Великобритания (Великобритания со второй английской революции до Наполеоновских войн)

XVI. Великобритания со второй английской революции до Наполеоновских войн. 1. Следя за взаимодействием, общественного и политического развития Англии в годы, следовавшие за революцией, мы должны, прежде всего, отметить тот факт, что переворот 1688 года лишен всякого социального характера. Удаление Стюартов с престола и воцарение в Англии Вильгельма Оранского и его жены Марии, дочери низвергнутого монарха, может быть приводимо в связь с торжеством англиканства и передовых сект протестантизма над католичеством, с необходимостью отвлечь Англию от союза с Людовиком XIV и включить ее в лигу по преимуществу протестантских держав против его завоевательной политики; можно говорить об этом перевороте, как об обеспечившим перевес тех аристократических родов, которые принадлежали к партии вигов, над теми, которые числились в рядах тори; но было бы непростительной ошибкой видеть в смене династий доказательство тому, что влияние земельной аристократии сломлено и что ей приходится разделить власть с богатой буржуазией или простым народом.

Правления Вильгельма и Марии, королевы Анны и трех первых королей Ганноверской династии являются, наоборот, эпохой окончательного образования крупного землевладения и успешных попыток закрепить его в руках высшего и низшего дворянства. С землей переходит к нему и руководительство местной жизнью не только в графствах, где мировые судьи вербуются неизменно из среды состоятельных землевладельцев и отправляют функции столько же административные, сколько и судебные, но и в приходах, в которых лица, призванные к заведованию интересами общественного призрения, дорожным делом, санитарией и другими отраслями хозяйственного управления и полиции благоустройства, ставятся непосредственно под начальство тех же мировых судей. Одновременно земельная аристократия притягивает к себе и города, часть которых расположена на ее землях; она пользуется их экономической зависимостью от себя для того, чтобы свободно располагать голосами городских избирателей на парламентских выборах. Захудалые города и местечки, благодаря слабой численности своего населения, всего легче подпадают под власть латифундистов, и их депутаты нередко проводят в палате политику, благоприятную интересам земельной аристократии.

Этот общий вывод опирается на анализе следующих частных явлений.

Благодаря ряду причин, в числе которых далеко не последней являются огораживания мирских земель помещиками в свою пользу и упразднение прежних общинных сервитутов, довольно быстро исчезает не столько мелкая крестьянская собственность, сколько крестьянская долгосрочная аренда. Процесс начался уже давно, но первые правители из дома Тюдоров и Стюартов, как мы видели, считали нужным бороться с ним законодательными нормами. В отличие от них правители новой, Ганноверской, династии не отказывали в своем утверждении парламентским актам, делавшим такие огораживания обязательными. Карл Маркс справедливо указывает на то, что крестьянство не получило ни малейшего вознаграждения за те 3 511 770 акров общинной земли, которые были отобраны у него с 1801 по 1831 год и подарены, как он выражается, частными земельными собственниками с помощью прошедшего через парламент закона тем же земельным собственникам или лэндлордам. Законодательное решение вопрос об упразднении мирского владения получил еще в XVIII в. в форме ряда частных биллей об огораживании общинных земель, или commons, в отдельных местностях. Современники разошлись в оценке экономических последствий таких огораживаний. Одни видели в них необходимый шаг к поднятию общей производительности почвы, другие, наоборот, признавали их причиной ухудшения материальных условий низших классов, обращения прежних мелких землевладельцев и крестьян в наймитов, поденщиков или батраков. В этом смысле высказывался, например, доктор Прайс, известный сторонник французской революции. Но и благоприятно отнесшиеся к огораживаниям писатели, вроде Эдена, не скрывали того, что ими искусственно создано было такое число безработных, что плата за труд в период времени от 1765 до 1780 года упала ниже минимума средств существования, и ее пришлось пополнять раздачей денежных пособий на началах общественной благотворительности.

Если исчезновение не только мелкой собственности, но и долгосрочной или вечно-наследственной аренды крестьян вызвано было в значительной степени огораживаниями, то это объясняется тем, что при надельной системе, лежавшей в основе оброчного владения, так называемого копигольда, мирское пользование лесами и пастбищами является необходимым условием успешного хозяйничания; рабочий скот ходит в общем стаде не только по нивам и лугам после их уборки, но и на особых пастбищах и отчасти в лесах, поскольку последние богаты пустырями или по своему возрасту не нуждаются в защите от потрав. При огораживании крестьянин лишается возможности содержать нужное ему в хозяйстве количество скота и потому попадает в необходимость расстаться со своим участком, уступить его в собственность помещику под условием даже слабого вознаграждения.

Огораживания идут ускоренным ходом, начиная с 1710 года. В первые 50 лет 335 000 акров мирских земель поступают благодаря им в руки крупных собственников; в следующие затем 83 года, от 1760 по 1843 год, 7 миллионов акров становятся предметом таких же огораживаний, т. е. по приблизительной оценке треть возделываемой площади приобщается к землям, состоящим в частной собственности (см. Shaw Lefevre, «Essays on land question» , стр. 199). Приведший эти цифры, французский историк английских общественных и государственных порядков, Бутми, говорит: «крупный помещик, или сквайр, извлекает наибольшую выгоду из этого расширения района частной собственности; его стряпчий редактирует билль об огораживании; люди одного с ним общественного положения голосуют его в парламенте, и сам билль приводится в исполнение управляющим того же сквайра; если нельзя сразу добиться большинства в пользу местного ходатайства об упразднении мирских пользований, помещик скупает голоса мелкими подачками беднейшим жителям. Свободные владельцы ничтожных по размеру участков не решатся вести с ним процесса, который бы, несомненно, разорил их» (Бутми, «Развитие государственного и общественного строя Англии», стр. 106-07).

На смену оброчного владения крестьян, или копигольда, является фермерство. В отличие от долгосрочной и часто наследственной крестьянской аренды, фермерство на первых порах носит краткосрочный характер. Помещики, предвидя возможность возвышения ренты, предпочитают сохранить за собой право сменять арендаторов, руководствуясь одним соображением - возможностью извлечь из своей собственности наибольший доход. В большинстве случаев фермеры являются съемщиками, договор с которыми может быть расторгнут по воле собственника, едва снят урожай с полей; они, употребляя английскую терминологию, - tenants at will. Правда, на практике фермер, вложивший значительный капитал в землю, не уклоняется от возобновления прежней сделки и при повышенных требованиях помещика, раз они отвечают изменившемуся отношению спроса на землю к предложению; поэтому нет той подвижности в личном составе съемщиков, какую можно было бы предположить при краткосрочности арендного контракта. Фермы обыкновенно образуются путем соединения воедино целого десятка крестьянских наделов; отсюда повторение, только несомненно в более широких размерах, того процесса округления, на который жаловались еще современники Генриха VII и Эдуарда VI, обозначая прозвищем «пожирателей аренд» (lease mongers) тех, кто в своих руках соединял земли сводимых с поместья крестьян-хлебопашцев. Так как луговое хозяйство, ввиду возрастающего иноземного спроса уже не на английскую шерсть, как это было в средние века, а на продукты английского сукноделия, все более и более вытесняет собой земледелие, то ни помещикам, ни фермерам нет расчета держать в качестве батраков всю массу крестьян, порвавших прежнюю связь с землей: большая часть их уходит из поместий и идет заселять отдаленные материки и острова, прежде всего Северную Америку, значительная часть которой в годы от 1740 по 1763 отвоевывается Англией у Франции. Характер самой эмиграции заметно изменяется: выселенцами являются не прежние авантюристы, жадные на золото, а привыкшие к труду хлебопашцы.

Образование крупной промышленности, возникновение которой надо отнести к периоду 1750 по 1780 гг., в свою очередь привлекает все большее и большее число свободных рук к фабричной и заводской работе, а когда открытия Аркрайта, Кромтона и Уатта ускоряют ее развитие, можно сказать, в геометрической прогрессии, английская деревня еще более становится безлюдной, все более пустеет. От последней четверти XVIII века мы имеем уже ряд свидетельств об округлении ферм и о сокращении сельского населения. Говоря о Гертфордшире, автор «On the Monopoly of largo farms» (1778) приводит примеры, когда 24 фермы, каждая в 50-150 акров, слились в три. Другой современник, Аддингтон («Reasons for or against enclosing»), говорит приблизительно то же о графствах Норсгэмтон и Линкольн; пастбищное хозяйство вытесняет здесь хлебопашество; под плугом остается 50 акров там, где прежде возделывалось 1500; взамен сотни дворов можно насчитать всего 8 или 10; 4-5 крупных скотоводов держат в своем пользование земли, ранее состоявшие в руках 20-30 фермеров и еще гораздо большего числа мелких собственников и крестьян; сами эти арендаторы и крестьяне вместе со своими семьями принуждены покинуть поместья, а за ними уходят и те, кто прежде работал на них и этим жил (Маркс, «Капитал», т. I, гл. XXIV). Округление ферм продолжается и в конце XVIII, и в первой половине XIX столетия. В 1795 г. Эден, автор хорошо известного сочинения о положении бедных в Англии, говорит о соединении в две фермы 30 ранее существовавших; а в 1826 г. Коббет упоминает о слиянии в одну 14 арендных участков. Упразднение мирского пользования путем огораживаний и округления ферм завершается так называемой очисткой имений (clearing of Estates), т. е. сносом усадеб и хозяйственных построек; в них нет больше нужды, так как хлебопашество в большинстве случаев уступило место разведению овцы. Эден указывает на то, что в XIV и XV веках на один акр пастбищной земли приходилось 2, 3 и даже 4 акра пахотной; в середине XVI в. отношение их было равное, в его же время, т. е. к началу XIX в., на 3 акра пастбищ приходился уже 1 акр пахотной земли.

