Великобритания (Царствование Виктории)

XIX. Царствование Виктории. 1. Те три четверти столетия, которые отделяют время воцарения молодой наполовину немецкой принцессы на троне Елизаветы и Вильгельма I от нашей эры, едва ли не представляют в истории Англии и всей вообще Великобритании эпоху полнейшей трансформации ее. Век Елизаветы предопределил, как мы видели, религиозные судьбы английской нации, положил прочные основы ее владычеству над морями, обеспечил ее развивающейся промышленности близкие и отдаленные рынки и в Старом, и в Новом свете, и дал стране возможность принять участие, наравне с Испанией, Португалией и Голландией, в разделе заморских материков и архипелагов. Царствование Вильгельма и Марии окончательно решило вопрос о том, быть ли Англии абсолютной или конституционной державой с явным тяготением к парламентаризму. Век Виктории с тем необходимым дополнением, каким является кратковременное царствование ее сына, знаменует собой начало новой эры - мирного превращения Великобритании из аристократической островной монархии, более или менее неограниченно распоряжавшейся судьбами зависимых от нее колоний, в демократическую империю с почти автономными частями, представляемыми во всех концах мира государствами и союзами государств с белым населением далеко не исключительно англо-саксонской крови, призванными к самоопределению своих судеб, под гегемонией метрополии. Система самоуправления столько же общего, сколько местного, не введена пока только в тех частях империи, которые, как Гибралтар или Мальта, носят характер военных крепостей и портов, или заселены по преимуществу неевропейскими племенами и народами, состоящими под номинальной или действительной властью иноземных правителей, признающих одно лишь верховенство Англии, или мирящихся, как Египет, с ее фактическим скорее контролем, чем протекторатом. В остальных имеются избираемые населением местные палаты и общие для всех частей одной и той же унии федеративные парламенты. Это можно сказать и о Канаде, и о Новой Зеландии, и об Австралии, и о позднее других возникшей Южно-Африканской унии, в состав которой, наряду со старинными владениями Англии, какова Капская область, вошли и недавно еще самостоятельные республики Бурская и Оранжевая. Одна только близко лежащая к метрополии Ирландия не имеет своего парламента, или точнее - потеряла его вслед за Шотландией и почти целое столетие после нее. Но и она неустанно стремится к восстановлению своей законодательной автономии и находит и среди английских государственных деятелей сторонников своего обособления в отношении представительства от двух других частей триединого королевства. Что касается местного самоуправления, то Ирландия не уступает в этом ни Англии, ни Шотландии, ни Канаде, ни Австралии с Новой Зеландией, ни южной Африке.

Во всех тех новых странах, государственный быт которых определился окончательно за последние два царствования по английскому образцу, не имелось исторически сложившегося дворянства; аристократические порядки оказались поэтому немыслимыми, и однопалатная система представительства по необходимости сделалась более или менее общим типом. Демократический строй заморских владений начал оказывать свое влияние и на метрополию. Оно должно быть принято в расчет, во всяком случае, не в меньшей степени, чем пример демократической Франции или проповедь демократических и радикальных доктрин Бентамом и его школой, или социалистических идей кружком так называемых «фабианцев» и практических сторонников программы не столько государственного, сколько муниципального вмешательства в интересах защиты слабых от сильных. В последнем отношении влияет, впрочем, и исконная традиция. Она создана еще законодательством Елизаветы об общественном призрении нищих на средства приходов и о доставлении им возможности зарабатывать себе пропитание хотя бы в стенах рабочего дома, который постепенно в наши дни теряет тот характер тюрьмы, какой не прочь были придавать ему не одни современники Елизаветы, но и реформаторы 1834 г., озабоченные чрезмерным ростом числа пауперов и расходов на их призрение.

Некоторые новейшие истолкователи того несомненного и в высшей степени знаменательного явления, какое представляет успешная борьба за идею государственного и муниципального вмешательства в такие сферы народной жизни, которые долгое время считались ареной свободного проявления индивидуализма и самопомощи, по-моему, впадают в ошибки и преувеличения. Прежде всего, нельзя возводить начало этого движения ко времени появления в среде консерваторов-тори сторонников так называемой «молодой Англии», т. е. радикалов толка Бентама и его ученика Остина, которых Дизраэли сумел объединить под своим руководительством, направляя их против объединенных с вигами фритредеров. Кобден и его приверженцы требовали пожертвования интересами аграриев (landed interest). Английский протекционизм, подобно русскому, и в царствование Виктории, как и в последние годы, стремился отстаивать свое право на признание широких кругов ссылкой на то, что им обеспечивается благосостояние трудящихся масс. Но в отличие от того, что имеет место в России, он в начале эпохи Виктории находил сторонников не в промышленных кругах, достаточно окрепших, чтобы не бояться конкуренции иностранных фабрикантов, а у земельных собственников, боявшихся соперничества на английских рынках более дешевого хлеба, вывозимого из России и Америки. Только с тех пор, как радикал Чемберлен связал с политической задачей укрепления центростремительных сил Британской империи необходимость создания таможенного кордона, препятствующего свободному обмену с нею стран, не входящих в ее состав, на протекционизм возлагается миссия объединения как сельских хозяев и земельных собственников, так и фабрикантов и заводчиков, столько же земледельческих, сколько и фабричных рабочих, в одном стремлении - связать все части империи единством хозяйственных интересов. Враждебная теории laissez faire законодательная политика руководимых Дизраэли английских тори и их позднейших союзников - радикалов-утопистов типа Чемберлена или Черчилля ошибочно сближается Дайси, например, с торжеством идеи коллективизма над индивидуалистической доктриной Бентама. Принципы коллективизма, если не сближать их искусственно с утопическим социализмом Роберта Оуэна, не были известны Англии ни в пятидесятых, ни в шестидесятых годах, к которым относятся демократические реформы Дизраэли. Они едва ли могут быть отожествляемы с верованиями и желаниями членов фaбиaнcкогo общества и практикой муниципального социализма в ближайшее к нам время. Мы не отрицаем, конечно, того, что в последние годы царствования Виктории и во все время правления сына «социализация» английского законодательства сделала быстрые успехи. Мы не считаем преувеличенной ту оценку, какую дает ей Уэбб в следующем, нередко цитируемом отрывке: «Муниципальный советник, прогуливающийся по проведенному на городские средства и поливаемому городской водой тротуару, при свете городом же поставленных муниципальных фонарей, взглянув на муниципальные часы, расположенные на городском рынке, видит, что еще не настал час, когда он может встретить своих детей по выходе их из городской школы, находящейся рядом с муниципальным госпиталем и домом умалишенных, построенными оба на средства графства и ему принадлежащими. Он прибегает поэтому к помощи государственного телеграфа и дает детям знать, чтобы они на муниципальном трамвае доехали до муниципальной читальни и отыскали его в соединенном с нею артистическом зале муниципального музея и библиотеки, а не вздумали бы пройти пешком через муниципальный парк. В ожидании прихода детей муниципальный советник наводит справки в национальных изданиях с целью подготовиться к речи, которую ему предстоит, сказать в муниципальном совете в пользу национализации каналов и правительственного контроля за железными дорогами. Если он продолжает считать себя индивидуалистом, то ничто не помешает ему упомянуть в своем слове о том, скольким его родной город обязан началу индивидуальной самопомощи» (Times, 23 августа 1902 г.).

Если описанные в этих словах порядки свидетельствуют о широкой муниципализации, провинциализации и даже национализации многих общеполезных предприятий, почин которых предоставлялся прежде всецело частным лицам и частным компаниям, то я не вижу причин, по которым этот результат необходимо было бы связывать с учением Маркса в большей степени, чем с советами, какие не прочь был преподать радикально настроенный и не вполне чуждый социализму ученик Бентама и последователь утилитаризма - Джон Стюарт Милль. Его влияние в Англии, во всяком случае, более несомненно, чем влияние нелюбимого иностранца Маркса; да к тому же оно и совпадает во времени с теми реформами в строе самоуправления графств и городов, которые сделали возможной эту частичную социализацию общественных служб. Всякий сколько-нибудь знакомый с теориями, развиваемыми Марксом и его последователями, не станет искать в них теоретического оправдания ни государственного, ни тем более провинциального или муниципального социализма. Но едва ли кому придет в голову искать какое-либо противоречие между муниципализацией общественных служб и известным еще со средних веков сосредоточением сперва в торговых гильдиях (gildae mercatoriae), затем в «корпорациях мэра, ольдерменов и членов тесных советов» отдельных английских муниципий заведования городским управлением и финансами, соединенного с правом приобретать и отчуждать всякую собственность, начиная с недвижимой, заключать займы, вчинять иски и отвечать по ним перед судами, другими словами - пользоваться, рядом с широким самоуправлением в границах городской оседлости, и всеми теми преимуществами, какие дает возведение той или другой группы граждан в положение корпорации. Если в средние века сперва торговые гильдии, а затем тесные советы городов, составленные из членов зажиточных семей и пополняемые путем кооптации, допущены были к снятию на откуп всех казенных доходов с города, после чего к ним переходило не только право самообложения, но и все городское хозяйство и управление, то что мудреного в том, что при расширенном, начиная уже с 1835 г., в городском представительстве муниципальные советы, отныне избираемые всеми домовладельцами (householders), стали выражать свою хозяйственную заботливость сооружением муниципальных водопроводов, устройством парков, библиотек, госпиталей и т. д., и т. д.; а ведь только это в своей совокупности создает представление о них, как о каких-то очагах местного социализма. Люди, которые, подобно Джону Стюарту Миллю, при всем своем фритредерстве, не отказывались видеть в законодательстве Елизаветы об обязательном призрении неимущих их приходом признание чего-то очень близкого по духу к современному требованию обеспечить за каждым право на труд, разумеется, не отвернулись и от первых проявлений того, что ныне слывет под названием муниципального, провинциального и даже государственного социализма. В меньшей степени сказанное о Милле может быть повторено и о последователях «религии человечества», основу которой опять-таки составляет признание взаимных обязанностей людей друг к другу; даже у таких индивидуалистов, как Герберт Спенсер, можно найти такие мысли, как необходимость, например, обеспечить всем, путем дарового образования, возможность начинать борьбу за существование в равных приблизительно условиях (equal start), а что это означает, в конце концов, как не уступку идеям государственного социализма (см. Спенсер, «Социальная статика»).

Таким образом, последователи самых могущественных из передовых течений английской мысли с середины прошлого столетия сходились на мысли о расширении функций правительства, как местного, так и общего, в деле удовлетворения материальных и духовных нужд народных масс. Вслед за Бентамом, «наивозможное счастье обширнейшего круга людей» признавалось задачей социальной политики не только утилитаристами, но и родоначальниками одинаково социализма и позитивизма - сен-симонистами. Мудрено ли, если более чем полувековая пропаганда дала к концу царствования Виктории, по крайней мере, те частичные результаты, какими можно считать муниципальный, провинциальный и до некоторой степени государственный социализм, всего резче выступающий в законодательном определении длины рабочего дня и в поощрении системы «коллективного договора», заключаемого с предпринимателем организованными на корпоративном начале рабочими. Десятичасовой рабочий день и право рабочих союзов прибегать ко всем средствам, за исключением прямого физического насилия, с целью помешать возобновлению прерванной стачкой работы могут считаться пока самым наглядным выражением окончательного разрыва с индивидуализмом и с охраной государством одной лишь свободы индивидуального соглашения.

Из биографии Кобдена, написанной Морли, мы узнаем, что глава английских фритредеров признавал «социалистический» характер за фабричным законодательством еще в то время, когда оно ограничивалось одним актом 1847 г., объявившим, что рабочий день не может быть длиннее десяти часов. В течение тридцати последовавших за этим лет английский парламент расширил свой контроль за промышленными заведениями, требуя, чтобы здания, в которых производится работа, оставались свободными от всяких вредных испарений, чтобы представляющие какую-нибудь опасность машины были окружены барьером, чтобы к чистке их на ходу не допускались дети и подростки, чтобы число рабочих часов не только не превышало известного предела, но были бы установлены обязательные перерывы, так что безостановочно труд не мог бы продолжаться более положенного времени, разного в разных промыслах. Законодательство также озаботилось тем, чтобы взрослым рабочим даваем был отпуск в течение определенного срока, а дети имели возможность посещать школу. Мало этого, специальные регламенты изданы были для булочных, для кружевного производства, для каменноугольных копей и других промыслов. Для выполнения всех этих мер и для контроля за их соблюдением создана целая армия инспекторов, медиков и других агентов, под наблюдение которых поставлены были постепенно все виды труда, начиная от того, какой выполняет, сидя у входа в свое жилище, плетущая корзину женщина-работница, и кончая тем, какой производит рудокоп, опускаясь в недра земли, или моряк, доставляющий продукты одних стран в другие. Прошли с тех пор, как эти строки написаны были Морли (в 1881 г.), новые двадцать лет, и рабочие законы, объединенные в 1878 г. в один кодекс, сменил новый т. н. «консолидационный акт» - Factory and Workshop Act 1901 г. Всякое здание, в котором происходит работа, вплоть до гостиницы или частного жилища с домашним производством, включены этим законом в число тех, на которые распространяется действие нового кодекса труда. Недалеко то время, замечает Дайси, когда всюду, где за заработную плату трудятся мужчина, женщина или ребенок, вслед за рабочим будет проникать и инспектор. Вмешательство государства, допущенное на первых порах для защиты от злоупотреблений, служит теперь для регулирования самого порядка отправления работы в промышленных и торговых заведениях. Стоящая за прилавком продавщица уже приобрела законное право на место для сидения (закон 1899 г.). Часы, в которые магазины и лавки подлежат закрытию, определяются в наши дни местной властью. Законодательные правила, преследующие задачи общественной гигиены, стали возникать не ранее 1848 г. и ограничивались на первых порах одним устранением ближайших причин к болезням. В настоящее время они представляют собой уже целый санитарный кодекс, охраняющий народное здравие.

Забота о рабочих жилищах, начало которой было положено актом 1851 г., с 1890 по 1900 г. выразилась в целой системе законодательных мер, принуждающих собственников к ассенизации вредных для здоровья участков, к закрытию нездоровых помещений и даже к разрушению домов, представляющих какую-либо опасность для народного здравия; они дают местным властям право заведовать меблированными квартирами для рабочих и приобретать для этой цели те или другие участки; противодействие собственников такому приобретению может быть сломлено в известных случаях распространением на участки правила о принудительной покупке или регулируемой законом экспроприации (ст. 57 акта 1890 г., озаглавленного Housing of the Working Classes). Заботливость законодателя не ограничилась одним классом городских рабочих. Кое-что сделано и для крестьян-батраков. Законы 1887-1890 г., так называемые «законы о наделах» (Allotments acts), открывают сельским рабочим (labourers) возможность приобретать усадебные участки в собственность или аренду даже с помощью принудительной продажи по существующим ценам в том случае, когда лица, ими владеющие, отказались от добровольного их отчуждения. Государство при этом играет роль посредника и передает поступившие к нему земли в руки тех, кто нуждается в усадебной оседлости.

Трудно не согласиться с тем заключением, к какому на основании всех этих данных приходят некоторые английские писатели, а именно с тем, что в Англии, где всего менее обсуждались в печати теоретические требования социализма, проведено наибольшее число практических мер к его осуществлению. Страна, в которой ранее всего провозглашено было начало государственного невмешательства и самопомощи (self help), в конце концов, более всех других озаботилась принятием под защиту государства и власти не «сильных», а «слабых».

Если в два последних царствования всего более было сделано для материального и духовного подъема народных масс, то в те же три четверти века совершилась и широкая демократизация английских государственных порядков. Она коснулась столько же парламентских учреждений, сколько и местных. Избирательная реформа 1867 г., проведенная кабинетом, составленным из тори, дала возможность участвовать в выборах не только домовладельцам, но и квартирантам, платящим не менее 10 фунтов (ста рублей) за отдельное от других помещение, т. е., на практике, для снимающих целый этаж. Избирательная же реформа 1884 г., предложенная парламенту вигийским кабинетом, распространила те же права и на сельских обывателей. Считают, что число избирателей увеличено было первой реформой на один миллион, а второй приблизительно на два с половиной миллиона. Каждый раз расширение избирательного права сопровождалось исправлением прежнего распределения депутатов между отдельными графствами и городами в направлении благоприятном признанию начала пропорциональности числа депутатов числу населения. Это позволило наделить добавочным числом депутатов вновь развившиеся промышленные и торговые центры и увеличить, не нарушая принципа пропорциональности, число представителей от графств за счет захудалых городов и местечек.

