственного захвата собственниками участков, дотоле состоявших в общинном пользовании. Эти захваты начались уже давно. Обличительная литература XVI в. полна жалоб на огораживателей; она обвиняет их в опустошении и обезлюдении целых округов и в бесчеловечном обращении с вековыми возделывателями почвы, сгоняемыми с насиженных ими мест в интересах все большего и большего расширения овцеводства. XVII ст. не приносит никакого облегчения этого общественного зла. Факты единичного захвата общинной пустоши повторяются столь же часто, как и прежде; памфлетная литература не раз указывает на эту черту времени. Обвинения лэндлордов в снесении целых селений и обведении изгородями полей, состоявших дотоле в общем пользовании, из года в год становятся все более частыми. В шестидесятых годах захваты общинной собственности частными владельцами составляют обыкновенную тему жалоб и ходатайств, поступающих на рассмотрение Государственного совета. Имея ввиду, что права общинников опираются исключительно на давностное владение и не могут быть засвидетельствованы письменными актами, лэндлорды нередко подымают против своих копигольдеров и наследственных съемщиков иски в судах, разоряют их штрафами и судебными издержками и добиваются постановки приговора, признающего неограниченность их владельческих прав на землю. Особенно упорны были в проведении этой политики замаскированного захвата недавние приобретатели поместий, конфискованных у «кавалеров» и поступивших в продажу с публичных торгов. Свободные от тех наполовину юридических, наполовину нравственных обязательств, какие связывали их предшественников с поселенным на их землях крестьянским людом, охваченные вместе с тем общим желанием извлечь возможно больший доход из помещенного ими в землю капитала, они правдами и неправдами отбирали у крестьян-общинников их права выпаса и въезда.

Осушение болот под условием земельных концессий в пользу устроителей дренажа, добровольный раздел общинной пустоши между земельными собственниками и их наследственными арендаторами, наконец, единичные случаи насильственного захвата лэндлордами пустошей и пастбищ, дотоле состоявших в общинном пользовании, - все это вместе взятое неминуемо вело к падению средневековой системы общинного пользования. Если прибавить, что большая заботливость о правильном ходе лесного хозяйства, ввиду увеличившегося, вслед за открытием стеклянных фабрик, спроса на топливо, вызывала меры к ограниченно прав въезда и выпаса, то станет ясным, что положение общинных пользователей, - а к числу их принадлежало все английское крестьянство, - к середине XVII ст. сделалось весьма критическим.

Если мы поставим вопрос о том, чем обусловлена была в середине XVII ст. перемена в отношении владетельных классов к аграрному коммунизму, мы придем к заключению, что быстрый рост населения, увеличивши спрос на землю, повел к возрастанию платимой за нее ренты, а это обстоятельство должно было обусловить собой более интенсивную систему хозяйничанья, при которой общинное землевладение, по крайней мере, в том виде, в каком оно известно было Англии, становилось анахронизмом. Что земельная рента, начиная с первой четверти XVI в., обнаружила неслыханную дотоле тенденцию к возрастанию, в этом убеждают нас статистические исследования Роджерса. Из собранных им данных оказывается, что акр удобной для обработки земли в последней четверти XVI в. приносил его собственнику не более одного шиллинга аренды в год, тогда как в первой четверти XVII в. фермерская плата за него возросла до пяти и даже шести шиллингов; одновременно последовало возрастание ренты с пастбищ, но в несравненно слабейшей степени, а именно не более, как вдвое.

Надо помнить, однако, что эти цифры выражают собой лишь возрастание ренты в деньгах, без отношения к цене хлеба. Если принять во внимание эту последнюю, то доход, получаемый землевладельцами с пастбищ в первой половине XVII-го века, окажется прежним, и одна лишь рента с пахотных земель превысит в два с половиной раза ту, какую эти земли доставляли во второй половине предшествовавшего столетия. В самом деле, из данных, собранных Роджерсом, следует, что в период времени от 1550 по 1602 г. средняя цена пшеницы была несколько более 20 шиллингов за бушель, тогда как в следующее затем пятидесятилетие она равнялась 41 с лишним шиллингов, другими словами, возросла более чем вдвое. Неизменность ренты с пастбищ при удвоении той, какую землевладельцы получали за пахоть, объясняется в моих глазах тем обстоятельством, что до издания Навигационного акта не возникало условий, при которых обработка и вывоз шерстяных тканей получили бы большее развитие, чем в предшествовавшие десятилетия. Междоусобная война парламента с королем должна была, наоборот, явиться тормозом для промышленности, и то же, еще в большей степени, может быть сказано в отношении к иноземной торговле шерстяными тканями о войне с Голландией. Наоборот, увеличение численности населения почти вдвое против прежнего, при незначительном расширении района земледелия и слабом сравнительно улучшении земледельческой техники, легко объясняет такое же приблизительно возрастание ренты с пахотной земли.

В этом факте, значение которого для занимающего нас периода едва ли может быть преувеличено, лежит ключ к объяснению большинства перемен, какие английское земледелие пережило в пятидесятых годах XVII ст. Увеличившемуся спросу на землю отвечает не только осушение болот, огораживание открытых полей и общинных пастбищ, но и агитация в пользу упразднения церковной десятины, секуляризация последних остатков церковной собственности, отмена уцелевших следов феодализма и подведение всех видов земельного держания под общий тип - свободного (soccage), законодательное признание за крестьянами свободного состояния, но без предоставления им земли, замена вечно-наследственной и пожизненной аренды краткосрочной с ее неизбежным последствием - необеспеченностью фермерского хозяйства. Нельзя, конечно, отрицать того, чтобы наступление только что указанных явлений не обусловлено было одновременным действием и других причин: конфискация собственности белого духовенства - торжеством пресвитерианской церкви над епископальной, проект отмены церковной десятины - временным торжеством индепендентов и анабаптистов, этих сторонников отделения церкви от государства, падение феодализма и формальная отмена крепостного права - эмансипационным движением, начало которого восходит еще ко второй половине XIV ст. Но нельзя не сказать и того, что соответствие этих реформ интересам господствующего класса земельных собственников объясняет как возможность их практического осуществления, так и некоторые частности в их проведении. Укажем хотя бы на то обстоятельство, что, при освобождении крепостных, помещики, как мы сейчас увидим, не только не сокращают размера своих владений, но, наоборот, увеличивают его присоединением к ним бывших крестьянских наделов, что замена средневековой системы наследственных и неизменных в своей величине аренд краткосрочными арендами ведет к обогащению помещиков и что, таким образом, преобладание землевладельческих интересов отражается и на факте освобождения крестьян без земли и на замене невыгодных более для помещиков феодальных держаний доходной для них системой часто возобновляемых свободных аренд.

Познакомившись с общим характером тех перемен, какие занимающая нас эпоха вносит в аграрный строй Англии, мы перейдем в настоящее время к изучению каждой из них в отдельности. Ранее других ставится вопрос о конфискации земель белого духовенства. Эта конфискация составляет конечное звено того секуляризационного процесса, начало которому было положено еще в XIV ст. проповедью Виклефа и лоллардов. Отобрание в казну и распродажа монастырских земель во время Генриха VIII, захват государством имуществ, принадлежащих кафедральным церквам и каноникатам, в малолетство Эдуарда VI, наконец, конфискация в середине XVII в. собственности епископов, деканов и капитулов, - все это не более, как отдельные стадии одного и того же явления: обезземеления церкви с целью удовлетворить спросу на землю со стороны среднего сословия, или, точнее говоря, той части его, которая с начала XVI ст. стала пополнять собой опустевшие ряды земельной аристократии и образовала из себя новое чиновное или придворное, дворянство.

Что касается в частности до конфискации епископской собственности, то она включена была в число требований, поставленных Долгим Парламентом Карлу I во время его заточения на о. Уайте. Ответ короля был отрицательный. Конфискацию епископской собственности Карл считал святотатством и «не желал принять этого греха на душу». Не отрицая в принципе возможности легального обезземеления духовенства, король соглашался на то, чтобы земли епископий были временно использованы для мирских нужд, под условием, однако, чтобы срок такого пользования не превышал девяноста девяти лет. Предложение короля встречено было сочувственно со стороны наиболее умеренных членов пресвитерианской партии; но индепенденты, к числу которых принадлежали посланные парламентом комиссары, не удовлетворились им. Они продолжали настаивать на той мысли, что законы страны предоставляют светской власти право распорядиться епископскими имуществами по своему усмотрению. Когда республика была провозглашена и епископская власть уничтожена, парламент назначил особую комиссию для продажи церковных имуществ. На первых порах число покупателей было невелико, вероятно, потому, что не верили в прочность вновь установленного порядка, и возникало опасение, что отчужденные участки будут вскоре отобраны и возвращены в руки прежних владельцев. Ввиду этого парламент остановился на мысли дать церковной собственности следующее оригинальное назначение. Офицеры и солдаты республиканской армии долгое время оставляемы были без жалованья. Удовлетворить сразу их денежные претензии было невозможно, ввиду опустения государственной казны; но то, чего нельзя было сделать деньгами, могло быть сделано землей. Долгий Парламент издал, поэтому, приказ, в силу которого офицеры и солдаты приобрели право требовать уступки им по половинной цене и взамен жалованья отдельных участков церковной собственности. Этим путем секуляризация сделалась источником легкого обогащения для преданной парламенту армии. Эта армия, как мы знаем, была по преимуществу составлена из лиц среднего состояния: мелких землевладельцев и фермеров. И те, и другие поставлены были в возможность перейти в ряды собственников и приобрести, таким образом, новый стимул к защите созданного революцией порядка. Не вся, впрочем, отнятая у духовенства собственность поступила в продажу. Часть ее была удержана за казной с тем, чтобы доходом от нее, ежегодно в размере двадцати тысяч фунтов, покрывать издержки по открытию новых церковных кафедр и увеличению числа проповедников.

Секуляризация земельной собственности оставалась неполной, пока десятая часть доходов продолжала признаваться собственностью духовенства. Так называемая церковная десятина являлась анахронизмом в обществе, разделенном религиозными сектами. Она представляла собой не более, как один из тех многочисленных пережитков католического режима, которые были удержаны религиозной реформой Генриха VIII и Елизаветы. Торжество пресвитериан и индепендентов над англиканцами означало готовность общества окончательно порвать с католическими традициями. Движение, вызвавшее падение епископской власти и продажу признанной за церквами собственности, не могло обойтись без того, чтобы не поставить на очередь вопроса об отмене церковной десятины. Предпринятая в этом смысле агитация, как мы сейчас увидим, не сопровождалась никакими практическими результатами, но историческое значение ее, тем не менее, громадно, так как ею впервые поставлен вопрос об отделении церкви от государства. Это учение, всего раньше нашедшее, как известно, признание в Соединенных Штатах, не допускает существования оплачиваемого государством причта: забота о содержании духовенства есть дело отдельных церквей. Место государственного налога заступает добровольное самообложение, принимаемое на себя членами отдельных сект и религиозных сообществ. Подобно другим особенностям американской гражданственности, система отделения церкви от государства может быть возведена к английским началам и в частности к тем, зародыш которых положен был революционными движениями XVII в. Из рядов индепендентов вышло первое требование отмены, вместе с церковной десятиной, и всякой зависимости церкви от государства. В петиции, поданной Долгому Парламенту еще при жизни короля, в сентябре 1648 г., и скрепленной подписями нескольких тысяч человек из Лондона и его окрестностей, одной из важнейших задач революционного движения признается отмена «томительного бремени церковной десятины» («tedious burden of tithes»). Радикальная партия, с Лильборном во главе, решительно высказывается в пользу подобной отмены. Вообще враждебность к церковной десятине, по крайней мере, в первый год республики, является всеобщей в рядах депутатов Долгого Парламента, а разногласие возникает только по вопросу о том, заменить ли ее государственным налогом, или сделать из содержания причта исключительную заботу самих церквей. Большинство еще неблагоприятно этому последнему способу решения вопроса; в стенах парламента возникает и обсуждается проект церковного налога по 12 пенсов с фунта, к уплате которого должны быть привлечены все землевладельцы. Распущение Долгого Парламента, сопровождавшееся временным торжеством индепендентов и анабаптистов, едва не ведет к решению в утвердительном смысле вопроса об отделении церкви от государства. Правда, большинством всего на всего двух человек, парламент Голой Кости (Barebones parliament) высказывается в пользу отмены церковной десятины и в то же время не ставит ничего на ее место. Это решение не встречает сочувствия в нации. С разных сторон раздаются жалобы на отрицание «святыни», т. е. духовной собственности и священства. Кромвель, не будучи сторонником независимости церкви от государства, пользуется этим недовольством для того, чтобы в прикрытой форме распустить чересчур радикальное в его глазах собрание. Вопрос об отмене десятины продолжает оставаться открытым во времена протектората. Радикальная партия неизменно включает его в свою программу. В 1659 г. Долгий Парламент снова подвергает его обсуждению, но, за невозможностью найти иные средства к содержанию причта, высказывается, в конце концов, в пользу удержания десятины.

Очевидно, что течению, представляемому в интересующем нас вопросе партиями индепендентов и анабаптистов, не удалось охватить собой большинства нации, что враждебность последней к церковной десятине обусловливалась не столько стремлением отделить церковь от государства, - стремлением, разделяемым лишь немногими представителями передовых сект, - сколько посторонними причинами, характер которых надлежит выяснить. Мы склонны думать, что эти причины надо искать в совершенно понятном нежелании землевладельцев терять часть следуемой им ренты в форме платимой духовенству десятины. Эта десятина, правда, уплачиваема была фермером, но при определении размера земледельческой ренты арендатор необходимо должен был принимать в расчет, насколько доходность его аренды будет уменьшена взимаемой с него десятиной. Отмена ее обещала, таким образом, землевладельцам увеличение размера их ренты, но, разумеется, только под условием найти такой источник для покрытия издержек по содержанию культа, который бы не падал новой тягостью на землю. Одно время думали удовлетворить этому требованию, приурочив к сказанной цели доход с конфискованной у духовенства собственности, но он оказался недостаточным. Пришлось волей-неволей остановиться на мысли о земельном налоге; но такой налог показался владетельным классам настолько тяжким, что представляющий их парламент предпочел оставить все по-старому.

От современников только что описанного мной движения не ускользнул тот факт, что отмена десятины была особенно выгодна для землевладельцев. Сельские рабочие и арендаторы, - читаем мы в одном политическом памфлете, отпечатанном в Лондоне в 1652 г., - всего менее заинтересованы в прекращении десятинного сбора, что не мешает большинству петиционеров говорить о них, как о главных поборниках его отмены. Вспомним только, что за последние тридцать лет значительнейшая часть поступивших в продажу земель перешла в руки богатых купцов и других зажиточных горожан, а также успешно практикующих адвокатов и судей, - вообще людей с деньгами, которые сами не ведут хозяйства, но сдают свои земли в краткосрочную аренду. Вспомним также, что редкий дворянин не владеет поместьями в разных графствах. Поселившись в одном из них, он во всех остальных ищет сдать внаем те земли, которые в прежние годы состояли в его личном заведовании, другими словами - так называемые demesne lands, а эти земли составляют от одной четверти до одной трети всей возделываемой площади. Краткосрочность аренды делает возможным повышение ренты при первом удобном случае, а таким, несомненно, в глазах помещиков явится прекращение десятинного сбора. Этой возможности землевладелец не лишен даже в тех графствах, в которых, как в большинстве западных, аренды носят еще вполне наследственный характер. При возобновлении их, за смертью фермера, собственник земли поспешит взыскать с нового арендатора весь тот избыток дохода, какой доставила, или имеет доставить ему в будущем отмена церковной десятины. Для этого у него всегда есть в руках готовое средство, а именно: право взимать так называемый «relevia», или платежи, делаемые наследником умершего съемщика за подтверждение его права пользования. Таким образом, - заключает автор, - прекращение десятинного сбора только по виду служит к выгоде действительных возделывателей почвы. На самом же деле в нем заинтересованы одни лишь земельные собственники.

Интересами этого класса объясняется, наконец, и тот центральный факт в общественной жизни республиканской Англии, какой представляет собой отмена феодализма и крепостничества. Такое утверждение на первый взгляд кажется парадоксальным. Разве оба учреждения не построены всецело на мысли сосредоточить власть и влияние в руках собственников, подчинивши им всякого, кто прикосновенен к земле, начиная от прикрепленного к ней крестьянина и восходя до свободных по своему личному состоянию оруженосца и рыцаря? Разве в течение столетий преобладание феодальной аристократии не было построено всецело на экономической и социальной зависимости от нее других классов общества? Не отрицая нимало справедливости этих положений, мы думаем, что история представляет не один пример того, как учреждение, вызванное к жизни известными интересами, со временем обращается против них. С таким именно фактом мы и имеем дело теперь. Феодализм с его системой наследственных земельных держаний представлял для собственника ту выгоду, что гарантировал ему получение постоянного дохода, но доход этот оставался более или менее неизменным: поколение за поколением отбывало барщину и другие повинности в раз навсегда установленном размере, несло определенные обычаем службы и обогащало казну помещика периодическими и временными платежами, не подлежавшими возрастанию.