В стихотворениях Гольдсмита, задолго до Верхарна, описывается тот «исход» из деревни, который наглядно сказывается в исчезновении жилищ и хозяйственных построек в прежних селах. Отражение себе этот факт находит и в промышленности, в том смысле, что мануфактурная деятельность все более и более сосредоточивается на фабриках и заводах, а домашнее и кустарное производства вымирают.

Перемены в строе землевладения и сельского хозяйства не могли не вызвать изменений в области самоуправления прихода и графства и во всем государственном укладе. Земельная аристократия, составленная из высшего и низшего дворянства, «нобилити» и «джентри», не только окрепла, но вытеснила существовавших ранее мелких свободных владельцев и оброчных крестьян – копигольдеров. Исчезновение первых сократило число избирателей в нижнюю палату, при неизменности установленного еще с средних веков ценза в 40 шиллингов годового дохода с недвижимого имущества; уменьшение числа оброчных наследственных держателей перенесло в руки лиц, еще более зависимых от собственников земли - я разумею срочных фермеров, - все бремя приходского управления и вызвало понятное и легко осуществимое желание подчинить их контролю земельных собственников в лице мировых судей. Палата, составленная по преимуществу из землевладельцев, разумеется, озаботилась тем, чтобы обезопасить себя от вторжения в ее среду лиц, враждебных интересам последних, и этим объясняется, почему еще со времен королевы Анны статут 1711 г. потребовал 600 фунтов годового дохода с недвижимости для депутатов от графств и 300 фунтов, опять-таки с недвижимости, для депутатов от городов. Имелось ввиду держать в стороне от парламента купцов и промышленников, почему обладание даже значительной движимой собственностью не давало права быть выбранным. В сфере местного управления перевес землевладельцев был обеспечен требованием, чтобы на должность мирового судьи назначаемы были только лица с годовым земельным доходом уже не в 40 фунтов, как прежде, а в 100 фунтов (статут Георга III от 18 года его царствования); это требование не ставилось только сыновьям и наследникам лордов и старшим сыновьям других крупных собственников с доходом в 600 фунтов. Та же забота об обеспечении высшего руководительства одному крупному землевладению сказывается и тогда, когда речь заходит об устройстве милиции. Заведующему ею в графствах - лорду-лейтенанту поставлена на вид необходимость брать своих помощников только из числа лиц, имеющих 200 фунтов земельного дохода. Ценз еще более высок, когда речь заходит о замещении мест полковника или подполковника милиции; от первого требуется доход в 1000 фунтов с земли, а от второго в 500 фунтов. Наконец, самое право держать ружье для охоты, признанное при Иакове I за теми собственниками, которые получали со своих земель не менее 10 фунтов, еще со времен Карла II ограничено теми, земельная рента которых не менее 100 фунтов. Все эти законы не указывают ли на то, что Англия конца XVII и XVIII вв. становилась все более и более не только аристократической монархией, но и дворянской олигархией? Это заключение вполне оправдывается характером тех мер, какие приняты были дворянством, частью при содействии парламента, частью и без этого содействия, для того, чтобы закрепить за собой монополию землевладения в такой же степени, как и монополию руководительства местными и общими делами государства. Чтобы затормозить переход земли из рук дворянских семей в недворянские, еще в XVII веке, в самый разгар междоусобной войны, юрист Орландо Бриджмэн придумал систему своего рода заповедных имуществ; она известна в Англии под названием settlements и состоит в том, что наследник принимает обязательство не отчуждать, не закладывать, не завещать и не сдавать внаем долее, как на срок собственной жизни, имеющее поступить к нему имение; делает он это с тою целью, чтобы передать землю свободной от всяких обязательств своему будущему наследнику, которого в момент, когда происходит самая сделка, может еще не быть налицо. Правда, во втором поколении земля снова приобретает способность мобилизации; но с целью ее ограничения придумано следующее средство. Ранее совершеннолетия лицо, к которому перешла земля, не может распорядиться ею; ко времени вступления в брак ему предлагают сделку такого рода: оно будет немедленно получать определенную пенсию, но под условием такого же отречения от свободы распоряжения, какое тяготело над его отцом, и опять-таки в пользу наследника, только имеющего родиться; и так из поколения в поколение. Такая практика вводится не парламентом и не судами; последние были враждебны постоянным субституциям, и они становятся обычными только благодаря сочувствию самих крупных собственников. Один из лучших знатоков земельного строя Англии в 80-х годах прошедшего столетия, Бродрик, считал возможным утверждать, что 2/3 земли в Англии и Шотландии связаны существованием таких семейных фидеи-комиссов (Brodrick, «English land and landlords», стр. 100). Если прибавить, что в наследовании недвижимости действовало право первородства, то нам станет понятным, почему в отличие от дворянства не только России, но и Франции английская аристократия удержала землю в своих руках. Несомненно преувеличено державшееся долгое время представление, что число всех земельных собственников в Англии, считая и герцогство Уэльское, - не больше 30 000. В 1875 г. предпринята была перепись всех недвижимых имуществ; она доказала, что около миллиона людей имели какую-нибудь земельную собственность, но в этом числе 700 000 владели едва более чем 1/5 акра, 122 000 - от 1 до 10 и в среднем 4 акрами; остальное же количество земли приходилось на каких-нибудь 150 000 человек; но из них всего 10 207 человек владели 2/3 всей земли Англии и герцогства Уэльского, 330 - 2/3 Шотландии и 1 942 человека - 2/3 Ирландии (см. Бутми, назв. соч., примеч. к стр. 243-245). Законодательные и фискальные мероприятия содействуют сохранению земель в руках дворянства. Хотя в Англии никогда не существовало тех податных изъятий, от которых страдала Франция, но поземельный налог, установленный в 1692 году и 106 лет спустя (1798 г.) раз навсегда определенный в своем размере (4 шиллинга с фунта), взимался на основании расценки доходов, произведенной еще в царствование Эдуарда I, а следовательно, в действительности лишь в слабой степени отягощал собой недвижимую собственность. То же начало благоприятствования ей со стороны законодателя выступает в том обстоятельстве, что, когда в состав наследства входит земля, она не облагается сбором при утверждении прав наследников. Когда в 1780 г. Питт Младший ввел особый налог на наследства, земельная собственность не была им обложена. Все направлено было, таким образом, к одной цели - к созданию для дворянства и джентри прочного материального фундамента, на котором опиралась бы их власть и руководительство, как в местных, так и в общих делах государства. Английская аристократия вполне воспользовалась этой возможностью; она всегда смотрела на службу не как на средство восполнения своих годовых бюджетов, а как на орудие проведения, иногда в связи, иногда вразрез с государственными пользами и нуждами, своих более классовых, чем сословных интересов.

Беглого взгляда на реформы в местном управлении и в общем государственном строительстве в течение XVIII в. достаточно будет для того, чтобы убедиться, в какой высокой степени использованы были английской земельной аристократией открывшиеся ей возможности.

Самоуправление графств явилось более или менее законченным в своей организации еще при Елизавете, когда к прочим должностям, возникшим в период времени от Ричарда I до эпохи Тюдоров, присоединилась новая должность лорда-лейтенанта, начальника над милицией графства и главы всего персонала мировых судей, пополняемого в своем составе лицами, им рекомендованными и принадлежащими к местным землевладельцам. В период, следовавший за мирным переворотом 1688 г., не производя существенных перемен в самом составе местного управления графства, озаботились, однако, установлением тесной зависимости приходского управления от мирового института, подчинили решения четвертных сессий мировых судей по вопросам административного права пересмотру в апелляционном порядке в суде королевской скамьи. Графству и его исполнительным коллегиям обеспечено было широкое самоуправление, и в то же время его администрация подчинена была надзору парламента. На вопрос о том, как осуществляется с этого времени этот верховный надзор, Редлих в цитированном уже нами сочинении об английском местном управлении отвечает: главным образом - при помощи частных биллей; во всех тех случаях, когда какой-нибудь акт управления или общественное предприятие, требующие для покрытия связанных с ними издержек установления местного налога, не предусмотрены общими законами страны, парламент отвечает на представленное ему местное ходатайство в форме частного билля, или закона. Благодаря неограниченному применению права петиций, возникает для местного населения возможность ходатайствовать об издании парламентом законодательных норм, регулирующих созданные жизнью отношения. До 1798 года частные билли печатались бок о бок с биллями публичными или государственными в «Книге статутов». В настоящее время они составляют самостоятельную категорию биллей и имеют особый порядок прохождения в парламенте: по отношению к ним парламент выступает не только в роли законодателя, но и судьи, призванного решить, в какой мере делаемые частные предложения отвечают общему благу; лица, вносящие билль, обязаны представить все документы, на основании которых они делают свои предложения. Порядок обсуждения довольно близок к судебному: защитники билля приводят доводы в его пользу, противники оспаривают эти доводы; решения принимаются в особом комитете парламента - комитете частных биллей - простым большинством голосов, и только для формы вносятся на утверждение всего парламента.