В сфере местного управления аристократический институт мировых судей принужден был уступить свои административные функции выборным советам графств (закон 1888 г.) и поделиться своими судебными правами с членами оплачиваемой магистратуры, юристами по профессии, ведающими по преимуществу гражданские дела. Демократизации подверглись также городские советы и сельские приходы (закон о муниципальных и парламентских выборах 1878 г., «Муниципальный кодекс» 1882 г., закон о местном управлении 1894 г.). Нельзя сказать, однако, чтобы последствием всех этих мер был переход политического влияния и власти из рук землевладельцев, финансистов, негоциантов и промышленников в руки рабочих. Если избирательные законы 1807, 84 и 85 гг. сделали возможным образование независимой более от вигов и тори рабочей партии, насчитывающей ныне 29 представителей в палате общин и миллион семьдесят с лишним тысяч избирателей, то большинство депутатов все же вербуется из сельских сквайров или джентльменов, т. е. вторых и третьих сыновей лордов и низшего дворянства, да еще из членов либеральных профессий, из среды банкиров, фабрикантов и заводчиков, кабатчиков, купцов и фермеров. Сосредоточение большей части земель в руках дворянства, больших капиталов и кредита в численно ограниченной группе крупных финансистов, негоциантов и промышленников продолжает, как и во времена Гаррингтона, впервые отметившего это явление еще в середине XVII века, служить материальной основой политического преобладания дворян-землевладельцев и буржуа, фактических руководителей кредитных, торговых и промышленных предприятий. В сфере местного управления это сохранение власти в руках, так называемых владетельных классов, выступает не менее рельефно. Английский сельский рабочий, - пишет Редлих в цитированной выше книге о местном самоуправлении в Великобритании, - так принижен и имеет так мало корней во всем комплексе культурной жизни страны, что дарование политических прав и весь арсенал формальной демократии до сих пор мало могли помочь ему; в этом лежит объяснение полного отсутствия всякого влияния сельских рабочих в новой демократически организованной администрации графств. Ни один сельский рабочий не может в полной независимости использовать свое избирательное право без опасения, что он в течение восьми дней не будет изгнан из своего коттеджа, принадлежащего землевладельцу. К этому присоединяется еще другое обстоятельство, лишающее сельских рабочих возможности участвовать в управлении графством: именно отсутствие так называемых «диэт», т. е. оплаты земской службы, и даже возмещения расходов на поездки вместо заседаний совета графства. Характер почетной должности, присущий органам английского местного управления, несмотря на более или менее всеобщее, равное и тайное избирательное право (его не лишены и женщины, они имеют право выбирать членов совета графства, но сами не могут быть избраны), имеет и теперь своим последствием то, что весь рабочий класс и низшие слои среднего сословия не поставляют из своей среды избранников в совет графства. Гегемония по-прежнему остается в руках имущих классов. Крупные землевладельцы и живущее в деревне джентри, усиленные фермерами, директорами фабрик, духовными лицами и членами других либеральных профессий, и в настоящее время заведуют управлением графства (Редлих, русский перевод, т. II, стр. 46 и 47). В муниципальном управлении так же сильно сказывается влияние зажиточной буржуазии и либеральных профессий, а в сельских приходах - гнет землевладельческих интересов (landed interest).

И все же последовал значительный сдвиг в сторону расширения того, что французы называют pays legal, иначе говоря, - правящих кругов, в самую гущу которых проникают если не новые классы, то отдельные их представители, вроде бывшего рудокопа Бернса, ныне исполняющего обязанности министра торговли, и мелкого провинциального адвоката из княжества Уэльс, нынешнего министра финансов и ближайшего виновника только что разрешившегося столкновения из-за пределов власти между лордами и общинами.

Можно было ожидать, и находились люди, предсказывавшие, что демократизация английских порядков будет иметь ряд неожиданных и нежелательных последствий. Известный знаток английской конституции, профессор Гнейст, полемизируя с Миллем, доказывал, что самоуправление на местах мыслимо только на завещанных от предков аристократических основах, и что стоит поколебать их демократизацией избирательного закона, чтобы наводнить страну чиновниками и обусловить возможность одновременного роста бюрократии и централизации. Это пророчество оправдалось далеко не вполне, хотя нельзя отрицать того, что число лиц на жаловании у правительства значительно возросло со времени расширения сферы государственного вмешательства и контроля столько же на область центрального, сколько и местного управления.

Предсказывали также, что последствием допущения к политическим правам новых слоев населения будет переход страны к республиканским порядкам. В годы, следовавшие за известным предложением Чарльза Дилька в палате общин об отмене цивильного листа королевы и упразднении самой должности, принц Уэльский, будущий король Эдуард VII, по слухам, не прочь был думать, что ему никогда не придется царствовать ввиду вероятности республиканского переворота. Действительность показала, что все эти опасения были напрасны. Никогда еще монархический принцип не стоял так крепко и личность короля не пользовалась большей популярностью, как с тех пор, как в народные массы проникло сознание, что он является той нейтральной, или умеряющей и посреднической властью между партиями и классами, какой рисовал себе облик наследственного правителя в конституционной стране в Англии Болингброк, а во Франции - Бенжамен Констан. С тех пор, как наследственный вождь народа не стал скрывать своей решимости содействовать материальному и духовному развитию нации, и наследник престола готов был принять на себя миссию посредника в столкновениях труда и капитала (Эдуард VII, будучи принцем Уэльским, мечтал о такой роли во время известной стачки в каменноугольных копях), возникли условия, позволившие бывшим вождям пролетариата провожать до могилы популярного монарха и отстаивать, как это делает Макдональд, идею союза трудящегося люда с престолом. Сознание, что в представителе наследственной династии имеется живая связь метрополии, или, как говорят англичане, «old country» (старой, исконной страны), с ее колониями, помимо всяких общих или федеративных парламентов и кабинетов, пускает все более и более глубокие корни в различнейших концах Великобритании. Эта идея децентрализованной империи, которую внешним образом удалось осуществить главе тори, Дизраэли, в бытность его во главе консервативного кабинета, не только внушает большее уважение к английскому могуществу в такой стране, как Индия, где раджи над раджами, или так называемые магараджи, доселе составляют часть туземных учреждений и жива память империи Великого Могола, но и в таких, чуждых в своем прошлом всякому империализму демократических областях и территориях, как Канада или Австралия, Южно-Африканская Федерация и Новая Зеландия. Пожалуй, из всех частей империи, если не говорить об Ирландии, всего менее восторга к ее созданию обнаружила сама Англия; в ней нашлось немало лиц, опасавшихся, чтобы с империей не ожили старинные притязания английских монархов, начиная от Генриха VIII и Елизаветы и оканчивая Георгом III, толковать природу своей королевской прерогативы в смысле самовластия, если не в области законодательства и налогового обложения, то, по крайней мере, в сфере внешней политики и, в меньшей мере, в области внутреннего управления. Но с тех пор, как поведение обоих монархов, носивших на своем челе вместе с королевской и имперскую корону, ничем не оправдало опасений относительно их готовности порвать с вековой традицией не только конституционной, но и парламентарной монархии, в империалистическом движении справедливо стали видеть не более, как стремление установить тесную связь между автономными или полуавтономными государствами и подчиненными областями, совокупность которых образует из себя Великобританию. Это тяготение к упрочению единства грозит, пожалуй, оживлением идеи протекционизма, связанной, как в Соединенных Штатах Америки, с свободой внутреннего рынка для всего комплекса земель, входящих в состав общего целого. Оно может также породить мысль о создании какого-то общеимперского законодательства, исходящего от представительной палаты, стоящей над парламентом в Вестминстере и всеми другими местными парламентами. Недавний съезд в Лондоне премьеров отдельных колоний или глав кабинетов при местных парламентах столько же целых федераций, сколько и отдельных государств, их составляющих, и их обмен мыслей с членами английского правительства и парламента не оставил, однако, ни малейшего сомнения в том, что, если в Канаде, Австралии, Новой Зеландии и Южной Африке и можно найти сторонников общеимперского законодательства, то их совершенно нет в Англии. Всемогущество парламента в Вестминстере продолжает оставаться дорогим для нее догматом во втором десятилетии двадцатого века в той же мере, в какой оно почиталось несомненной истиной в первые годы XVII столетия, когда елизаветинский судья Кок провозгласил его, и то не впервые, в своих известных «Комментариях к английским законам». Но в чем колонисты сошлись вполне с гражданами метрополии в первые дни правления Георга V не менее, чем в конце первого десятилетия царствования Виктории, когда дело устройства Канады, уже готовой отделиться от Англии и примкнуть к Соединенным Штатам, было поручено своего рода диктатору, чрезвычайному комиссару лорду Дергему, это в том, что истолкование народных нужд может быть вверяемо только выборным палатам представителей и вышедшим из их среды кабинетам, другими словами, что каждая из автономных частей Великобритании должна быть построена на начале широкого самоуправления народа в лице его уполномоченных. А это, как мы знаем, и составляет природу парламентаризма.

Эта система возникла, как мы видели, задолго до воцарения Виктории. Но она продолжала применяться безостановочно и во всей строгости в течение всех трех четвертей столетия, протекших со времени вступления ее на английский престол. Королева не обнаруживала при этом ни малейшего желания поступиться своими правами в пользу парламента или кабинета. Она настаивала не только на свободе выбора женского придворного персонала, независимо от смены партий у кормила правления, но и требовала, чтобы в вопросах иностранной политики ее осведомленность оставалась полной, и ни одна дипломатическая депеша не могла быть послана за границу иначе, как с ее ведома и согласия. Не желавшим подчиниться этому требованию министрам грозила неминуемая отставка. Лорд Пальмерстон должен был покинуть свой пост министра иностранных дел из-за того, что, помимо королевы, он предписал английскому послу в Париже образ поведения, свидетельствовавший о готовности Англии признать правительство Людовика Наполеона вслед за совершенным им декабрьским переворотом (1851). В царствование той же Виктории вполне соблюдаема была та система, согласно которой без одобрения королевы министерский кризис не может быть решен роспуском парламента и производством новых выборов. Самое обращение к тому или другому из лидеров господствующей партии, предпочтительно пред остальными, с поручением составить кабинет, продолжало оставаться по-прежнему во власти монарха; при несогласии же лица, на которого пал выбор, королева, особенно в начале царствования, делала попытку оставить портфели за прежними министрами, несмотря на понесенное ими поражение (так, лорд Мельборн, в виду отказа Роберта Пиля, остался во главе правительства, хотя большинство палаты и высказалось перед этим против него). Со всеми этими оговорками, надо признать, что за все правление Виктории и ее сына смена партий у кормила правления, вслед за переходом большинства на сторону вигов или тори, происходила с изумительной правильностью. Хотя одно время в среде парламентских деятелей и держалось представление, что проведение демократических реформ должно быть предоставлено таким будто бы либералам по природе, какими являются виги, но Дизраэли вскоре удалось изменить принятую на этот счет точку зрения, и с этого времени обе партии стали соперничать между собой в том, кто сделает большие уступки духу времени, требованиям общественного мнения, и тем удержит власть в руках своих ставленников - членов солидарного и политически-ответственного кабинета. Эта безостановочная смена в руководительстве парламентом и страной вигов и тори в прямом соотношении с перемещением большинства в парламенте, что в свою очередь отражало на себе перемену в общественном мнении страны, сделало совершенно ненужным обращение к судебной ответственности министров. Практика impeachment, или обвинения их нижней палатой перед верхней, вышла из употребления и заменилась не «вотумами недоверия», столь обычными во Франции, например, а отказами в принятии законодательных предложений, сделанных от имени государя кабинетом, предложений, с судьбой которых кабинет связывал свою дальнейшую судьбу. Другими словами, политическая ответственность министров если не упразднила вполне, то оттеснила на задний план и сделала практически ненужной судебную их ответственность. Оставление власти не составляет, однако, необходимого исхода всякого министерского кризиса. Он может разрешиться при согласии короны и роспуском парламента, сопровождаемым новыми выборами. Основанием к такому роспуску может служить предположение, что общественное мнение страны успело разойтись с мнением большинства в парламенте, или точнее в палате общин; за вторую половину протекшего столетия вполне упрочивается в Англии то представление, что на смену кабинета может влиять только образование враждебного ему большинства в нижней, отнюдь, однако, не в верхней палате. Если ожидания министров не оправдаются, и новые выборы обеспечат оппозиции большинство в парламенте, кабинету нечего ожидать открытия его сессии для подачи в отставку. Такой порядок установился независимо от закона, благодаря парламентской практике (так называемому конституционному соглашению), и ей же обязано своим созданием и другое правило, что вслед за проведением через парламент крупной реформы кабинет должен обратиться непосредственно к стране за ее одобрением, т. е. распустить парламент ранее срока и произвести новые выборы. Их исход должен решить, остаться ли кабинету у власти или уступить место вождю оппозиции и выбранным им сотрудниками. В этом случае глава правительства вручает монарху коллективную отставку кабинета и указывает при этом на лицо, которое, принадлежа к оппозиции, всего легче могло бы образовать из ее членов новое правительство. Монарх обыкновенно следует данному ему совету, но при сомнении или отказе приглашенного им лица составить кабинет, могут быть приглашены ко двору и другие члены оппозиции, нередко также спикер палаты общин и вообще любое лицо по выбору самого монарха.

Так как большинство законопроектов вносится в настоящее время от имени государя членами его правительства или кабинета, то монарху не представляется повода пользоваться своим правом veto, и эта некогда ценная сторона королевской прерогативы если не исчезла вполне, то находится в состоянии покоя или «сна», по выражению английских юристов. Наоборот другая сторона королевской прерогативы, позволяющая правительству, при согласии монарха, сломить оппозицию палаты лордов, остается в полной силе. Король ежечасно может назначить в верхнюю камеру новых наследственных, но не пожизненных членов, и тем образовать благоприятное своему кабинету большинство. Последний и едва ли не единственный случай практического обращения к такому средству восходит к эпохе заключения утрехтского мира, окончившего войну с Францией в 1712 г. Мир этот не был популярен между лордами. Чтобы добиться утверждения связанных с ним издержек и провести бюджет, состав палаты лордов был увеличен новым числом пэров. С тех пор достаточно было угрозы прибегнуть к тому же средству, чтобы расположить лордов к уступчивости. Так было, как мы видели, в 1832 году при проведении избирательной реформы. С последних месяцев царствования Эдуарда VII вопрос о назначении в палату лордов новых членов, притом в числе, обеспечивающем принятие ею прошедшего через общины законопроекта, сталь снова на очередь. Палата лордов высказалась против бюджета, составленного Ллойдом Джорджем, в котором впервые заходит речь об обложении так называемого unearned income, т. е. ренты, возросшей независимо от затрат собственника земли или его фермера, благодаря, например, одному росту населения. Палата лордов, как мы видели, со средних веков лишена на практике, если не по закону, возможности частичного изменения бюджета или точнее тех двух денежных биллей одного о путях и средствах к обеспечению казне необходимых «субсидий», другого о приурочении к различным частям расходов определенных доходов, - из совокупности которых образуется английский бюджет. Лорды могут только принять или отвергнуть его целиком. Борьба палат началась с простого напоминания об этой стародавней практике. Завершается же она тем, что общины настояли на том, чтобы у лордов вполне был отнят контроль за «денежными биллями» нижней палаты и чтобы по отношению к остальным биллям их абсолютное veto уступило место относительному, т. е. ограниченному сроком. Лорды желали выделить то, что в нашем представлении отвечает одновременно основным и избирательным законам, в особую группу. По отношению к ним они желали сохранить право veto в полной силе. Спорным являлся также вопрос, какие билли должны считаться денежными и не изменяет ли прибавка к ним каких-либо дополнительных мер самой их природы. Кому высказаться в подобном случае о действительном характере билля, одному ли спикеру, как этого желали общины, или соединенной комиссии членов обеих палат в равном числе под председательством спикера, как этого требовали лорды? Конфликт затянулся на целые месяцы, осложняемый готовностью лордов изменить самый состав их палаты, обратить ее из камеры наследственных пэров в камеру смешанного состава, часть членов которой была бы взята самой палатой из рядов пэры, а другая отвечала до некоторой степени образцу французского сената, этому «совету общин», по верному определению Гамбетты, вызванному тем, что сенаторы выбираются по департаментам их депутатами заодно с генеральными, окружными и муниципальными советниками. Зашла также попутно речь о том, чтобы в случаях разномыслия кабинет обязан был прибегать если не к новым выборам, то к опросу населения путем референдума насчет разделяющего палаты спора. Реформа палаты лордов показалась теперешнему кабинету неприемлемой уже потому, что с ней отпала бы возможность у короля перемещать большинство в верхней камере назначением новых пэров в произвольном числе. «Как будет решен настоящий конфликт, - писал я еще недавно, - предсказать трудно. Есть вероятие, что и на этот раз угрозы произведут свое действие, что опасение получить при новых выборах еще более численное радикальное большинство заставит лордов отступить перед мыслью поставить министров в необходимость в третий раз распустить парламент с целью узнать, и без того известное, мнение страны. С другой стороны, посредничество короля, уже начавшееся в последние дни царствования Эдуарда VII, вероятно, окажет свое благотворное действие и поведет к взаимным уступкам. Для лордов невыгодно ставить исход борьбы в зависимость от тесного союза кабинета с депутатами ирландской партии, так как он может быть достигнуть только поворотом к той политике home-rule, или особого парламента для Ирландии, на которой настаивал Гладстон и непринятие которой большинством вызвало его отказ от власти. Каков бы ни был исход кризиса, он, несомненно, будет отмечен в истории английского парламентаризма, быть может, как начало новой эры, решительного перехода власти к палате общин, а, следовательно, окончательного торжества в Англии представительной демократии под главенством наследственного вождя». События оправдали мои ожидания. В решительную минуту, уступая голосу благоразумия, настояниям монарха и чувству патриотизма, палата лордов отказалась от дальнейшей оппозиции. Воздержание группы лиц, подчиняющихся руководительству Ленсдауна, от голосования обеспечило правительству достаточное большинство для проведения его закона в верхней палате и избавило его от необходимости ввести в состав палаты необходимое число новых пэров.