Вечно-наследственная аренда, под которую могут быть подведены все виды феодальных держаний, по природе своей не допускает мысли о постепенном увеличении получаемого собственником дохода. Даже тогда, когда натуральные службы и сопровождающие их сборы переведены были на деньги, что случилось в Англии уже к концу XIII столетия, доход землевладельцев остался прежний. Денежная рента была определена, принимая во внимание рыночные цены, современные ее установлению. Из столетия в столетие составители поместных описей продолжали приводить одни и те же цифры для выражения размера поступлений, следуемых сеньору с его вассалов и крепостных. Им не было дела до того несоответствия, какое эти цифры представляли с уровнем рыночных цен. Рента наследственного арендатора неизменна; она определена раз навсегда тем соглашением, в какое его предки вступили с собственником земли. Последствием такого порядка вещей необходимо должно быть постепенное уменьшение дохода, доставляемого земельной собственностью. Рост населения, при невозможности безграничного расширения района земледелия и при слабых переменах в системе обработки, неизбежно ведет к повышению рыночных цен на продукты сельского производства. Это повышение становился тем более чувствительным, что деньги падают в цене, благодаря обилию драгоценных металлов. К середине XVII столетия возрастание цен на хлеб, в частности, так велико, что цены эти в два раза превышают прежние. При таких условиях доход, получаемый земельными собственниками с наследственных арендаторов, оказывается наполовину меньшим против прежнего; наследственная аренда, с ее неизменной земельной рентой, становится условием разорения для помещиков. Все это надо иметь ввиду для понимания таких фактов, как согнание английскими лэндлордами XVI и XVII в. сотен и тысяч крестьян с занимаемых ими наделов, насильственное огораживание открытых полей и общинной пустоши и повсеместное стремление заменить вечно-наследственную и даже пожизненную аренду арендой краткосрочной.

Итак, феодализм и крепостное право становились с каждым поколением все более и более разорительными для интересов земельных собственников, так как препятствовали нормальному возрастанию их ренты.

Неудобства феодальных порядков давали чувствовать себя одновременно и с несколько иной стороны. При их господстве помещик - одновременно и сюзерен, и вассал; его ленные отношения к королю сказываются в обязательстве нести повинности и производить платежи, однохарактерные с теми, исполнения которых он требует от свободных владельцев своего поместья. С исчезновением феодальных ополчений некоторые из этих платежей, в частности право требовать денежного эквивалента за свободу от рыцарской службы, так называемые «scutagia», или «escuages», выходят из употребления. Но Тюдоры и Стюарты не раз пытаются оживить их с целью пополнения своей казны. Генрих VIII установил даже особую палату для заведования феодальными доходами короны, т. н. «Court of wards and liveries», а Карл I, ввиду уклонения большинства рыцарских владельцев от принесения феодальной присяги, homage, обложил их в год своей коронации особым выкупом, пропорциональным их доходу.

Отяготительность феодальных обязательств для земельных собственников Англии прекрасно изображена современником Елизаветы, Томасом Смитом. Известно, что при господстве феодальных отношений сеньор имеет право заведовать имуществом малолетнего вассала, ввиду существования так называемой феодальной опеки. Известно также, что при достижении совершеннолетия опекаемый обязан уступить бывшему опекуну годовой доход с поместья. Комментируя эти факты, автор «Английского государства» (English Commonwealth) замечает: «Когда по достижении совершеннолетия молодой рыцарь вступает в обладание своим леном, он находит леса вырубленными, постройки разрушенными, капитал издержанным, земли сданными в аренду на много лет вперед или истощенными, благодаря обработке их из году в год без перерыва. Прежде чем войти в обладание своим разоренным поместьем, он должен еще заплатить королю половинный доход с него за подтверждение своих владельческих прав и большую или меньшую сумму денег за разрешение вступить в брак по собственному выбору. Подчас все эти поборы падают и на без того уже разоренное имение таким тяжким гнетом, что владельцу остается только продать его; но и в этом случае дело не обходится без поборов, и он обязан деньгами приобрести у казны право на отчуждение».

Еще в июле 1610 г. высказано было желание поставить рыцарское землевладение в одинаковые условия со свободным, или т. н. soccage, отменить обязанность феодальной присяги, право опеки и выдачи в замужество. Двенадцать лет спустя, король сам заявил парламенту о готовности поступиться феодальными правами, под условием получения взамен определенного годового дохода. Английские юристы, в числе их верховный судья Кок, были решительными сторонниками такой реформы, которая, тем не менее, в правление Иакова не получила дальнейшего хода. Новый шаг к отмене феодальных поборов сделан был в 1645 г., когда палата общин вошла к лордам с представлением о необходимости обратить в простые свободные держания все те, которые известны были под именем рыцарских. Предложение это сразу получило поддержку верхней палаты, но два года подряд король отказывал ему в своей санкции. Она дана была, наконец, и в числе обещаний, сделанных королем во время его заточения на о. Уайте, мы находим, между прочим, одно, направленное к отмене феодальных сборов, на тех самых условиях, какие в 1645 г. предложены были парламентом, т. е. взамен ежегодного платежа в казну 100 000 фунтов. С установлением республики вопрос об отмене феодализма и крепостничества на время замирает. В обществе даже начинают ходить слухи о том, что протектор высказывается против этой меры; слух этот вызывает сильное брожение в среде крестьян и ведет к подаче правительству ряда ходатайств. В них как нельзя лучше изображаются темные стороны переживших себя феодально-крепостных порядков, описываются все те злоупотребления, которыми собственники пытаются обойти налагаемые на них обычаем ограничения, и то безвыходное положение, какое это терпимое правительством беззаконие создает для земледельческого населения. Если верить подателям петиции от графства Кумберленд, помещики самовольно отменяют действие стародавних обычаев и облагают крестьян неслыханными дотоле тягостями. Они взыскивают 30 и 40 шиллингов по случаю подтверждения за наследником владельческих прав на землю, тогда как обычай дозволяет взимание не более годовой ренты. Они заставляют крестьян обращаться за помолом своего зерна в помещичьи мельницы и взыскивают высокие штрафы со всех виновных в несоблюдении этого требования. Они безжалостно вымогают с крестьян подворную повинность, требуя доставления ими в свои усадьбы дров для топлива. Кто владеет землей поместья, должен убрать и свезти хозяйский хлеб; он поставляет также помещику кур и другую домашнюю птицу на Рождество и Пасху. Особенную статью жалоб составляет обложение крестьян непомерными «гериот», своего рода «Besthaupt», т. е. поборами с оставленного крестьянином движимого наследства. Размер этого платежа в старые годы определен был обычаем, так что было известно, что должен поставлять всякий надел. В настоящее время, когда наделы уменьшились в несколько раз, благодаря отчуждениям и разделам, помещики продолжают взыскивать те же суммы, что и прежде.

Из других графств, в частности из Чешира и Ланкашира, слышатся жалобы несколько иного рода. Тогда как в Кумберленде помещики стараются соблюсти свои выгоды оживлением барщины и злоупотреблением правами, обеспеченными им обычаем, в Ланкашире и Чешире все их заботы направлены к тому, чтобы порвать навсегда с вековой системой наследственных аренд. В названных графствах обычай удерживать землю за потомством умершего съемщика продолжал держаться в полной силе в середине XVII в. Правда, это требование не было высказано ни в одном письменном акте, но в этом нет ничего мудреного, так как отношения собственников к владельцам опирались не на законе, а на обычае. И вот этот-то стародавний обычай и отказывались соблюдать лэндлорды. Из частной переписки двух помещиков мы узнаем, какими мотивами оправдывали они такой образ действий. «По законам страны, в толковании, какое дает им большинство судей, - значится в письме некоего Генри Гоуарда из Чешира к владельцу Гросби в Ланкашире (октябрь 1654 года), - фермер теряет все свои права с прекращением срока аренды. Причиной тому надо признать факт принадлежности земли одному собственнику, из чего следует, что съемщик может предъявлять только те права, какие были предоставлены ему помещиком и включены в акт его соглашения с ним. По истечении срока аренды прежнее условие теряет силу, а следовательно, у арендатора не остается никаких прав пользования на землю (no tenant-right at all). Что касается до того, что эти права признаются за ним обычаем, то самое большее, что может быть сказано на этот счет, это то, что подобный обычай когда-то существовал, и что у многих имеется убеждение в том, что права арендатора (его tenant-right), находят в нем и поныне признание и защиту» (См. статью, озаглавленную Villenage in England during the first half of the XVII century. The Archaeological Review, August 1888, стр. 449). Сделанная выписка на наш взгляд весьма интересна, так как из нее видно, какую роль в процессе вымирания средневековых форм землевладения играла юридическая практика. Кто знаком с социальным строем средневековой Англии, тот согласится с нами, что этот строй опирался на факт совладения помещика со свободными и крепостными обывателями его поместья. Если помещик имел dominium eminens, то dominium utile принадлежало его наследственным арендаторам, его фригольдерам и копигольдерам. Их права на землю признаваемы были обычаем в той же степени, как и права лендлорда, который поэтому не мог беспрепятственно согнать их со своей земли или произвольно повысить следуемые с них натуральные и денежные платежи. Такие порядки не составляют особенности одной Англии. Они являлись общей характеристикой феодального строя и встречаются, поэтому, одинаково и во Франции, и в Германии. Когда на континенте начался тот же процесс разложения феодальных порядков, какой представляет нам Англия XVI и XVII столетий, юристы, отправляясь от положений, заимствованных из римского права, стали проводить теорию неограниченной собственности помещика на землю. Право совладения, признаваемое обычаем за свободным и крепостным населением поместий, объявлено было не реальным, а договорным правом, источником которого является добрая воля помещика, выступающая каждый раз в форме специального соглашения. Нет этого соглашения и устанавливающего его письменного документа, не может быть речи и о признании за фактическим владельцем каких-либо прав на землю. Эту-то теорию, последним выразителем которой в эпоху легальной отмены феодального строя во Франции явился Генрион де-Пансе, мы и находим в приведенной нами переписке XVII в. Применением ее на практике объясняются частые случаи согнания собственниками со своих земель семейств прежних арендаторов. О них упоминается и в частной переписке помещиков, и в крестьянских петициях. Вызываемое ими недовольство лэндлордами растет с каждым днем. «Проклятия и ругательства сыплются на них ежедневно», - пишет владелец Гросби, Вильям Блундель. Не меньшую ненависть вызывают юристы и адвокаты Их обвиняют в том, что в роли парламентских депутатов они составляют законы, направленные к угнетению простонародья, а в роли судей они дают существующему законодательству такую интерпретацию, которая прямо клонится к вреду людей несостоятельных. Нельзя добиться от них правильного и быстрого разбора возникающих тяжб. Истцу выгоднее отказаться в пользу ответчика от половины своей претензии, чем быть разоренным судебными издержками и адвокатскими гонорарами. Ненависть к судьям переносится и на всю систему применяемого ими права. В обществе начинают ходить слухи о ближайшем упразднении юридической профессии и о замене общего права Англии Моисеевым законодательством. Нечего и говорить, как мало серьезного было в таких слухах; но тот факт, что они могли возникнуть, что враждебность к юристам и юриспруденции приписывалась по преимуществу последователям тех религиозных сект, которые всего более распространены были в простом народе, в частности анабаптистам, и что юристы находили их настолько серьезными, что считали нужным защищать полезность своей профессии перед протектором, все это, вместе взятое, вполне доказывает ту выдающуюся роль, какую в процессе упразднения старинных порядков земельного пользования и в обезземелении крестьянства играло адвокатское и судебное сословие.

Факты, о которых идет речь, повторяются на протяжении всей Англии, но с особенною резкостью выступают они там, где место старинных собственников, из поколения в поколение поддерживавших освященные обычаем добрые отношения с местным населением, занимают новые. Подтверждение этому мы находим в жалобах, предъявленных государственному совету в 1653 году арендаторами Гембльдона в графстве Ретленд. При распродаже конфискованных у «кавалеров» земель поместье Гембльдон, дотоле принадлежавшее герцогам Бекингемским, было приобретено членом Долгого Парламента Томасом Уэт. В момент продажи земли поместья состояли во владении частью крестьян-общинников, частью арендаторов. Последние снимали их сроком на двадцать один год; в числе других преимуществ они имели право пасти свой молочный скот на общем с помещиком выгоне. Как только новый собственник вошел во владение своим поместьем, он потребовал безвозмездной уступки ему из каждой виргаты, или общинного надела (yardland), десяти акров земли лучшего качества. Одновременно он запретил фермерам высылать свой молочный скот на помещичий выгон. Возобновить арендные договоры сроком на 21 год Томас Уэт согласился лишь под условием увеличения вдвое платимой фермерами ренты. Последствием всего этого, жалуются податели петиции, является полное разорение 30 крестьянских и 18 фермерских семей.

Насильственное упразднение системы открытых полей и общинных пастбищ, иллюстрацией чего может служить только что приведенный нами случай, как нельзя лучше доказывает, что в среду земельных собственников успело проникнуть убеждение в невыгодности для них средневековых порядков крепостного и оброчного держания, корень которых лежал в феодализме. Если прибавить к этому, что одновременно, как мы заметили выше, земельные собственники Англии начали тяготиться требуемыми с них казной феодальными поборами, то трудно будет отрицать, что акт, которым в 1656 г. положен был конец феодальным и крепостным отношениям, издан был по преимуществу в их собственных интересах. Эта сторона вопроса выступит с особой наглядностью, раз мы познакомимся с содержанием этого акта. Он начинается с заявления о закрытии палаты феодальных сборов (Court of wards) и об упразднении всех платежей, получаемых правительством на правах верховного сюзерена. Право отдачи в замужество, как и право феодальной опеки, право требовать принесения рыцарской присяги и платежей за утверждение лена за наследником умершего вассала, право запрещать и разрешать отчуждение земельной собственности и извлекать денежные выгоды из выдаваемых на этот счет льгот и т. д. - признаны несуществующими более; срок их отмены исчисляется, начиная с 24 февраля 1645 года. Всякое различие между рыцарским владением, или владением in capite, и простым, свободным, исчезает; вся земельная собственность в Англии признается свободной (free and common soccage). Я полагаю, что нечего настаивать на той мысли, что перечисленные мероприятия клонятся непосредственно к выгоде помещиков, освобождая их земли раз навсегда от периодических и случайных платежей, какими могла облагать их казна под предлогом осуществления своих феодальных прав. Но то, что следует, еще более подтверждает нашу мысль. Отменяя всякого рода феодальные и крепостные сборы, закон 1656 года делает, однако, оговорку в пользу удержания за помещиками того, что двумя веками позже будет окрещено во Франции термином «реальных» и «казуальных прав». Формально выговаривается, что не только установленные поместными описями платежи за землю, но и освященные обычаем поборы с наследств («гериоты» и «рельефы»), равные величине двухгодичной ренты, продолжают существовать; собственники земли наделяются по отношению к ним той же исковой охраной, какой они пользуются по отношению к следуемым им арендным платежам. Прибавим к этому, что в акте ни одним словом не упомянуто об обязательстве лэндлордов сохранить за крестьянами их общинные наделы. Все земли поместья признаются неограниченной собственностью помещика, а права отдельных пользователей - всецело опирающимися на свободном договоре или соглашении с собственником. Обезземеленье крестьянства, таким образом, было ускорено отменой феодализма и крепостничества; связь земли с ее обрабатывателем сделалась еще слабее прежнего.

Отменяя действие стародавних обычаев, в которых крестьянин находил защиту от произвола земельного собственника, законодательство и юридическая практика XVII в. в то же время не принимают мер к тому, чтобы улучшить положение фермера, сменившего крестьянина. Предоставляя частному соглашению регулировать отношения свободного арендатора к собственнику, определить срок его держания и размер платимой им ренты, законодатель в то же время нимало не озабочен тем, чтобы обеспечить фермеру доход от произведенных им улучшений. «Какими бы издержками ни сопровождались эти улучшения, - пишет современник республики Блис, - они не будут возвращены арендатору собственником, раз между обоими не состоялось на этот счет особого уговора. Фермер понесет только убытки, вся выгода достанется одному собственнику». Цитируемый нами писатель справедливо видит в таком порядке непреодолимое препятствие к сельскохозяйственным улучшениям и высказывает мысль о необходимости создать путем закона то, что в наши дни известно под наименованием «права фермера» (tenant-right) - его права на возмещение затрат, сделанных на улучшение арендуемой почвы.

Если в заключение мы спросим себя, какое влияние революция 1648 г. оказала на социальное положение земледельческих классов, нам придется ответить, что она не сделала ничего для улучшения быта ни крестьян-общинников, ни арендаторов. Процесс разложения средневековых порядков общинного хозяйства, в форме огораживания открытых полей, упразднения нераздельных пастбищ и отмены опиравшейся на обычай системы вечно-наследственной крестьянской аренды, продолжал совершаться беспрепятственно и с большей против прежнего силой, благодаря быстрому росту земельной ренты. Место крестьянина-общинника все более и более стал занимать свободный фермер, снимавший землю на договорных началах и обрабатывавший ее на собственный страх, не имея никакой надежды на возмещение сделанных им затрат. Из всех классов общества, непосредственно прикосновенных к земле, один собственник находит в правительстве заботливое к себе отношение. Его доход нимало не терпит от легального упразднения феодальных порядков, так как связанные с ними экономические выгоды удержаны, а устранены одни только неудобства. Удвоение населения, при свободном, ничем не сдерживаемом более обращении земель на рынке, ведет за собой быстрый рост ренты, который, как показал Роджерс, нимало не уравновешивается одновременным поднятием заработной платы. Значительность выгод, извлекаемых собственниками, вызывает в рядах среднего сословия вполне понятное тяготение к земле, а секуляризация остатков церковных имуществ, распродажа государственных доменов и земель, конфискованных у заговорщиков, открывают среднему сословию полную возможность перейти в ряды помещиков.

Таким образом, знакомство с социальными условиями земледельческих классов в период республики и протектората не оставляет сомнения в буржуазном характере первой английской революции. Интересы народного демоса не были приняты ею в расчет; религиозно-политический переворот не только не сопровождался социальным, но, наоборот, содействовал упрочению интересов земельных собственников.

Только познакомившись с характером общественных изменений, какие пережиты были Англией в первой половине XVII ст., можно дать себе верный отчет в источнике тех движений, которые в эпоху республики и протектората Кромвеля связаны с именами не одних только диггеров, в буквальном переводе - «копателей», т. е., как мы увидим, насильственных возделывателей общинной пустоши, но и со всем тем течением, наполовину только религиозным, в котором принимают участие последователи передовых сект английского протестантизма, начиная с браунистов и барровистов и оканчивая баптистами и квакерами. Эти движения известны летописцам XVII века под двумя наименованиями: движения левеллеров, или уравнителей, - движения, распространяемого ими и на сферу имущественных отношений, и движения «людей пятой монархии», ждавших под этим именем наступления Христова царства и требовавших, поэтому, упразднения не только государства, ню и действующего права и применявших его судов, на смену которых они готовы были ввести ветхозаветный закон и третейское разбирательство.