Парламент с XVIII-го века приобретает также возможность назначать комиссии для расследования тех или других беспорядков, вкравшихся в местное управление; это - так называемые парламентские анкеты. Контроль над административными органами со стороны их начальства, распространенный во всей континентальной Европе, заменяется в Англии контролем законодательных палат, а, следовательно, и подчиняет вполне местное управление руководительству землевладельцев, которые располагают абсолютным большинством голосов в стенах парламента.

Контролю дворянства и джентри графств подчинены были все власти, действовавшие на местах. Городское управление почти так же не пользовалось независимостью от дворянства, высшего и низшего, как не имело ее и приходское. Подчиняясь общему стремлению сосредоточить деятельное руководительство местными интересами и самый выбор депутатов в парламент в руках меньшинства наиболее зажиточных граждан, город, как мы видели, еще ранее времен Тюдоров и Стюартов вверил руководительство своими делами не общим или вечевым собраниям жителей, а меньшинству зажиточных граждан, членам гильдейской знати. Так как многие города расположены были на землях поместий и втянуты были помещиками в сферу проводимых ими интересов, то немудрено, что и на состав этих пополняемых кооптацией советов, к которым перешел выбор депутатов в парламент, помещики оказывали непосредственное влияние в форме рекомендации тех или других лиц на открывшиеся вакансии. Этим объясняется, почему не только в палате лордов, но и в палате общин земельной аристократии легко было замещать места членами своего сословия или рекомендованными ею защитниками интересов сословия. До реформы 1832 г. парламент заключал в себе 658 мест, из которых 487 занимаемы были дворянами или лицами по рекомендации дворянства. Из этого числа 100 с лишним являлись депутатами от графств, остальные же избираемы были тесными городскими советами не только крупных муниципий, но и захудалых местечек, или бургов, в которых дворянство широко пользовалось патронатом.

Тогда как в средние века города и местечки поставлены были в необходимость принимать меры к содержанию посылаемых ими в парламент уполномоченных, в новое время даровой характер службы с института мировых судей распространен был и на парламент, а это, разумеется, только закрепило за дворянством право осуществления государственных функций, как в области местного управления, так и в сфере законодательства и административного контроля. Повышение ценза для мирового судьи до 100 фунтов стерлингов наследственной собственности, а для присяжного до 10 фунтов, в связи с устранением от занятия всяких должностей по местному управлению и лишением права быть депутатом лиц, несогласных принести присягу в принадлежности к англиканству, в свою очередь сосредоточили власть в руках одних крупных землевладельцев, так как раскол всего более распространен был в среде народных масс.

Как в законодательстве, так и в судебной практике, насколько органами ее являются мировые судьи, характер благоприятствования интересам владетельных классов выступает весьма резко.

Так как в руках последних сосредоточивается, благодаря существованию крупной земельной собственности, производство наибольшего количества злаков, то ввоз хлеба из-за границы уже в 1660 году обложен был пошлиной, а вывоз поощрен премией, начиная с 1690 г. Ввиду того, что английские поместья, рядом с земледелием, занимаются и скотоводством, производством масла и сыра, наконец, разведением овцы, то в период времени между 1660 и 1685 годами закон запрещал ввоз из Ирландии быков, свежего мяса, молочных продуктов. Так как поместное сословие участвует и в сукноделии, то его представители в парламенте в 1699 году провели закон, запрещавший отпуск ирландских сукон в другие страны, помимо Англии, а ирландский парламент, под давлением английских лэндлордов, обложил в 1698 г. всякий вывоз шерстяных тканей из Ирландии почти запретительными пошлинами. В тех же интересах лэндлордов и суконщиков, чтобы устранить конкуренцию возникавшего производства ситцев с шерстяными тканями, они сперва обложены были фискальным побором (акцизом), а затем в период времени от 1721 по 1774 год совершенно запрещено было и самое их производство в Англии. В 1774 году взамен запрета восстановлен прежний акциз; он отменен окончательно не ране 1831 года.

Как мировые судьи, землевладельцы графств прибирают к рукам и все приходское управление. Надзиратели за бедными назначались на службу мировыми судьями, но на основании рекомендации приходов; полномочия этих надзирателей были весьма широки: от них зависела раздача помощи неимущим и распределение взимаемого с этой целью сбора в пользу бедных. Мировые судьи могли только отменить состоявшуюся уже разверстку ввиду ее неравномерности. В конце XVII столетия, а именно с 1691 г., никакая помощь не может быть оказана неимущим, раз они не внесены в список прихода и раз на выдачу пособий не последовало разрешения со стороны мировых судей, заседающих на четвертных сессиях. С 1801 года к ним переходит право увеличения или уменьшения самого размера оказываемой помощи. С 1782 года, с издания так называемого Гильбертовского акта, мировым судьям предоставлено соединять в одну унию несколько приходов для совместного содержания нищих. Эти унии поступают в заведование особых попечителей, образующих в каждой комитет и контролируемых особыми инспекторами; как попечители, так и инспекторы назначаются на службу мировыми судьями; инспекторы при этом берутся обыкновенно из того же местного джентри, или низшего дворянства, к которому принадлежат и сами судьи. Уния в скором времени заступает место прихода и в других сферах местного управления, в том числе в дорожном. Власти, заведующие содержанием путей в исправности, так называемые надзиратели за большими дорогами, также назначаются мировыми судьями. И полиция безопасности переходит в руки этих судей в том смысле, что в приходах места избираемых еще в век Шекспира малых констеблей, или полицейских агентов, занимают лица, назначаемые мировыми судьями. Говоря о характере, в каком мировые судьи отправляли свои как административные, так и судебные функции в графствах, Редлих указывает, что это была «классовая юстиция и классовое управление». «Эта черта, - продолжает он (т. I, стр. 77, русский перевод), - особенно резко бросается в глаза в тех вопросах, в которых затронуты интересы землевладения, резче же всего это сказывается в строгом, скажу более, - жестоком применении законов о собственности, о праве охоты, о защите лесов против порубок». К тому же заключению приходил и я в сочинении, появившемся с лишним 30 лет тому назад, - в «Истории полицейской администрации в Англии». Я заканчивал его словами: «принимая на себя трудные обязанности местного управления, английская земельная аристократия руководствуется не идеей самопожертвования, а верным пониманием собственных выгод. Как в своих полицейских регламентах, так и в судебных решениях, органы местного самоуправления отстаивают интересы владетельных классов. Подвергая свободному толкованию постановления земского права и парламентских статутов, мировые судьи придали английскому праву сословный и классовый характер, характер покровительства интересам высшего и низшего дворянства, интересам земельных собственников. С другой стороны, постоянное занятие местной администрацией и судом заключает в себе такую притягательную силу для того класса, которому оно препоручено, что Англии совершенно остался неизвестен тот абсентеизм, каким одновременно страдало французское дворянство и который начинает сказываться и в русском. Находя занятие и почет в своих поместьях, члены английского нобилити и джентри, т. е. высшего и низшего дворянства, не спешат оставить их при первой возможности и переселиться в столицу ко двору, как это делало французское дворянство в XVII и XVIII столетиях. Не отделенные от простого народа нерушимой стеной сословных привилегий и податных изъятий, живя общей с ним жизнью, в той среде, в которой они родились и выросли, занимая почетные и даровые должности констеблей, коронеров, мировых судей, шерифов, контролеров управления бедными, надзирателей за большими дорогами и т. д., члены землевладельческого класса обеспечивают себе тем самым руководящую роль и господствующее влияние в среде местного населения. Во вседневном занятии общественными делами английское дворянство приобретает ту практическую подготовку к политической деятельности, ту способность жертвовать узкими личными выгодами интересам своего класса и своей провинции, одним словом, ту политическую зрелость, которую тщетно мы стали бы искать в членах привилегированных сословий на континенте» («История полицейской администрации в Англии», стр. 212).

Немудрено, если в таких условиях перевес, какой со времен второй революции приобрела английская аристократия в руководительстве общими делами государства, был использован ею столько же в интересах внешнего могущества Англии, приобретения ею новых колоний и обеспечения ее торгового преобладания, прежде всего, на морях, сколько для упрочения политических вольностей английских граждан и системы самоуправления общества, составляющей душу так называемого парламентаризма. Отметим в частности следующие факты, свидетельствующие о материальном прогрессе, какой сделан был Англией в тот период ее жизни, который совпадает с руководством ее судьбами землевладельческой аристократией. «1763 год», - говорит французский историк промышленного и экономического развития Англии, Бри, - «т. е. год заключения парижского договора, обеспечил решительный перевес Великобритании над другими государствами Европы. Ни одно, по-видимому, не в состоянии было долее оспаривать ее владычество над морями или отнять у нее торговую монополию, созданную ее недавними территориальными приобретениями. Франция поставлена была в необходимость вернуть ей Минорку, уступить ей Канаду, Луизиану вплоть до Миссисипи, оставляя в руках Испании остальную часть этой области под условием уступки ею Англии Флориды. Англия вступала, таким образом, в обладание почти всем материком Северной Америки. И в Ост-Индии перевес ее над Францией был обеспечен принятым последнею обязательством не воздвигать крепостей в собственных владениях и не держать в них численных гарнизонов. Франция в строгом смысле слова переставала быть выдающейся колониальной державой, и то же может быть сказано до некоторой степени о ее союзнице в недавней войне - Испании, принужденной прекратить торговое соперничество с Великобританией. Голландия, испытывавшая на себе все невыгодные последствия соперничества Пруссии и Австрии и междоусобиц, ознаменовавших правление Вильгельма V, по верному выражению Фридриха Великого, в сравнении с Англией являлась утлой ладьей, влекомой линейным судном. Германия раздираема была, вслед за религиозными войнами, войнами династическими. Италия, Швеция и Норвегия перестали играть какую бы то ни было роль в делах Европы. Оставалась Россия, обновленная гением Петра Великого, но не успевшая еще занять того места, какое выпало ей в удел в первой половине XIX века. Польша еще существовала, Швеция владела Финляндией, Пруссия приобретала характер сильной военной державы, турки владели еще Кавказом, Азовом и устьем Дона, Крымом, Бессарабией и бассейном Днестра; Россия не имела еще доступа к берегам Черного моря и не могла, поэтому, служить угрозой для преобладания Англии на восточных морях» (См. Бри, стр. 405).