Из всего сказанного с очевидностью выступает тот факт, что события, пережитые Англией за последние три четверти века, не привели ее ни к республиканскому перевороту, ни к упадку системы парламентаризма. Успехи радикализма не вызвали также падения завоеванных в течение веков свобод или вольностей английских граждан, вопреки все еще держащемуся предрассудку, что равенство плохо уживается со свободой. Продолжая дело, начатое еще «левеллерами», или уравнителями середины XVII века, английские демократы обоих лагерей - лагеря вигов и лагеря тори - освободили английское право от всех тех архаизмов, какие представляли изъятия из общегражданской правоспособности, в разной степени, для евреев, сектантов, вольнодумцев, наконец, католиков. Изменение формулы присяги, приносимой депутатами парламента, позволило войти в его состав и еврею Ротшильду, и атеисту Бредло. Эдуард VII озаботился, хотя и поздно, устранением некоторых слов из приносимой им при коронации клятвы, а сын его, нынешний король, провел эту перемену в законодательном порядке. Отпало все неприемлемое для католиков. В стране цезарепапизма глава духовенства, архиепископ Кентерберийский, сам поддерживал предложение вычеркнуть из присяги все способное задеть католиков. Начало равенства всех граждан пред лицом закона, начало, без которого немыслимо существование правового государства, проведено теперь в Англии в мельчайших подробностях. Оно вошло в нравы, определяет собой порядок ежедневного обихода; употребление даже в разговоре и шутя, выражений, как бы идущих с ним вразрез, признается поведением, недостойным «джентльмена», а этим в Англии все сказано. Недаром же Эдуард VII, говоря о возможности соглашения и мирного сожития с недавними врагами, бурами, оправдывал свой оптимизм, говоря: «ведь они джентльмены».

Если передать в сжатом виде смысл внутренней эволюции Великобритании за последние два царствования, то придется сказать, что в течение их произошла в Англии величайшая из всех пережитых ею революций и совершилась она мирным путем: из аристократической державы Англия стала демократической монархией, а Великобритания - неорганизованной федерацией таких же демократий, устроенных, подобно Англии, на началах представительства, парламентаризма и господства права, демократий, добровольно признающих гегемонию метрополии и соперничающих с нею в решении законодательным порядком различных сторон так называемого социального вопроса. При этом от прежней системы самопомощи удержано только стремление по возможности сосредоточить вмешательство государства в интересах охраны слабых против сильных в местных органах, приходских, муниципальных и провинциальных. Таким образом, в начале XX века, как и в конце XVI, Англия и в своем социальном законодательстве отправляется от признания системы местного самоуправления.

2. В начале царствования Виктории ничто не предвещало того, что Англия решительно вступит на путь демократизации и социализации своего законодательства. Этого не позволял ожидать ни характер самой правительницы, ни направление, какого придерживались ближайшие к ней советники. Молодая королева отличалась, правда, немецким прекраснодушием и сентиментальностью, но эти качества сказывались самое большее в благодарной заботливости о прислуге, в романтической любви к горным ландшафтам, в супружеской привязанности и уменье ценить дружбу, наконец, в жалостливом отношении к отдельным людям и даже животным. Королеве Виктории трудно было бы приписать стремление употребить все старания к материальному и нравственному подъему рабочих классов: ее нельзя было и заподозрить в желании ослабить общественное неравенство радикальными реформами в налоговом обложении или путем введения особой системы попечительства о рабочих. Она пошла скрепя сердце и против воли и на отмену защитительных пошлин, обеспечивавших местным производителям хлеба возможность сбывать его потребителям по высшей цене против той, которая одновременно стояла на иностранных рынках, и на попытку Роберта Пиля перейти к обложению налогом дохода с имуществ. Не от нее исходит также почин рабочего и фабричного законодательства, хотя отец ее и был горячим сторонником Роберта Оуэна и его далеко не всецело утопического социализма. Еще более была чужда Виктории мысль расширить систему политических выборов, допустить к участию в них новые общественные слои. Сказанное о королеве может быть повторено и о ее ответственных советниках, начиная с лорда Мельборна, который, при всем своем вигизме, избегал постановки вопроса о реформах и во время своего руководительства английской политикой на самом деле ничего не сделал для того, чтобы вывести страну на путь социального и политического прогресса. Нельзя, наконец, зачислять на первых порах в ряды реформаторов и тех двух государственных деятелей, которые впоследствии более других сделали для того, чтобы век Виктории в летописях Англии был отмечен, как век развития гражданского равенства, политических прав народных масс, торжества начала общественной справедливости и государственного заступничества за слабых и обездоленных.

И Гладстон, и Дизраэли одинаково начали свою парламентскую карьеру в партии тори. Первый открыто высказывался в годы, предшествовавшие отмене рабства негров и избирательной реформе 1832 года, против обеих мер. Первая казалась ему равно опасной и для интересов плантаторов, и для нравственного и умственного уровня отпущенных на волю. Вторая грозила Англии, как он полагал, в недалеком будущем республиканским переворотом. Что касается до Дизраэли, то он открыто обвинил своего вождя, Роберта Пиля, в измене интересам партии, как только последний, стоя во главе торийского кабинета, высказался за начало свободной торговли и за подоходный налог. И то, и другое направлено было против интересов землевладельческого класса (landed interest), с которыми, как полагал Дизраэли, в неразрывной связи стоят и интересы рабочего класса, несмотря на то, что благодаря охранительным пошлинам он вынужден производить лишние затраты на свое пропитание, ввиду дороговизны хлеба. И в церковном вопросе оба будущих соперника высказывались одинаково в консервативном духе, настаивая на сохранении за англиканской церковью в католической Ирландии положения государственной и не соглашаясь, поэтому, на упразднение обязательности для всего населения острова участвовать в платеже в ее пользу церковной десятины.

Гладстон объяснил впоследствии в своем дневнике источник своего консерватизма, указывая на то, что воспитание, полученное им в Оксфорде, мало подготовило его к деятельности реформатора. Что касается до Дизраэли, то он, по-видимому, раньше своего будущего политического противника проникся сознанием необходимости связать судьбы торийской партии с некоторыми радикальными переменами в общественном и государственном укладе. Противник фритредерства, насколько оно грозило так называемому «landed interest», т. е. интересам аграриев, из среды которых вербовались по преимуществу члены его партии, он не прочь был распространить начало государственного вмешательства на отношения трудящихся масс к собственникам промышленного и торгового капитала, тем более что последние главной своей массой входили в состав партии вигов. Последние в свою очередь проводили политику свободной торговли не без задней мысли - использовать в собственных интересах справедливые жалобы на вздутие цен на предметы первой необходимости монополией, создаваемой тори в пользу землевладельцев и сельских производителей. В самом начале своей карьеры Дизраэли писал жене известного последователя Бентама, профессора Остина, с которым связывала его тесная дружба: «тори пережили себя, но я не могу решиться на то, чтобы сделаться вигом» (письмо от 1834 г.). Отпечатанные им вскоре затем политические брошюры выяснили причины его колебаний: полемизируя в них, как и в речах, произнесенных на выборах, с вигами, Дизраэли уже в это время говорит о необходимости создать особую «национальную партию», ставящую себе задачей поднятие благосостояния и расширение политических прав простонародья; он настаивает на той мысли, что проведенная вигами избирательная реформа 1832 года ничего не дала сельским и городским рабочим. В брошюре, озаглавленной «Защита английской конституции» (Vindication of the English Constitution), повторяя во многом взгляды Болингброка и Борка, критика французской Декларации прав и демократической конституции 1791 года, он проводит тот взгляд, что английский порядок - не продукт законодательного творчества, в основу которого положены определенные принципы вроде пресловутой французской формулы: свобода, равенство, братство; что рост конституции вызван был самой жизнью и что начала, ею управляющие, должны быть выведены из практики парламентских, судебных и административных учреждений. Обращаясь к поставленной им задаче, Дизраэли доказывает, что рост свободы в Англии не состоял, как во Франции, в борьбе с привилегиями, а в распространении этих привилегий на все более и более широкие круги. Каждый раз, когда тот или другой класс населения оказывался окрепшим, его допускали к политической жизни. Так было при Уолполе с крупными негоциантами, и так повторилось с средним сословием вообще при проведении вигами в 1832 г. избирательной реформы. Тори грешили тем, что не считались пока с необходимостью пойти навстречу требованиям, предъявляемым вновь образовавшимися и окрепшими кругами, и не предлагали им включить их в число политически-привилегированных классов. Дизраэли намечает, таким образом, еще в своих юношеских памфлетах, в каком направлении должно происходить дальнейшее развитие того, что англичане называют franchise. Он мечтает не о всеобщем избирательном праве, а о допущении квартирантов-рабочих, рядом с капиталистами-домовладельцами, к праву выбирать и быть выбранными. А это, как мы увидим, и было проведено реформой 1867 года. Но не один городской трудящийся люд может считаться созревшим для политической деятельности; то же должно быть сказано о долгосрочных фермерах и тем более о наследственных съемщиках-копигольдерах. Отсюда необходимость восполнить ими в деревне недостаточное число избирателей-собственников, или фригольдеров. То или другое постоянное или, по крайней мере, продолжительное отношение к земле кажется Дизраэли, как столетиями раньше Кромвелю или Аэртону, ручательством наличности у данного лица прочного интереса к правильному ходу государственной машины, а потому и наделяет его правом участия, как в местном самоуправлении, так и в парламентской жизни. Профессор Гнейст десятки лет спустя проповедовал те же мысли, остерегая своих читателей и слушателей от той порчи, какую якобы вносят в организм английских учреждений французские принципы, проповедуемые Джоном Стюартом Миллем.

Только что изложенные взгляды не были, однако, настолько оригинальны, чтобы считать Дизраэли прокладывающим, так сказать, новые пути. Направление его внутренней политики, как и той, которой стал держаться его антагонист Гладстон, дано было со стороны, такими вождями общественного мнения, какими можно считать творцов манчестерской школы экономистов, начиная от классиков Смита и Рикардо, переходя к главам «утилитаризма» и оканчивая эпигонами фритредерства с Кобденом и Брайтом во главе. От них перенял Роберт Пиль идею борьбы с системой протекционизма, с которой английское правительство готово было еще порвать во времена лорда Шельборна и заключения первого торгового договора с Францией в 1786 году.

«В истории английского законодательства», - пишет недавно скончавшийся русский экономист А. Н. Миклашевский, - «Бентам и его последователи оставили свой след в шести замечательных актах: в законах о коалициях 1824 и 1825 гг., в парламентской реформе 1832 г., в законах о бедных 1834 г., в отмене хлебных законов, в законах, расширяющих свободу собственности на землю и право образования торговых и промышленных предприятий, в создании банкового акта Пиля 1844 года» («История политической экономии», стр. 298). Первые три акта изданы были еще до времен Виктории, и я имел уже случай говорить о них раньше. Недовольство, вызванное в среде рабочих законом 1834 г. о бедных, сказалось, однако, уже ко времени нового царствования. Своей жестокостью он произвел глубокое впечатление на народные массы и вызвал, как указывает профессор Миклашевский (ibid., стр. 301), развитие дружеских обществ самопомощи (friendly societies). В широких слоях населения распространилось убеждение, что переход власти к буржуазии привел только к торжеству ее интересов и к еще большей эксплуатации ею работника. Это недовольство и эти сомнения в том, чтобы буржуазия и действовавшие заодно с ней виги преследовали в своих реформах интересы народных масс, были уже налицо в то время, когда Дизраэли стал группировать вокруг себя то меньшинство торийской партии, которое известно в истории под наименованием «Молодой Англии». Подчиняясь его руководству, оно задалось мыслью обновить программу партии включением в нее мер, направленных столько же к поднятию материального и нравственного уровня народных масс, сколько и к расширенно их политических прав.

Вспыхнувшая во Франции в 1848 г. социальная революция, не говоря уже о более раннем восстании рабочих в Лионе, в большей степени, чем новые попытки чартистов в 1842 и 48 гг. поднять, рядом с вопросом о всеобщем избирательном праве, и вопрос аграрный, и вопрос рабочий, только укрепили в будущем лидере английского консерватизма уверенность в том, что тори могут вернуть себе власть и прочно удержать ее в своих руках, под одним непременным условием - не исключать из своей программы частичных мер к решению социального вопроса. В своих романах, из которых «Сибилла» пользуется наибольшей известностью, Дизраэли задается мыслью о том, как сочетать верность исконным началам торизма с удовлетворением справедливых запросов трудящегося люда. «Приобретать, накоплять, взаимно грабить друг друга, опираясь на философские фразы и строить утопию будущего блаженства, вытекающего из материального благосостояния и труда, - говорит одно из действующих лиц этого романа, - такова была безостановочная забота Англии за двенадцать лет, протекших со времени реформы 1832 г.». Задача «Молодой Англии», с которой Дизраэли отождествлял свою собственную, передается им в позднейшем по времени романе от 1870 г. (Лотар), как стремление противопоставить грубому утилитаризму, возлагавшему все надежды на ничем не сдерживаемый эгоизм, оживление идеальных стремлений проникновение ими правительственной политики, осуществляемой патриотически настроенной аристократией, вполне проникнутой сознанием той истины, которую французы передают словами «noblesse oblige», способной, поэтому, и на материальные пожертвования, и на распространение на новые слои своих общественных и политических преимуществ в интересах всего народа (см. Lord Beaconsfield, новая его характеристика, написанная по-немецки Оскаром Шмиц, стр. 194 и след.).

Пока образованная Дизраэли партия «Молодой Англии» оставалась в меньшинстве, она была бессильна проявить себя в какой-либо созидательной работе. Время такой работы настало для нее в третьей четверти прошлого века, когда ею была проведена в премьерство Дизраэли избирательная реформа 1867 г. До поры до времени Дизраэли и его единомышленникам приходилось довольствоваться одним отстаиванием исконных принципов торизма - покровительства т. н. landed interest, защиты англиканской церкви и начала целости и единства Великобритании ни по соображениям, несколько отличным от тех, какие тори выставляли ранее. Особенно резко эта перемена сказалась в тот момент, когда глава тори Роберт Пиль решился изменить старому знамени и вместе с Гладстоном перешел на сторону фритредеров в вопросе о хлебной торговле. Дизраэли и его единомышленники признали такое поведение прямым разрывом с принципами торизма и стали защищать покровительственные пошлины для туземного хлеба на том основании, что высокая цена на хлеб поддерживает высокую заработную плату. В то время еще никто не высказывал сомнения в верности теории фонда заработной платы; ее продолжал придерживаться до 1869 г. и Милль в своем известном трактате «Об основаниях политической экономии». Дизраэли мог, поэтому, оставаться радикалом и в то же время тори, не высказываясь против отмены пошлин на иноземный хлеб и решительно отказываясь следовать за вождем своей партии в его готовности занести руку на проведенную еще Уэллингтоном в 1827 г. систему т. н. «подвижной скалы» цен на хлеб, согласно которой, при падении на рынке цены пшеницы, соответственно возрастала пошлина, взимаемая казною с ввозимой из-за границы пшеницы.