В сфере общественных отношений агитация левеллеров, или уравнителей, возникает по поводу вопроса об упразднении средневековых порядков общинного пользования, в связи с происходящей в стране трансформацией поместного строя в направлении капиталистическом. Когда для уплаты жалованья республиканскому войску парламент остановился на мысли об отчуждении домениальных, или казенных, лесов, этот факт имел последствием насильственное упразднение в них общинных сервитутов, иначе говоря, прав соседних к лесам сельских общин на даровое пользование топливом, строительным материалом и покосом. Дело и на этот раз не обходится без протестов со стороны заинтересованных. Их недовольство принимает подчас форму вооруженного сопротивления. Только что упомянутые явления общественной истории Англии XVII века не могли пройти бесследно и для ее политических агитаторов. Немудрено, если борющиеся за господство партии, желая обеспечить себе поддержку крестьянского населения, обыкновенно включали в свою программу требование разрушить изгороди и возвратить народу право на пользование общинным выпасом на частных нивах и лугах, по снятию с них урожаев.

Протест против огораживаний не составляет особенности какой-либо партии и в частности коммунистов. Открыто высказываясь против всякой попытки насильственного уравнения состояний, Джон Лильборн, например, пишет в то же время памфлет в защиту прав общинных пользователей в Энворсе. Тремя годами ранее, в петиции, поданной на имя предводителя республиканской армии Фэрфакса, милиция Нортумберландского графства, совершенно чуждая всяких стремлений к нивелированию, тем не менее, включает в число своих ходатайств следующее: «В интересах общей пользы обведенные изгородями общинные земли и другие пожалования, сделанные в пользу бедных, должны быть приурочены снова к первоначальному назначению». Нельзя также приписать исключительно коммунистической партии ту агитацию в пользу отмены феодального характера английского землевладения, которая в середине XVII в. сказалась в требовании свести все формы зависимого владения к одной - свободному держанию, или фригольду, упразднить право первородства и установить систему равного наследования. Далеко не все эти ходатайства нашли себе законодательное признание. Начавшаяся уже при Кромвеле реакция озаботилась сохранением особенностей одно время поставленного на карту общественного строя, раз они не стояли в прямом противоречии с совершившимся политическим переворотом. Право первородства было удержано, наряду с оброчным держанием, или «копигольдом», и с остатками еще более зависимой формы землевладения - землевладением крепостным, или «вилленеджем»; но рыцарское держание было отменено, так как с исчезновением короля, верховного собственника Англии, необходимо падала сама собой подчиненная ему феодальная система; к тому же оно так мало отвечало развившемуся за последнее столетие индустриальному строю, что сохранение его в силе и в предшествующие два царствования требовало обращения каждый раз к чисто-искусственным мерам. Немудрено поэтому, если и реставрация, озабоченная восстановлением старинного порядка, в то же время не решалась поднять руки на произведенную Кромвелем реформу, и если Карл II в самый год своего воцарения узаконил совершившуюся при республике отмену феодализма.

Из сказанного прямо следует то заключение, что социальные реформы, задуманные и частью проведенные в эпоху республики, далеко не являются делом одной коммунистической партии. Ее задачи, как мы сейчас увидим, были гораздо шире и несравненно менее осуществимы. Они шли наперекор веками установившимся воззрениям, задевали собой интересы всех владетельных классов, не исключая и крестьян-общинников, и носили явно выраженную печать иностранного заимствования. Чтобы понять источник происхождения коммунистической агитации в Англии XVII ст., не мешает иметь ввиду движения, проявившиеся раньше в прирейнской Германии, в частности в Мюнстере, в лагере анабаптистов, предводительствуемых Иоанном Лейденским. Общность имуществ, составляющая, как известно, его характерную черту, воспроизводится и в программе английских коммунистов середины XVII ст., но с ограничениями и оговорками, рассчитанными, по-видимому, на принятие его обществом, вся предшествующая история которого была решительным протестом против такого коммунизма. Если, с одной стороны, нельзя не согласиться с теми, кто полагает, что первоначальный источник коммунистического движения XVII в. лежит вне Англии, что оно носит на себе печать чего-то принесенного извне, то, с другой стороны, надо признать, что английские коммунисты постарались приспособить свое учение к существовавшим в их время и на их родине общественным отношениям, что они утилизировали для своих целей начавшуюся задолго до них борьбу против отмены общинного землевладения и что в их практических мероприятиях следует видеть весьма серьезную попытку примирить с дальнейшим удержанием системы «открытых полей» те требования, какие выставляемы были первыми поборниками частных разделов и «огораживаний». Общему, еще доселе повторяемому положению, что удержание земель в совместном владении противоречит всем условиям интенсивного хозяйства и что разверстывание мирской земли между частными собственниками необходимо, поэтому, в интересах массы населения, они противопоставили следующую практику, при которой были приняты в расчет и возражения противников. Оставляя поместья и фермы за их частными владельцами, они приступили к занятию общинных пустошей с целью обращения их под пахоть. Своему образу действий они постарались дать историческое обоснование. Они исходят из утверждения, что революцией отменен весь до того существовавший общественный строй Англии, всецело созданный, по их учению, норманнским завоеванием. С такой точки зрения, право на занятие неимущими общинной пустоши являлось не более, как отменой норманнского ига над землей, возвращением ее прежним законным собственникам - английским коммонерам.

Желая действовать в духе святого Писания и относясь поэтому враждебно ко всякому насилию, английские коммунисты XVII века не только провозгласили, но и провели на практике теорию «непротивления злу», очевидно, с теми последствиями, какие можно ожидать от нее. Задетые в своих существенных интересах, крестьяне-общинники не могли примириться с учением, которое признавало их сельские угодья общественным достоянием. Применяя к этим первым по времени квиэтистам исконное право защиты собственности мечом, английское крестьянство, не дождавшись даже правительственной помощи, согнало смелых захватчиков с принадлежавших ему полей. Единственным результатом движения было издание нескольких прокламаций и манифестов, передающих основное учение этих родоначальников английского коммунизма. С их содержанием мы и познакомим в настоящее время читателей.

Что прежде всего бросается в глаза при чтении этих документов, это - отсутствие в них того фантастического характера, каким отличаются сочинения английских социальных реформаторов XVI столетия. Не только Томас Мор со своей Утопией, но и Бэкон с его Атлантидой, Гаррингтон с Океанией и даже неизвестный автор трактата, озаглавленного «Республика Лейстера», в гораздо большей степени могут быть названы мечтателями, нежели те сотни «копальщиков», которые под предводительством Эверарда, прежде служившего в войске, весной 1649 г. толпой (человек в 30, не более) заняли общинные пастбища на холмах святой Маргариты и святого Георгия, в графстве Сёрри, и засеяли их горохом и другими овощами. Как видно из печатного обращения, сделанного ими к генералу Фэрфаксу, захват собственности путем насилия с самого начала не входил в их расчеты. Они не имели ввиду отнять землю у частных владельцев, или оказать деятельное сопротивление «всеми признаваемым властям». Их намерением было вступить во владение искони признаваемыми за английскими коммонерами народными землями (folkland), несколько столетий тому назад отнятыми у них «норманнским нашествием». Все следы созданных последним порядков должны быть стерты с лица земли ввиду победы народа над королем, прямым потомком Завоевателя. Только недоразумением объясняют диггеры причину, по которой солдаты, квартировавшие на месте их «заимок», сочли нужным вмешаться в это дело, сжечь построенные ими жилища и арестовать двух сторожей. «Местное население, - заявляют диггеры, - относится к нам безразлично, скорее даже сочувственно, за исключением двух-трех фригольдеров, привыкших посылать на общий выгон больше скота, чем им полагается по обычаю, и опасающихся, чтобы этой узурпации не был отныне положен конец». Диггеры заявляют, что в случае нападения на них войска, они не окажут ему сопротивления. «Мы не будем бороться с вами ни мечом, ни копьем, но лопатой и плугом, с помощью которых мы сделаем плодоносными пустоши и лежащую без обработки землю общин». «Цель, с которой мы пишем к вам, - прибавляют они в обращении к Фэрфаксу, - не та, чтобы снискать себе вашу милость: мы вправе иметь покровителем одного только Бога. Мир немало пострадал с тех пор, как народ израильский избрал Саула первым царем. Мы объявляем вам, поэтому, на добром английском языке, что мы одного Бога избрали себе в короли и заступники». К чему же, спрашивается, сводились практически цели, преследуемые диггерами? Они формулируют их в следующих немногих положениях. «Мы хотим, - говорят они, - найти себе пропитание путем обработки общинных земель, доселе лежавших без пользы; вправе возделывать их - наша свобода, свобода англичан». «Если старшие братья, - продолжают они, разумея под ними духовенство и джентри, - называют загороди своей землей, то почему же мы, их младшие братья, не можем считать своими общинные пустоши?» «Когда вам угодно было посетить нас, - пишут диггеры, обращаясь к Фэрфаксу, - мы сказали вам, что не противимся тем; кто хочет иметь законы и правительство, но что сами мы не нуждаемся ни в том, ни в другом. Подобно тому, как земля у нас должна быть общей, так точно общим всем нам должны быть и скот для обработки, и все плоды земные. Ничто подобное не должно быть предметом купли-продажи, так как всего этого мы можем иметь достаточно для удовлетворения наших нужд. А если так, то к чему нам частные присвоения и обманы, и может ли явиться для нас необходимость в лишении кого бы то ни было свободы в отмщение за такие присвоения? Какая нам нужда, поэтому, в законах, предписывающих сечение, заточение в тюрьму и повешение? Сохраняйте ваших правителей и призывайте нас даже к ответственности перед ними в случае присвоения нами вашего скота и хлеба или разрушения ваших изгородей, но предоставьте нам свободу от подчинения властям в пределах наших собственных владений. Предупреждаем вас, что мы не сочтем нужным скрывать под затворами ни хлеба, ни скота; все, что мы имеем, будет предоставлено в полное распоряжение всём. Пусть ваши юристы и богословы зададутся вопросом о том, не вправе ли мы считать своими общинные земли английского народа, отнятые у него норманнским завоеванием и установленными им помещиками? Мы предоставляем им решить вопрос: создана ли земля для того, чтобы быть общим достоянием и источником существования для всех, или нет, а также, не является ли явным нарушением народного договора (national covenant) признание свободы только за двумя классами лиц: за духовенством и джентри, обеспечение первым церковной десятины, а вторым - земельной ренты, и оставление простого народа в положении, близком к тому, какое он занимает в Турции или Франции, где, как и у нас, трудящийся люд обязан довольствоваться одной заработной платой?»

Движение диггеров, по-видимому, не ограничилось одним только графством Сёрри, но нашло отголосок себе и в других частях государства, в частности в Бекингемшире. Право утверждать это дает нам содержание одной декларации, изданной в мае того же 1649 г. и выражающей собой настроение жителей четырех сотен: Дизбро, Бернум, Сток и Эльзбери, в которых социальные брожения, поддерживаемые частью партией «кавалеров», частью партией левеллеров, сказались, по-видимому, с особой силой. В ряду заявлений, делаемых составителями этой декларации и касающихся разнообразнейших сторон общественной и политической жизни, между прочим, встречается и следующее: «Мы всеми от нас зависящими средствами будем содействовать тому, чтобы бедные приобрели возможность возделывать так называемые commons. Всякий, кто пожелает завести плуг на общинной пустоши, не только не должен встречать препятствий к осуществлению своих намерений, но вправе рассчитывать на наше содействие и помощь». Практических результатов диггеры не добились и на этот раз.

Местное население, видя в их поведении прямое посягательство на свои права общинного пользования, принудило захватчиков покинуть присвоенные ими земли. С этого момента агитация, поднятая диггерами, не выходит из пределов печатной пропаганды. Предводители движения, о которых, к сожалению, не дошло до нас никаких биографических данных, Уинстанлей, Эверард и Пальмер, пользуются всяким случаем для того, чтобы напомнить о себе «временным представителям общественной власти». В издаваемых ими брошюрах они дают более полное и систематическое изложение тех требований, какие выставлены были них единомышленниками. Когда Кромвель призван был, за отказом Фэрфакса, занять пост главноначальствующего армией, диггеры обратились к нему с печатной «ремонстрацией», в которой, между прочим, мы находим следующее: «Господь наделил вас властью, равной которой не было со времен Моисея. Он сделал вас главой народа, только что сбросившего с себя ярмо Фараоново. Вы послужили орудием в руках Божьих для низвержения норманнского ига, отнявшего у наших предков свободное пользование землей. Что остается вам сделать, как не позаботиться о том, чтобы свободное владение землей было возвращено в руки угнетенных общин Англии? Ваши так называемые победы не раньше будут увенчаны «короной чести», как после того, как лица, жертвовавшие жизнью и состоянием в общем с вами деле, получат доступ к земле и добытой вами свободе. Победа над Завоевателем досталась общими усилиями коммонеров. Справедливость требует поэтому, чтобы все они были освобождены от ига. И теперь, когда власть над землей в ваших руках, вам не остается иного выбора, как или объявить землю свободной для всех участников в борьбе и победе, или перенести право собственности на нее из рук короля в другие руки. Но в этом последнем случае слава, какую вы снискали себе вашей мудростью, поблекнет навсегда, и честь ваша будет запятнана. Наше желание состоит в том, чтобы земли, почитаемые собственностью государства, - эти старинные общинные земли и пустоши всего английского народа, а также все недавние приращения, к ним сделанные, как то: конфискованные у короля парки и лесные угодья, - объявлены были свободными для занятия всех и каждого, кто содействовал вам в ваших победах и готов подчиниться установленному вами правительству».

Содержание только что приведенного документа свидетельствует о значительном сокращении диггерами первоначально предъявленных ими требований. Речь идет уже не о предоставлении им собственности на общинные пустоши или неогороженные поля, так как подобная претензия успела встретить отпор со стороны сельских общин. Что имеется на самом деле ввиду, это - распоряжение государственными доменами в пользу обделенных землей лиц, это, употребляя ходячее в наше время выражение, - «национализация домениального фонда». И в этих скромных рамках требования диггеров не были приняты во внимание.

Вся внутренняя политика Кромвеля, направленная к задержанию происходившей в Англии революции в границах религиозно-политического переворота, шла решительно вразрез со всякой попыткой к низвержению сложившегося веками земельного строя. Постоянные неудачи не ослабляют, однако, энергии агитаторов. Они идут по-прежнему к раз намеченной ими цели и в 1653 г. направляют новое послание властям, на этот раз на имя членов Тайного совета. В бумагах последнего сохранился текст их декларации; он указывает на то, в какое отношение владетельные сословия, представители приходского духовенства и местного джентри, постепенно стали к диггерам. «Приходский священник Плят и многие другие, - жалуются Уинстанлей и Пальмер, - довели до вашего сведения, что мы - мятежники, не желаем подчиняться власти местных судей, укрепились в наших жилищах и приготовились к вооруженному сопротивлению, что мы - тайные приверженцы Стюартов и выжидаем только удобного случая, чтобы произвести реставрацию. Доверившись им, вы послали против нас войска. Но все, что было донесено вам, - явная неправда: мы - мирные граждане, не противимся врагам силой, но молим Бога о том, чтобы он умягчил их сердца и дал нам возможность завоевать их любовью». Сделавши это вступление, диггеры возвращаются к своей обычной теме - об установлении имущественного неравенства норманнским завоеванием и необходимости завершить победу над королем, потомком Вильгельма Завоевателя, возвращением народу его мирских земель. «Англия, - говорят они, - не может быть свободной, пока коммонеры не приобретут доступа к земле. Иначе наше положение будет хуже того, какое составляло наш удел при королях, и иго норманское останется в руках лэндлордов. Пустых, никем не возделываемых полей достаточно для наделения землей всех нуждающихся в ней». Авторы ремонстрации ставят на вид владетельным классам, что, допустивши неимущих к приобретению нужных им средств к жизни усиленной работой над землей, они поступят в собственных интересах. «Пока нам отказывают в земле, - говорят они, - нам поневоле приходится облагать ваши имения налогом в пользу нищих; но многие слишком горды для того, чтобы пользоваться милостыней, и предпочитают акты явного насилия необходимости существовать на счет общественной благотворительности. Наделите нас землей, - и в стране не окажется ни одного нищего, ни одного лентяя. Англия в состоянии будет пропитать сама себя. Не служит ли позором для вас тот факт, что, при обилии никем не возделанных земель, многие умирают с голоду?» (Record office. State Papers, domestic series. Commonwealth period. v. 42, № 144, a. 1653).

Приведенный только что документ - последний по времени из тех, которые дошли до нас от этих первых провозвестников начала национализации земли. Ввиду решительного нежелания правительства удовлетворить их требования и не менее решительной оппозиции владетельных классов, агитация, поднятая диггерами, падает сама собой. Даже в эпоху временного возрождения свободы печати при новом протекторе, Ричарде Кромвеле, когда анабаптисты и левеллеры снова подняли голову и издали новые программы религиозных и политических реформ, диггеры ни словом не дали более знать о себе. Легко может статься, что к ним, как и к последователям других наиболее передовых партий, применена была политика выселения в колонии, - политика, которую человек, близкий к протектору, Пель, открыто рекомендует в своем письме к Терло (Vaughan, «The protectorate of Cromwell», v. I, p. 155).