Через пять лет по заключении парижского договора знаменитый путешественник Кук уже клал основы дальнейшему расширению колониального владычества Англии занятием Новой Зеландии и Австралии. В 1775 г. владычество англичан в южной Индии было расширено приобретением Бенареса и успехами английского оружия, как в центральной части полуострова, так и на берегах Ганга. В 1773 г. губернатором Индии назначен был английской ост-индской компанией знаменитый Уоррен Гестингс, при котором окончательно сложилось английское владычество в этой важнейшей колонии Великобритании.

Правда, во второй половине XVIII ст. происходит и знаменательный факт отпадения от Англии части ее американских владений. Но отпадение 13 американских колоний от Англии и образование из них самостоятельного федерального государства не имело тех гибельных последствий для торгового преобладания англичан, каких можно было ожидать на первых порах. В сентябре 1783 г. Англия подписывает окончательный договор о мире и дружбе с Соединенными Штатами, в котором, между прочим, выговаривается для ее граждан свободное плавание по всему течению Миссисипи вплоть до впадения ее в океан (Мартенс, «Recueil des principaux traites», т. II, стр. 497 и след.). Три года спустя следует заключение Англией торгового договора с Францией, сделавшего возможным более или менее свободный вывоз английских мануфактуратов в страну, дотоле более или менее закрытую для них высоким таможенным тарифом. В недавно обнародованной дипломатической переписке английских уполномоченных во Франции с членами тогдашнего кабинета отмечается ошибочность сделанного французами расчета, что участие их в войне за освобождение поведет к расширению их торговых оборотов с Новым Светом, и выступает уверенность в том, что заключенный с Францией торговый договор принесет громадные выгоды английской торговле и промышленности. Настаивая на том, что французы могут предложить американцам по преимуществу предметы роскоши, в которых большая часть жителей не нуждается, английский уполномоченный Гельс пишет: «мы продолжаем снабжать Америку всем необходимым для жизни на лучших и более дешевых условиях, чем могли бы сделать это французы. Со времени заключения мира, мы отправили в Америку около 1 000 судов; торговый же обмен Франции с Америкой выразился в такой ничтожной цифре, что о нем не стоит и упоминать. Страна, находящаяся еще в младенческом состоянии и во всем нуждающаяся, едва ли может ввозить дорогие товары, производимые французскими мануфактурами. Не одни американцы, но и французы признают высокое качество нашего товара и ввозят его к себе, несмотря на обложение высокими пошлинами, а заботы о скорейшем заключении с нами торгового договора как нельзя лучше доказывают, что баланс торговли склоняется не в сторону французов» (см. изданную Оскаром Браунингом дипломатическую переписку от 1784 по 1790 г.; она озаглавлена «Депеши из Парижа» и вошла в состав 3-ей серии изданий кэмденского общества, т. XVI, стр. 38 и след.). Когда в 1786 г. последовало заключение давно ожидаемого торгового договора с Францией на условиях наибольшего благоприятствования, английские уполномоченные не скрывали своей радости при мысли о том, что для мануфактур острова открылась возможность снабжать своими продуктами страну с 26 миллионами жителей; но они в то же время высказывали опасение, что, предоставив англичанам большие льготы, чем те, на какие уполномоченные вправе были рассчитывать, французы не преминут расторгнуть договор, как крайне для себя невыгодный. В ближайших депешах от декабря 1786 и июля 1787 г. те же уполномоченные уже сообщают о недовольстве, вызванном торговым договором в Нормандии, в которой 25 000 рабочих текстильной промышленности лишились заработка вследствие невозможности для местных мануфактур выдержать конкуренцию ввозимого из Англии лучшего и более дешевого товара (ibid., стр. 61 и 224). Французские свидетельства сходятся с только что приведенными, и наказы 1789 г., заодно с протестами торговых палат и провинциальных штатов, в одно слово указывают на упадок французских мануфактур под влиянием внезапного упрочения начал свободной торговли. Последняя оказывалась выгодной для Англии, так как совпала с моментом технического усовершенствования промышленного производства благодаря открытиям Аркрайта и Уатта. Строгое соблюдение цеховых регламентов, восстановленных вслед за неудачей задуманной Тюрго реформы, явилось одновременно препятствием к быстрому росту французских мануфактур и не допустило, поэтому, удешевления поставляемых ими товаров. Немудрено поэтому, если проповедь свободной торговли, начатая в Англии еще Дедлей Нортом в XVII в., но в то время не нашедшая отклика, была встречена в стране необыкновенно сочувственно в 1776 г. - год появления великого трактата Адама Смита «О богатстве народов». Одними из последователей нового учения явились и английский государственный деятель Вилльям Питт и тот английский уполномоченный Эден, имя которого, рядом с именем француза Рейналя, стоит под первым по времени торговым трактатом, сознательно преследовавшим цель установления начал свободного обмена.

XVIII столетие - эпоха решительного, как мы видели, преобладания аристократии в политическом руководительстве нацией, в то же время эпоха упрочения в Англии парламентского образа правления. При нем руководительство внутренней и внешней политикой государства переходит в руки того комитета от палат, каким в действительности является солидарное правительство, или так называемый кабинет. Окончательное торжество парламента над попытками реставрированных Стюартов к восстановлению если не единовластия, то более деятельного участия короля в делах страны, позволило современнику второй английской революции Локку отметить в своем трактате «О гражданском правительстве» тот факт, что исполнительная власть, хотя и отделена в Англии от законодательной, но занимает по отношению к ней подчиненное положение. Это свидетельство отразило на себе ограничение королевской прерогативы, достигнутое Биллем о правах 1689 г., который отнял у монарха право освобождать кого бы то ни было от действия законов и отсрочивать на известное время их применение. Общественное мнение долгое время относилось с недоверием к той практике, на которую опирается современная система парламентаризма. Вот почему, когда в 1701 г. в царствование Вильгельма III издан быль парламентом статут об устройстве королевства при новой призываемой на престол Ганноверской династии, сочли нужным, как мы видели, включить в число ограничений королевского самовластия и то требование, чтобы король впредь управлял страной не иначе, как при посредстве членов Государственного совета, имена которых были бы объявляемы во всеобщее сведение. Если бы это требование закона было исполнено, то в Англии не могла бы водвориться система кабинета, так как при ней членами солидарного и политически ответственного правительства являются лица, принадлежащие к составу обеих палат парламента. Возникшая еще в эпоху Стюартов партийная организация правящего класса Англии, разделившегося, как мы видели, на вигов и тори, и решительное торжество первых с момента возведения на престол Ганноверской династии, так как тори не могли поддерживать ее, пока оставались в живых потомки Иакова II Стюарта, - причина тому, что при Георге I и Георге II власть не выходила из рук вигов. Это обстоятельство в свою очередь содействовало сохранению власти в течение целых 30 лет самым выдающимся из политических лидеров партии вигов Уолполем, который и сделался, таким образом, первым по времени премьером. Но еще в середине столетия самый этот термин и отвечающее ему понятие признавались опасным новшеством, и, при смене кабинета Уолполя другим также вигийским кабинетом Пэльгема, был предъявлен в парламенте протест, в котором напоминалось, что должность премьера английскому праву неизвестна.