По вопросу об удержании или отмене покровительственного тарифа на продукты английского земледелия последовало и первое столкновение между двумя будущими антагонистами, Гладстоном и Дизраэли. Первый в роли председателя бюро торговли в кабинете Пиля ранее самого премьера усомнился в возможности поддерживать с точки зрения общего блага исконную экономическую политику тори и поделился своими взглядами с главой кабинета. Пиль призвал их правильными, и у него хватило мужества разорвать с прошлым. Он и его кабинет открыто высказались за отмену пошлин на хлеб. Дизраэли и руководимый им Бентинк поспешили отомстить Пилю за то, то они считали его «изменой», и оставили его в меньшинстве при голосовании в палате сравнительно второстепенного вопроса об усилении репрессии в Ирландии.

Закон, обеспечивший Англии свободу торговли хлебом, успел пройти в палате общин ранее падения Пиля, под влиянием того непредвиденного союзника, каким явился неурожай картофеля в Ирландии и невозможность успешной борьбы с голодом помимо разрешения беспошлинного ввоза земледельческих продуктов из-за границы. До этого времени Дизраэли и Гладстон стояли под знаменами одной партии, одинаково отстаивали против О'Коннеля и сторонников законодательной автономии Ирландии начало целости и единства Великобритании и право господства англиканской церкви на острове, на котором большинство жителей были католики. Гладстон отдавал должное красноречию Дизраэли и только высказывал сомнение в том, чтобы ему когда-либо пришлось учиться у него «твердости в отстаивании принципов». По существу же он далеко не расходился с ним ни в оценке действительной необходимости для Ирландии особого парламента, ни по вопросу об освобождении ее католического населения от уплаты церковной десятины в пользу господствующей церкви. На оба вопроса он отвечал одинаково отрицательно.

Проповедь свободной торговли, к которой Гладстон перешел, в конце концов, и которая заставила его вступить в ряды вигов, имела своим исходным моментом движение, возникшее за стенами парламента. Душою его с самого начала сделались два человека: Кобден и Брайт. Еще в 1820 г., как указывает профессор А. Н. Миклашевский, купцы в особой петиции требовали провозглашения начала «свободной торговли». В 1838 г. в Манчестере образовалась «Лига против хлебных законов», во главе которой стал Кобден и позднее его друг и единомышленник Брайт, оба представители буржуазии. По мнению Кобдена, лекарством против всех социальных недугов является свобода индивидуальных соглашений. Одним из применений этого начала надо считать беспошлинную торговлю хлебом и другими продуктами первой необходимости. Налог на хлеб, доказывает он, всей своей тяжестью падает на рабочих; отмена хлебных пошлин не понизит заработной платы. Каждая нация, сообразно условиям своего климата, почвы, населения, призвана ставить на рынок по преимуществу те или другие предметы. Крупное капиталистическое производство, пользующееся наилучшими машинами, казалось Кобдену лучшим средством спасти рабочий класс Англии от материальной нужды и социальных бедствий. Он предвидел широкое развитие в Англии обрабатывающей промышленности, свободный обмен ее продуктов на иноземный хлеб, по его мнению, повел бы к увеличению опроса на труд, и реальная заработная плата возросла бы. Понижение, вследствие отмены хлебных пошлин, номинальной (денежной) заработной платы даст возможность фабриканту содержать вместо одного - двух рабочих. С расширением сбыта и фабриканты, и рабочие будут постоянно заняты; безработица прекратится. Исчезнут, поэтому, и «рабочие дома, как с падением феодализма - замки баронов».

Руководитель оппозиции Джон Россель первый выступил в парламенте защитником этих же мыслей. Роберт Пиль, стоявший во главе торийского кабинета, только в 1846 году решительно перешел на сторону фритредеров. 16 мая этого года он внес в парламент билль, согласно которому с 1 января 1849 года хлебные пошлины совершенно отменялись. Билль 1846 г. одновременно понизил или уничтожил пошлину на 150 предметов, частью шедших на пропитание, частью представлявших собой сырье или полуфабрикаты.

Вместе с подоходным налогом, введенным Пилем в 1842 г., отмена хлебных законов в 1846 году является той мерой, которая в первой половине XIX века всего более сделала для того, чтобы открыть Великобритании возможность из страны земледельческой сделаться страной, живущей главным образом промышленностью и торговлей. Отмена навигационных актов Кромвеля и Карла II в 1849 году и открытие гаваней Великобритании для судов всего мира завершили этот переворот в пользу свободы торговли. Так как в 1847 г. под влиянием Остлера и Шефтсбери проведен был закон о десятичасовом рабочем дне, то можно сказать, что первая половина XIX ст. не закончилась без серьезных мероприятий и в сфере социального законодательства.

3. Многолетнее царствование королевы Виктории нашло у современников не менее благоприятную оценку со стороны его внешней политики, чем со стороны внутренних реформ. Ряд выдающихся людей, Пальмерстон, Джон Россель, Дерби, Гладстон, Дизраэли, наконец, Солсбери, определили ход английской дипломатии, расходясь между собой редко и мало в понимании общих ее задач и довольно резко и часто, когда речь шла о ближайших путях и надежнейших средствах к достижению намеченного. Смена вигов и тори в руководительстве парламентом в меньшей степени отражается в Англии на иностранной, чем на внутренней политике, так как обе партии до последнего времени неизменно преследовали традиционные начала: стояли за английское преобладание на морях, за захват Великобританией возможно большего числа иноземных рынков и колоний и старались обеспечить ее владычество в Индии. Для этого одинаково необходимым считалось сохранение в руках Англии Гибралтара и Мальты, закрытие Дарданелл для русского флота, расширение зоны английского влияния в Архипелаге и Египте, на Персидском заливе и в пограничном с Индией Афганистане со всеми вытекающими отсюда последствиями. К числу их надо отнести поддержание, хотя бы и силой оружия, целости и единства турецкой империи или, по меньшей мере, недопущение России не только к занятию Константинополя, но и к исполнению ее исторической миссии - покровителя и заступника славянства и православия на Балканском полуострове. Другим последствием надо считать если не сохранение европейского status quo, как он установлен был Венским конгрессом, то изменение его не иначе, как под условием компенсации для Великобритании за все земельные приобретения или расширения зон влияния, какие допущены будут международными соглашеньями к выгоде той или другой державы Старого света. Англия, скрепя сердце, помирилась, по-видимому, после долгих протестов, с впервые высказанной Соединенными Штатами и нашедшей дальнейшее развитие в Аргентине доктриной Монро, по которой дела американского материка должны решаться независимо от Европы одними государствами Нового света. Она пошла на эту уступку под одним условием признания ее верховных владельческих прав над Канадой.

Можно поставить, поэтому, вопрос, в какой степени практика невмешательства, временно нарушенная в период междоусобной войны северных и южных штатов, в состоянии и будет удержаться при посягательстве на принцип «открытых дверей» (open doors), которого можно ждать не от одной Венесуэлы, но и от Соединенных Штатов, особенно со времени окончания работ по прорытию Панамского канала. Позволительно также сомневаться, чтобы Англия осталась спокойным зрителем еще недавно возобновленных попыток североамериканского правительства упрочить связь с ним Канады, хотя бы в форме торгового договора, включающего эту английскую колонию в состав земель, охраняемых американским таможенным кордоном.

Пока Англия, несмотря на успешную одно время агитацию Джозефа Чемберлена в пользу протекционизма, останется страной свободной торговли (а я не вижу оснований к тому, чтобы ждать в близком будущем существенных перемен в этом отношении, хотя бы и под влиянием тех опасений, какие вызывает возможное соперничество Германии на мировых рынках), трудно ждать, чтобы в ней нашелся кабинет, готовый допустить расширение, где бы то ни было, сферы влияния за державой, закрывающей свои порты английским торговым судам или облагающей доставляемые ими товары высокими пошлинами в интересах поощрения собственной промышленности. Если что обещает прочность соглашению, недавно возобновленному Англией с Японией, так это готовность последней, не в пример нам, открыть свои гавани на Тихом океане для торговых судов всех стран. Если политические интересы и могут побудить Англию к союзу с государствами, придерживающимися протекционной политики, то только под условием признания ими за ней особых зон влияния, в которых ее правительство с той же исключительностью могло бы использовать признаваемую за ним торговую монополию, с какой последняя поддерживается заключившей договор державой в указанных ей территориальных пределах. Этим, на мой взгляд, объясняется, почему Персия и Афганистан перестали служить яблоком раздора между Великобританией и Россией. Последняя стремится завладеть рынками в одной северной Персии и, под условием признания английским правительством ее «преимущественной заинтересованности» в этой области, вполне поступилась в пользу своей недавней соперницы и Афганистаном, и Персидским заливом.

Если смотреть на результаты, добытые английской внешней политикой в царствование Виктории, с точки зрения современных интересов Великобритании, то придется сказать, что эта политика была менее успешна, чем полагали лица, принимавшие в ней непосредственное участие.

Пальмерстона считали одно время своего рода дипломатическим гением. Некоторые из его начинаний оказались удачными и принесли свои плоды, но, быть может, не совсем те, каких ждали от них. При ближайшем его участии достигнуто было отделение Бельгии от Голландии, и первой обеспечено положение вечно-нейтральной державы. Чтобы сохранить за ней это привилегированное положение и не дать французам возможности расширить свое влияние, а тем более свои пределы на ее счет, Англия не согласилась возвести на бельгийский престол принца Орлеанского дома, одного из сыновей Людовика Филиппа, рискуя тем самым если не прямым разрывом, то ослаблением доброго согласия с Францией, ее ближайшей союзницей с тех пор, как под влиянием Каннинга, она отказалась от прежней роли полицейского, приставленного к охране решений Венского конгресса и священного союза трех императоров, роли, с которой мирился одно время главный руководитель ее политики - Касльри.

Когда в эпоху второй империи Наполеон III, по-видимому, не прочь был расширить пределы Франции на счет Бельгии, Виктория и лорд Пальмерстон, уступая настояниям короля Леопольда I, проявили готовность поддерживать объединительные стремления Пруссии с целью нейтрализовать ею влияние западного соседа маленького королевства, отторгнутого от Голландии и утратившего благодаря этому прежнее значение государства-тормоза (etat-tampon). Странно подумать, что заботе о вечном нейтралитете Бельгии принесены были в жертву те опасения, какие честолюбивые намерения Пруссии могли вызывать, и за дальнейшую самостоятельность еще недавно объединенного с Англией Ганновера, и за удержание Данией ее немецких провинций Шлезвига и Гольштинии, несмотря на обещание С.-Джемского кабинета стоять на страже ее целости и неприкосновенности. Отказываешься верить тому, что Англия сама содействовала созданию опаснейшего противника ее бесконтрольному владычеству над морями и заокеанскими странами добровольным отказом от всякого вмешательства и в австро-прусское столкновение с Данией, и в войну двух важнейших немецких держав из-за дележа отторгнутых у Дании земель, и во франко - прусскую войну, закончившуюся созданием германской империи. Близорукость английской политики покажется еще более поразительной в восточном вопросе; английский кабинет счел возможным отвергнуть сделанное в 1853 г. Николаем I лорду Абердину предложение, взамен признания за Россией протектората над дунайскими княжествами, взять Египет и Крит. Две кровопролитнейшие и крайне разорительные для английского казначейства войны не обеспечили ей, однако, вполне даже этих выгод. В первой из таких войн, Крымской, Англия, неизвестно почему, поддерживала притязания наполеоновской Франции на роль главной покровительницы католических церквей на Востоке и стремилась отнять у России право держать флот на Черном море, пожертвовав для этой цели 25 000 жизней и 50 млн. фунтов стерлингов. Во время второй войны, русско-турецкой кампании 1878-го года, кабинет Дизраэли, чтобы остановить движение русских войск на Константинополь, послал английский флот в Мраморное море и добился от палат открытия ему кредита в 6 000 000 фунтов стерлингов. Взамен шести миллионов сбережений, сделанных либеральным министерством Гладстона, лорд Биконсфильд оставил руководительство английскими делами с дефицитом в 8 000 000 фунтов стерлингов. Они ушли на покрытие издержек войны не с одними зулусами, предпринятой с целью внушить им уважение к англичанам, как владельцам Капской области, но и на несколько лет продолжавшееся походы в Афганистан; а их признанною самим правительством целью было предохранить Великобританию от опасности, которой якобы грозит английскому владычеству в Индии приближение русских к ее границам. Правда, пророчество в этом смысле сделано было много веков тому назад. Еще Кампанелла в своем знаменитом сочинении об «Испанской монархии» пугал наследников Карла V и Филиппа II мыслью о возможности отнятия у Испании королем Московии, по крайней мере, одной из двух Индий. В вымышленном политическом завещании Петра I, якобы найденном в будуаре его дочери каким-то гермафродитом, носившим прозвище рыцаря д'Эон (завещание отпечатано в приложении к мнимым мемуарам последнего), в уста русского реформатора вложены слова, воспроизводящие мысли неаполитанского монаха, фантазия которого еще ранее изощрилась в построении «Солнечного града» с его коммунистическим идеалом. Еще от XVI столетия и брака Иоанна III с Софией Палеолог идет это пророчество, что Москва станет новым Римом по овладении Византией и проложит себе силой меча путь в Индию.

И подумать, что эта легенда положена была в основу «реальной политики»! Вместо того чтобы сразу признать за могущественнейшей из славянских и православных держав подобающую ей роль охранительницы интересов единокровных и единоверных с нею народностей, Англия, заодно с остальной Европой, или держала их под владычеством турок, или соглашалась передать опеку над ними австро-венгерской империи (Босния и Герцеговина) да еще таким чуждым им по крови династиям, как Гогенцоллерны в Румынии, Баттенберги и Кобурги в Болгарии. И все это делалось из страха, чтобы русским не удалось упрочить своей власти на Балканах и, овладев Константинополем, отрезать англичанам путь в Индию.

Когда видишь, что в ближайшее же царствование, при Эдуарде VII, Россия легко размежевалась с Великобританией в отношении «зон влияния на Востоке» и составляет ныне третье звено в союзе, обеспечивающем спокойствие Европы и всего мира и борющемся с честолюбивыми замыслами двух немецких империй и случайно втянутого в их политику итальянского королевства, то невольно вкрадывается сомнение в прозорливости самых прозорливых политиков.

Но совершенно иную оценку получит английская дипломатия в царствование королевы Виктории, если посмотреть на нее с точки зрения момента, современного пережитым страной событиям.

Англии, несомненно, было выгодно со времен Каннинга и в долгие годы руководительства ее внешней политикой Пальмерстоном выступать в роли защитницы интересов личной свободы и народной независимости от косного консерватизма «Священного союза» и его желания сохранить status quo, установленный Венским конгрессом. В ее интересах было стоять на стороне конституционной монархии, одинаково и во Франции, и в Испании, на стороне независимости Бельгии, польского освободительного движения, итальянского, и немецкого объединения. Было ли также возможно ей не объединять Европу против «честолюбия одного человека, императора Николая», к чему, как видно из ее писем, королева Виктория сводила причины Крымской кампании. Англии выгодно было решить путем третейского разбирательства вопрос об Алабаме, т. е. о постройке на английской верфи военного судна этого имени по заказу южных штатов, судна, открыто занявшегося во время войны северных и южных штатов каперством, тотчас же после выхода из английской гавани под предлогом «обучения своего экипажа морским маневрам». А отказ от войны и согласие подчиниться приговору трех посредников было уже прямо делом того либерального министерства, во главе которого стоял Гладстон, обвиненный его соперником Дизраэли в донкихотстве, в готовности жертвовать интересами Англии, в погоне за идеалом вечного мира. Несомненно, приобретение двух пятых всех акций Суэцкого канала, при денежном посредничестве Ротшильда, было весьма удачным шагом консервативного кабинета Дизраэли, позволившим Англии обратить Египет в зону своего исключительного влияния, особенно с тех пор, как Франция, в министерство Фрейсинэ, отказалась разделить с Великобританией выгоды и опасности совместного обеспечения египетского долга. Еще удачнее могло показаться не сопровождавшееся войной занятие англичанами Кипра, уступленного Турцией в награду за противодействие завоевательным стремлениям России в Азии в сторону Эрзерума.

Все эти успехи не ослабляют, однако, безотрадного впечатления, производимого отказом Англии осудить своей политикой турецкие «неистовства» (atrocities), все равно будут ли жертвой их болгары или армяне, как не могут изгладить они и памяти о ненужной и кровопролитной войне, вызванной интересами капиталистов и направленной против двух самостоятельных республик, населенных голландскими крестьянами. Но самым кровавым пятном на имперской мантии, которую подарил Викторию лорд Биконсфильд, остается, разумеется, безжалостное подавление восстания так называемых сипаев в Индии. Оно вызвано было неумением английских администраторов считаться со стародавними обычаями покоренных народов, особенно в том случае, когда эти обычаи идут вразрез с интересами английской казны.