Мы могли бы покончить сказанным наш очерк социальных учений первых по времени английских коммунистов; но прежде чем расстаться с ними, мы желали бы более подробно остановиться на изучении теоретической стороны их движения. Возможность сделать это дает нам один политический памфлет, вышедший из-под пера главного их вождя, не раз уже упомянутого нами Герарда Уинстанлея; к сожалению, мы ничего не знаем о нем, кроме того, что он сам говорит нам в сделанной им приписке, а именно: «Меня зовут глупцом и сумасшедшим; много позорящих рассказов ходит на мой счет, и я на каждом шагу встречаю злобу и ненависть». Очевидно, мы имеем дело с фанатиком, который дает крайнее выражение теоретическим воззрениям своей партии. Сочинение Уинстанлея является для нее, таким образом, своего рода политическим катехизисом и может познакомить как нельзя лучше со всеми подробностями ее учения. Заглавие, выбранное автором для его книги, следующее: «Закон свободы, выраженной в форме прокламации (Platform), или реставрация настоящего правительства, скромно рекомендуемая Кромвелю». В этом сочинении, - значится в предисловии, - объясняется сущность, как королевского правительства, так и республиканского. Яркими красками очерчивает автор картину общественных бедствий, все еще продолжающийся произвол помещиков, проявляющийся, между прочим, во взимании с крестьян денежных «пособий» и «гериотов», в закрытии всякого доступа к земле, иначе как под условием уплаты высокой ренты, и в лишении права свободного пользования общинными полями. Старый гнет удержался, но отношение к нему народа радикально изменилось. «На какой титул опираются все притязания лэндлордов? - спрашивает Уинстанлей. - В прежнее время собственники производили свои права от короля - наследника норманнского завоевателя; но разве коммонеры не упразднили последнего и не ниспровергли тем самым иноземное иго? Не вправе ли они, поэтому, требовать полной свободы от помещичьей власти?» Наряду с этой картиной старинного феодального гнета, Уинстанлей дает изображение «ига» более недавнего происхождения. Виновниками угнетения на этот раз являются «свободные владельцы», «фригольдеры». Они истощают общинные пастбища, посылая на них чрезмерное количество овец и рабочего скота, так что мелким арендаторам и крестьянам-земледельцам едва удается прокормить корову на подножном корму. Указавши на естественный исход такого порядка вещей, который в его глазах сводится к удержанию бедных в бедности и к закрытию им свободного доступа к земле, Уинстанлей переходит к построению предлагаемого им республиканского идеала. При предлагаемом им порядке блага материальные и духовные одинаково составляют общественное достояние всех. Четыре раза в год с церковной паперти читаются народу законы, которым он должен подчиняться, дабы никто не мог отговариваться их неведением. Каждая семья владеет необходимыми ей орудиями обработки. Никто не вправе отказаться от работы во время производства посевов и снятия урожаев. Труд, - замечает автор, - необходим для здоровья и доставляет истинное наслаждение, под тем необходимым условием, однако, если он свободен и никто не обязан совершать его по приказу. В каждом селении, как и в каждом городе, должны быть устроены общественные магазины, содержащие в себе пеньку, шерсть, кожу, сукна и всякого рода заморский товар. Из этих общественных магазинов получается все нужное, как для непосредственного потребления, так и для изготовления продуктов обрабатывающей промышленности. Все содержимое в складах не принадлежит никому в отдельности и составляет собственность всех. Кто продает или покупает землю, или ее продукты, должен быть казнен, как изменник общественному миру и спокойствию, как виновник рабского подчинения, вызывающего раздоры и угнетение. Кто называет землю своей и не хочет признать ее за ближним, должен быть приставлен к позорному столбу. Проступок его изображается на дощечке, которая привешивается к его груди и остается на ней в течение года. Во все это время он почитается невольником и исполняет работы по приказанию и под присмотром назначаемого над ним начальника. Никто не должен ни покупать чужого труда, ни работать на другого под условием вознаграждения, так как последствием такого порядка вещей могло бы быть только рабство. Если свободный человек нуждается в чужой помощи, он вправе обратиться за ней к молодежи или к общественным слугам, попавшим в неволю на год за нарушение вновь создаваемых порядков. Товары, доставляемые ввозной торговлей иностранцев, как и доход от продажи английских продуктов на чужих рынках, считаются общим достоянием государства. Деньги не должны быть известны. Золото и серебро идут на изготовление одних украшений.

Реформатор имеет ввиду изменить не один имущественный, но и семейный строй. Не отрицая брака, как это делает Платон и следовавший его примеру Кампанелла, он стоит за полную свободу союзов, при которой соображения общественного положения потеряли бы всякое значение. Внебрачная связь, сопровождающаяся рождением ребенка, налагает на любовника обязанность вступить в постоянное сожитие с обольщенной им женщиной.

Акты насилия, совершенные над девушкой, наказываются смертью. Никто не вправе завести собственного хозяйства, не прослужив семи лет под чужим начальством. Ни одна семья не может делать больших затрат на свое пропитание и одежду против тех, которые указываются необходимостью. Надзор за исполнением всех этих предписаний возлагается на избираемых ежегодно надзирателей. Как избирателем, так и избранным может быть всякий, достигший сорокалетнего возраста. В числе прочих обязанностей надзирателей должно быть приискание каждому, кто имеет в том нужду, молодых людей для работы. В категории служителей попадает всякий, кто лишен свободы за преступление или проступок. Виновные обязаны исполнять труд, какой им будет предписан; они не вправе вернуться к прежнему свободному состоянию раньше 12 месяцев. Во все время, пока продолжается их неволя, они обязаны носить белую одежду в отличие от прочих жителей.

Если мы зададимся вопросом, откуда заимствовал Уинстанлей свою общественную теорию, нам необходимо будет указать на Утопию Томаса Мора, как на ее ближайший источник. В самом деле, общность имуществ, общеобязательность труда, отмена служебной зависимости и сословий, запрещение денежного обмена, наделение каждого всем, в чем он нуждается, из мирских магазинов, всеобщее право голосования и избрания на все должности, обращение преступников в общественных рабов, свобода разводов, уравнение незаконных детей с законными, - все это такие положения, которые нашли себе место в построениях канцлера Генриха VIII за целых полтораста лет до занимающей нас эпохи (первое издание Утопии относится к 1516 г.).

Из этого богатого источника, в котором практически осуществимое смешивается с требованиями, свидетельствующими лишь о безграничном полете фантазии, в котором впервые после стольких веков угнетения и презрения труд человека поставлен на подобающую ему высоту, черпал Уинстанлей содержание задуманных им социальных реформ. Вся оригинальность его учения сводится к попытке примирить его со своеобразно понимаемыми им историческими основами английской гражданственности. В своей первоначальной чистоте эти основы, по его мнению, могут быть открыты только в период англосаксов. Вся последующая история Англии была сплошной узурпацией, насильственным искажением народных устоев. Победа над потомком норманнского узурпатора открывает возможность возвращения к этим устоям. Но что представляют они собой, как не господство фолькланда (народной земли) - термин, который Уинстанлей понимает в его буквальном смысле и отождествляет, поэтому, с национализацией земли. Отсюда сам собой следует тот вывод, что победоносный народ, чтобы стереть с себя позорное пятно иноземного ига, должен начать с объявления земли общим достоянием всех. Но если земля сделается общей собственностью, то такая же судьба необходимо постигнет и производимые ею продукты; а так как все, что служит к удовлетворению наших потребностей, может быть отнесено к одному источнику - земле, то полная общность имуществ является последним словом теории, исходной точкой которой служит национализация одной земли. Вот тот путь, которым английские диггеры, начавши с социалистического учения о вмешательстве государства в сферу земельных отношений, пришли, в конце концов, к формулированию коммунистических требований.

XIV. Реставрация Стюартов и вторая английская революция. Редко, когда реставрация старого порядка встречала большее сочувствие народных масс, чем в день прибытия Карла II из четырнадцатилетних скитаний по Голландии и Франции в обществе часто враждовавших между собой «кавалеров».

Долгое время он прожил во Франции, имея в числе своих учителей знаменитого Томаса Гоббса (Hobbes), еще в 1643 г. издавшего в бытность свою в Англии трактат «De cive», в котором с большой логической последовательностью и необыкновенным талантом развито было учение о неограниченности королевской власти, имеющей своим источником добровольное перенесение на монарха народом всех прав, которыми каждый владел в естественном состоянии. Отречение от этих прав вызывается якобы сознанием, что одна неограниченная власть может положить конец той войне всех против всех, которая в догосударственную эпоху вызывается неограниченной свободой каждого и не менее неограниченным эгоизмом, ведущим к тому, что из-за обладания имуществом люди относятся друг к другу, как волк к волку. Хотя Гоббс был приглашен ко двору для обучения молодого принца преимущественно математике, но он, несомненно, не раз беседовал с ним и о тех предметах, которые служили темой его преподавания в Англии и в сжатом виде изложены в обработанном конспекте его лекций, найденном и напечатанном недавно профессором Тенисом из Киля. Из бесед с Гоббсом, в большей степени, нежели из чтения его позднейшего трактата «Левиафан», Карл мог узнать, что для целости и единства государства необходима неделимость суверенитета в руках монарха; а так как этой неделимости одинаково противоречит и учение о духовной власти, как отличной от светской, и теория разделения власти королем с лордами и общинами, то монарх обязан преследовать оба эти учения, как преступные.

При дворе молодого принца не последнюю роль играл Эдуард Гайд (Edward Hyde), будущий граф Кларендон. Как сторонник применения английской конституции в том толковании, какое она находила при Иакове и Карле I, он не разделял взглядов Гоббса на неограниченность власти и, нашедши в его новом сочинении, появившемся уже в 1650 г. и озаглавленном «Левиафан», ту мысль, что неделимость суверенной власти необходимо признать одинаково и за законным монархом, и за человеком, проложившим себе путь к главенству мечом, он заподозрил Гоббса в тайном желании подготовить для себя путь к отступлению и вернуться из изгнания в Англию под сень лорда-протектора. Гайд в то же время заподазривал Гоббса в равнодушии к вопросам веры и даже в атеизме, прикрываемом требованием, чтобы подданные подчинялись всецело в отношении к выбору религии указаниям монарха и сохраняли свободу одного внутреннего суждения. Свой взгляд на Гоббса Гайд выразил в не вполне еще изданной переписке с единомышленниками, хранящейся в Бодлеянской библиотеке в Оксфорде. Догадки Кларендона не оказались ошибочными. Гоббс действительно вернулся в Англию с разрешения лорда-протектора, но продолжал получать до смерти пенсию от сторонника единодержавия, Людовика XIV. И в Англии повторились по отношению к нему те же нападки за равнодушие в делах веры и атеизм, о которых заходит речь в переписке Гайда.

Если сблизить взгляды Гоббса с теми, какие стал проводить Карл II со времени своего возвращения на престол предков, то нетрудно будет найти между ними немалое сходство.

Карл II был несомненно сторонником абсолютизма и т. н. «божественного права» короля, но он в то же время был политиком, намеренным пойти на уступки, чтобы не стать снова странствующим претендентом и не попасть в необходимость «лазить», как они выражался, «по чужим лестницам». Отсюда та податливость, которую он не раз обнаруживал к требованиям, предъявляемым ему парламентом, и готовность в то же время не считаться со своими обещаниями при изменившихся обстоятельствах. Отсюда его скрытность по отношению к собственным министрам. Никто из них не знал о принятии им по отношению к иноземному государю, Людовику XIV, обязательств, касающихся внутренних реформ государства; отсюда же та бессовестность, с которой он в течение ряда лет получал пенсию от французского короля, ответственность за что он не прочь был сложить на плечи ничего не знавшего о его переговорах министра. Индифферентизм Карла в делах веры, и в то же время желание не упускать из рук регулирования церковных дел ни религии своих подданных как нельзя лучше выступают и в том, что, призванный шотландцами на престол, он не прочь был пожертвовать своими религиозными убеждениями, присоединиться к шотландскому ковенанту, объявить себя пресвитерианцем и посещать протестантскую обедню с тем, чтобы впоследствии, сидя уже на английском троне, выступить в роли главы англиканской церкви и преследовать пресвитериан наравне с другими раскольниками. Его религиозный скептицизм сказывается в том, что, скрепив своей подписью тяжелые меры, изданные парламентом против всех, кто не принадлежал к государственной церкви, он в то же время не прочь был своей единоличной властью издавать указы о терпимости или точнее - о снисхождении (indulgence) по отношению столько же к католикам, сколько и к протестантским сектантам. Заботливость о спасении души он обнаружил только на смертном одре, выразив желание исповедаться и приобщиться святых Тайн у католического священника. Таков был государь, которому Англия поручила врачевание ран, нанесенных ей семнадцатилетней смутой, если считать время от начатия междоусобной войны до призыва Карла II на престол. Характеристика короля не будет полна, если мы не скажем еще двух слов о его нескрываемом распутстве, об обращении им Сент-Джемского дворца в своего рода гарем. Будучи по природе циником, Карл II имел, однако, то положительное качество, что не был лицемером и но отвергал прижитых им с любовницами детей, а наоборот, старался их устроить, наделить их местами и титулами; но стоило только одному из них приписать себе законное рождение, как Карл II поспешил во всеобщее сведение сообщить о том, что никакого тайного брака он ни с одной из любимых им женщин не заключал. После политического педанта, каким был Иаков I, и рыцарственного монарха, каким рисуется Карл I, Англия в лице Карла II получила с виду веселого, развратного и беззаботного правителя, который в то же время умел сделать все от него зависящее, чтобы удержать престол в своих руках, не стесняясь ни убеждениями, ни необходимостью жертвовать друзьями и не отказывая себе в то же время в удовольствии кровавой расправы с политическими противниками.

Этой расправой и открылось царствование Карла. Несмотря на обещанное им в декларации, подписанной в Брэда (Breda), забвение старых обид, Карл II потребовал казни всех, кто участвовал в суде над его отцом; многие из этих цареубийц имели благоразумие укрыться от преследований за границу; 24-х уже не было в живых, 13 были казнены, 25 подвергнуты заключению на всю жизнь, прочие присуждены к менее тяжким наказаниям. Возмездие короля распространилось на главу шотландских пресвитериан, авторов знаменитого «ковенанта», графа Аргайля (Argyll) - он казнен был в Эдинбурге. Не захотел король простить и мертвецов: трупы Кромвеля, Брэдшоу и Аэртона вырыты были из земли и повешены; благодаря этому обстоятельству голова Кромвеля уцелела до наших дней; перепроданная не раз старьевщиками, она попала, наконец, в руки одной аристократической семьи, которая не далее, как в текущем году, доставила возможность и лордам, и общинам Англии с должным почтением приветствовать эту великую историческую реликвию, напоминающую о временах, когда только намечены были те решения, какие проводятся современной Англией. После всех этих экзекуций, издан был правительством акт возмещения и всепрощения; он постановлял, что казенные и церковные имущества, пожалованные кому-либо в эпоху республики, должны вернуться в руки прежних обладателей; конфискованное имущество также возвращено тем «кавалерам», у которых оно было отнято; но акт, разумеется, не заключал в себе ни слова о возмещении убытков, причиненных приверженцам Карла I междоусобной войной и необходимостью продать часть своих имений, чтобы полученной таким образом суммой «служить святому делу». Всего труднее было, разумеется, решить вопрос о том, в чьи руки поступят церковные земли теперь, когда место пресвитерианской и индепендентской церкви должно было занять англиканство. Чтобы очистить место для прежних священников, смененных протестантскими проповедниками, первый из парламентов Карла, созванный вслед за роспуском призвавшего его на престол и заключавший такое количество «кавалеров», что он получил от них и самое свое прозвище, остановился на мысли о необходимости рукой палача сжечь текст торжественной лиги и ковенанта, которым пресвитерианство признано было государственной церковью Англии. Это воспоследовало в 1661 г., и в том же году созвано было правительством собрание духовенства от обеих церквей - англиканской и пресвитерианской, - чтобы дать им возможность согласиться между собой. Никакого соглашения, разумеется, не состоялось, и тогда парламент издал «Акт о единообразии», признавший за англиканством значение государственной церкви; сделано было это в надежде что лица, занимавшие церковные бенефиции из среды пресвитериан и индепендентов, добровольно покинут свои места в церковной иерархии. «Общий требник», слегка пересмотренный, и те 39 статей, которыми при Елизавете определены были основные учения англиканства, сделаны были обязательными для всех священнослужителей; 24 августа 1662 г. каждый должен был заявить, намерен ли он следовать им или нет. Всего 2 000 человек нашли это непримиримым со своей совестью; они-то и являются родоначальниками современных протестантских толков в Англии. Громадное же большинство подчинилось новым велениям и сохранило свои места и церковные бенефиции, образовав в рядах англиканской церкви то, что известно под названием «нижняя церковь» (Low-Church) в отличие от High-Church - «верхняя церковь». После этого парламент счел свои руки развязанными и рядом мероприятий, направленных против раскольников, или диссентеров, постарался сделать их положение настолько нестерпимым, чтобы побудить их к выселению из Англии. Многие, действительно, и покинули ее для северной части американского материка; здесь в колониях Новой Англии ими насаждена была столь же нетерпимая пресвитерианская церковь, но вскоре она была поставлена в необходимость считаться с собственными раскольниками; еще в первую половину XVII в. Роджер Вильямс приуготовил для них приют в основанной им колонии и будущем штате Род-Айленд (Rhode Island).