Немудрено, если посетивший Англию как раз в это время Монтескье не отметил существования в ней кабинета и связанного с ним парламентаризма, о котором тогда и в самой Англии держалось представление, как об опасном новшестве, поддерживаемом нелегальными средствами - официальной кандидатурой и подкупом. И действительно, Уолполь обеспечивал переизбрание своих политических сторонников обещанием мест и пеней для членов тех аристократических родов, которые располагали голосами того или другого парламентского города или местечка, находившегося на их землях. Автор «Духа законов» осудил такую практику и противопоставил ей исконные английские порядки, довольно близкие к тем, которые некогда держались и во Франции и в других государствах, в создании которых участвовали германские племена. Он обозначил эту некогда общую всему западу конституцию термином «готической» монархии, разумея под нею сословно-представительные порядки, окончательно упрочившиеся в XIII и XIV веках. Они исчезли в большинстве стран континента, в чем Монтескье мог убедиться из продолжительных путешествий, доставивших материал для его недавно отпечатанного дневника. В этом дневнике, как и в ранее изданных заметках об Англии, красной нитью проходит та же мысль, какая выражена в «Духе законов» словами: «народы Европы устремляются к абсолютизму столь же неудержимо, как реки текут в море». Этот результат вызван двухсторонним процессом: упадком в монархиях сословно-представительных учреждений и контроля верховных судебных палат за управлением, а в республиках - переходом законодательной власти из рук широких народных советов к тесным, членами которых являются наиболее зажиточные семьи, городская олигархия или плутократия. Этим вызывается понятное неудовольствие в народе, который не прочь вверить свои судьбы единоличному начальнику или неограниченному монарху. Происходящий на протяжении всей Европы процесс замены «готической» или ограниченной монархии абсолютной коснулся и Франции. В одной только Англии, да еще в немногих странах, прямо не обозначенных Монтескье, но которые, тем не менее, легко отождествить со Швецией и Венгрией, «готическая» монархия не только уцелела, но и получила дальнейшее развитие. Ее характерными чертами Монтескье признает смешанный характер политического устройства, при котором наряду с королем к осуществлению законодательных функций призваны члены высшего дворянства поголовно, а простой народ чрез посредство уполномоченных, заседающих в Англии в нижней палате, отличной от верхней, или дворянской. К этому разделу власти между королем, дворянством и народом, напоминающему те смешанные формы государственного устройства, которые политики древности, начиная с Аристотеля и кончая Полибием, признавали образцовыми, присоединяется в Англии разделение властей: законодательной, исполнительной и судебной в том смысле, что законодательство принадлежит одинаково наследственной и избираемой палатам парламента, исполнительная же власть - королю и назначаемым им министрам, а судебная - несменяемым судьям и избранным из народа присяжным. Это устройство дополняется в Англии, по мнению Монтескье, возможностью взаимного контроля и сдерживания одной властью других. Так, король, со своим veto является тормозом по отношению к законодательной власти парламента, а верховные суды, к числу которых принадлежит и палата лордов, - таким же сдерживающим аппаратом по отношению ко всяким превышениям власти исполнительными органами, начиная от простых чиновников и оканчивая министрами, судимыми в верхней палате. Только благодаря такой системе тормозов, дающей возможность одной власти сдерживать другую, устанавливается «равновесие властей», при котором ни одна из них не может сделаться опасной для политической свободы. Такое понимание английской конституции связанное с высокой ее оценкой, с провозглашением ее образцовой, вызвало всеобщее сочувствие не только в странах, потерявших политическую свободу, но и в самой Англии. Георг III выразил открыто свое признание новой доктрины, а примеру короля последовали и английские правоведы с Блекстоном во главе. Последний положил в основу своей интерпретации английской конституции теорию Монтескье, и то же может быть сказано о Делольме, авторе наиболее популярного сочинения о государственном строе Англии, написанного на французском языке, переведенного на другие языки и на целое столетие определившего воззрения на английскую конституцию на континенте Европы.

В то самое время, когда английские порядки, под влиянием Монтескье, всюду признавались построенными на начале разделения и равновесия властей, продолжала упрочиваться система кабинета и парламентский образ правления. Вильгельм III еще исполнял, если не по праву, то фактически обязанности собственного министра иностранных дел. Как сам он, так и королева Анна, обыкновенно присутствовали на заседаниях кабинета, но Георг I и Георг II, плохо объяснявшиеся по-английски и более занятые делами Ганновера, чем Великобритании, перестали являться на эти заседания и узнавали о том, что было постановлено на них, только из уст одного из министров. И Георг III, несмотря на желание принять деятельное участие во внешней и внутренней политике, следуя поведению своих предшественников, не посещал заседаний кабинета. Так как, со времени неудачной попытки якобитов добиться восстановления на престоле потомков Иакова II с помощью вооруженного восстания, тори отказались от дальнейшей поддержки низвергнутой династии и стали на страже прав царствующая монарха, то во второй половине XVIII в. явилась возможность правильного чередования у кормила правления вигийских, торийских или смешанных кабинетов, в полном соответствии с общественным мнением как в стенах парламента, так и вне его стен. Под руководством таких людей, как Питт Старший, иначе лорд Чатам, Фокс, Шеридан, Питт Младший, система кабинета пустила глубокие корни и постепенно приобрела популярность, обеспечивая одновременно парламенту возможность влиять на ход управления, на внутреннюю и внешнюю политику государства, королю - пользоваться на деле обещанной ему неприкосновенностью и играть роль вершителя дел страны, а солидарным между собой министрам, под страхом ответственности, частью судебной, частью политической, - проводить в жизнь только закономерные и целесообразные в их глазах предписания главы государства. Еще со времени открытых против лорда Сомерса преследований со стороны нижней палаты создан был тот прецедент, в силу которого ни один министр не может оправдывать своего поведения ссылкой на приказ короля. Такая точка зрения продолжает держаться и по настоящий день с той разницей, что ныне придается малое значение наличности или отсутствию министерской скрепы и достаточно одного пребывания в среде кабинета или простого включения своего имени в состав его членов, чтобы нести общую с товарищами ответственность за незакономерные или нецелесообразные действия.

По мере того, как стала упрочиваться в Англии система смены у кормила правления руководителей тори или, наоборот, вигов, сообразно перемещению большинства в парламенте, в свою очередь зависящему от того, какое течение приобретало господство в обществе, судебная ответственность министров стала отходить на задний план, а, напротив, политическая - упрочиваться и заступать место судебной. До того, как мы видели, чтобы устранить тех или других лиц от дальнейшего направления политики, приходилось сплошь и рядом признавать преступный характер за действиями только нецелесообразными и предавать министров суду на основании проводимого чрез нижнюю палату особого билля, которым их действия признавались преступными, а сами они подлежащими привлечению к ответственности перед палатой лордов. С момента упрочения парламентаризма достаточно стало одного отказа большинства в проведении выставленной кабинетом программы, чтобы принудить его вернуть свои полномочия королю и предложить ему создание нового кабинета, главой которого был бы один из вождей восторжествовавшей оппозиции. Подавая коллективную отставку кабинета, премьер указывает на то лицо из среды оппозиции, которое могло бы принять на себя составление нового кабинета. Король, посоветовавшись с разными лицами по собственному выбору, в том числе со спикером палаты общин, которому численное отношение партий в ней не может не быть известным, поручает затем избранному им члену оппозиции выяснить путем личного опроса ее вождей готовность их принять на себя руководство делами. Намеченный королем премьер свободен в выборе своих товарищей и не обязан, подобно французскому президенту совета министров, руководствоваться при этом желаниями самого главы государства; и при неограниченной свободе выбора ему легче достигнуть полной солидарности со своими товарищами.

В глазах ее современников английская конституция конца XVIII ст., несмотря на существование высокого избирательного ценза и устранение им массы как крестьянского, так и рабочего люда от всякого голосования, являлась порядком, всего более приближавшимся к совершенству и потому устранявшим необходимость быстрых реформ. Не говоря уже о Блекстоне, который не видел в английской конституции других недостатков, кроме тех, «какие причинены ей разлагающим влиянием времени и безумным желанием вводить неудачные усовершенствования, особенно присущим новейшей эпохе», знаменитый в свое время автор «Нравственной философии» Пели в главе, отведенной им характеристике английской конституции, считал возможным сказать о ней следующее: «прежде чем стремиться к получению чего-либо лучшего, отнесемся с должным вниманием к тому, чем мы уже владеем. У нас имеется палата общин, составленная из 548 членов и включающая в себя самых крупных земельных собственников и наиболее значительных торговцев королевства; рядом с ними заседают высшие начальники в войске, флоте, глава судебного персонала, лица, занимающие самое высокое положение в управлении, наконец, ряд людей, выделившихся своими познаниями, красноречием и практической деятельностью. Если в таких руках страна не может считать себя вполне обеспеченной, то кому, спрашивается, поручить защиту ее интересов? Если такие люди могут подвергаться влиянию подкупа, то, какое собрание в мире будет свободно от него? Можно ли допустить, что новый порядок представительства позволит соединить в одной палате более мудрости или обеспечить стране большую честность и нелицеприятие в заведовании ее судьбами? Если отвлечься от соображений о порядке и правильном соблюдении пропорции соображений, к которым многие чувствуют большое пристрастие, если иметь ввиду только получаемые от конституции результаты, то трудно будет отказать в законном оправдании тем сторонам современной системы представительства, которые кажутся поверхностному наблюдателю совершенно абсурдными» (Paley, «Elements of Moral and Political Philosophy» 1785, изд. 1894 г., стр. 220 и 221). И в позднейшее время в числе самых авторитетных представителей английской конституционной истории, считая, в том числе, и знаменитого Галлама, можно найти защитников даже таких вопиющих сторон английского государственного строя, как предоставление захудалым городам и местечкам права посылать одного и даже двух представителей в английскую палату общин. Такой порядок, думает Галлам, давал возможность людям независимого суждения, людям, неспособным подчиниться никакой партийной дисциплине благодаря своей сильно выраженной индивидуальности, получать доступ в парламент. Питт Старший, например, охотно выступал представителем одного из таких гнилых местечек; это избавляло его от назойливого контроля избирателей за его деятельностью. Достаточно было обеспечить себе поддержку того или другого аристократа, на землях которого расположен был такой парламентский бург и которому принадлежало решающее влияние на выборы, чтобы сделаться депутатом, сохраняя «полнейшую свободу суждений». Самая даже система прямого или косвенного подкупа, к которому не раз прибегали Уолполь и его многочисленные последователи, и то толкование практических средств, какие конституция дает кабинету для обеспечения своей устойчивости, находили себе оправдание не только у английских, но и у французских поклонников британской конституции. Некоторые из них доходили до того, что признавали в подкупе средство избежать тех неизбежных последствий, какие имело бы строгое проведение начала разделения властей: подкуп дает, по их мнению, возможность исполнительной власти обеспечить себе дружное содействие власти законодательной. Нельзя сказать, однако, чтобы все государственные деятели Англии разделяли то увлечение существующими парламентскими порядками, какое мы отметили у Блекстона, Пели и могли бы также найти у Борка, который, становясь на точку зрения английской конституции, так несправедливо враждебно отнесся к принципам 89 года, к декларации прав человека и гражданина и конституции 1791 г. Питт Младший одно время замышлял реформу избирательного права, и только страх французской революции, опасение, что ее пример увлечет собой английское общество и английский парламент, едва проведена будет демократизация выборов, заставили его отказаться от этой мысли.