В туземных княжествах Индии веками установлен был такой порядок наследования престола, который позволял радже передать власть после своей смерти не только кровному родственнику, но и усыновленному. Английские власти не пожелали сохранить в силе этого обычая, и имущества бездетных раджей присоединялись, как выморочные, к казне. Правители полусамостоятельных княжеств увидели в этом угрозу своему дальнейшему существованию и сделали, поэтому, отчаянную попытку низвергнуть иго иностранцев. Она была потоплена в море крови. Англичане не прочь думать, что искупили свою вину чистосердечным признанием невозможности оставить Индию в руках эксплуатировавшей ее в течение двух веков торговой компании. Управление Индией перешло в руки государства. Назначаемый королем вице-король, при котором имеется совет смешанного состава, из британских чиновников и туземцев, ведает ее дела на местах. В состав английского кабинета включен новый член - секретарь по делам Индии. В Indian office, или высшее бюро по делам Индии, в Лондоне, были привлечены выдающиеся юристы и социологи, как сэр Генри Мэн или Джон Стюарт Милль. При их ближайшем участии устроен земельный быт Северо-Западных провинций и Пенджаба с полным признанием обычного права родовых и нераздельно-семейных групп туземцев, и приняты меры к охране уцелевших следов мирского пользования. Наконец, вся администрация этой обширнейшей и населеннейшей заморской колонии, на которую англичане не жалеют средств когда дело идет о создании общеполезных или образовательных учреждений, поставлена под контроль парламента. Чтобы усилить в местном населении уважение к верховной владычице страны, к главе не только ее раджей, но и магараджей (т. е. раджей над раджами), Дизраэли предложил и, вопреки оппозиции, провел через парламент, возведение Виктории в звание императрицы Индии. С его же совета предпринято было принцем Уэльским, будущим королем Эдуардом VII, путешествие в эту страну, позволившее туземцам увидеть сына их повелительницы в обстановке, роскошью своей превосходившей ту, какая в сказках «Тысячи и одной ночи» окружает султана Акбара. Из всех проведенных Дизраэли реформ  ни одна не встретила большего сочувствия королевы, как возрождение в ее лице империи Великого Могола. Ее недавний биограф, Барду, говорит, что со времени кончины принца-супруга Альберта, никто в равной степени не заслужил доверия и признательности Виктории, как возведенный ею в лорды португальский еврей Дизраэли. Ему, как посетившему в молодости Восток, отчетливо представлялась необходимость воздействовать на воображение туземных масс, с трудом мирившихся с мыслью, что ими управляет из-за морей женщина, из рода которой никто никогда, до прибытия принца Уэльского, не показывался в их среде. Правильность такого шага, рассчитанного на народную психологию Индии, признали и преемники первой императрицы Индии, и теперь новый король по прошествии немногих месяцев со времени коронации уже собирается предпринять поездку в Индию в обществе своей супруги.

4. Крымская война и связанные с ней события на время остановили ход государственных преобразований, так счастливо начатых в министерство Роберта Пиля. Но с 1860 года Англия снова вступает на путь демократизации своих учреждений одновременной постановкой двух крупнейших для ее дальнейших судеб вопросов - вопроса о свободе торговли и вопроса о расширении избирательного ценза до тех пределов, при которых и рабочие семьи, имеющие самостоятельную квартиру, призваны были бы к пользованию политическими правами. Оба вопроса поставлены были одновременно и примыкали к ранее принятым решениям, - первый к тому, что сделано было в первой половине столетия Робертом Пилем отменой хлебных законов, второй - к избирательной реформе 1832 г., предложенной и проведенной Джоном Росселем. И на этот раз обе реформы нашли более или менее тех же поборников. Правда, Пиль был в гробу, но тот, кто стоял рядом с ним в проведении его финансовой политики и, быть может, ранее его самого признал невозможность отстаивания и для торийского министерства покровительственной системы в интересах поддержания английского землевладельческого класса (landed interest) - я разумею Вильяма Гладстона - выступил теперь с непревзойденными никем энергией и талантом в защиту фритредерства. Как и в старые годы, этот пилит, еще не порвавший связи со многими из принципов торизма, следовал в своей финансовой политике течению, порожденному либералом Кобденом и поддержанному радикалом Брайтом. Двумя годами ранее, в 1858 г., и лорд Дерби, и Дизраэли одинаково приглашали Гладстона войти в состав торийского кабинета и занять в нем пост министра финансов (см. «Жизнь Гладстона», написанную Морли, изд. 1905 г., т. I, гл. IX). Если Гладстон, в конце концов, не принял этого предложения, то более подчиняясь требованиям партийной дисциплины, чем ввиду резкого расхождения с тори по стоящим на очереди вопросам. Его не остановило опасение встретить порицание либералов за ту консервативную позицию, которую он затем занял в вопросе о назначении следственной комиссии для раскрытия злоупотреблений, приписываемых английскому интендантству в годы Крымской кампании. Если он согласился вступить в 1859 г. в министерство Пальмерстона, несмотря на то, что оно составлено было из вигов, то, как справедливо указывает его биограф, потому, что глава этого кабинета сам был весьма близок к торизму в том понимании, какое давал ему лорд Дерби (ibid., стр. 631). Гладстон не мог, однако, рассчитывать на то, чтобы его финансовая политика встретила дружное признание со стороны всех членов нового правительства. В переписке его с друзьями (с лордом Актоном, позднее профессором истории в Оксфорде) отмечено то значение, какое имело посещение его в деревне (Hawarden) Кобденом в 1850 г. перед самым открытием парламентской сессии. Кобден представил Гладстону готовый проект торгового договора с Францией на началах фритредерства. «Я принял его предложение, - пишет Гладстон, - с такой же поспешностью, как двумя месяцами ранее пост министра, и должен сказать, что у меня не явилось даже мысли о возможности поступить иначе» (ibid., стр. 653). А между тем это означало ни больше, ни меньше как то, что при составлении бюджета Гладстону, как министру финансов, предстояло произвести радикальнейший переворот во всей системе косвенного обложения с целью привести ее в соответствие с теми требованиями, какие налагал на Англию переход к системе свободного обмена товарами со своим ближайшим соседом. И действительно, составленный Гладстоном бюджет 60-61 г., известный под наименованием «великого», заключает в себе добровольный отказ от таможенного обложения не только французских товаров, но и иноземных вообще, за исключением всего навсего 48 предметов, из которых важнейшими были спиртные напитки, сахар, чай, табак, вино, кофе, цикорий, рис, хмель, перец, изюм. Чтобы судить о грандиозности перемены, надо вспомнить, что в 1842 г., когда Пиль нанес первые удары протекционизму, число обложенных пошлиной предметов равнялось 1 052, из которых в 1860 г., до заключения торгового договора с Францией, оставалось подлежащими обложению 419 (ibid., стр. 659). Предпринятая Гладстоном финансовая реформа еще осложнилась, благодаря тому, что он решился связать с ней попутно меру, клонившуюся к облегчению материального положения мелкой печати. В бюджете с этой целью опущен был доход от обложения налогом бумаги, что должно было повести к значительному сокращению издержек издателей и сделать возможным для малоимущих классов иметь свою дешевую газету. Этого мало: впервые палатам было предложено голосовать не отдельные статьи расходов и доходов, а весь бюджет в целости в форме двух законодательных биллей: одного «о путях и средствах», другого - «об аппроприации известных получений к определенным затратам».

Нельзя сказать, чтобы внешние обстоятельства складывались благоприятно для проведения реформы такого широкого пошиба. Франция занята была вопросом о присоединении Ниццы и Савойи в награду за помощь, оказанную Италии в ее освободительной войне с Австрией. Тянь-цзинский договор с Китаем едва закончил войну на Дальнем Востоке, потребовавшую немало денежных затрат. Ходили смутные слухи о том, что, при несогласии Англии на территориальные приобретения Французской империи, Наполеон III не прочь будет осуществить план своего дяди и сделает попытку высадить свои войска на берега Великобритании. Сокращать издержки при таких условиях было немыслимо. Отменяемые сборы надо было чем-нибудь заменить; и Гладстон остановился на мысли об увеличении подоходного налога, что, разумеется, не могло рассчитывать на сочувствие массы его плательщиков.

Нельзя было, разумеется, ожидать и того, что палата лордов охотно пойдет на опыт расширения свободы печати простым опущением в денежном билле ограничивавшего эту свободу фискального сбора. Ближайшее будущее показало, насколько были обоснованы подобные опасения. Прибавим ко всему сказанному еще то, что один из членов кабинета Джон Россель, настаивал на том, чтобы в первую очередь поставлено было в парламенте обсуждение изготовленного им билля о расширении избирательного права, или так называемой franchise, и что глава кабинета Пальмерстон не желал ставить судьбу правительства в зависимость от приема, какой бюджет Гладстона встретит в одной из палат. Нужна была большая уверенность в правоте задуманного дела, чтобы не сдаться на убеждения политических единомышленников и личных друзей не спешить с проведением бюджетной реформы во всех ее частях, ждать того момента, когда хозяйственное развитие страны позволит приискать новые статьи обложения. Гладстон нашел в себе эту решимость: она поддерживаема была в нем уверенностью, что проведение его финансовой реформы само вызовет к жизни те явления, наступления которых ему советовали ждать от будущего. Он считал также истиной вне спора, что английская конституция признает за верхней палатой только право принять или отвергнуть прошедшие чрез нижнюю бюджетные законы, но не вносить в них изменения. В его дневнике, как и в заметках, его друзей, весьма определенно выступает тот факт, что победа в среде кабинета досталась ему еще труднее, чем в палате общин. Воспаление легких одно время потребовало от Гладстона отсрочки дебатов. Врачи боялись смертного исхода для своего пациента. Но лишь несколько оправившись, Гладстон выступил в палате с четырехчасовой речью, обеспечившей счастливый исход его финансовым предложениям. Впечатление, произведенное речью Гладстона, по словам слышавших ее, в том числе лорда Брума, превосходит то, какое когда-либо производил в законодательных палатах Англии финансовый доклад. Принц Альберт, муж королевы, пишет своему корреспонденту в Германии, что своей речью Гладстон окончательно упрочил за собой роль руководителя в палате общин. И за стенами парламента популярность этого государственного человека выросла неимоверно, разумеется, не в среде правых тори и вигов, а между левыми тори и радикалами. Палата лордов сделала попытку отклонить ту часть билля, которая касалась упразднения сборов с бумаги. Но это только вызвало со стороны Гладстона следующее категорическое заявление: «палата стремится присвоить себе право ревизии и контроля по отношению к той из функций общин, которая давно признана принадлежащей им всецело». Это заявление сделано было Гладстоном на одном из ближайших заседаний кабинета и нашло полную поддержку в Джоне Росселе. Пальмерстон сделал было попытку возражать, но в конце заседания подчинился решению большинства. 6 июля 1860 г. Пальмерстон внес проект резолюции, осуждавшей поведете лордов, и в то же время попытался в своей речи представить их защиту. Говоривший вслед за ним Гладстон, наоборот, назвал поступок лордов «чудовищным конституционным новшеством», что не помешало ему присоединиться к тексту резолюции. 6 августа, после новой полуторачасовой речи Гладстона, палата общин 266 голосами против 233 приняла отмену сбора с писчей бумаги, т. е. большинством в 33 голоса (ibid., т. I, стр. 653-670). Лордам, в конце концов, пришлось уступить, а за Гладстоном осталась честь защитника интересов печати и ближайшего виновника торжества не только принципа свободы торговли, но и начала подчинения лордов общинам в вопросах, связанных с бюджетом.

Мы сказали, что одновременно с вопросом о свободе торговли и соответственной реформе бюджета поставлен был в Англии в министерство Пальмерстона вопрос о расширении избирательного права. Россель настаивал даже на том, чтобы в первую очередь пошел внесенный им в палату проект о наделении правом голоса на выборах домовладельцев, платящих в городах 7, а в селах 14 фунтов ренты в год. Гладстон энергично поддерживал этот билль, но он далеко не встретил в среде самих вигов того сочувствия, с каким встречена была избирательная реформа в 1832 г. Многие боялись перехода власти в руки рабочего класса, и в числе этих многих был сам глава кабинета, Пальмерстон. Когда в одной из своих речей в защиту проекта Гладстон позволил себе сказать, что «всякий человек, которого личная неспособность или соображения государственной безопасности не лишают участия в делах страны, имеет нравственное право на включение его в число лиц, наделенных голосом на выборах», Пальмерстон пожелал увидеть в этом намек на готовность стоять за всеобщее право голосования и письменно заявил о решительном расхождении кабинета с такими взглядами. В последние годы жизни он не раз жаловался на то, что влияние уходит из его рук, и что при Гладстоне, который в случае его смерти сделается действительным руководителем вигов, произойдут странные и неожиданные события. Эти жалобы свидетельствовали о том, как глубока была разница во взглядах между членами самого кабинета, из которых одни, как Гладстон или Россель, не прочь были прислушиваться к мнениям английских радикалов, вроде Брайта и Милля, а другие считали, что нет основания подымать в парламенте вопроса, не поставленного перед страной заинтересованными в нем рабочими. Когда умер Пальмерстон и руководительство вигами перешло к Гладстону, последний счел нужным ответить на эти возражения. «Неужели нам ждать, сказал он, пока в пользу расширения права голосования начнется агитация между рабочими? Я думаю как раз обратное, я полагаю, что нужно предотвратить возможность ее наступления предусмотрительной политикой. В настоящее время из 50 рабочих едва один участвует в делах страны. А между тем они еще недавно показали свою политическую зрелость во время хлопчатобумажного кризиса, вызванного приостановкой в производстве хлопка во время междоусобной войны северных штатов с южными. Спокойствие ни разу не было нарушено трудящимися, хотя в Ланкашире, например, им начинал грозить голод». Отвечая одному из своих оппонентов, выдающемуся вигийскому оратору Лоу, позволившему себе обвинить кабинет в том, что он понижением ценза будто бы делает возможным увеличить влияние, какое на исход выборов могут оказать «продажность, невежество, пьянство», Гладстон энергично выступил в защиту нравственных качеств английского рабочего люда. Поэтому, когда большинство, благодаря измене 44 сторонников кабинета, высказалось по одному частному вопросу, связанному с реформой, против правительства и Гладстон вручил королеве коллективную просьбу кабинета об отставке, он сделался на время предметом восторженных оваций со стороны лондонского простонародья и кумиром радикальной печати. Наоборот, консервативные круги стали относиться к нему с недоверием. Оксфорд, ранее посылавший его в парламент, изменил ему, и Гладстон сделался отныне на ряд лет представителем южного Ланкашира с его преобладающим числом хлопчатобумажных рабочих.

Но судьба нового избирательного закона была предрешена. Дизраэли понял, что руководимая им партия, располагая в палате лишь случайным большинством, не может сохранить за собой власти иначе, как взяв в свои руки завершение давно поставленной на очередь реформы. В 1866 г., когда внесен был проект Росселя, можно было уже насчитать пять кабинетов, которые, начиная с 1849 года, озабочены были расширением избирательного права; шесть раз подряд оно обещано было в тронных речах, прочитанных от имени монарха пред народным представительством (Морли, «Биография Гладстона», т. I, стр. 833). Так как Гладстон, сделавшийся со времени выхода в отставку вигийского кабинета руководителем оппозиции, также считал торийское правительство располагающим весьма незначительным большинством, то он полагал, что к кабинету Дизраэли можно предъявить еще большие требования, чем те, какие он сам, заодно с Росселем, позволил себе отстаивать перед вигами. Ни одну минуту он не остановился на мысли об отклонении проекта только потому, что он внесен его противником. Он предвидел в то же время необходимость внести существенные поправки в билль, который, по его расчету, должен был отличаться «тем же отсутствием искренности», как и другие меры, ранее предложенные Дизраэли. «Дизраэли, - писал в 1867 г. Гладстон, - сделал три законодательных опыта в своей жизни; он внес в палату билль о бюджете 1852 г., билль об Индии 1858 г., билль о реформе 1859 г. Все они отличались отсутствием искренности (thoroughly tortuous measures). Таким же будет и билль, им теперь предлагаемый» (his reform bill of 1867 will be tortuous too). Пророчество Гладстона сбылось. Дизраэли пришлось иметь дело с партией, настроенной враждебно к реформе и в то же время дорожившей сохранением власти в руках кабинета. Все его искусство состояло в том, чтобы своим предложением запугать, возможно, меньше тех, чье влияние было особенно сильно в селах и сравнительно слабо в городах. Поэтому он остановился на мысли дать представительство «домовладельцам» (householders), но с ограничениями. Жилищный налог не всюду уплачиваем был прямо съемщиком. Немало было случаев, когда аренда увеличиваема была собственником на всю сумму причитающегося с нанимателя жилищного налога. Дизраэли видел в этом достаточное основание к тому, чтобы наделить голосом одних прямых плательщиков налога на жилища. Чтобы ослабить влияние предпринятой реформы на демократизацию выборов, консервативный кабинет считал нужным прибавить еще одно требование. Избирателем мог быть только человек, два года проживший в занимаемой им квартире. Гладстону, как главе оппозиции, пришлось отвоевывать у правительства право голоса для тех, кто снимал не целый дом, а квартиру ценой не ниже десяти фунтов, или ста рублей в год. Дизраэли уступил, и таким образом открылась возможность участия в выборах высшей категории технически обученных и потому лучше оплачиваемых рабочих. Только благодаря настояниям Гладстона и руководимых им вигов рабочий класс приобрел в 1867 году некоторый доступ к избирательным урнам, доступ, который был загражден ему со времени Генриха VI, т. е. с первой половины XV в.