В какое положение поставлены были раскольники различными мероприятиями, принятыми против них первым парламентом Карла II, об этом легко судить по следующим фактам: уже упомянутый мной «Акт о единообразии» гласил, что единственно признаваемой церковью в Англии является англиканская, что все, кто принадлежит к другим толкам и, в частности, пресвитерианскому или к кальвинизму, не могут поступать на службу и ограничиваются в своих гражданских правах. Можно сказать, что с 1662 г. в Англии вполне восторжествовала религиозная нетерпимость ко всем раскольникам и вместе с этим к католикам вслед за упрочением за епископальной церковью прав государственной церкви. Все позднейшие акты только укрепляли это первенствующее положение господствующей церкви и уменьшали права раскольников, или, как их называют в Англии, диссентеров («диссентер» значит человек, не согласный с учением господствующей церкви). В знаменитом Test Act'e 1672 г. устанавливается, что всякому лицу, желающему получить государственную должность, ставится требование принести присягу, удостоверяющую о его принадлежности к епископальной церкви, т. е. о признании супрематства (supremacy) в делах церкви за королем. Так как такой присяги не могли дать католики, которые признавали верховенство паны, то тем самым они, как таковые, лишены были возможности занять какую-либо должность в Англии. Восполнительным, т. н. парламентским Test Act'ом 1678 г., требовавшим такой же присяги в признании королевского супрематства от всех лиц, входивших в состав парламента, - одинаково палаты общин и палаты лордов, - устранена была возможность попасть в высшее законодательное учреждение страны для всех диссентеров, а равно и для всех католиков; наконец, актом, известным под названием «пятимильного акта», проведено правило, что ни один раскольник не может селиться на расстоянии более близком к городскому поселению, чем 5 миль, - следовательно, нонконформисты поставлены были в необходимость жить в селах, далеких от центров умственной и промышленной жизни. Такого рода мероприятиями стремились поставить предел демократическому движению в церкви, которое еще Иаков I Стюарт признавал опасным для интересов светской власти, и было восстановлено единоверие. Но в то же время в обществе продолжали ходить слухи, что вернувшиеся в Англию Стюарты потихоньку молятся в католических молельнях; в течение всего правления Карла II и Иакова II эти слухи с таким постоянством циркулировали в самых широких кругах, что, можно сказать, движение в области политической обусловливалось главным образом опасениями религиозными, опасениями восстановления католицизма, как обязательного и господствующего вероучения. Эти слухи поддерживались главным образом тем фактом, что между Карлом II и Людовиком XIV французским заключено было тайное соглашение, по которому Карл II обязывался, не восстанавливая католической церкви, оказывать терпимость католикам, - Людовик же XIV взамен обещал ему и уплачивал годовую пенсию. Когда этот факт, наконец, обнаружился, то недовольство общества пало не на короля, - который считался «неспособным делать зло», т. е. не был ответственен за всякого рода нарушения законов, происходящие в его правление, - а на главу министерства, министра иностранных дел, лорда Дэнби. Последовало привлечение к ответственности этого министра нижней палатой и суд над ним верхней. Перед лордами Дэнби позволил себе сослаться на то, что исполнил только волю короля. Но ему было поставлено на вид, что в Англии ни один советник монарха не вправе ссылаться на волю государя и оправдывать ею свои незаконные поступки. Принимать деньги от иностранного правительства под условием провести те или другие реформы внутри государства справедливо признавалось актом государственной измены. Поэтому лорд Дэнби, несмотря на ссылку на короля, был осужден. Таким образом, в 1679 г. установлен был тот принцип, что судебная ответственность министров обусловливается всякого рода незаконными их действиями - все равно, будут ли они предписаны свыше, государем, или не будут. Отсюда следовало, что всякий английский министр, которому монарх навязывает те или другие акты, за которые министр не желает принять на себя ответственности, вправе отказаться от выполнения такого требования представлением королю ходатайства о своей отставке.

В правление же Карла II навсегда была обеспечена индивидуальная свобода в Англии известным статутом Habeas Corpus Act 1679 г. Сущность его состоит в предоставлении каждому заключенному права требовать или немедленного разбирательства его дела или отпущения его на свободу под залог и поручительство. Уже Великая Хартия, как мы видели, высказалась в принципе против произвольного задержания; но она не дала этому запрету никакой серьезной санкции; она не приняла никаких мер к тому, чтобы несоблюдение его судьей сделалось на деле невозможным, ввиду грозящего ему наказания. Правда, уже в это время арестованный имел право обратиться в суд с иском. Но до закона 1679 г. никакое наказание не постигало судью за проволочки, допущенные им при рассмотрении этого иска. Подсудимые по годам ждали и не получали ответов. Закон 1679 г., наделив каждого арестованного правом предъявить иск «habeas corpus», в то же время постановляет, что такое обращение может быть сделано к любому из верховных судей, и что судья под угрозой штрафа в 100 фунтов обязан в течение 6 часов с момента получения прошения дать на него тот или другой ответ. Исключение сделано лишь для случаев государственной измены, когда заключенному предоставляется только ходатайствовать о разбирательстве его дела в ближайшую сессию; если этого не воспоследует, он вправе требовать немедленного освобождения. Судья не может отказать ему в нем под страхом штрафа в 500 фунтов. Обвиняемый, отпущенный на свободу, обязывается представить залог в обеспечение своей явки в суд, и от судьи зависит определение размера этого залога. Чрезмерно высокий залог может, поэтому, сделать недействительной и свободу от предварительного ареста. Вот почему билль о правах 1689 г. признает нужным включить в число неотъемлемых прав английского гражданина и право вносить лишь благоразумные, не чрезмерные залоги. Путем судебной практики постепенно установилось в Англии начало соответствия залога характеру преступления и имущественному положению самого обвиняемого.

В царствование Карла II приняты были также меры для регулирования другого права английских граждан: права петиций. Ввиду только что прекратившегося восстания, в котором подаче петиций суждено было играть такую выдающуюся роль, признано было необходимым ограничить это право. Особым законом было постановлено, что петиции не должны быть представляемы более, как 10 лицами, и не могут носить на себе более 20 подписей. Этот закон, никем не отмененный, со времен Георга IV перестает приводиться в исполнение. Нельзя сказать, чтобы свобода собраний была признана в царствование Карла II. Относящийся сюда акт 1664 г. запрещает всякие религиозные митинги диссентерам; им дозволено было одно домашнее отправление культа; но если на собрании в частном жилище присутствовало более четырех посторонних лиц, оно признаваемо было незаконным сборищем и влекло за собой уголовную ответственность для его участников.

В сфере парламентской жизни правление Карла II ознаменовано, с одной стороны, проведением начала приурочивания доходов к известным статьям расходов, а с другой - первоначальным возникновением, как кабинета, так и парламентских партий вигов и тори. Первое начало признано в 1665 г., когда парламент, вотировавший громадный налог в 1 250 000 фунтов для войны с Голландией, потребовал от короля, чтобы дарованная ему сумма всецело пошла на покрытие издержек войны и не была затрачена правительством на удовлетворение других его нужд, неизвестных парламенту. Жизненное значение этого правила само собой бросится в глаза, раз мы примем во внимание те последствия, к каким привело его отсутствие во Франции в эпоху второй Империи, когда, например, суммы по министерству народного просвещения  могли быть переносимы на поддержку официальных кандидатур или на содержание корпуса жандармов. Такого рода перенос объявлен был в Англии неконституционным еще в 1665 г. Со времен Вильгельма III начало приурочения известных доходов к известным расходам становится постоянным и неизменным принципом государственной жизни.

К правлению Карла II относится первоначальное возникновение кабинета, но это не значит, что он был тогда в законодательном порядке учрежден. Кабинет в наше время представляет комитет от обеих палат, составленный из членов господствующей в парламенте партии и призванный к ведению дел страны. Но в писаном праве Англии нельзя встретить ни единого слова об этом важнейшем из элементов современного парламентского строя. Не только не говорится о нем ни в одном статуте, но есть такие парламентские постановления, которые направлены прямо против него, признают его нелегальность. Чтобы понять причину, по которой кабинет ни разу не был не только организован, но даже признан законом, нужно вспомнить, что в средние века, в эпоху начального развития английской конституции, ближайшими советниками короля признавались, как мы видели, члены его Тайного совета. В течение столетий парламент постоянно был озабочен тем, чтобы король не поручал ведения дел кому-либо, помимо членов этого совета, в составлении которого он нередко сам участвовал, почему имена его участников хорошо были ему известны. В этом требовании высказывалось желание, чтобы король управлял страной не иначе, как с ответственными советниками. Ответственность была бы немыслима, если бы короли продолжали заведовать государственными делами чрез посредство официально неизвестных парламенту фаворитов. Все Стюарты нарушали это правило, в числе их и Карл II, который, имея при себе, по примеру своих предшественников, особый Тайный совет, управлял страной не с ним, а при ближайшем участии в делах 5 лиц, не состоявших членами совета, неизвестных официально парламенту, составлявших, так сказать, заговор против парламентских вольностей и получивших, поэтому, наименование Кабаль (Cabal). Это название как нельзя лучше подходило к этому министерству еще потому, что фамилии лиц, в него вошедших, начинались теми буквами, из которых слагается слово «кабаль», или заговор (Клиффорд, Арлингтон, Бекингем, Ашлей, Лодердаль). Комиссия из ближайших королевских советников, самое существование которой было нарушением законов и конституции, была составлена из лиц, единомыслящих в вопросах политики, и потому признается историками английской конституции первым по времени кабинетом. Впоследствии парламент объявил незаконным образ действий короля, правящего страной с помощью такого кабинета, и счел нужным одною статьей закона «о престолонаследии» (act of settlement, 1701), утвердившего престол за Ганноверской династией, признать, что король обязан держаться средневекового правила об управлении страной при содействии членов Тайного совета, подписи которых должны скреплять исходящие от короля акты. Однако эта статья навсегда осталась мертвой буквой, и кабинет продолжал развиваться в Англии не только несогласно, но и прямо вопреки закону. Организовавшиеся окончательно в XVIII в. великие парламентские партии вигов и тори не могли обойтись без существования такого постоянного комитета от палат, призванного представлять интересы и политику временно господствующей партии. Попытки таких королей, как Вильгельм III или Георг III, лично участвовать в делах управления или поручать как общее ведение дел, так и заведование отдельными министерствами лицам, независимым от парламента и не принадлежащим к его большинству, встречают энергичный протест со стороны парламента, и со времени Георга IV совершенно прекращаются. Кабинет с этого царствования и по настоящий день носит характер компактного целого, члены которого объединены одной политикой и принадлежат к господствующей в парламенте партии.

В правление Карла II, сказали мы, впервые зародились те две парламентские партии тори и вигов, которые и по настоящее время правят страной под новым и не вполне точным, наименованием: консерваторов и либералов. Обе партии возникли впервые в 1679 г., если не считать прототипом их «кавалеров» и «круглоголовых». Поводом к возникновению двух партий послужил вопрос об устранении от престолонаследия Иакова II, заподозренного в приверженности к папизму. Лица, обратившиеся к правительству с петицией об устранении Иакова, или так называемые «петиционисты», получили в устах своих противников насмешливое прозвище вигов; слово «виг» на шотландском жаргоне означает «кислое молоко». Задолго до этого времени это прозвище применяемо было к укрывавшимся в Шотландии раскольникам, или диссентерам. В свою очередь виги обозвали своих противников, лиц, стоявших за допущение Иакова к престолу и бывших, поэтому, противниками петиции, также бранным наименованием тори, которое придавалось беглым папистам Ирландии, обратившимся к совершению аграрных преступлений, подобных тем, которые впоследствии составили печальную известность «белых и стальных мальчиков». Эти на первых порах бранные прозвища вигов и тори в скором времени приняты были открыто, самими партиями, которым они были приданы, и продолжают держаться и по настоящий день. В основании различия между, партиями не всегда лежат какие-нибудь определенные политические принципы. По замечанию Брума, совершенно ошибочно класть в основание партийных различий одни принципы. Назвать тори консерваторами, а вигов либералами в континентальном смысле слова может только человек, мало посвященный в тайны английского парламентаризма. Впрочем, некоторое различие в тенденциях все-таки должно быть признано за названными партиями. Галлам прав, говоря, что «тори не абсолютист, а виг не республиканец», но, что тории существующая конституция в общих и главных чертах кажется законченной и потому неприкосновенной, а виг склонен вводить в нее изменения и реформы». Мне кажется, что корень различия вигов и тори лежит не столько в политической, сколько в общественной их программе. Тори в наше время - представители, прежде всего, крупного землевладения и землевладельческих интересов, а виги - крупных капиталов и богатого среднего сословия. Ни те, ни другие не являются, конечно, приверженцами демократической программы, - отсюда возможность одинаковой, оппозиции и тори, и вигов, как сельскому, так и городскому рабочему движению, но отсюда и случайные и временные союзы и тори, и вигов с теми, кого привыкли называть радикалами. Фишель справедливо указывает, что уже в XVIII в. мы встречаем между тори популярных демагогов, и что в отдельные моменты XIX в. партия тори часто опиралась на рабочих. Но с другой стороны, не менее часто в парламентской борьбе либералы, или виги, не отступали перед мыслью дать весьма широкие обещания не только предводителям сельского рабочего движения, вроде Арча, но и трэд-юнионам промышленного пролетариата. Демократическая программа не выражает собой политики ни одной из названных нами партий. Если временно их деятельность и приобретает этот оттенок, то это всегда является результатом компромиссов, результатом уступок, сделанных вигами или тори представителям демократических интересов в парламенте, ввиду необходимости общими усилиями сломить общего врага.

Важнейшие законодательные акты времен Карла II не переданы мной в их хронологической последовательности. Меня интересовала более их внутренняя связь между собой, чем внешняя преемственность. Мне остается теперь указать - разумеется, по возможности кратко - ход политических событий. Деятельность первого парламента Карла, или так называемого Парламента Кавалеров (Parlament of cavaliers), протекала под непосредственным влиянием того умного государственного деятеля и советника Карла II в дни изгнания, каким был Эдуард Гайд, лорд Кларендон; он настолько был близок к Стюартам, что его дочь, Анна Гайд, сделалась женой ближайшего наследника престола, брата короля, Иакова, герцога Йоркского. Сторонник английской конституции и самодеятельности общества в тех границах, какие отмежеваны были ей при Елизавете и Иакове, Кларендон был ревностным англиканцем, а потому одинаково враждебно настроен и к раскольникам, и к католикам; отсюда все перечисленные нами выше законы, проникнутые духом нетерпимости. Во внешней политике он держался старой традиции - борьбы с Испанией в союзе с Францией. Францией в это время правил с большой энергией молодой король Людовик ХIV; английское правительство нуждалось в деньгах, Кларендон пошел поэтому на продажу французам Дюнкирхена, завоеванного у Испании Кромвелем, за 5 000 000 франков. Важнейшим актом Кларендона было ведение войны с Голландией от 1665 по 1667 г.; война происходила на море, и, тем не менее, руководительство ею было вверено двум «сухопутным воителям», одно время встречавшимся на поле брани, как враги, Руперту и Монку. Немудрено, если голландскому флоту, под начальством одного из лучших моряков в мире, адмирала де-Рёйтер (de-Ruyter), удалось разбить англичан наголову в битве под Даунсом (Downs). Этому поражению предшествовало и за ним последовало два бедствия: великая чума в Лондоне осенью 1665 г., от которой население разбежалось во все стороны, так что на улицах стала расти трава, и пожар 1666 г., которым истреблены были 2/3 домов в столице. Чума унесла с собой по приблизительной оценке новейших историков 100 000 населения. Оба несчастия, вместе с поражением при Даунсе, расположили Англию к миру; он был подписан в Бреда в 1667 г.; англичане принуждены были отказаться от применения к голландцам некоторых статей Навигационного акта Кромвеля, но удержали в своих руках занятый во время войны Новый Амстердам, голландскую колонию в Северной Америке, переименованную ими в Нью-Йорк (New-York), по имени брата короля, герцога Йоркского. Таким образом, достигнуто было удаление всяких конкурентов из приатлантической части северного материка Америки, если не считать французов в Канаде и в Луизиане, и присоединены земли по течению Гудзона - одного из лучших путей для проникновения во внутреннюю часть страны. Немудрено, если Нью-Йорку, с его величественной рекой и не имеющей себе равной по широте и глубине бухтой, суждено было играть первенствующую роль в летописях не одной американской торговли, но и всей гражданственности Нового Света.

Ряд неудач, в связи с нежеланием короля подчиняться чьему-либо руководительству, объясняет нам причину падения Кларендона, который, удалившись на материк Европы, в добровольном уединении занялся литературной работой и написал прославившую его имя «Историю великого мятежа», т. е. междоусобной войны царствования Карла I. Его преемниками сделались люди, близкие к Карлу; двое из них были католиками - Клиффорд и Арлингтон, что одно уже набросило невыгодную тень на новое правительство; третий был сыном министра Карла I Бекингема, жертвы политического убийства; он известен был своей расточительностью, легкомыслием и неразборчивостью в средствах. Два остальных были ренегаты, променявшие на министерские портфели выдающееся положение в рядах: первый - шотландских сторонников ковенанта, а второй (Ашлей, лорд Шефтсбери) в рядах английских «круглоголовых». Из этих 5 лиц, составивших уже упомянутое министерство Cabal, Карл сохранял искренние отношения только с двумя католиками, Клиффордом и Арлингтоном, - им одним было известно его тайное соглашение с Людовиком XIV, принявшее форму договора, заключенного в мае 1670 г. Договор этот выговаривал Карлу крупную ежегодную пенсию с обязательством вернуть права католикам и помочь Людовику XIV в его войне с Испанией нападением на испанские Нидерланды. Часть принятых обязательств была выполнена в 1672 г., когда английский флот стал беспокоить морские берега Голландии, в то время как французы сражались на суше с молодым Вильгельмом Оранским; последний отстоял Амстердам, открыв все шлюзы и вызвав тем наводнение всей соседней округи. Французы бежали, а англичанам в 1674 г. пришлось подписать мир с Голландией, который не имел других последствий, кроме выдачи Карлом замуж за Вильгельма Оранского в 1677 г. его племянницы, дочери Иакова, будущей королевы Марии.