Нельзя сказать, чтобы период, обнимающий собой царствование королевы Анны и первых трех королей новой - Ганноверской династии, мог считаться богатым законодательными реформами, особенно, если сравнить его с непосредственно предшествующим царствованием Вильгельма и Марии. Начало последнего царствования, как мы знаем, ознаменовано принятием Билля о правах, который примирил королевскую прерогативу с системой главенства парламента, далее, в то же царствование проведен был Mutinyact, которым парламент сохранил за собой право ежегодно возобновлять кредит на содержание армии, т. е. поставил и в этом отношении королевскую власть в полную зависимость от себя; и в то же царствование издан Акт об устройстве королевства, в котором, между прочим, проведено начало несменяемости судей. Напротив, в правление королевы Анны и первых трех Георгов приходится отметить некоторый застой в государственном творчестве, по крайней мере, настолько, насколько это творчество зависит от деятельности парламента. Я недаром делаю эту оговорку: она имеет в виду непрекращающийся ход государственного строительства парламентской практикой и практикой кабинета. В начале столетия, в 1701 г. общественное мнение еще является совершенно неподготовленным к принятию тех порядков, при которых парламент не только законодательствует, но и правит чрез посредство взятых из него членов большинства, образующих из себя солидарное правительство. Акт о престолонаследии и об устройстве королевства прямо выговаривает, что все дела по управлению решаются Тайным советом и что решения, им принимаемые по этим делам, должны быть скреплены теми членами совета, которые высказались за их принятие. Епископ Бернет в «Истории своего времени» сообщает, что в 1701 г. в парламенте предложено было внести в текст присяги, приносимой при воцарении нового монарха, статью, гласящую, что управление королевством должно быть сохранено за монархом, лордами и общинами; это предложение было отвергнуто с негодованием большинством нижней палаты на том основании, что правительство находится в руках одного короля, что лорды и общины, составляя часть конституции, являются одним законодательным корпусом, отнюдь не правительством. Но такой порядок, очевидно, совершенно не отвечал бы системе парламентаризма и кабинета.

Во все правление королевы Анны далеко нерешенным являлся вопрос о том, кому - совету или кабинету - играть решающую роль в делах управления. Сперва королева вручила руководительство внешней и внутренней политикой смешанному министерству из вигов и тори - членов совета. Во главе кабинета стал в 1702 г. известный герцог Мальборо; в 1708 г. составилось на время одно вигийское министерство, во главе которого стоял тот же герцог; оно сменилось вскоре торийским, в 1711 г. Тори поспешили обеспечить себе власть проведением в законодательном порядке требования, чтобы депутатами в палате могли быть только лица, владеющие недвижимой собственностью ценой не ниже 200 фунтов стерлингов, т. е. 2000 рублей серебром. Так как в среде вигов было немало зажиточных купцов владевших земельной собственностью, то тори рассчитывали сделать невозможным образование в будущем вигийских кабинетов. Тори настолько были озабочены мыслью об упрочении своего владычества, что не прочь были войти в переговоры с сыном Иакова II, к которому, за смертью отца, перешло право считать себя претендентом на английский престол; они предложили ему изменить католичеству и перейти в лоно англиканской церкви; но это предложение было отвергнуто. Решающую роль в призыве на престол Ганноверской династии в лице Георга I пришлось сыграть Тайному совету. Лорд Магон в своей «Истории Англии» рассказывает, что 30 июля 1714 г., в то время, когда королеву уже постиг апоплексический удар, собран был Тайный совет; на него явились не приглашенные виги - герцог Сомерсет и герцог Аргайль; ни тот, ни другой не были членами кабинета. Оба герцога потребовали, чтобы пост первого лорда казначейства был вверен умирающей королевой противнику Болингброка, главы торийского министерства. Пришлось подчиниться их настояниям; виги приобрели перевес, и призвание на престол Георга I было обеспечено. Как бы мы ни отнеслись к этому свидетельству, несомненно одно, что Тайному совету пришлось в год кончины королевы Анны в последний раз сыграть выдающуюся роль в делах страны. В ее правление система кабинета еще встречала противодействие. Если с одной стороны, еще в 1711 г. в дебатах, происходивших в палате лордов, принято было за правило, что согласно конституции министры ответственны за все действия правительства, и что нельзя, ссылаясь на королевскую прерогативу, объявить неподсудными парламенту те или другие правительственные действия, то в то же время самый термин «совет кабинета» признаваем был в адресе, поднесенном королю Георгу, словом, неизвестным английскому закону. Необходимо отметить, однако, что один из членов парламента, лорд Питерборо, считал уже возможным во время дебатов выразиться о Тайном совете, как о собрании, члены которого считали себя посвященными во все, а в действительности ничего не знали. О кабинете тот же лорд сказал: члены его полагают, что им все известно и что никто ничего не знает помимо них.

Так как с 1707 г. монархи Англии вполне отказываются на практике от своего права veto, от того, чтобы играть роль тормоза при обращении в законы вносимых в большинстве случаев от их же имени законопроектов, то можно сказать, что в правление первых двух Георгов уже положены были начала той независимости кабинета и чрез его посредство парламента от постоянного вмешательства короля, которая сделала возможным обращение Англии из конституционной и ограниченной монархии в монархию парламентарную.

С 1715 годом и якобитским восстанием связана и одна из существенных законодательных перемен в английских основных законах, - я разумею акт, в силу которого парламент из трехгодичного был сделан семигодичным. Предстояло вслед за подавлением движения произвести новые выборы, так как наступил срок существования парламента. Министерство не решалось этого сделать, так как не было уверенности, что выборы не разрешатся в пользу якобитов и их сторонников. Поэтому внесен был законопроект, по которому срок возобновления парламента удлинен был на 4 года. Билль прошел сперва в верхней палате, а затем и в нижней и сделался доселе действующим статутом о семигодичных парламентах (Septennial Act). В 1742 г., как уже было сказано, настал конец более чем 30-летнему руководительству Робертом Уолполем вигийским кабинетом. В этом году в последний раз высказан был протест против существования кабинета. 31 пэр обратился сперва к палате лордов с предложением адреса к королю, заключавшего в себе ходатайство об удалении Уолполя из его совета. Предложение это не было принято, но подписавшие его лорды настояли на внесении в протоколы их протеста, смысл которого был тот, что законам Англии неизвестно существование первого министра, что оно несогласно с конституцией страны и непримиримо со свободой. Так как Уолполь в течение ряда лет сосредоточивал в своих руках заведование различными отраслями администрации, то лорды считают своею обязанностью обратиться к королю с советом об устранении столь опасного для короля и королевства министра. Одновременно в палате общин было представлено такое же обвинение против Уолполя, как монополизировавшего в своих руках все милости короны и распоряжение местами, пенсиями, титулами и наградами, что и позволило ему сделаться вершителем всех дел государства. Палата отвергла значительным большинством поступившее к ней предложение, но парламент, тем не менее, был распущен, а новые выборы не дали Уолполю ожидаемого большинства, что и сказалось вскоре неблагоприятным министерству голосованием по сравнительно ничтожному вопросу. Уолполь поспешил выйти в отставку. Его товарищи не последовали его примеру, и новое министерство образовалось из прежних членов во главе Пэльгемом. Не ранее 1782 г. установилось то правило, по которому все министерство выходит в отставку при неблагоприятном отношении к нему палат. Первым кабинетом, вручившим коллективную отставку, был кабинет лорда Норта. Только при Питте Младшем принято было также за правило, что кабинет необходимо заключает в себе первого министра, который и дает ему верховное направление, благодаря преимуществу власти над своими товарищами. Солидарность между министрами - другое необходимое требование парламентаризма - логически повело к тому, что несогласный с товарищами министр необходимо должен покинуть свой пост. Прецедент, т. е. обязательный для будущего пример, установлен был в 1744 г. лордом Гренвилем. Ввиду расхождения его во взглядах с главой кабинета Пэльгемом, он счел нужным вручить свою отставку королю, и она была принята.