Той же критике Гладстона избирательная реформа 1867 года обязана тем, что так называемый ценз домовладения признан был и за теми, кто не платил прямо жилищного налога в казну. Дизраэли настолько дорожил проведением избирательной реформы, и его влияние на свою партию было так велико, что, после продолжительных прений, и эта уступка была сделана оппозиции. Не более счастливо было правительство в отстаивании своей точки зрения и по вопросу о соединении в одном лице нескольких голосов (plural vote) в случае платежа по меньшей мере 1 фунта прямого налога, получения диплома среднего, а тем более высшего образования, или хранения в государственных бумагах 50 фунтов сбережений. Теперь, когда пример Бельгии показал всю выгоду, какую консервативная партия может извлечь для себя от такой системы, особенно ярко выступает услуга, оказанная английской демократии несговорчивостью Гладстона. В годы же, непосредственно предшествовавшие реформе 1867 г., общественное мнение даже радикальных кругов еще не вполне выяснило последствия, какие «plural vote», или наделение одного лица несколькими голосами, может иметь на общий исход выборов. Джон Стюарт Милль, например, ждал от него повышения умственного уровня депутатов, что нимало не оправдалось на примере Бельгии. Удалось тори только одно: отстоять повышенный избирательный ценз для графств, где их влияние было значительно больше, чем в городах.

В окончательном виде акт 1867 г., оставляя в силе положения 1832 года, предоставил, сверх того, право голоса - в графствах - всем, платящим не менее 12 фунтов стерлингов за какое-либо арендуемое имущество, и - в городах - всем, занимающим квартиру в течение года с платой в 10 фунтов стерлингов. Но так как для рабочего, конечно, трудно было снимать помещение стоимостью в 10 фунтов стерлингов (100 руб.), то в закон внесена оговорка, которой избирательные права рабочего класса были значительно расширены: если несколько семей совместно нанимали квартиру с платой в 10 фунтов стерлингов, но заключали при этом контракт на имя одной из них, то глава последней получал избирательное право. Можно сказать, что только с введением этой статьи в акт 1867 г. в Англии сделалось возможным самостоятельное рабочее представительство. Однако, практика английской жизни знала тогда лишь представительство лиц, принадлежавших к вигам или тори, и потому первый представитель рабочих в английском парламенте - Гайндман (Hyndman) - мог пройти в палату общин только, как член торийской партии¹). Только за последнее время в стенах английского парламента появилась целая группа депутатов, намеренно нарушающая традиционные порядки существования только двух парламентских партий и образующая свою - совершенно автономную - партию рабочего класса, настолько численную, что в решении некоторых вопросов она может давать большинство то вигам, то тори.

¹⁾ В бытность мою в Лондоне я неоднократно встречал Гайндмана в гостеприимном доме Карла Маркса. Гайндман жаловался мне, что не может проникнуть в парламент иначе, как примкнув к той или другой партии; что лично он склонен был вступить в ряды тори, чувствуя большую симпатию к их вождю - Дизраэли. Когда он обратился за советом к Марксу, последний заявил ему что и виги, и тори одинаково филистеры, и что разница между ними только та, что Гладстон - скучный филистер, тогда как Дизраэли - филистер веселый: поэтому Маркс поддержал Гайвдмана в его намерения примкнуть к тори.

Реформа 67-го года внесла некоторые изменения и в распределении депутатских мест между графствами и городами - в том же самом направлении, в каком подобные изменения были произведены в 1832 году: были лишены представительства 4 города в 67-м году и 7 в 68-м году и ограничено представительство одним депутатом вместо двух для 38 городов, хотя и более населенных, чем «гнилые местечки» 32-го года, но все же в достаточной степени захудалых. Освободившиеся места были распределены между графствами (25 мест), городами (17 мест) и Шотландией, получившей в 68-м году 7 новых мест.

Можно сказать, что со времени реформы 1867 года не было серьезных попыток понизить избирательный ценз. Закон 1884 года уравнял лишь условия получения избирательных прав для графств и городов, признав 10 фунтов стерлингов годовой арендной платы достаточным избирательным цензом для жителей тех и других. Закон 1885 года касается только распределения мест между городами и графствами: у 79 городов было отнято право посылки депутатов совершенно и 36 городам было предоставлено посылать одного депутата вместо прежних двух; освободившиеся места были распределены между графствами и некоторыми крупными городскими центрами. До издания этого закона в графствах средним числом приходилось по одному депутату на 78 000 жителей, а в городах - на 41 200. Акт 1885 года достиг того, что число жителей, приходящихся на одного депутата, пало до 54 000; но это справедливо только по отношению к графствам: в городах один депутат приходится на меньшее число жителей. Так, те города, население которых более 15 000 и менее 50 000, посылают одного депутата; города с населением более 50 000 посылают дополнительного депутата на каждые 50 000 жителей. Исключение сделано для крупных университетских центров. Оксфорд, Кембридж и Дублин посылают по два депутата от университета (сверх посылаемых на общих основаниях от самого города). Лондонский университет избирает одного представителя, и, наконец, глазговский совместно с абердинским и эдинбургский совместно с сент-эндрюским посылают по одному депутату.

Таковы условия активного избирательного права; прибавим ко всему, сказанному, что в выборах могут участвовать только лица мужского пола, достигшие гражданского совершеннолетия (21 год) и состоящие английскими подданными. Исключение из числа голосующих влекут за собой психическая ненормальность, сумасшествие, судимость, раз она сопровождалась постановкой приговора за преступление, и срок наказания не истек или не был прерван помилованием, наконец, принадлежность к числу лиц, призреваемых приходами. Законодатель воспользовался установлением избирательных изъятий для того, чтобы покарать и тех, кто повинен в производстве подкупов на выборах. Подкупы на выборах, исключая случая подставки одного кандидата другим, признаются не преступлениями, а лишь проступками и поэтому не могут вести к постоянному лишению права голосования; но лица, повинные в них, в течение 7 лет не допускаются к урнам. Такое правило применяется к подкупленным, но не избегают кары и подкупившие: как сам кандидат, так и его агент, повинный в подкупе, лишаются права голосования на 5 лет.

Что касается до условий избираемости, или т. н. пассивного избирательного права, то до второй половины XIX века в Англии существовал особый повышенный ценз для избрания в депутаты. В XV столетии, в царствование Генриха VI, парламентом было постановлено, что в депутаты от графства могут быть избираемы только землевладельцы, имущество которых оценено не менее, как в 500 фунтов, сумму, для того времени, необычайно высокую. Этим законом обеспечивалось преобладание аристократического или, по крайней мере, крупно землевладельческого элемента на выборах. В царствование королевы Анны (на рубеже XVII и XVIII веков) был установлен особый ценз и для избрания в депутаты от городов: таковым было признано обладание имуществом в 300 фунтов стерлингов. Только в XIX столетии общественное мнение решительно высказалось против подобных ограничений; особенно настойчиво требовалась отмена их чартистами. В 1858 году эти повышенные цензы были отменены, и избираться в парламент получил право всякий, допущенный к избирательным урнам.

Кроме имущественных ограничений, в Англии в течение долгого времени существовали также ограничения избираемости, связанные с вероисповеданием. Вплоть до 1829 года, когда был издан акт об эмансипации католиков, последние были лишены возможности заседать в палате общин - в силу т. н. parliamentary test-act'a; с 1829 года депутаты стали приносить присягу, устанавливавшую лишь принадлежность присягающего к христианской религии. Однако, доступ в парламент всем нехристианам продолжал оставаться закрытым. Очевидно, что ни один еврей, например, не желавший отказаться от своих убеждений, не мог произнести формулы, заключавшей в себе слова: «клянусь словом христианина»... В 1847 году в палату общин впервые был избран еврей - от лондонского сити (барон Ротшильд); при проверке полномочий депутаты должны были принести установленную присягу, и когда барон Ротшильд отказался сделать это, спикер предложил ему покинуть палату. В 1849 и 1857 гг. Ротшильд был избран снова. Палата общин не желала проводить в законодательном порядке изменения текста присяги; почему в 1858 году по инициативе палаты лордов было признано, что каждая палата имеет право сама определять содержание приносимой ее членами присяги. Пользуясь этим, общины освободили Ротшильда от принесения «христианской» присяги и впервые приняли в свою среду еврея.

В 1866 году вопрос решен был окончательно и принципиально: прежняя формула присяги заменена новой, в которой имеется упоминание только о вере в Бога¹). При всей своей широте новая формула не давала, однако, возможности попадать в парламент атеистам. Вопрос получил практический характер, когда (в 1880 г.) в палату общин был избран в качестве представителя города Бирмингема Бредло. Бредло заявил, что, будучи атеистом, он установленной присяги принести не может и просит, поэтому, палату удовольствоваться простым его заявлением: «клянусь своей честью»; Палата общин отказалась принять предложение Бредло, и он должен был покинуть зал заседаний. Избранный вновь на следующих же выборах, он принес присягу, но предварительно опубликовал в газетах, что не придает ей никакого значения. Палата общин постановила признать его своим членом, предоставив, однако, каждому гражданину право обжаловать перед судом действия как Бредло, так и ее самой. Тотчас же ряд лиц предъявил в суд иск против действия палаты, и суд признал их неправильными. Бредло был исключен - и вновь избран; но желание быть депутатом взяло у него верх над стремлением сохранить свободу совести; он принес требуемую присягу без всяких оговорок, и был признан законным членом палаты общин. Вскоре затем лицам, не желающим приносить религиозной присяги, было дозволено ограничиваться заявлением, что они не имеют религии, или что всякая клятва противоречит их религиозным убеждениям. Таким образом, в настоящее время остаются в силе лишь те немногочисленные и вполне понятные ограничения избираемости, какие мы находим во всех конституционных странах. Не могут быть избраны в палату общин лица: 1) занимающие публичную или частную должность, не оставляющую им необходимого досуга; 2) объявленные злостными банкротами; 3) виновные в государственной измене, каком-нибудь позорящем преступлении или подкупе; 4) получающие правительственные пособия или казенные заказы.

¹⁾  Присяга гласит: «Клянусь в верности и в сохранении подданства королю, его наследникам и преемникам согласно закону. Да поможет мне в том Бог!»

Мне предстоит теперь рассмотреть вопрос о порядке производства выборов. К выборам допускаются только лица, внесенные предварительно в избирательные списки. Такой порядок установлен впервые актом 1832 года. Избиратели должны озаботиться о занесении их в списки к определенному сроку. В приходах списки выставляются у входа в храмы. Забота об этом падает на избираемые органы приходского управления в деле общественной благотворительности, на так называемых надзирателей за нищими. Против внесения в списки могут быть заявляемы протесты со стороны других избирателей. Спорные случаи разбираются объезжающим с этой целью страну т. н. «адвокатом для ревизии», на решения которого можно апеллировать к верховным судьям. Те же верховные судьи высказываются и по вопросу о правильности или неправильности избрания того или иного депутата, в зависимости от чего и постановляют свое решение о кассации выборов. Надо сказать, что в Англии, как почти во всех конституционных государствах, до последней четверти XIX века проверка полномочий и суждение о правильности выборов принадлежали самому парламенту. Едва ли нужно доказывать, что предоставление этой функции судебной власти является гораздо большей гарантией правильного решения вопроса о спорных выборах, так как при проверке выборов самой палатой легко могут сказаться партийное пристрастие и партийные счеты. Поэтому в Англии проверка выборов и была передана трем высшим судьям королевства, назначаемым обыкновенно из числа самых знаменитых юристов и получающим «скромное» жалование в 50 - 60 тысяч рублей, что, конечно, наряду с несменяемостью, влечет за собой полную их независимость от чьего-либо постороннего влияния.

Так как внесенный Дизраэли проект избирательной реформы сделался законом в августе 1867 г. только после ряда поправок, проведенных оппозицией, то немудрено, если общественное мнение склонно было считать Гладстона и либералов действительными виновниками победы, одержанной английской демократией. Ближайшие выборы оказались, поэтому, благоприятными для вигов, и Гладстон снова стал во главе кабинета, имея своими товарищами таких людей, как Брайт (торговля), Форстер (просвещение) и герцог Аргайль (Индия). При их участии проведены были такие реформы, как «тайная подача голосов» (The Ballot Act 1872 г.), «обязательность начального образования» (акт Форстера 1870 г.), признание за рабочими союзами прав юридического лица (закон 1871 г.), упразднение государственного характера англиканской церкви в Ирландии (акт 1869 года), признание за ирландским фермером права требовать от собственника возвращения ему его затрат на хозяйственные улучшения (земельный закон для Ирландии 1870 г.).

Большинство этих мер были подготовлены продолжавшейся целые десятилетия агитацией передовой печати; так, например, еще О'Коннель высказывался за аграрные реформы в Ирландии и против дальнейшего сохранения в ней преимуществ англиканской церкви. В заселенной выходцами из Англии и Шотландии северной части острова (в Ольстере) в течение нескольких столетий уже действовал обычай, лишавший собственника права удалить фермера без возмещения ему затрат на землю. Признание характера корпорации за рабочими союзами (Trade Unions Act 1871 and 1876) в значительной степени вызвано было желанием ослабить влияние агитации международного общества рабочих, начало которому было положено еще в год открытия в Лондоне первой международной выставки. Министерство не решилось, однако, совершенно отменить те стеснения, какими обставлена была экономическая борьба рабочих с предпринимателями. По закону 1875 г. (Conspiracy and Protection of Property Act), забастовщикам запрещалось ставить «пикеты», которые бы склоняли товарищей, еще не прекративших работу, покинуть фабрику. Окончательная отмена наказания за такое поведение (оно известно под названием picketing) было достигнуто рабочими только в 1906 г. К числу мер, по которым не было достигнуто единогласия в среде либеральной партии, надо отнести «систему тайной подачи голосов» на выборах и право представительства меньшинства. Милль в своих «Рассуждениях о представительном образе правления» еще настаивал на той мысли, что достоинство избирателя требует открытого голосования. Если тайная подача голосов, тем не мене, была установлена законом 1872 г., то по тому соображению, что она освобождала фермеров от незаконных воздействий, какие могли оказывать на них при выборах земельные собственники. Бороться же с такими порядками как нельзя более входило в интересы вигов. Что касается до защиты прав меньшинства, то Милль, вслед за Томасом Гером, задолго до закона 1867 года высказывался весьма определенно в его пользу. Дизраэли не был склонен к тому, чтобы сколько-нибудь ограничить на выборах решающее влияние большинства, и уступил только настояниям палаты лордов, не согласившейся принять билль 1867 г. иначе, как под условием, что в графствах, в которых число депутатов равняется трем (как, например, в Йорке), избиратели будут иметь право голосовать только за двоих, а меньшинство, если оно не меньше трети всех избирателей, получит возможность послать в палату, по крайней мере, одного депутата¹). Эта система т. н. limited vote, или ограниченного голосования, является первым шагом, сделанным в сторону признания, так называемого пропорционального представительства.

¹⁾ В Англии довольствуются на выборах относительным большинством.

5. Падение кабинета Гладстона  в значительной степени должно быть приписано проведенному им закону о сокращении числа часов, в течение которых дозволялась продажа спиртных напитков. Эта практическая мера борьбы с алкоголизмом вызвала сильное недовольство Гладстоном в среде влиятельного на выборах класса кабатчиков; в связи с нападками на министерство, лишившее англиканскую церковь ее господства в Ирландии и не пожелавшее дать резкую отповедь России, заявившей в самый разгар франко-прусской войны, что она не намерена впредь соблюдать обязательства не держать военных судов на Черном море, враждебная агитация кабатчиков и закупленной ими печати вызвала поражение либералов на выборах 1874 года и позволила тори вернуться к власти. Сформирование кабинета поручено было Дизраэли, который включил в его состав маркиза Солсбери в качестве министра иностранных дел. Шестилетнее правление тори по 1880 г. ознаменовалось в области внутренней политики не одним провозглашением Виктории императрицей Индии и выработкой в 1877 году проекта образования Южно-Африканской федерации, в которую включены были Трансвааль и Оранжевая республика, но и проведением через парламент в 1875 году закона о предпринимателях и рабочих, который лег в основу всего английского «кодекса труда». Им признано впервые, что сделка предпринимателя с рабочими - сделка чисто-гражданского характера, нарушение которой может иметь последствием одну денежную ответственность за убытки.