Чтобы осуществить и другое обязательство, данное Людовику XIV, Карл обнародовал, помимо парламента, декларацию о терпимости. Ею могли равно воспользоваться и католики, и диссентеры, несогласные с учением англиканской церкви и потому слывшие под названием «nonconformists». Но свобода совести, купленная ценой уступок католикам, показалась раскольникам чем-то недостойным, и они слились в дружный хор с англиканцами в нападках на министерство «кабаль». Дело кончилось тем, что вновь созванный парламент издал ранее упомянутый «Тест-акт», сделавший невозможным государственную службу для католиков и заставивший самого брата короля, Иакова, отказаться от занятия поста главного адмирала. Министерство «кабаль» должно было уступить место новому министерству, во главе которого стал лорд Дэнби (Danby). Людовик XIV знал его за противника союза с Францией и, чтобы погубить его в общественном мнении, выдал тайну своего договора с Карлом, причем ближайшим участником был назван ничего не знавший о договоре Дэнби. Последствием процесса Дэнби, о котором мы уже говорили, было развитие в стране сильного оппозиционного течения не только против ни в чем неповинного министра, но и против всех тайных и явных сторонников католиков, якобы задумавших заговор, целью которого было повторить нечто подобное «пороховому заговору» времен Иакова I. Эти слухи распространял в особенности некий Тит Отс (Titus Oates), а его выдумкой воспользовался Ашлей, лорд Шефтсбери, стоявший в это время во главе оппозиции и намеревавшийся с помощью поднятой тревоги устранить от престола католика Иакова, герцога Йоркского, в пользу незаконного сына Карла, герцога Монмут (Monmouth), с матерью которого, Люси Уолтер (Lucy Walter), Карл будто бы тайно обвенчался. Король поспешил опровергнуть этот слух; это не помешало, однако, тому, что Монмута стала поддерживать влиятельная группа людей, в состав которой вошли, кроме Шефтсбери, еще писатель и дипломат Альджернон Сидни и Вильям, лорд Россель; им приписывался заговор, целью которого было не только устранить Иакова от престола, но и убить самого короля на пути в Нью-Маркет. Заговорщики, однако, ничего не имели общего с той небольшой кучкой людей, которая, действительно, помышляла об убийстве Карла и имела во главе себя офицера Кромвелевского войска, полковника Рёмбольд (Rumbold). Сам король в 1681 г. выступил с обвинением против Шефтсбери, приписывая ему сбор вооруженных команд с целью запугать парламент. Шефтсбери благоразумно бежал, Сидни же и Росселя казнили, Отс был нещадно бит плетью.

Карл конфисковал грамоты о вольностях, выданные многим городам его предшественниками, в том числе и Лондона, усилил постоянную армию и, вообще, стал обнаруживать в последние годы намерение править страной неограниченно, без парламента, но апоплексический удар в феврале 1685 г. избавил страну от новой попытки возродить в ней единовластие.

Эту попытку решил сделать брат и преемник Карла, Иаков II. С самого начала царствования ему пришлось считаться с открытым на этот раз восстанием Монмута, который нашел союзника в Аргайле, сумевшим поднять против Иакова могущественный клан Кэмбелей (Campbell) в северной Шотландии. Оба признавали Монмута законным сыном, оба отправлялись от допущения, что Карл II взял Люси Уолтер в законные жены; из двух союзников первым погиб Аргайль, он не нашел поддержки в других кланах, был взят в плен и казнен. Монмут, опираясь на несколько тысяч крестьян и мелкого дворянства в графствах Дорсет и Сомерсет в южной Англии и не теряя надежды на поддержку протестантских князей континента, открыл кампанию высадкой в одной из южных гаваней; но в его ополчение стекалось ограниченное число плохо вооруженных крестьян и чернорабочих; с ними он дал и, разумеется, проиграл сражение. Взятый в плен, он валялся в ногах у Иакова, но, тем не менее, был казнен. Месть Иакова не ограничилась этими двумя жертвами; посланное им уголовное присутствие, с судьей Джеффрисом (Jeffreys) во главе, ознаменовало себя кровавой расправой, - 300 человек были казнены, тысячи посланы в крепостную неволю на Ямайку и в Барбадос. В народе судебный наезд Джеффриса надолго остался памятен под названием «кровавых ассиз» (the bloody assize); преданность королю значительно ослабела, а Иаков как бы нарочно избрал этот именно момент для того, чтобы приступить к осуществлению давно задуманного намерения - отменить если не текст, то силу законов, направленных против католиков. Для этого, думал он, имеются в его руках два средства, оба вытекающие из его прерогативы, - одно состояло в мнимом праве освобождать тех или других подданных от наказаний за нарушение законов (dispensing power), а другое - в праве приостанавливать на время применение законов (suspending power). Давая расширительное толкование обоим правам, король стал назначать в армию офицерами католиков и издал весной 1688 г. декларацию о веротерпимости. Приблизительно в то же время он сделал попытку заместить должности президентов в некоторых оксфордских колледжах папистами; когда же он встретился с противодействием всего личного состава колледжа Магдалины, то выгнал всех членов колледжа до одного, следуя в этом отношении примеру своего брата, точно так же поступившего с философом Локком, за его приверженность к вигийским принципам. Чтобы сделать невозможным дальнейшее сопротивление со стороны членов англиканского духовенства, Иаков поставил во главе верховной церковной комиссии уже известного нам судью Джеффриса, а чтобы обезопасить себя от всякой попытки мятежа, он приблизил войска к Лондону.

Но этими мерами Иаков II только содействовал усилению в нации недовольства. Наглядным проявлением этого недовольства было то сочувствие, с которым общество отнеслось к семи епископам, заключенным в Тауэр за представление королю петиции об отмене декларации о свободе вероисповедания, и воспоследовавшее затем оправдание епископов верховным судом.

Следствием всего этого был заговор, во главе которого стал голландский штатгальтер, муж дочери Иакова II, Марии, Вильгельм Оранский. Он высадился в Англии, не встретив сопротивления; войска оставили Иакова, и он бежал во Францию. Конвент, составленный из членов обеих палат парламента, признал это бегство за отречение и, изменив порядок престолонаследия, призвал на престол Вильгельма и Марию. В «Декларации прав» лорды и коммонеры сочли нужным изложить причины, поведшие к государственному перевороту, и формулировали снова те исконные права английских граждан, нарушение которых вызвало недовольство Иаковом.

В Декларации прав, получившей в декабре 1689 г. санкцию нового правительства и обращенной в «билль о правах», вслед за указанием причин, поведших к разрыву с правительством Иакова II, вслед за перечнем его произвольных действий, идет ряд заявлений конституционного характера. Мнимое право, захваченное королями, останавливать действие статутов без согласия парламента (суспенсация) признается незаконным. То же говорится о притязании королей освобождать тех или иных лиц от применения законов (диспенсация). Незаконным объявлено взимание денег казной под предлогом королевской прерогативы без согласия парламента или в течение более долгого срока, либо иным порядком, чем тот, какой указан в постановлении парламента. Правом подданных признается представлять петиции королю; всякие преследования за такие петиции должны прекратиться. Набор и содержание постоянной армии в пределах королевства во время мира и иначе, как с согласия парламента, не допустимы. Подданные, принадлежащие к числу последователей протестантских учений, вправе носить оружие для собственной защиты. Выборы в парламент должны быть свободны. Свобода речи и дебатов и всякого вообще делопроизводства в парламенте не может служить основанием для преследования или расследования с чьей-либо стороны, кроме самого парламента. Чрезмерные залоги не должны быть требуемы, ни преувеличенные пени налагаемы, и обвиненные не должны быть подвергаемы жестоким и чрезвычайным наказаниям. Присяжные должны быть вербуемы впредь как следует по закону, и тем же законом должен быть определяем порядок составления присяжных комиссий; присяжными, призванными высказываться по вопросам государственной измены, могут быть одни свободные владельцы земли (фригольдеры). Всякие конфискации, на которые частные лица высказывают согласие до момента осуждения этих лиц судом, считаются незаконными и недействительными. Для отмены же всех злоупотреблений, для изменения, укрепления и сохранения законов парламент должен быть часто созываем.

В царствование Вильгельма и Марии одним из важнейших актов было решение вопроса о даровании субсидий правительству только на короткое время, а не пожизненно. Такое ограничение срока, хотя бы 4 годами, может служить лучшим обеспечением тому, что парламент будет собираться часто. Одновременно парламент настаивает на том, чтобы доходы приурочены были к определенным статьям издержек и не могли быть переносимы с одной статьи их на другую. На практике это вызвало необходимость ежегодного представления парламенту так называемых биллей об аппроприации, в которые включался запрет лицам, приставленным к управлению казначейством, т. е. так называемым лордам казначейства, давать приказы об уплате из него иных сумм, кроме тех, которые были назначены на определенные расходы, и не в размере этого назначения.

Со времени Вильгельма и Марии можно говорить о возникновении так называемого «цивильного листа» в том смысле, что известные статьи дохода были предназначены на покрытие издержек королевского двора и на уплату жалованья известным гражданским чиновникам (как то: судьям, послам), список которых представляем был палате общин. Размер цивильного листа определен был в 1689 г. в 600 000 фунтов, а на покрытие его должны были идти доходы от акциза. Дарование Вильгельму права в течение 4 лет собирать таможенные пошлины в определенном размере и те самые, которые Карлу и Иакову были обещаны на всю жизнь, вызвало через некоторое время требование ежегодного вотирования парламентом субсидий, что в свою очередь имело последствием созыв его, по меньшей мере, раз в год. Чтобы сделать невозможным повторение в будущем той практики, в силу которой Карл II продержал 17 лет без роспуска парламент, созванный в начале его царствования, в 1693 г. предложен был билль о трехгодичном парламенте. Этот билль сначала не был утвержден Вильгельмом, но в 1694 г. представлен был снова на его санкцию, в которой на этот раз не было отказано.

В 1689 г. парламент занялся решением важного вопроса об отношении правительства к армии. Так называемый Mutiny-act провел в жизнь два принципа: 1) никакое жалование не может быть уплачено солдатам, если не последовало предварительной аппроприации для этой цели известных сумм, и 2) никакой офицер или солдат не может быть наказан за неповиновение, и никакое военное судилище установлено иначе, как в силу из года в год повторяющегося возобновления так называемого Mutiny-bill, «без чего, - значится, - ни один человек не может быть лишен жизни или членов в силу военного права и помимо суда равных ему (т. е. присяжных)». В Англии солдат остается гражданином, подчиненным во всем, что не касается его службы, обыкновенным судам. Обыкновенные суды сохраняют право решать, какие лица подлежат разбирательству военных судов, и имеют контроль за тем, чтобы последние не привлекали понапрасну офицеров и солдат к своей подсудности, раз дело не идет о нарушении обязанностей военной службы и военных регламентов.

К числу мер, имевших последствием внесение существенных изменений в конституцию, надо отнести еще Act of Settlement, акт об устройстве королевства 1701 г. Он вызван был внезапной смертью королевы Марии от оспы и последовавшей за ней кончиной герцога Глостерского, сына будущей королевы Анны. Не желая признать прав сына Иакова II и обходя тех из членов дома Стюартов, которые благодаря браку с католическими князьями сами перешли в католичество, парламент остановился на мысли передать престол потомству единственного члена той же династии, оставшегося в лоне протестантизма. Им была София, мать правителя Ганновера, младшая дочь богемской королевы Елизаветы, которая в свою очередь была дочерью короля Иакова I Стюарта, Акт «об устройстве королевства» вместе с тем объявил, что занимающий престол должен исповедовать англиканское вероучение, что, раз корона достанется иностранному принцу, английская нация не обязана будет вести войны в защиту его владений за пределами Англии иначе, как с согласия парламента, что впредь судьи будут назначаться пожизненно, т. е. «на все время их доброго поведения» (quamdiu se bene gesserint), и жалованье им будет точно установлено; только в силу адреса, представленного королю обеими палатами, можно будет отставлять их от должности. Наконец, никакое помилование за большой печатью не может сделаться препятствием для обвинения кого-либо палатой общин в парламенте. Акт об устройстве королевства заключал в себе еще несколько других норм, которые, однако, были отменены в ближайшее царствование. Одна гласила, что монарх не может покинуть Англию без согласия обеих палат. Эта норма была отменена в первый же год правления Георга I. Другая статья имела ввиду оживить роль Тайного совета требованием, чтобы все государственные дела решались в нем, и резолюции принимались за подписью всех тех его членов, которые участвовали в подаче мнений и постановке решений. Эта норма отменена была в царствование королевы Анны. Акт, установивший порядок престолонаследия, постановлял также, что членом палаты общин не может быть никто, состоящий на оплачиваемой службе королю или получающий пенсию от казны; эта норма была отменена статутом 4-го года правления королевы Анны.

Хотя на первых порах Вильгельм и выступил противником системы управления страной с помощью партий и брал своих министров одинаково из вигов и тори, но с 1693 г. Сендерленду удалось провести то, что в наше время известно под названием солидарности кабинета, и устроить его из одних только вигов, господствовавших в то время в парламенте. С этого момента, можно сказать, возникло солидарное с большинством парламентское министерство. Членом его был, между прочим, лорд Сомерс, который впоследствии был привлечен к ответу нижней палатой по обвинению в том, что он подписал Рисвикский мир: лорд Сомерс тщетно ссылался на то, что он сделал это вопреки собственному желанию и по приказу короля. Палата общин не обратила внимания на это оправдание и передала на суд палаты лордов поведение не только самого Сомерса, как министра иностранных дел, но и всех членов кабинета. Таким образом, мы при Вильгельме впервые встречаемся не только с солидарным министерством, все члены которого принадлежат к господствующей в парламенте партии, но и с попыткой привлечь кабинет к солидарной ответственности.

Королева Анна относилась весьма не сочувственно к управлению страной с помощью партий, видела в этом ограничение своей прерогативы и, дорожа ею, не только принимала участие в совещаниях своих министров, но однажды воспользовалась и своим королевским veto, а именно в 1707 г., когда благодаря этому отвергнут был ею билль о шотландской милиции. С этого времени королевское veto, по выражению англичан, заснуло - is dormant, т. е. не находит себе применения на практике.

В правление королевы Анны последовало соединение Шотландии с Англией, т. е. упразднено было существование самостоятельного парламента, собиравшегося в Эдинбурге. Благодаря этому английский парламент был восполнен не только значительным числом депутатов в нижней палате, но и так называемыми представительными пэрами Шотландии. Из 24 аристократических родов Шотландии 16-ти дано было право быть представленными в палате лордов старшими их членами. Чтобы положить конец недовольству остальных, их главы постепенно были возведены в звание лордов Соединенного Королевства и на этом основании заседают в верхней палате. Королева Анна внутренне сочувствовала возвращению на престол родственного ей дома Стюартов. Когда 30 июля 1714 г. Анну сразил паралич, заговор, затеянный Болингброком в пользу возвращения Стюартов, не удался благодаря внезапному появлению на заседании Тайного совета двух выдающихся вигов, Сомерсета и Аргайля, которые, однако, не были членами кабинета. Им удалось настоять на замене торийского министерства Болингброка министерством Шрьюсбери, открытого противника реставрации Стюартов. Таким образом, в конце правления Анны Тайный совет еще делал попытки не выпускать из своих рук решающего влияния на политику. Это - последний случай замены им кабинета в роли правительства.

Воцарение представителя иноземной династии, незнакомого с английским языком, во многом содействовало упрочению независимости кабинета в том смысле, что король перестал бывать на его заседаниях. С этого же времени виги постоянно образуют кабинет из членов своей партии, особенно с 1715 года, когда по поводу восстания якобитов в северных графствах виги привлекли к ответственности перед верхней палатой за подписание двумя годами ранее, т. е. в 1713 г., Утрехтского договора лордов Болингброка, Оксфорда и Ормонда, членов последнего торийского министерства королевы Анны. Так как из этих трех лиц Болингброк и Ормонд, чтобы избежать ответственности, бежали на континент, то вигам пришлось ограничиться преследованием одного графа Оксфордского. Последний сделал новую попытку в духе лорда Сомерса оправдать свое поведение королевским приказом. И хотя такое оправдание и не было принято палатой, но делу не дано было дальнейшего хода, ввиду того, что общины не могли согласиться с лордами насчет порядка производства самого преследования. Оксфорд отделался двухгодичным сиденьем в Тауэре и был выпущен на свободу. С этого времени только дважды делаемы были попытки судебного преследования министров за общее направление их политики. В первый раз обвинение направлено было против лорда Гестингса за дурное управление Индией, во второй раз против лорда Мельвиля в 1804 году, по поводу злоупотреблений, вкравшихся в его финансовую администрацию. С этого времени постоянная смена кабинетов вигов и тори, в связи с переменами в численном отношении партий в парламенте, сделала ненужным обращение к судебной ответственности министров, как к средству, вызывающему выход их в отставку. Оказалось, что и помимо этого средства есть возможность вызвать изменения в политике и смену кабинетов.

Царствование Георга I ознаменовано проведением семигодичного акта с целью придания большей прочности правительству и из желания избежать новых выборов вслед за якобитским восстанием 1715 г. Ранее избранная палата продолжала таким образом оставаться на своем посту до истечения семигодичного срока. Эта мера была проведена в 1716 г.

С 1721 года и падения той финансовой антрепризы, которая известна в истории под наименованием «компании Южного моря, или южноокеанического мыльного пузыря» - «South-Sea bubble», - Уолполь, своевременно выступивший против наделения компании Южного моря требуемыми ею привилегиями, остается неизменно во главе вигийского кабинета вплоть до 1742 года. За это время окончательно упрочивается в Англии парламентский образ правления. Уолполь обеспечивает себе роль руководителя английской политики широким обращением не столько к системе прямого подкупа, сколько к системе фаворитизма, состоящей в обеспечении мест лицам, поддерживавшим его партию на выборах. В 1742 г. общины подымают речь о том, что звание первого министра, или премьера, т. е. руководителя всей внутренней и внешней политики, английскому праву неизвестно. В палате лордов, как и в палате общин, делается два представления о том, что Роберт Уолполь присвоил себе такое право к вреду конституции и к упразднению свободы. Петинционеры говорили о своей несомненной обязанности довести до сведения короля, что необходимо отозвать Уолполя, как одинаково опасного для монарха и королевства. Громадное большинство высказалось против этого решения. Это не помешало, однако, роспуску палаты. Вновь собранная палата оказалась также враждебной Уолполю, и он счел себя обязанным выйти в отставку не потому, что его присутствие было нежелательно королю, а потому, что он не мог более надеяться на поддержку большинства в палатах. Это первый пример выхода министра в отставку по такой причине. Он приурочил порядок управления страной господствующей партией чрез посредство солидарно ответственного кабинета, составленного из членов большинства, к чему, как известно, сводится система парламентаризма. Та же тенденция была поддержана в 1744 г. выходом в отставку лорда Гренвиля ввиду несогласия, возникшего между ним и Пэльгемом, членом кабинета, пользовавшимся поддержкой большинства палаты. Управление страной министерством, руководимым этим последним, еще продолжалось в эпоху выхода в свет «Духа законов» Монтескье, так как Пэльгем остался в министерстве до самой своей смерти в 1754 г.