Нельзя сказать, чтобы вольности граждан подверглись в течение XVIII века значительным расширениям, за исключением личной свободы, успешно ограждаемой за все это время Habeas corpus-act'ом, и свободы совести, все еще крайне ограниченной по отношению к католикам. Личная свобода не могла, однако, считаться вполне огражденной до тех пор, пока не установлено было прочно начало, признаваемое ныне бесспорным, что задержание возможно только в силу т. н. «специального приказа» (warrant), в котором точно указано, против кого оно направлено и в чем состоит приписываемая задерживаемому вина. Установлению этого правила содействовал следующий случай. Министерство Гренвиля распорядилось арестовать журналиста Джона Уилькса, редактора газеты «Северный Британец», за статью, заключавшую в себе критику речи, произнесенной Георгом III в конце парламентской сессии 1763 г. Так как неизвестно было, кем именно написана статья, то приказ об аресте, изданный Гренвилем, предписывал задержание авторов, типографов и издателей того номера газеты, в котором появились инкриминируемые строки. Суд оправдал Уилькса на том основании, что арест его был сделан неправильно. «Общий варрант, или приказ о задержании, не имеет силы и значения, - гласило решение лорда Мансфильда, - так как в нем прямо не названо лицо, подлежащее аресту». Таким образом, установлен был прецедент, устранивший возможность задержания в будущем кого бы то ни было на основании общего варранта.

Положение католиков до 1829 г. было таково, что трудно было говорить об их не только политическом, но и гражданском полноправии. Изобличенный в католицизме и оставшийся верным своей религии рассматривался как отлученный от церкви; он не мог поступать ни на гражданскую, ни на военную службу; не мог без позволения удалиться более чем на 5 миль от своего местожительства, или приблизиться к Лондону более, чем на 10 миль; не мог он даже приносить жалоб в судебные учреждения. Браки, рождения и смертные случаи католиков вписывались в метрики только духовными лицами господствующей церкви, и от них же получали католики благословение. Браки, заключенные в католических церквах с благословения католических священников, считались недействительными, а дети, рожденные от таких браков, - незаконными. Сын католика, принявший протестантизм, тотчас мог наследовать родовое имение, так что 10-летний сын-протестант лишал имущества всех католических членов своего семейства. Каждый протестант, сын католика, мог даже призвать своего отца-католика в палату канцлера и там заставить его, под присягой, дать показание насчет состава его имущества, после чего истцу назначалась судом пожизненная рента из доходов отца. Переход из католицизма в протестантизм вообще поощрялся, равно как и всякого рода доносы относительно тайного отправления католического богослужения. Таково было, по смыслу законов, положение католиков при Вильгельме III, при Анне и при первых двух Георгах. Оно сделалось особенно тягостным с 1722 года, когда Уолполь, ввиду якобитского заговора, наложил на всех католиков и нонконформистов штраф в 100 000 фунтов стерлингов. Георг III несколько облегчил положение католиков, дозволив им приобретать земли и свободно отправлять богослужение, под условием не признавать более власти папы в мирских вопросах. Однако, никаких политических прав они не получили и при Георге III, который предоставил только ирландским католикам активное избирательное право.

Такое ненормальное положение дел требовало, конечно, реформ в смысле уравнения прав католиков и последователей господствующей церкви. Насколько английские короли противились этому, видно из того, что Георг IV требовал, например, отставки министерства, предложившего полную эмансипацию католиков. Тем не менее, в 1829 году католики получили полное гражданское и до некоторой степени политическое равноправие - до некоторой степени, прибавляю я, потому, что и король, и регент, и наследник престола, и члены верховных судов доселе не могут быть католиками. Во всех же остальных отношениях католики совершенно уравнены с последователями господствующей церкви.

Что касается до свободы печати, то о ней при Тюдорах и Стюартах говорить было трудно. Типографии дозволялось держать только в Оксфорде, Кембридже и Лондоне. Полиция наблюдала за продажей книг, и даже частные библиотеки подвергались полицейским осмотрам. Все напечатанное должно было проходить через цензуру, которой заведовали архиепископ Кентерберийский и епископ лондонский. Но цензура не ограждала от наказания. Кто оскорблял королеву, тот на первый раз выставлялся у позорного столба, и ему резали уши; во второй раз он наказывался, как государственный изменник. При Елизавете, на основании закона, изданного Марией Жестокой, одному автору и его типографу отрубили руку. Судьи, оспаривавшие применение названного закона, были одни заключены в крепость, другие отрешены от должности. Привоз книг из-за границы не дозволялся. Во время реставрации прежние узаконения Тюдоров снова получили силу. Актом 1662 г. временно введена была цензура, и дозволено было учреждать типографии только в Лондоне, Йорке, Оксфорде и Кембридже. Актом 1666 г. было объявлено, что по общему праву король имеет высшую власть в деле книгопечатания, и никто не может издавать книг без его разрешения. В 1679 г. парламент отменил эти акты, а с ними и цензуру; зато часто производились конфискации книг. В 1685 г. цензурный акт снова ожил на 7 лет, а в 1692 г. он был возобновлен еще на один год. 17 апреля 1693 г. палата общин отвергла переданный ей из палаты лордов билль о цензуре; то же повторилось два года спустя. Так навсегда перестала существовать в Англии цензура. Рассказывают, что раз датский посланник просил Вильгельма III о запрещении одного сочинения и при этом сказал: «если бы датчанин написал это об английском короле, то ему непременно отрубили бы голову». Король ответил: «хотя я не могу этого сделать, но я передам Ваши слова автору, чтобы он поместил их во втором издании своего сочинения».

По отношению к периодической печати некоторые ограничения продолжали держаться еще долго, благодаря так называемому штемпельному сбору, введенному при Анне в интересах ограничения числа дешевых газет. Только в XIX в., благодаря удачному маневру Гладстона, палата лордов, долго противившаяся уничтожению этого сбора, должна была помириться с его отменой. Маневр заключался в том, что в росписи государственных доходов, принятой нижней палатой и представленной затем Гладстоном в верхнюю, не было упомянуто о штемпельном сборе. Так как палата лордов имеет право принять или отвергнуть смету только целиком, то, не желая задержать росписи, она не осмелилась ничего предпринять, и таким образом штемпельный сбор был уничтожен. До 1792 г. английская периодическая печать терпела еще то стеснение, что хотя присяжные заседатели и призывались к постановке приговоров по делам о печати, но от них требовалось только признание факта преступления. Теперь же дела о печати разбираются обыкновенным порядком, т. е. присяжные решают вопросы, как факта, так и права. Право печатать парламентские прения завоевано прессой после долгой борьбы с парламентом лишь с 1771 г.; до того передача парламентских речей и постановлений без дозволения парламента была строго запрещена.

Предоставляя печати неограниченную свободу критики политических прений и политической деятельности, англичане в то же время крайне строго относятся к оскорблению в печати частных лиц.

Но по отношению к должностным лицам мы в 1858 г. встречаем последний случай преследования газеты за напечатание якобы оскорбительной для чиновника статьи. С этих пор ничего подобного мы более в Англии не находим, даже когда речь идет о насмешках над королем. Такое отсутствие преследования и делает то, что подобные насмешки признаются позорными для того, кто к ним обращается.

Большая часть законоположений, ограничивающих свободу союзов, относится к царствованию Георга III; появление их было в значительной степени вызвано страхом пред великой французской революцией и стремлением подавить в самом начале замечавшееся брожение среди радикальной части английского общества. Таковы статуты 1797 г. (Unlawful Oaths Act) и 1799 г. (Unlawful Societies Act), дополненные и видоизмененные в последующие годы царствования Георга III. В силу этих законов признаются противозаконными союзами (unlawful congregations) все общества, члены которых принимают на себя клятвенное обязательство участвовать в каком-либо мятежном предприятии, или не обнаруживать какого-либо противозаконного сообщества, или не давать показаний о ком-либо из членов такого союза и т. п. Противозаконными признаются далее все те общества, в которых имеются члены, имена коих не известны всему составу общества, а также общества, которые имеют разветвления и при посредстве особых комиссий или делегаций вступают в сношения с другими обществами. Лица, делающиеся членами таких противозаконных обществ или содействующие им, подлежат уголовному преследованию и могут быть присуждены к тюремному заключению на срок до двух лет или даже каторжным работам (т. н. penal servitude) на срок от 3 до 7 лет.

Под указанные запрещения не подходят масонские ложи, общества, устраиваемые в полном согласии с действующими законами, собрания квакеров, а также ассоциации религиозного, научного или благотворительного характера.