Когда в 1880 году новые выборы дали численный перевес вигам над тори и Гладстону поручено было образование кабинета, лидер либеральной партии, справившись предварительно с не допускавшими отсрочки вопросами международной политики (между прочим, с подавлением восстания, вспыхнувшего против Англии сперва в Египте, а затем в Судане), поспешил внести в парламент билль о новой избирательной реформе. Тори одно время препятствовали его прохождению, требуя, чтобы одновременно с ним палате был предложен проект нового распределения депутатских мест между графствами и городами. Их желание получило осуществление в 1885 году. Последняя по времени избирательная реформа расширила, как я уже сказал, участие народного элемента на выборах, распространив на графства тот же избирательный ценз в 10 фунтов, какой законом 1867 г. был создан для городов. Закон 1884 г. наделил, таким образом, правом голоса и наиболее зажиточные семьи сельских рабочих (labourers). В то же время он отнял у немногих «гнилых местечек», еще сохранявших особые избирательные права, всякое непосредственное участие в выборах, отнесши их жителей к числу лиц, вотирующих наравне с прочими обывателями графства. После того, как оба билля прошли через палаты, первый в 1884, второй в 1885 году, число избирателей поднялось до 5 707 000, что составляет 2/3 всего взрослого мужского населения.

Министерство Гладстона пало в 1885 году, не будучи в состоянии решить ирландский вопрос в смысле, одинаково удовлетворяющем требованиям, как ирландцев-католиков, так и оранжистов, т. е. тех осевших в северной части острова англичан и шотландцев, которые принадлежат к протестантским толкам и согласились в конце XVIII в. на соединение обоих островов под властью одного парламента, всячески с тех пор отстаивая эту унию.

Либеральное министерство надеялось успокоить страну новым земельным законом. Члены национальной ирландской партии, во главе которой стоял Парнель, оказали по этому случаю свою поддержку кабинету; но когда тем же кабинетом был проведен закон против аграрных преступлений, совершаемых в Ирландии фениями, или сторонниками политического отделения страны от Англии и Шотландии, и последовал арест многих несправедливо заподозренных (в том числе Парнеля), движение приняло в Ирландии террористический характер. В самый день своего прибытия на остров английские комиссары, Кевендиш и Борк, были убиты бесследно скрывшимися заговорщиками. Примирение с Ирландией стало невозможным. Гладстону пришлось провести «билль о предупреждении преступлений» в Ирландии, учредить в стране суды, постановляющие приговоры без участия присяжных, и допустить (ввиду временной простановки действия Habeas Corpus Act) производство обысков полицией.

Когда к неудачам в Ирландии присоединилась гибель Гордона в Хартуме (в Египте), на выручку которого английский отряд отправлен был слишком поздно по вине кабинета, судьба последнего могла считаться решенной. Новые выборы произведены были в неблагоприятную для вигов минуту. Тори получили большее число депутатских мест. За смертью Биконсфильда, Солсбери призван был образовать новый кабинет. Но он сохранил власть за собой не более года; когда в 1886 году им понесено было поражение при обсуждении адреса в ответ на тронную речь, для Гладстона снова открылась возможность образовать правительство.

Он решился на этот раз покончить с ирландским вопросом проведением в жизнь того самого принципа политической автономии острова, на котором настаивал О'Коннель. Но этим он восстановил против себя многих членов руководимой им партии. Под именем унионистов они, в союзе с тори, подали свои голоса против внесенного им проекта «гомруля».

Гладстон распустил палату, но так как новые выборы обеспечили большинство тори и унионистам-либералам, то «великому старцу» (great old man, называли его англичане) осталось только подать в отставку.

Второй кабинет Солсбери (с 1886 по 1892 г.) в области внутренней политики ознаменовал себя рядом реформ. В то время, как ирландский земельный закон Гладстона 1881 г. ставит своей главной задачей обеспечить ирландскому арендатору справедливый размер арендной платы, которая отныне по требованию фермера определялась судебной комиссией, земельные законы торийского министерства (закон Эшборна 1885 и закон Бальфура 1891 г.) стремятся уже обратить ирландского съемщика в крестьянина-собственника и открывают значительные кредиты ирландским фермерам для приобретения в собственность снимаемых ими земельных участков. Но об обязательном выкупе в законе нет и помину; покупка поставлена в зависимость от согласия собственника, и вообще, широкую постановку выкупная операция в Ирландии получила лишь в последние годы, по земельным актам 1903 и 1909 гг. Особое значение имеет закон 1888 года, которым созданы выборные советы графств; к ним перешли многие земские функции четвертных съездов мировых судей. Такие же советы год спустя созданы были и для Шотландии.

Когда в 1892 г. либералы получили перевес на выборах, то хотя Гладстоном и образован был новый кабинет при участии Розбери, Аскита и Кэмбелля-Баннермана, но действительное руководительство делами страны, за отказом Гладстона ввиду преклонного возраста от политической деятельности, перешло к Розбери, талантливому, но умеренному представителю гладстоновских идей. Кабинет Розбери заявил себя сторонником «гомруля» для Ирландии, но отложил проведение реформы до более благоприятного времени. А оно, по-видимому, наступает только теперь, когда оппозиция лордов проекту «гомруля» подкошена в самом корне. Падение министерства вызвано было неуспехом предложенной военным министром Кэмбеллем-Баннерманом реформы армии. Маркизу Солсбери пришлось образовать в 1895 г. третье свое министерство. Новые выборы, им предпринятые, дали возможность новой партии - националистов-протекционистов выступить со своей особой программой под руководительством министра колоний Чемберлена. Эта партия стремилась к тому, чтобы объединить общим таможенным кордоном все британские владения в надежде усилить в них тем самым и сознание политической зависимости от метрополии. Таким образом идея империализма должна была только выиграть от разрыва правительства и парламента с проводимым со времен Пиля началом свободной торговли. Но Англия слишком сжилась с выгодным для ее промышленности фритредерством, чтобы изменить ему из страха немецкого соперничества. Империализму пришлось волей неволей ограничить, поэтому, область своих проявлений одной внешней политикой. Чемберлен сделался главным виновником войны англичан с бурами, так как им подготовлен был набег (raid) доктора Джемсона на Трансвааль в качестве протеста против того обездоления «новых поселенцев» (outsiders), к которому «буры» прибегли как к средству «сохранить свою национальную обособленность».

В области внутренней политики, кроме нового ирландского земельного акта (1896) и распространения на остров закона о местном самоуправлении, третье министерство Солсбери (1898) особенно памятно своим «школьным биллем», обеспечившим возможность получения правительственной субсидии частным, в громадном большинстве случаев церковным англиканским школам. Законопроект вызвал сильное противодействие и взят, поэтому, был обратно. В 1900 г. после новых выборов, вернувших в палату прежних избранников партий более или менее в той же пропорции, что и раньше, Солсбери сложил с себя обязанности министра иностранных дел и оставил за собой одно звание премьера. Состав кабинета был обновлен включением в него Вальфура, теперешнего руководителя тори в нижней палате. Все внимание кабинета обращено было на продолжение войны с бурами, омрачившей последние годы царствования королевы Виктории, шестидесятилетний юбилей которой был торжественно отпразднован в июне 1897 г., т. е. за три с половиною года до ее кончины.

Заканчивая свою характеристику царствования королевы Виктории, один из наилучших во Франции знатоков английской жизни, Жак Барду, справедливо говорит: «внутри государства, как и за его пределами, Виктория осуществила на деле идеал конституционного монарха: быть выразителем течений своего времени. Она не отказала в своей поддержке ни одной из великих реформ своего царствования, реформ, обеспечивших переход власти в руки средних классов. Ее политические симпатии были на их стороне. Вопросы, связанные с улучшением быта рабочих, не задерживали на себе долго ее внимания. И в частной своей жизни королева отличалась всеми теми качествами, которые обыкновенно окрещивают названием «мещанских добродетелей». Честность поведения, деловитость и бережливость, прекраснодушие и почти детская сентиментальность - все это вместе взятое позволяет нам провозгласить Викторию высшей представительницей буржуазной эпохи» (Барду, «Виктория I», 1911 г., стр. 147).

XX. Царствование Эдуарда VIII. Чем ближе мы подходим к современности, тем более краткой должна становиться передача нами даже наиболее выдающихся фактов. Иначе автору статьи об общественном и политическом укладе Великобритании пришлось бы вторично подымать уже рассмотренные вопросы. По этой причине, говоря о непродолжительном правлении сына Виктории, мы ограничимся указанием одного лишь общего направления внутренней и внешней политики Англии за его время, не останавливаясь на рассмотрении ни отдельных законодательных мер, ни договоров и соглашении с иноземными государствами, ни даже тех учредительных актов, которыми было положено начало существованию конституций отдельных колоний и их союзов. В противном случае потребовалось бы составление специальной монографии об этом времени, - так разнообразна и значительна была деятельность самого короля, политических партий, правительства и оппозиции, в течение немногих лет, которые прошли между кончиной королевы Виктории и вступлением на престол ее внука, нынешнего монарха Георга V.

Ничто не позволяло предвидеть, что правление Эдуарда VII будет в числе наиболее удачных и оставит глубокий след на дальнейших судьбах Великобритании. От принца Уэльского, проведшего не только молодость, но и зрелый возраст в вынужденном обстоятельствами удалении от государственных дел, трудно было ожидать и необходимой подготовки, и той наблюдательности и такта, которые позволили ему определить значение переживаемой страной эпохи и содействовать успешному удовлетворению ее назревших нужд поддержкой той политики, какую преследовали сменявшие друг друга у власти торийские и вигийские кабинеты.

Эдуарда VII знали в молодости, как человека, посвящавшего свое время исполнению второстепенных поручений, которые одни возлагаемы были на него королевой Викторией, слишком ревнивой к власти, чтобы делиться ею даже с сыном. По желанию своих родителей, принца-супруга Альберта, быть может, в большей степени, чем королевы-матери, наследник престола получил книжное образование в Итоне и Оксфорде в искусственно созданном разобщении с людьми его возраста и под чрезмерно бдительным надзором приставленного к нему ментора. Прохождение учебников не породило в нем, по-видимому, большой склонности проводить время в академической среде, и в течение всей дальнейшей своей жизни он отдавал предпочтение не столько обществу ученых и литераторов, сколько веселой и непринужденной компании людей, интересующихся спортом, скачками, игрой, театром и светскими развлечениями. Но не все свое время принц Уэльский тратил на удовольствия. Он предпринимал так же, по поручению правительства, отдаленные поездки в колонии: Канаду, Австралию, Ост-Индию. Он постоянно поддерживал тесное общение, как с веселой компанией, так и с руководящими кругами континентальных столиц, и прежде всего Парижа; он умел приблизить к себе людей, хорошо знающих чужие страны: Маккензи Уоллеса, для которого Россия является столь же открытой книгой, как и Египет, Бодлея - автора, быть может, лучшего английского сочинения о современной Франции.

Эдуард VII вступает на престол не в легкое время: война с бурами, принесшая Англии столько утрат людьми и деньгами, еще продолжалась, отношения к Германии со времени известного письма Вильгельма II к Крюгеру были недружелюбны. Франция, недовольная тем, что своевременно не приняла предложения разделить с Великобританией риск и выгоды контроля за финансовой администрацией Египта, не прочь была выкроить себе владения по верхнему течению Нила и затеяла известную авантюру в Фашоде. Россия продолжала считать Англию ответственной за относительную неудачу своей политики на Ближнем Востоке и не могла простить лорду Биконсфильду его угрозы мобилизовать английский флот с целью помешать дальнейшему движению русских войск на Константинополь. Она знала, что, благодаря главным образом Англии, выгодный для славян Сан-Стефанский договор заменен был невыгодным Берлинским, при заинтересованном посредничестве «честного маклера», князя Биомарка. В Лондоне не прочь были приписывать санкт-петербургскому кабинету ближайшие виды на Афганистан и отдаленные на Индию, хотя последних, по-видимому, никогда не было в действительности. В Персии, как и на Балканах, русская политика принуждена была, поэтому, считаться с явным или тайным противодействием англичан. Начавшаяся вскоре затем война России с Японией с несчастным столкновением нашей эскадры с мнимыми японцами и действительными англичанами - рыбаками в Гелле, едва не окончилась разрывом дипломатических сношений с Великобританией и вызвала заключение ее правительством оборонительного союза с Японией; из него только на днях исключены статьи, принятые на случай столкновения обоих союзников с Россией.

Ничто, таким образом, не говорило о ближайшем наступлении для Англии с новым царствованием эры мира и внутреннего строительства; а между тем этим именно и ознаменованы годы, протекшие со времени кончины королевы Виктории. Буры признали главенство Великобритании, и их ранее самостоятельная Трансваальская республика, вместе с Оранжевой, вошли составной частью в Южно-Африканскую федерацию. Конституционный акт 31 марта 1905 года сменился новым от 6 декабря 1906 года, более благоприятным расширению системы самоуправления. У буров создана двухпалатная система; главой исполнительной власти становится губернатор; пост его занимает прежний предводитель трансваальского войска - генерал Бота. При нем действует солидарный и политически ответственный кабинет. Парламентаризм, правильная смена партий у кормила власти, и правительство большинства упрочены на черном материке к югу от тропика (см. сочинение Фрица Гюсан, «Конституционное развитие Трансвааля в самоуправляющуюся колонию», 1909 г., на немецком языке). С другой стороны, Египет, сохраняя своего хедива, при номинальной зависимости от турецкого султана и с полной неограниченностью власти по отношению к подданным, остается всецело в зоне «английского влияния» и никакого другого, кроме английского (см. Отто фон Дунгерн, «Государственное право Египта». 1911 г., на немецком языке). Не только ничто не грозит со стороны России английскому владычеству в Индии, но и Афганистан стал, по-видимому, тем государством-буфером между русской и великобританской империями, каким между Францией и Германией являются Голландия и Бельгия. На Балканском полуострове английской дипломатии приходится более считаться с противодействием немецкого, нежели русского правительства, и то же можно сказать обо всей передней Азии с Анатолией. Багдадская железная дорога, проект которой одновременно предложен был задумавшим его предпринимателем на рассмотрение канцлера Бюлова и английского министра иностранных дел Лэнсдауна, до сих пор не проведена благодаря соперничеству двух великих держав Германии и Англии; если ей суждено осуществиться в будущем, то не без посредничества России. В Персии зоны влияния разграничены между Россией и Англией - причем вся южная часть страны, примыкающая к Персидскому заливу, обладание которым всегда считалось желательным для стран, владевших Индией, всецело отнесена к английской зоне.

Несмотря на готовность американцев поступиться выгодами протекционизма, когда речь идет о Канаде, существующая в ней федерация английских колоний продолжает дорожить своей политической зависимостью от метрополии в той же мере, как и своей автономией, ограниченной по отношению к одному лишь выбору наместника, по-прежнему принадлежащему «королю в парламенте». Австралийская федерация, не менее автономная, чем канадская, продолжает заявлять о своей готовности на случай войны служить Англии своим флотом и ополчением.

Озабоченная всего более мыслью о возможном соперничестве на морях с Германской империей, Англия не только продолжает строить на своих верфях новые дредноуты в таком числе, чтобы всегда иметь перевес над немецким флотом, но и высказывается решительно против приобретения немцами портов на африканском берегу Атлантического океана, в Марокко. Алжезирасская конференция и поддерживаемые английским двором притязания Франции и Испании быть единственными державами, непосредственно заинтересованными в делах Марокко, открывают для Англии в этом отношении возможность стоять на почве права и международного соглашения.

И все эти выгоды обеспечены английской политике счастливым отказом от дальнейшего поддержания тех дипломатических традиций, которые еще держались в первую половину царствования Виктории. Исконный враг - Франция - и после Ватерлоо считалась более опасной для целости Великобритании, чем стремившаяся к единству Германия; а прежняя союзница в войнах с Наполеоном - Россия, как стремящаяся к овладению Константинополем, - тем противником, которого всего более должна опасаться Англия, так как последствием успехов России было бы оживление спора о свободе плавания на морях и свободе торгового обмена, непримиримого с российским протекционизмом. По той же причине, как было уже отмечено, Англия легче мирилась с расширением японского владычества на восточном океане, чем с захватом русскими Манчжурии и северной Кореи. Япония открывает Дальний для торговых судов всего мира, тогда как мы упраздняем порто-франко во Владивостоке.