Из только что сделанного перечня важнейших фактов, касающихся развития системы кабинета и смены партий у кормила правления, легко прийти к заключению, что Монтескье не отметил в своем сочинении характернейшей особенности английских порядков, состоящей в том, что исполнительная власть не только не обособлена в ней от законодательной, но, наоборот, вручается комитету от законодательных палат. Кабинет зависит столько же от короля, сколько и от большинства общин и лордов; он выходит в отставку каждый раз, когда это большинство сложится для него неблагоприятно. Исключением являются только те случаи, когда правительство, неуверенное в том, что страна правильно представлена наличным составом парламента, обращается к новым выборам, в надежде встретить большую поддержку своей политике в новом парламенте. Раз его расчеты оказались неправильными, кабинет, рекомендовавший производство новых выборов, выходит в отставку.

Желание проследить дальнейшее развитие тех принципов, в силу которых произведена была вторая английская революция, помешало нам указать на тот факт, что не в Англии, а в Ирландии решен был вопрос о том, быть ли на престоле Великобритании Стюартам-католикам или уступить им навсегда свои права протестантским членам этого дома в лице сперва Марии и ее супруга Вильгельма, затем Анны, второй дочери короля Иакова II, жены датского принца, и, наконец, отдаленных наследников Стюартов в женской линии - королей Ганновера. Причина, по которой Ирландия сделалась последней ареной столкновений, лежит в том, что эта католическая страна наиболее потерпела от протестантских правителей и потому сознательно стремилась напрячь все свои силы к поддержанию прав монарха-католика.

Чтобы понять причины, по которым Ирландия из трех королевств одна оставалась всегда готовой к восстанию, надо принять во внимание, что нигде так грубо не были нарушены земельные права исконного населения, те родовые кельтические порядки совладения, которые всего ближе подходят к клановому устройству горной Шотландии.

XV. Судьбы Ирландии. Тогда как большинство завоевателей, не исключая Вильгельма Норманнского, ограничивалось лишь частными изменениями в найденном ими имущественном строе, английские завоеватели Ирландии с самого начала прибегли если не к фактическому, то к юридическому обезземеленью местных жителей. По словам английских писателей - протестантов и чиновников, следовательно, лиц, которых нелегко заподозрить в пристрастии к католикам-ирландцам, первым последствием побед, одержанных английскими «повольниками» времен Генриха II в Ирландии, было признание их одних собственниками всей далеко еще не покоренной ими страны.

Это признание сделано было английским правительством; им укреплены были за каждым из десяти главных предводителей частных ополчений отдельные провинции острова. Граф Стронгбау получил все королевство Лейнстер, за исключением одного лишь города Дублина, удержанного Генрихом II за собой и своими наследниками, да немногих приморских городов, крепостей и замков. Королевство, (или, лучше сказать, область) Корка разделено было между Робертом Фицстифеном и Воганом. Филипп ле Брюз получил королевство или область Лимерика; Гьюг де Ласси - Месс; Джон де Курси - Ольстер; Вильям Фицадельм - большую часть Коннота; Томас де Клер - Томсид; Отто Грандиссон - Типерари; Роберт ле Поер - Уотерфорд. Таким образом, говорит сэр Джон Девис, генеральный прокурор Ирландии в своем знаменитом трактате, посвященном Иакову I, вся страна была распределена между десятью лицами английского происхождения. Несмотря на то, что в действительности им не удалось подчинить себе даже третьей части острова, они признаны были номинально владельцами и господами всей земли, и ничего не было оставлено для раздачи туземцам. На протяжении трехсот лет мы не встречаем указаний на дарование ирландскому лорду права собственности на ту или другую область. Исключения сделаны были лишь для Родерика О'Коннора, владельца Коннота, за которым удержана была, ввиду его перехода на сторону англичан, часть его королевства Генрихом II, да еще для короля Томонда, владевшего областью этого имени в малолетство Генриха III. Названные выше военные авантюристы вместе с собственностью получили и верховные правительственные права, «jura regalia», как называет их сэр Джон Девис. На их отношение к земле нельзя смотреть с той же точки зрения, с какой мы рассматриваем отношения государя к территории. Оно носило характер публичного права, но было вместе с тем и частноправовым. Утверждать это позволяет нам тот же сэр Джон Девис. Английские лорды, получившие вышеназванные поземельные пожалования, говорит он, обнаруживали притязание быть собственниками всех земель, так что не представлялось возможности удержать за туземцами их прежние владения. Тот же писатель продолжает: опасение, чтобы рано или поздно английское правительство не вздумало наделить туземцев землей на правах свободных подданных, заставило лордов-завоевателей настоять на исключении ирландцев из подсудности английским судам и изъятии их из действия английского права. Ирландцы остались, таким образом, в положении чужестранцев и врагов. Каковы бы ни были действительные причины такой политики, она, несомненно, имела немаловажное значение для дальнейшего сохранения в среде ирландцев их старинной кланово-родовой организации и не менее старинного коллективного землевладения. Мы уже сказали, что, по словам Девиса, англичане заняли не более трети острова. Покоренные их оружием местности, по свидетельству того же писателя, были расположены преимущественно в свободной от леса равнине; в горах же продолжали по-прежнему держаться враждебные англичанам кланово-родовые союзы.

Последние, по словам Эдмунда Спенсера, писавшего в 1596 г., включали в себе нередко до 6 000 членов; сверх того они считали немалое число приверженцев между лицами, связанными с ними, если не единством происхождения, то крестовым братством (gossipred) или братством молочным. Последнее признавалось не только между лицами, вскормленными одной грудью, но и между их семьями. Эдмунд Спенсер, писавший свой трактат с целью показать причины продолжительных не успехов англичан в Ирландии и указать средства к надежнейшему и скорейшему покорению страны, с полным основанием говорит о том, что сохранение в среде ирландцев их старинного обычного права и освящаемых им кланово-родовых отношений - причина тому, что английское занятие до самых времен Елизаветы не подвигалось вперед, но, напротив, даже отступало назад, особенно в печальную эпоху междоусобных войн Алой и Белой розы, войн, в которых деятельное участие приняли английские поселенцы в Ирландии, целыми сотнями и тысячами оставлявшие свои поместья на произвол судьбы. Английская политика в течение целых столетий не только не принимала никаких мер к разложению кланово-родовых союзов, но даже косвенно содействовала их дальнейшему удержанию, возлагая на родовых старейшин ответственность за преступные действия, совершенные кем-либо из подчиненных им родичей. Таким образом, указывает Спенсер, глава кровного союза, как лицо ответственное за всех и каждого, кто связан с ним узами родства, необходимо приобретал большое влияние над ними; ирландские лорды и областные начальники, как главы кланов, становятся, поэтому, неизбежно могущественнее и влиятельнее английских, а между тем политический интерес требовал бы обратного. Крайне опасно, заканчивает Спенсер, оставлять в руках одного человека начальствование над таким значительным числом лиц, какое представляют некоторые родовые союзы, включающие в свой состав нередко пять и шесть тысяч членов; единый начальник, очевидно, имеет возможность принуждать их ко всему, что ему заблагорассудится, и направлять их деятельность по своему усмотрению. Этими словами Спенсер дает весьма наглядную характеристику первоначальной политики англичан в Ирландии, того недовольства и попыток радикальной перемены, какие она стала вызывать в Англии со времени Елизаветы. Эту политику можно назвать до некоторой степени политикой невмешательства во внутренний быт туземцев, невмешательства, от времени до времени прерываемого вооруженными столкновениями с ними, отнятием у побежденных кланов более или менее значительных земельных участков, на которых туземному населению если и дозволялось оставаться по-прежнему, то не более, как на правах временных арендаторов, вполне зависимых от воли англичанина-собственника, как по отношению к размеру платежей, так и по отношению к продолжительности срока аренды.

В течение ряда столетий обе нации живут одна возле другой, как два враждебных лагеря. Они подчинены каждая своим законам, своей администрации. Формы их быта не представляют друг с другом ни малейшего сходства, ни в порядке земельного пользования, ни в характере налогового обложения. У англичан, поселенных в той части Ирландии, которая получила название Пель (Pale), в полном ходу английское феодальное право; земля составляет собственность немногих лордов; на ней на правах краткосрочных фермеров сидят или английские колонисты или туземцы, удержавшие земли под условием уплаты денежного оброка и несения крепостных служб. Рука об руку с ними продолжают держаться клановые соединения, предводителями которых являются избираемые народом танисты, или таны, обыкновенно старшие по возрасту члены привилегированной династии. Эти лица, как видно из описания туземных обычаев, даваемого Девисом, по-прежнему получают определенный участок в частное пожизненное владение, как вознаграждение за службу. Остальная земля принадлежит в собственность всему клану. Она распределяется танистом поголовно между совершеннолетними членами клана, как законнорожденными, так и незаконнорожденными. При этом придерживаются стародавнего обычая равного раздела наследства, или т. н. гавелькайнд. Переверстка земель происходит не периодически, а случайно, по мере увеличения числа полноправных членов клана. Владея землей на общинных началах, члены клана держат ее не на свободных, а на зависимых отношениях в том смысле, что связаны обязательством нести известные службы и платежи в пользу кланового старейшины; но эти службы и платежи не состоят в произвольно-определяемой им или изменяемой, смотря по соглашению, арендной плате, а прежде всего в личной воинской повинности, в повинности квартирной и постойной и в целом ряде по преимуществу натуральных приношений. Ирландские coigne and livery, на которые английские писатели указывают, как на главную причину обеднения туземцев, были ни больше, ни меньше, как обязанностью провиантирования конницы кланового начальника. Ирландские cosherings в свою очередь не что иное, как известная всему средневековому Западу обязанность содержать и угощать самого кланового начальника и состоящий при нем штат - обязанность, весьма близкая к английским purveyances, или поборам в пользу королевского двора. Существование этих повинностей, однако, не освобождало членов клана от произвольного обложения их денежными платежами, т. н. cuttings, tallages и spendings.

Очевидно, что, при всей своей разобщенности, оба враждебных лагеря, - англичан и ирландцев, - не могли продолжительно жить один возле другого без взаимного влияния. Оно было оказано, однако, не победителями, а, наоборот, побежденными, что и немудрено, если принять во внимание малочисленность первых и преобладание последних. Сэр Джон Девис вскользь упоминает о таком влиянии, говоря о статуте Эдуарда III, изданном в Килкенни в 1366 году, статуте, грозившем конфискацией и заточением англичанам, начавшим носить ирландский костюм, запустившим бороду по-ирландски, присвоившим себе ирландское имя или употреблявшим ирландский язык, тем более всем англичанам, вступавшим в брак с ирландками. Это последнее правило, как видно из примера графа Десмонда, казненного за такой проступок в царствование Эдуарда IV, не осталось без применения. Влияние ирландцев на англичан сделалось тем более возможным, что прямые проводники английской культуры в Ирландии, крупные земельные собственники, уже в это время отличались тем же абсентеизмом, что и в наши дни. Тщетно английское правительство со времен Ричарда II стремилось положить ему предел, грозя конфискацией двух третей дохода у покинувших Ирландию лордов, тщетно сам Ричард II и его ближайшие преемники неоднократно обращались к применению этого правила к частным случаям. Наступившие войны Алой и Белой розы, в исходе которых ирландские феодальные владельцы были заинтересованы не менее английских, потребовали постоянного присутствия их в Англии, а это обстоятельство в свою очередь дало возможность ирландцам путем неоднократных вооруженных нападений отвоевать у англичан большую часть занятых ими провинций и ограничить район английских поселений одним только Пелем. Таким образом, в течение всех средних веков английское занятие Ирландии в силу вышеприведенных причин не в состоянии было оказать если не в отдельных местностях, то, по крайней мере, на протяжении всей страны, решительного влияния на разложение кланово-родового быта и обусловленного им коллективного землевладения. Не только не была водворена англичанами частная собственность в большей части страны, все еще остававшейся в руках туземных кланов, но и в самом Пеле, занятом англичанами, ирландцам удалось добиться восстановления до некоторой степени их старинных прав общинного пользования, насколько можно судить из упомянутого уже статута в Килкенни от 1366 года. Этим статутом, под страхом уголовной ответственности, запрещалось англичанам допускать ирландцев к выпасу скота на принадлежавших им в собственность землях.

Нельзя сказать, чтобы уже в занимающую нас эпоху не было в Англии людей, которые бы, по крайней мере, смутно не сознавали, что английское владычество в Ирландии до тех пор будет непрочно, пока англичанам не удастся наложить рук на самую организацию кланово-родовых союзов. Не кто другой, как Ричард II, по словам Девиса, задумывал широкий план колонизации англичанами гористых и приморских местностей, расположенных между Дублином и Уэксфордом. Ему должно было предшествовать поголовное выселение занимавших эти местности кланов. Эти проекты нашли осуществление себе не раньше, как целых два с половиною века спустя, во времена Стюартов и Кромвеля.

В эпоху Тюдоров мы замечаем значительную перемену в характере отношений англичан к жителям покоренного ими острова, в частности - к их земельной собственности. До этого времени англичане довольствовались держанием ирландцев в стороне от всякого общения с собой, одинаково в сфере личных и имущественных отношений. Это замечание справедливо, впрочем, лишь в применении к той незначительной части острова, которая известна под наименованием Пель и всецело заселена была английскими колонистами. Не допуская туземцев к поселению в Пеле, англичане в то же время предоставляли им полный простор распоряжаться своими землями, как они вздумают, на протяжении остальной части острова. Не вмешиваясь в их личные и имущественные отношения, они сохраняли в частности в силе и исконное начало коллективного владения землей. Но двукратное восстание Десмонда (1574, 1598) вызвало со стороны англичан грандиознейшие конфискации, подобные которым едва ли знает история какой-либо из цивилизованных стран Европы. Почти 600 000 акров было секвестровано в провинции Менстер, из которой вышло восстание. Из этих 600 000 акров 200 000 розданы были английским колонистам с обязательством не допускать на свои земли арендаторов-ирландцев. Остальные, за невозможностью найти английских поселенцев, до поры до времени удержаны были в руках правительства. Одновременно с раздачей земли англичанам и с расширением владений казны, идет насильственное вытеснение ирландцев из прежних их мест жительства в горы и леса. Колонизация страны англичанами, связанная с конфискациями и насильственным вытеснением туземцев, приобретает еще более широкие размеры в царствование Иакова I вслед за бегством трех ирландских князьков, или лучше сказать, - клановых начальников: Тирона, Тирконеля и О'Догерти, объявленных английским судом изменниками. Не обращая ни малейшего внимания на действительный характер тех прав, какие при господстве клановых отношений имеют на землю не одни лишь старейшины, но и простые члены клана, отождествляя первых с феодальными собственниками или помещиками, а вторых с крепостными, Иаков I не задумался конфисковать целых шесть северных графств, начальство над которыми держали бежавшие вожди. Арма, Кэвн, Фермэна, Дерри, Тирон и Донегол присоединены были со всеми расположенными в них землями к королевским доменам, обогатившимся таким образом новыми 500 000 акров. Конфискованные земли сделали возможным производство новых раздач поместий, на этот раз не только английским, но и шотландским переселенцам. Прежний принцип: никто не может владеть землей иначе, как под условием быть англичанином, изменен был в том смысле, что к владению допущен всякий англиканец. Сами ирландцы оставлены в долинах на правах не земельных собственников, а оброчных владельцев, причем  их поселили отдельно от англичан. Колонизация идет так быстро в царствование Иакова, что оказывается вскоре недостаток земли для основания новых поселений, и король прибегает к сутяжничеству, как средству расширения домениального фонда. Целые легионы английских адвокатов наводняют Ирландию, суды завалены земельными исками, в которых, опираясь на английское право, доказывается отсутствие юридических титулов у фактических обладателей земли. Доказать это было, конечно, нетрудно, если принять во внимание, что английское право требует от собственников предъявления крепостных актов на землю, и что таких именно актов не может быть у лиц, держащих свои участки на началах не частного, а коллективного владения. Путем такой, так сказать, адвокатской войны, Иакову удалось приумножить домениальные земли еще на целых 175 000 акров, - цифра, указываемая одинаково и Лелендом, и Лингардом, из которых ни один не упускает случая превознести Иакова за мудрость его земельной политики. При раздаче участков колонистам принято было за правило не наделять каждого более чем двумя тысячами акров. Тем самым сделано на время невозможным развитие крупной собственности. Таким добровольным ограничением размеров поместий объясняется, почему Ольстер, сделавшийся главным районом новых поселений, с этого времени и вплоть до наших дней является страной скорее среднего и мелкого, нежели крупного землевладения.