И, тем не менее, вслед за союзом с Францией, положившим конец всем распрям, повод к которым давал Египет, и позволившим Англии выйти из своего одиночества, тем более опасного, что ее соперница Германия одновременно могла опереться на Австрию и Италию, последовало, при посредничестве дружественной нам Франции, образование нового тройственного союза. Он позволил Англии не заботиться более о судьбе Индии, по крайней мере, со стороны ее северной границы, не страшиться вторжения русских войск в Афганистан и противодействия английскому влиянию в южной Персии, собственном Китае и Тибете. На случай столкновений с Китаем Англия может рассчитывать теперь на поддержку столько же ее давнишней соперницы - России, сколько и новой союзницы - Японии.

Если инициатива всех этих удачных межгосударственных соглашений и исходила каждый раз от английского кабинета, то последний действовал не только с ведома и согласия короля, но и при его ближайшем участии. Бывший принц Уэльский использовал в широкой степени те связи, какие установлены были им с руководящими кругами в республиканской Франции. Новые поездки в Париж, сопровождавшиеся свиданьями и с президентами Лубэ и Фальером, и с государственными деятелями и министрами, которым король охотно уделял время даже во время пребывания на водах, проложили путь к «доброму согласию», выразившемуся затем в тексте подписанных обеими сторонами соглашений.

Поездка принца Уэльского в Петербург на коронацию Александра III в свою очередь имела то положительное последствие, что рассеяла многие опасения, какие вызывала у англичан Россия. Близкое знакомство Маккензи Уоллеса с действительными стремлениями и желаниями молодой России также могли пролить при дворе короля Эдуарда правильный свет на вопрос о возможности согласить русские и английские интересы, как на Ближнем, так и на Дальнем Востоке, так, наконец, и в Персии. Когда, как говорят, благодаря ближайшему вмешательству короля Эдуарда, посредническому суду предоставлено было выяснить вопрос, на кого падает ответственность в печальных событиях, ознаменовавших пребывание эскадры адмирала Рождественского в английских водах, и тем самым избегнута была многими ожидавшаяся война, сделано было уже полпути к сближению. Свидание в Ревеле и несколько раз повторявшийся приезд в Петербург Маккензи Уоллеса, в помощь английскому послу Никольсону, сделали остальное. Тройственный союз осуществился; и если наша связь с Англией отличается меньшей горячностью, чем с Францией, то она, во всяком случае, более искренна, чем союз объединенной Италии с все еще удерживающей в своих руках итальянские Тироль и Триест империей Габсбургов.

Достигнутое всеми указанными мерами затишье использовано было англичанами для развития их внутреннего законодательства в том направлении, которое наметилось еще в конце царствования Виктории. Две главные партии продолжали соперничать между собой в проведении реформ, клонящихся к тому, чтобы продолжить мирную трансформацию аристократической Англии в демократическую, расширить права и улучшить материальное положение трудового народа столько же в деревне, сколько и в городах. Перечислять все те акты, которые были проведены через парламент с этой целью, я не буду. Для меня достаточно сказать, что, рядом с постановкой вопроса о реформе верхней палаты и обращении ее из наследственной камеры в наполовину избираемый «совет общин Англии», подобный в этом отношении французскому сенату; рядом также с ограничением права палаты лордов служить тормозом при проведении демократической реформы налогового обложения, распространяемого на весь так называемый unearned increment, т. е. на не обусловленный собственными усилиями и затратами прирост дохода, введен восьмичасовой рабочий день для горнорабочих, принят принцип обязательного минимума заработной платы для потогонных производств и поставлено на очередь наделение батраков землей при содействии правительства, не отступающего для этого даже от принудительного выкупа, но не по справедливой оценке, а по рыночной цене. Прибавьте к этому внесение канцлером Ллойдом Джорджем законопроекта о страховании рабочих, при участии в расходах как их самих, так и предпринимателей и государства, не только от болезней и инвалидности, но и от безработицы. Следует при этом иметь ввиду, что такое страхование распространено по возможности на все виды оплачиваемого труда, и что в этом, как и во многом другом, английским проектом превзойдены образцы обязательного страхования рабочих, преподанные и Германией, и Новой Зеландией. Соображая все сказанное, приходишь к заключению, что Англия идет в настоящее время во главе стран, решивших порвать с принципами физиократии и фритредерства, с политикой laissez faire, laissez passer. Идея невмешательства государства сменилась обратной - «обеспечения им возможного счастья для возможно большего числа граждан».

Такое направление, конечно, не может быть окрещено термином социалистического; ему не была чужда и радикальная партия с Бентамом во главе. Но, во всяком случае, оно свидетельствует о полном разрыве Англии с той системой самопомощи, self-help, из-за преданности которой она долгое время ставилась либералами в образец всем другим странам, не успевшим якобы порвать с традицией и практикой полицейского государства.

Англия снова возвращается на тот путь, который открыт был ей законодательством Елизаветы об обязательной помощи безработным и призрении приходами их нищих. Признание «права на труд» было первым звеном в длинной цепи законодательных мер, призванных если не отменить, то ослабить несчастные последствия имущественной необеспеченности и народной темноты.

Англия по-прежнему продолжает оставаться образцом для других стран мира. Но достойные подражания стороны ее быта возрастают в числе присоединением к прежним еще одной - заботливости сильных о судьбе слабых. Счастливо исчезает противоречие политической свободы англичан с неравенством условий, в которых для различных классов протекает неизбежная борьба за существование. Многое уже сделано для смягчения контрастов; еще более остается сделать в будущем. Мы присутствуем если не при самом начале, то при одной из ранних стадий того социального законодательства, которое призвано если не уничтожить вполне, то ослабить рознь между капиталом и трудом.

Я заканчиваю свой очерк исторических судеб Англии под свежим впечатлением двух новых побед английской демократии: лорды, скрепя сердце и, желая избежать большего зла вынужденным согласием на меньшее, в решительную минуту отказались от своих поправок; верхняя палата сохраняет одно относительное veto. Одновременно телеграф принес известие о том, что, по предложению Ллойда Джорджа, общины приняли проект оплаты депутатам жалованья в четыре тысячи рублей в год. А это, очевидно, освобождает их от необходимости обладать значительными личными средствами и дает избирателям возможность не ограничивать своего выбора никакими материальными условиями.

Конец аристократии - как показывает пример Венеции и Польши, не говоря уже о Франции «старого порядка», - доселе всегда был насильственным. Современная Англия впервые дает нам пример мирной революции, вынужденной ходом истории, перемещением роли руководителей в общественном и политическом прогрессе страны из рук землевладельческой аристократии в руки торговцев, промышленников и рабочих.

Английская демократия не замедлит воспользоваться своей победой, чтобы более справедливо разложить бремя налогов между владетельными классами и позволить казне получать часть нужных ей средств с «незаслуженного роста» земельной ренты, вызываемого скученностью населения или вновь возникшими путями обмена.

Но от торжествующей в Англии демократии мы вправе ждать и другого решения, также внушаемого ей и справедливостью, и политическим расчетом. Общины Англии не должны терять из виду, что победа над лордами обеспечена им поддержкой ирландского народа, а последний давно ждет от них той автономии, какой пользуются другие части Великобританской федерации: Канада, Австралия, южная Африка. Настал час для осуществления мыслей и желаний, нашедших в прошлом таких мощных выразителей, как О'Коннель и Гладстон. Час ирландского гомруля настал.

Литература:

Летописи (кроме Bede, «Ecclesiastical History of England», доведена до 731 г.), William of Malmesbury (до Стефана), Matthaei Parisiensis (до 1236 г., Rolls Series), Froissart'a, Walsingham'a (1272-1422 в Chronica Mon. S. Albani, изд. Rolls Series), Grafton'a, Holinshed'a (1577), Stow («Annals», 1592), Polydori Virgilii, «Historia Anglica» (1534), Twysden'a (Historiae anglicanae Scriptores X; 1652) и монастырские хроники, напечатаны в серии «The Chronicles and Memorials of Gr. Britain and Ireland» (т. н. Rolls Series).Первоисточники: Thorpe, «Ancient Law and Institutions of England» (Rolls Series); «Domesday Book» (4 т., Record Commission), «Patent Rolls», «Close Rolls», «Rotuli Hundredorum», «Abbreviatio Placitorum», Rymer's, «Foedera», «Parliamentary Rolls» (1278-1508), «Statutes of Realm» (от Великой Хартии до конца правления королевы Анны); «Valor Ecclesiasticus»; Nicolas, «Proceedings and ordinances of the Privy Council of England» (1886-1542); Dasent, «Acts of the Privy council of England». New Series (1542-1604), серия Calendars of State Papers и др. изд. Record Commission. Hansard's Parliamentary Debates. Много ценных памятников издано также частными обществами: Camden Society (с 1838 г.), Royal Historical Soc. (с 1868), Harleian (с 1869), Early English Text Soc. (1864), Ballad Soc. (1868), Roxburghe Club (1812), Selden Soc. (1887), Surtees Soc. и др. Важна также серия Victoria County History.

Общие сочинения. Hume, «History of England» (6 т., 1754/63); Lingard, «Hist, of E.» (8 т., 1819/30); Hallam, «Constitutional History of England» (1827); Ranke, «Englische Geschichte, vornehmlich im XVI und XVII Jahrhundert» (4 изд., 9 т., 1877); Lappenberg und Pauli, «Geschichte Englands» (5 т., 1834/58) и продолжение Brosch'а (5 т., 1890/97). Новейшие сочинения: Грин, «История английского народа» (русский перевод, 4 т., 1891/3); «Общественная жизнь Англии» под редакцией Трайля (русский перевод, 8 т., 1897/99); Hunt and Pole, «Political History of England» (изд. Longmans, 12 т., окончена в 1907 г.; отдельные периоды разработаны Hodgkin, до 1066 г.; Adams, 1066-1216; Tout, 1216-1377; Oman. 1377-1485; Fisher, 1485-1547; Pollard, 1547-1603; Montague, 1603-1660; Lodge, 1660-1702; Leadam. 1702-1760; Hunt, 1760-1801; Brodrick, 1801 - 1837; Low и Sanders. 1837-1901); Oman, «History of England» (может быть рекомендована для перевода); соответственные тома в популярной «Story of the Nations» (изд. Fischer - Unwin); два из них принадлежат Mac-Carthy («Modern England before the Reform bill» и «England under the Queen Victoria»).

Сочинения по отдельным периодам. Средние века. Stubbs, «Constitutional History of England»; Kemble, «Saxons in England» (1849); K. Maurer, «Ueber Anglosächsische Rechtsverhältnisse» (1853); Freeman, «History of the Norman Conquest»; его же, «History of William Rufus»; Round, «Feudal England»; Gairdner, «The Houses of Lancaster and York» (6 изд. 1874).

Тюдоры. Brewer, «The Reign of Henry VIII» (2 т., 1884); Froude, «History of England» (12 т., 1856-70, обнимает период 1529-1588); Beesley, «Hist, of the Reign of Elisabeth»; Busch, «England unter den Tudors» (1892); Strype, «Ecclesiastical Memorials» (1822); Pollard, «England under Protector Somerset» (1900); Russell, «Rett's Rebellion in Norfolk» (1859).

Стюарты и революция. Gardiner, «History of England, 1603-42» (10 т., 1883/4); его же, «History of the Great Civil War 1642/9» (4 т., 1886); его же. «History of the Commonwealth and Protectorate 1649/56» (4 т., 1903); его же, «Oliver Cromwell» (1899); Гардинер, «Пуритане и Стюарты 1603-1660» (русский перевод, 1896); Clarendon, «History of the Rebellion and Civil Wars in England» (3 т., 1702-4, новое издание Macray, 6 т., 1888); Штерн, «История революции в Англии» (вышло на немецком языке 1881, русский перевод, 1900); Бернштейн, «Общественное движение в Англии XVIII в.» (из «Geschichte des Sozialismus», т. I, ч. II, 1895); Морлей, «Оливер Кромвель» (1901); С. Фортунатов, «Генрих Вен».

XVII столетие. Маколей, «История Англии от восшествия на престол Иакова II» (русский перевод в собрании его сочинений, изданном Тибленом в 1861-1864 гг.).

XVIII столетие. Lecky, «Hist. of Е. in the XVIII - th Century» (8 т., 1887/95).

XIX столетие. Сили (Seely), «Расширение Англии» (1903); Mac-Carthy, «History of our own Times 1837-1901» (7 т., 1879-1905); Morley, «Life of W. E. Gladstone» (3 т., 1903).

Экономическая и социальная история (кроме цитированных в тексте): Thorold Rogers, «History of Agriculture and Prices in England» (7 т., 1866-1902); Роджерс, «История труда и заработной платы в Англии с XIII по XIX век» (русский перевод 1899); Нассе, «О средневековом общинном землевладении в Англии» (1879, перевод с немецкого); сельскохозяйственное описание отдельных графств и районов Англии, исполненное Board of Agriculture в 1794 - 1815 (ряд монографий); сочинения Marshall'а и Arthur Young'а; Seebokm, «The English Village Community» (1888); его же, «The Tribal System in Wales» (1895); его же, «The Tribal Custom in Anglo-Saxon Law»; Maitland, «Domesday and Beyond» (1897); его же, «Township and Borough» (1898); Эшли, «Экономическая история Англии в средние века» (русский перевод, 1897); Виноградов, «Исследования по социальной истории Англии» (1887); его же, «Villainage in England» (1892); его же, «The Growth of the Manor» (1905, русский перевод печатается в журнале Министерства Народного Просвещения, 1910-11); его же, «The English Society in the Eleventh Century» (1908); Ochenkowski, «Englands wirtschaftiiche Entwickelung am Ausgang des Mittelalters» (1879); Петрушевский, «Восстание Уота Тайлера» (2 т., 1896-1902); Ковалевский, «Общественный строй Англии в конце средних веков» (1880); его же, «Экономический рост Европы до возникновения капиталистического хозяйства» (3 т., 1900; главы, относящиеся к Англии); Савин, «Английская деревня в эпоху Тюдоров» (1903); его же, «Английская секуляризация» (1906); Гранат, «Обезземеление крестьянства в Англии» (1908); Reville et Petit-Dutaillis, «Le Soulevement des travailleurs d'Angleterre en 1381» (1898); Кеннингем, «Рост английской промышленности» (русский перевод, 1904); Mrs Т. R. Green, «Town-life in the XV-th Century» (2 т., 1895); Гельд, «Развитие крупной промышленности в Англии» (русский перевод, 1899); Prothero, «The Pioneers and Progress of english Farming» (1888); Gross, «The Gild Merchant» (2 т., 1890); Brentano, «On the History of Gilds» (1870); Eden, «The State of the Poor» (1797); Тойнби, «Промышленный переворот в Англии в XVIII ст.» (русский перевод 1898); Hasbach, «А History of the english agricultural Labourer» (1-е изд. на немецком языке 1894, английское издание 1908); Slater, «The english Peasantry and the Enclosure of Common Fields» (1908); Маркс, «Капитал» (т. I); Энгельс, «Положение рабочего класса в Англии» (1-е немецкое издание 1845, русский перевод, 1905); Геммедж, «История чартистского движения» (2-е английское издание 1890, русский перевод 1906); Шульце-Геверниц, «Крупная промышленность» (перевод с немецкого, 1897); С. и Б. Вебб, «История рабочего движения в Англии»; их же, «Теория и практика английского тред-юнионизма»; Янжул, «Английская свободная торговля» (2 т., 1876 и 1882); «Социализм в Англии», под ред. С. Вебба; P. de Rousiers, «The Labour Question in Britain» (перевод с французского); Bry, «Histoire industrielle et economique de l'Angleterre» (1900, компилятивная, но полезная работа); Туган-Барановский, «Промышленные кризисы» (историческая часть, 2 изд., 1900).

Английское право и конституция: Polllock and Maitland, «History of the English Law» (2 т., 2 изд., 1898); Mainland, «The Constitutional History of England» (посмертное издание); Гнейст, «История государственных учреждений Англии» (русский перевод 1885); его же, «Das englische Verwaltungsrecht» (1886); его же, «Selfgovernment, Communalverfassung und Verwaltungsgerichte in England» (1871); Taylor, «The origin and Growth of the English Constitution» (2 т., 1889-90); M. Ostrogorsky, «La democratie et organisation des partis politiques» (1903, 2 т.; 1 том посвящен Англии); Джефсон, «Платформа» (русский перевод 1902); Дайси, «Основы государственного права Англии» (русский перевод 1891); Dicey, «Law and public opinion in England» (1905); Thorn May, «Constit. History of England» (2 т., 1861-63); S. and B. Webb, «English Local Government from the Revolution» (3 т., 1904-8).

М. Ковалевский.