Восшествие на престол Карла I на первых порах не произвело существенных изменений в земельной политике англичан в Ирландии. Английский вице-король Томас Вентворс, сделавшийся впоследствии знаменитым лордом Страффордом, продолжал против туземцев ту же адвокатскую войну, какая была открыта в предшествующее царствование. Результатом было обезземеление туземного населения Коннота, которое Страффорд и Карл не решились, однако, довести до конца ввиду того противодействия, какое их общая политика вскоре встретила в Англии. Это обстоятельство заставило его изменить прежние отношения к Ирландии в надежде найти в ней союзников для борьбы с парламентом. Тем не менее, уже в тех предварительных мерах, какие приняты были в интересах легальной конфискации земель Коннота, видно было, что король и его ближайший советник не намерены отступить ни пред какими средствами для водворения фиска на землях, дотоле состоявших в коллективном владении ирландских уроженцев. Когда в одном из округов провинции, в графстве Голуэй, присяжные, несмотря на запугивания, высказались против притязаний короля на землю, их приговор не только был кассирован Звездной Палатой, но и сами они были подвергнуты штрафу в 4 000 фунтов, а шериф, за созвание неблагоприятного правительству жюри, приговорен к смерти и брошен в тюрьму, в которой и умер, не дождавшись выполнения над ним приговора. Вновь назначенные присяжные признали законность притязаний короля. Этим приговором король не воспользовался лишь потому, что победа парламентского ополчения над его войсками лишила его вскоре престола и жизни. Таковы в общих чертах главнейшие из тех мер, какие приняты были англичанами по отношению к земельной собственности туземцев в царствование Тюдоров и Стюартов. Нечего и говорить, что необходимым последствием их было искусственное устранение начала коллективного владения землей.

Любопытно теперь остановиться на взглядах, от которых отправлялись английские администраторы при постепенном проведении такой аграрной политики в стране, и на тех задачах, какие преследовались ими. Знакомством с этой интересной стороной вопроса мы обязаны цитированным уже трактатам Спенсера и Девиса. У Спенсера мы находим откровенное проведение теории, что в силу завоевания король становится собственником покоренных земель, ибо «все принадлежит завоевателю: жизнь, земля и свобода покоренных, и ему по праву предоставлено устанавливать какие ему вздумается способы владения землей, создавать любые законы и диктовать какие угодно условия побежденным». Из этого права английского короля на всю земельную собственность страны выводимо было Спенсером право раздачи отдельных участков ее английским колонистам на тех началах, какие угодно будет установить самому правительству. Что касается до туземцев, то, по мнению автора, они могут быть допущены лишь к зависимому владению на правах оброчных крестьян или фермеров. Спенсер подробно останавливается на вопросе о необходимости насильственного переселения ирландцев из одной провинции в другую в интересах искусственного прекращения тех крайне опасных для английского владычества клановых отношений, основу которых составляет родство. Он в то же время настаивает на том, чтобы на землях англичан ирландцы были поселяемы врассыпную, очевидно, в тех же интересах устранения возможности всяких союзов между ними, всякого оживления их старинной кланово-родовой связи. Если от современника Елизаветы Спенсера мы перейдем к Девису, то мы встретим уже значительную перемену в воззрениях англичан на размер собственных прав. О легальном переходе всей собственности в руки короля Девис нигде не говорит ни слова; мало того, он даже критически относится к политике Елизаветы - лишать собственности второстепенных членов клана. По его словам, Елизавета сделала ту непростительную ошибку, что из туземцев допустила к владению землей одних лишь принесших ей покорность старейшин, что признала их одних собственниками всей территории клана. Он хвалит Иакова за то, что он воздержался от признания титулов собственности за клановыми начальниками, что, избегая установления тех капитанств, к созданию которых в пользу старинных вождей сплошь и рядом обращалась Елизавета, он в то же время признавал свободными собственниками не одних англичан, но и ирландцев; поступая, таким образом, Иаков принуждал ирландцев покинуть более или менее разбойничий образ жизни в горах. В то же время Девис считал не подлежащим сомнению, что, в интересах цивилизации и распространения протестантизма, Англия обязана обратиться к созданию колоний из собственных выходцев. Прославляя Иакова за подобную политику, Девис повторял те самые мысли, какие неоднократно находили выражение себе в официальных актах. Чтобы увериться в этом, стоит вспомнить прокламацию, изданную вице-королем Ирландии по поводу бегства мятежных лордов, в которой высказывалось сожаление, что в прежнее время не были принимаемы в расчет имущественные права второстепенных членов клана, обещание, данное в той же прокламации, сохранить неприкосновенными земли и имущества этих последних и частичное исполнение этого обещания в графстве Арма, где часть земли удержана была за ирландцами, признанными отныне свободными собственниками или фригольдерами, наконец, личное заявление самого короля, сделанное в 1612 году, в письме к лорду депутату Ирландии, где прямо говорилось, что целью поселения англичан и раздачи им земель является насаждение цивилизации и протестантской веры.

Восстание 1641 года, подавленное Кромвелем в 1649 г., сопровождалось новым переворотом в сфере земельного владения. Если по первоначальному договору 1646 г., заключенному Гламорганом, ирландцам и было обеспечено, между прочим, равенство имущественных прав с англичанами, то по договору в Килькенни, 1652 года, им удалось добиться только обещания сохранить их жизнь, да и то со значительными изъятиями к невыгоде первых виновников восстания. Долгий Парламент объявил Ирландию покоренной страной и приступил 12 августа 1652 года к новому общественному ее устройству, известному под наименованием «Cromwellian settlement». Существеннейшие черты этого устройства состояли в следующем: 1) духовенство и собственники земель, исповедующие католическую веру, изъяты из амнистии; их собственность признана конфискованной и сами они подлежащими казни; 2) все взявшиеся за оружие приговорены к изгнанию; две трети их имений конфискуются казной, одна треть оставляется за их семьями; 3) лица, заведомо участвовавшие в восстании, хотя и не носившие оружия, и даже лица, обнаружившие постоянное сочувствие мятежу, приговорены к конфискации трети их владений, к выселению из их жилищ и к принудительному поселению по ту сторону реки Шаннона в графстве Коннот, где они имеют получить в собственность участки земли, равные двум третям их прежних наделов; 4) все земледельцы, ремесленники и т. п. лица, владевшие землей или движимостью, ценность которых не превышала в сложности 10 фунтов, получают полную амнистию, под условием немедленного переселения в графство Коннот, пределами которого англичане имели ввиду ограничить сферу ирландских поселений.

Что вышеприведенные постановления не остались мертвой буквой, а нашли себе применение, доказательство тому можно найти в едва ли пристрастном к ирландцам трактате английского чиновника, экономиста Уильяма Петти. По его словам, до шести тысяч ирландских мальчиков и девочек были проданы в рабство колонистам Виргинии и Вест-Индии; до ста тысяч взрослых выселено, не считая тысяч человек, преданных казни; до сорока тысяч воинов воспользовались данным разрешением принять службу у иноземных правителей, не состоявших в открытой вражде с Англией, и поступили в войско испанского короля; более трехсот священников и все высшее духовенство, за исключением одного епископа Кильмора, преданы были казни, «как служители Ваала». Насильственное переселение в Коннот потребовало всего нескольких месяцев; строгая паспортная система, запрещение показываться на правом берегу Шаннона или на расстоянии двух миль от моря, под страхом смертной казни, помогли удержать ирландцев в пределах отмежеванного им края. Вся остальная часть острова, получившая в устах пуритан наименование «страны святых», т. е. ⁵/₇, по меньшей мере, всей земельной площади Ирландии, сосредоточилась в руках казны и английских колонистов. В 1653 году парламент обратился к распределению земельной собственности между воинами Кромвелева войска и лицами, снабдившими правительство необходимыми средствами для подавления восстания под условием получения земельных пожалований. Правительство при этом удержало за собой городские и бывшие церковные земли; кроме того, целых четыре графства, в числе их Дублин и Корк. Затем приступлено было к погашению, путем земельных раздач, долга, сделанного правительством по ведению войны. Долг этот оказался равным 360 000 фунтов. Три провинции - Менстер, Ленстер и Ольстер - призваны доставить необходимый для погашения долга земельный фонд. 20 июля 1653 г. кредиторы правительства призваны были в большой зал гильдии торговцев колониальными товарами в Лондоне; жребию предоставлено было решить, в какой из провинции и в каком из графств владеть землей тому или другому из правительственных кредиторов; свободные земли розданы солдатам, взамен невыплаченного им жалования. Долг казны войску был определен в 1 550 000 фунтов за службу и 1 750 000 фунтов за провиантирование и другие необходимые издержки. К лицам, получившим таким образом земельные наделы, присоединены были те из владельцев Коннота, которые, будучи протестантского вероисповедания, пожелали оставить страну, сделавшуюся теперь достоянием ирландцев-католиков. Выражая цифровыми данными ближайшие последствия Кромвелева режима, мы, руководясь в этом отношении теми фактами, какие изложены Уильямом Петти в его «Политической анатомии Ирландии», вправе сказать, что они состояли в колоссальном уменьшении, как самого числа ирландцев, так и их владений. Ирландские историки полагают, что от прежнего числа жителей католического происхождения уцелело не более одной шестой. Такая оценка, несомненно, преувеличена. Если принять даже ту цифру, какую дают английские писатели, для выражения числа убитых или выселенных из Ирландии в годы, следующие за 1641 г., т. е. цифру в полмиллиона, то все же придется сказать, что она, как представляющая собой более трети всего населения Ирландии в 1641 году (1 466 000), является ужасающей; пропорционально равную едва ли представит число лиц, погибших при нашествии любого из восточных завоевателей - Чингисхана, Батыя или Тамерлана.

Переходя к вопросу о последствиях Кромвелевской политики в Ирландии в сфере непосредственно интересующего нас вопроса о земельном владении, мы опять-таки приведем цифровые данные, заимствованные непосредственно из английских источников. Уильям Петти делает следующую статистическую выкладку. В 1641 г. всей удобной земли в Ирландии было 7 ½  миллионов акров: из них 2 миллиона состояло в руках протестантов; остальные в руках католиков и церкви. В 1672 году, в котором сделана работа Петти, отношение протестантского землевладения к католическому является как раз обратным: 5 миллионов с лишним в руках протестантов, 2 ¼  миллиона в руках папистов. Нечего и говорить, что такой порядок вещей требовал для своего поддержания не только постоянного войска, но и вооруженной охраны со стороны колонистов. Объявляя, что протестантские интересы в Ирландии имеют трех противников: волка, католического священника и беглого из Коннота ирландца-паписта, Кромвель вместе с тем спешил предложить и надежное средство для борьбы с этими противниками. Оно не уступает по своей жестокости ужасам Варфоломеевской ночи. За протестантским населением Ирландии признано то же право охоты на священников и беглых из Коннота папистов, что и на волков. Голова священника и паписта оценена наравне с головой волка. Чтобы сделать охоту еще более успешной, к участию в ней приглашены сами паписты. Папист, способный представить доказательство тому, что им убиты, по крайней мере, два единоверца, сам избавляется от личных преследований. Такая мера не была преходящей; она оставалась в полном действии еще в 1718 году, иногда признано было достаточным в тех же условиях убийство одного только паписта его единоверцем. В этом измененном виде законодательное предписание, о котором идет речь, продолжало держаться в течение всего XVIII века, и отменено не ранее 1776 года.

Как ни суровы были эти меры, они все же не в состоянии были устранить окончательно ирландской колонизации в занятой англичанами провинции. Экономическая необходимость оказалась сильнее законодательных угроз. Недостаток земледельцев не раз побуждал собственников-англичан к явному попустительству; сплошь и рядом они принимали на свои земли заведомых папистов, и никакие меры строгости не в состоянии были положить конец этому переселению ирландцев-арендаторов из Коннота.

На время вернувшаяся вместе с реставрацией Карла II надежда ирландцев на скорое освобождение от ненавистного им англо-протестантского ига рушилась с окончательным падением Стюартов и вступлением на престол Вильгельма Оранского и Марии. Немудрено, если ирландцы решились стать на сторону единственного монарха, принадлежность которого к католицизму обещала им более сносные условия существования. И действительно, в течение своего краткосрочного правления Иаков успел принять меры, направленные против тех порядков, которые введены были в Ирландии при Кромвеле; он назначил на многие правительственные должности туземцев и создал в Ирландии армию, в которой ни одному протестанту не дозволено было служить, ни как офицеру, ни как солдату. Во главе Ирландии поставлен был Тальбот, граф Тирконнель, еще более короля настроенный враждебно к протестантам. Когда в Ирландию пришло известие о происшедшем перевороте, Тальбот остался верен Иакову; он привел в боевую готовность до 100 000 человек католиков и потребовал от протестантов, чтобы они выдали ему оружие; испуганные этим, протестанты или заперлись в городах, или бежали. Так как центр их поселений был Ольстер, то здесь и собралась главнейшая масса англичан-протестантов; они признали Вильгельма и Марию законными правителями и послали умолять их о помощи. В марте 1689 г. Иаков прибыл в Ирландию, сопровождаемый французским флотом; Людовик XIV вверил ему войско в 10 000 человек и снабдил его 112 000 фунтами на покрытие издержек похода. Вскоре вся страна была под его властью, за исключением двух городов Ольстера, в которых заперлись протестанты - Дерри и Энниекиллен. Иаков созвал в Дублине парламент, на котором лорды и общины постановили возвратить прежним владельцам имущества, конфискованные Елизаветой, Иаковом I и Кромвелем. Католицизм был объявлен установленной в королевстве религией, и Ирландия признана не подчиняющейся более английскому парламенту; 2 500 протестантов, объявивших себя за Вильгельма, были приговорены к смерти, как изменники отечества. После этого война между протестантами и католиками необходимо должна была принять характер борьбы не на жизнь, а на смерть, так как взятые в плен не могли ожидать никакой пощады. Дерри выдержал осаду в течение 105-ти дней, а те, кто заперся в Эннискиллене, сделали сами отчаянное нападение на блокировавшего их неприятеля. Но, несмотря на это, обоим городам Ольстера грозила бы неизбежная сдача, если бы в октябре не подоспела помощь. Вильгельм послал им отряд под предводительством Шомберга, ветерана французского войска, изгнанного из его среды за нежелание принять католичество и поступившего на службу к голландскому штатгальтеру. Зимой 1689 г. англичане и ирландцы не раз сходились в Ольстере для сражений, но ни одно из них не имело решающего значения. Весной следующего года Вильгельм сам прибыл на остров и с 35 000 войска направился к Дублину. Иаков в состоянии был выставить против него всего 30 000, из которых 6 000 французов. Битва на берегах реки Бойн (Boyne) кончилась полным поражением Иакова, после чего он бежал во Францию. Не все части острова сдались, однако, сразу Вильгельму; город Лимерик выдержал трехмесячную осаду в 1690 г. и сдался в октябре 1691 г. под условием, чтобы занимавшему его католическому войску дозволено было отплыть во Францию, где участники его поступили на службу к Людовику XIV. Уполномоченные Вильгельма подписали затем торжественное обещание, известное под названием «Лимерикского умиротворения»; в нем обещано было, что тем из уроженцев Ирландии, которые не пожелают эмигрировать, будет дарована амнистия, возвращены прежние владения и вообще все те права, какими они пользовались при Карле II. Обещания эти не были, однако, исполнены ирландским парламентом, в котором теперь распоряжались протестанты; изданный им в 1697 г. новый уголовный кодекс запретил католикам быть врачами, адвокатами или учителями, отнял у них право заседать в парламенте, признал браки с католиками недействительными, изгнал из Ирландии всех ксендзов и монахов, не согласившихся подвергнуться регистрации, и запретил католикам ношение оружия. Не довольствуясь этим, парламент провел меру, в силу которой католик, перешедший в протестантство, один наследовал имущество отца в ущерб прочим братьям и сестрам.

В течение ста лет ирландцы выносили те жестокие условия, в какие поставил их ряд неудачных восстаний и беспощадное подавление их англичанами со всеми вытекавшими отсюда последствиями; но в 1798 г. они поднялись снова под влиянием событий, развертывавшихся в это время во Франции. «В этой несчастной стране», - говорит Грин об Ирландии, - «созрели плоды века угнетения». Со времени окончания американской войны, когда министерство Рокингема согласилось, ввиду возможности нового восстания ирландцев, на смягчение уголовных наказаний против лиц, оставшихся верными католицизму, и на отмену некоторых наиболее тяжких ограничений их гражданской правоспособности, в Ирландии снова началось движение, более или менее явно поддерживаемое Францией. «Известие о французской революции», - пишет Грин, «произвело сильное впечатление на ирландских крестьян-католиков». В эпоху Директории французское правительство задумало даже произвести высадку в Ирландию, но она не удалась и послужила только поводом к новым зверствам английского войска и милиции, послушных велениям протестантов-землевладельцев, которые одни заседали в ирландском парламенте. Потеряв надежду на помощь Франции, ирландское крестьянство решилось само взяться за оружие; 23 мая 1798 г. до 14 000 человек, под предводительством деревенского священника, двинулись на Уэксфорд (Wexford) и заняли его; протестантов, живших в городе, они стали топить в реке или бросать в тюрьмы; но к восставшим не присоединилось католическое дворянство острова. Английским войскам вскоре удалось овладеть Уэксфордом, и началась расправа. Восстание подавлено было вовремя, так как два месяца спустя французы сделали высадку. Генералу Эмберу (Humbert), имевшему в своем распоряжении лишь небольшой отряд, не удалось вызвать нового брожения в среде католиков. Восстание 1798 г. только убедило министерство Питта Младшего в необходимости соединить Ирландию с Англией под властью общего парламента, что и сделано было в 1800 г., причем Ирландии предоставлено было иметь 100 депутатов в палате общин и 32 пэра - в палате лордов.

Но соединение обоих королевств в одно не означало еще прекращения тех преследований, которым подвергались католики в Ирландии. Приятелю Токвиля, Бомону (Beaumont), автору известного сочинения «Ирландия социальная, политическая и религиозная», пришлось говорить еще о несправедливости и притеснениях, от которых терпели и терпят его религиозные единомышленники под властью английской державы. Акт эмансипации католиков 1829 г. положил конец только важнейшим из них; им установлено было гражданское состояние католиков, браки их признаны действительными и дети, рожденные от этих браков, - законными; в то же время католики наделены были правом выбирать и быть выбранными. Но все это, разумеется, не означало возвращения земель в руки туземцев; экспроприация, произведенная при Елизавете, Иакове I и Кромвеле, - причина того, что из собственников кельтическое население острова перешло в положение пользователей и фермеров.