XVII. Упрочение господства Англии на морях и образование колоний в Индии и Канаде. Вторая половина XVIII века проходит в нескончаемых войнах. В период времени, открывающийся в 1756 году вмешательством Англии в семилетнюю войну и заканчивающийся Венским конгрессом 1815 года, тридцать шесть лет заняты войнами и всего двадцать три мирных. Но и в первую половину XVIII в., после двадцатилетнего невмешательства в дела европейского континента, при министерстве Уолполя, использованного английской торговлей для мирного завоевания рынков на протяжении всего земного шара, положено было начало колониальным войнам из-за желания Испании удержать исключительно в своих руках торговый обмен с Южной Америкой. Отвечая на вызов, Уолполь нехотя объявил в 1739 г. войну правительству короля Филиппа V, уже связанного в это время тайным договором с Францией, известным под названием «семейного договора» и ставившим себе задачей положить конец английскому владычеству над морями (1733 г.). Война с Испанией встречена была сочувственно общественным мнением, которое не предвидело, что ближайший ход событий будет неблагоприятен для Англии. В 1741 г. английский флот понес существенный урон при встрече с испанским вблизи Картахены. Эта неудача повела к падению министерства Уолполя, место которого заняло министерство Пэльгемов; в нем пост военного министра занят был лордом Картеретом, дипломатом по профессии, хорошо знакомым со всем ходом европейской политики. Он решился энергично продолжать войну, видя в ней средство к созданию колониальной империи из Великобритании. Картерету Англия обязана своим вмешательством в «войну за австрийское наследство», в которой она приняла сторону Марии Терезии и в ее лице Габсбургского дома. Король Георг II сам командовал набранным в Ганновере английским ополчением в удачном сражении под Деттингеном, где его противником оказался герцог де Ноаль, поставленный во главе тридцатитысячной французской армии. Это был последний в истории случай выступления английского монарха в роли главнокомандующего. Картерету удалось склонить Марию Терезию к уступке Фридриху II Прусскому Силезии, после чего он прекратил военные действия и дал австрийцам возможность завладеть Баварией и принудить претендента на австрийское наследство курфюрста Карла, провозглашенного императором, просить о мире. На конгрессе, созванном Картеретом в Вормсе, положен был временно конец войне признанием Англией, Голландией, Сардинией и Саксонией начала нераздельности владений Габсбургского дома в лице дочери императора Карла VI, Марии Терезии.

Но Фридрих II вскоре возобновил военные действия, и англичанам представилась перспектива новых пожертвований деньгами и людьми для поддержания интересов скорее ганноверского короля, чем английского народа. В числе лиц, выступивших против Картерета в парламенте, был и Питт Старший. Ему пришлось, однако, признать впоследствии, что в действительности английский военный министр стремился к созданию английского колониального владычества, что его план действий рассчитан был правильно и что, сменив Картерета, он, Питт, мог только дальше выполнять ранее намеченную схему по частям, воюя на континенте в видах обеспечения Англии владычества на морях. Картерет принужден был выйти в отставку, но война продолжалась и ознаменовалась в 1745 г. поражением англичан в битве под Фонтенуа знаменитым Морицем Саксонским, командовавшим французской армией.

Франция воспользовалась тем, что английское войско почти в полном своем составе занято было на континенте, во Фландрии, чтобы поддержать восстание, поднятое внуком короля Иакова II с целью восстановить Стюартов на престоле. Карл Эдуард, рассчитывая на помощь Людовика XV, высадился в июле 1745 г. в Инвернесе в северной Шотландии. К нему поспешили на помощь кланы горцев - Кемдены и Макдональдсы. С быстро возраставшим ополчением он двинулся на юг, овладел Эдинбургом и перешел реку Твид, направляясь в Ланкашир. Озабоченные сохранением своей военной добычи в большей степени, чем успехом предпринятого ими похода, горцы быстро стали отпадать от претендента. Оставшись с незначительным отрядом и не найдя в западной Англии той поддержки, на какую он рассчитывал, Карл Эдуард, после удачного сражения под Престонпанс, повернул обратно в Шотландию. Паника, одно время овладевшая Лондоном, улеглась; новый набор и отозвание части войск из Фландрии позволили правительству мобилизовать против претендента силы, достаточные не только для военного занятия Эдинбурга, но и для похода на горцев. Потерпев поражение под Куллоденом (апрель 1746 г.), претендент бежал; после ряда романтических приключений ему удалось вернуться во Францию. С этого времени Стюарты не делали более попыток вернуть престол силой. Не отказываясь от своих прав на него, провозгласив себя по смерти отца законным королем Англии под именем Карла III, Карл Эдуард в то же время воздерживался даже от тайного поощрения нового восстания в свою пользу. Он умер в 1780 году, оставив после себя брата, кардинала Генриха Стюарта; с кончиной последнего прекратилась мужская линия династии, одно время объединившей под своей властью три королевства.

Якобитское движение завершилось полным разгромом кланов горцев. Три шотландских лорда были казнены, и та же участь постигла полковника Тоунли, единственного англичанина, открыто ставшего под знамена претендента. Ряд законов был проведен в английском парламенте с целью ослабить зависимость горцев от их родовых старшин; упразднена их прежняя подсудность начальникам кланов, запрещено ношение оружия, проведены дороги в горные ущелья, и сделана даже попытка вытеснить из употребления народный говор горцев введением в их школы преподавания на английском языке. На расстоянии нескольких десятков лет после восстания Питт Старший в состоянии был уже организовать из горцев несколько английских полков: так мало оставалось следов их прежней преданности Стюартам.

Война с Францией и Испанией продолжена была еще в течение трех лет после якобитского восстания (1745-6 г.) и окончилась миром в Ахене в 1748 году, по которому Силезия отошла к Пруссии, а муж Марии Терезии, Франциск Лотарингский, провозглашен был императором на место Карла, курфюрста баварского, умершего в 1745 г. Англия ничего не выиграла по договору в Ахене; воевавшие стороны согласились вернуть друг другу сделанные ими захваты и восстановить каждую сторону в ее прежних владениях. Это не помешало быстрому росту английских колоний в ближайшие десятилетия. Англичане имели одинаковый успех и в Азии, и в Америке.

Распадение империи Великого Могола после кончины Ауренгзеба в 1707 г. позволило французам и англичанам соперничать друг с другом в интригах, направленных к тому, чтобы овладеть действительным руководительством делами в отдельных областях ранее единой империи под номинальным владычеством собственных князей. Английские и французские колонии чередовались на Коромандельском берегу Индии. На севере англичане казались сильнее, так как в их руках уже сосредоточивались в это время такие владения, как Бомбей, принесенный в приданое португальской принцессой, сделавшейся женой Иакова II, и Калькутта у устьев Ганга. Отпавшие от империи Великого Могола магаратты западного Декана искали поддержки английской торговой компании. Но на юге полуострова французы со своими владениями в Пондишери оспаривали влияние у англичан, несмотря на принадлежность последним Мадраса. Одно время можно было думать, что французам, а не англичанам предстоит сделаться действительными хозяевами страны, особенно с тех пор, как их губернатору Дюплэксу (Dupleix) пришла счастливая мысль образовать из местных жителей, обученных на европейский лад, так называемые полки «сипагов» или «сипаев». С их помощью ему удалось овладеть Мадрасом, который был возвращен англичанам только в силу ахенского договора (1748 г.).

Когда после восьмилетнего перерыва Англия снова вмешалась в континентальные войны, приняв на этот раз сторону Пруссии в Семилетней войне, затеянной Фридрихом II из-за Силезии (1756 г.), то для столкновений англичан с французами в Индии открылась новая эра; исход ее оказался, однако, благоприятным не соотечественникам Дюплекса, а предводителям военных сил, бывших в распоряжении английской ост-индской компании. В лице Клайва, прибывшего в Мадрас в качестве простого писца торговой конторы и сумевшего убедить губернатора Саундерса в возможности отнять у французов власть на Коромандельском берегу поддержкой притязаний враждебных им династий на звание местных князей или наибов, английская ост-индская компания выставила достойного соперника Дюплексу. Коварством, связанным с отвагой, ему удалось распространить сферу английского влияния, в ущерб французам, на Аркот, столицу карнаков, и положить тем начало английской гегемонии в Индостане. В 1751 г. Могамед Али, владыка страны, признал над собой верховенство англичан.

Не менее удачны были попытки отнять у французов их владения к северу от английских колоний в Америке. По Утрехтскому мирному договору англичане получили Новую Шотландию и Ньюфаундленд. Они желали связать их с своими владениями в Колонии Массачусетской бухты и вообще во всей так называемой Новой Англии. Но такому объединению английских колоний на севере Америки мешали французские поселения по течению реки Святого Лаврентия с Квебеком, расположенным у ее устья, и Монреалем к западу от Великих озер. Франция владела также устьем Миссисипи. На недалеком расстоянии от ее впадения в Мексиканский залив основан был еще при Людовике XIV город Новый Орлеан. Французский губернатор Канады Монкальм лелеял мысль связать северные и южные владения «христианнейшего короля» сетью крепостей, начиная от форта на севере, построенного по близости к Ниагарскому водопаду, продолжая фортом Дюкэн на верховьях Огайо и оканчивая крепостцами, расположенными по течению Миссисипи, в числе их нынешним городом Сан-Луи. Французы не прочь были ограничить английские колонии на западе Аллеганской горной цепью и признать своим исключительным достоянием и северный бассейн Святого Лаврентия с Великими озерами вплоть до Мичигана на западе и южный бассейн Миссисипи с его восточными и западными притоками. Но это, разумеется, не входило в расчеты ни Англии, ни жителей ее американских колоний. А так как англичане имели громадный численный перевес над французами, выражавшийся цифрами 2 000 000 английских колонистов и едва 180 000 французских, так как английские поселения были земледельческими колониями, а французские - самое большее торговыми факториями, то наперед можно было предсказать, на чьей стороне останется победа в случае столкновения из-за владычества над северным материком Нового Света.

Колониальная война и в Ост-Индии, и в Северной Америке предшествовала открытию военных действий на континенте Европы. В 1754 году виргинская милиция, под предводительством майора Вашингтона, которому никто еще не мог предсказать в это время той исторической роли, какую ему суждено будет сыграть в будущем, напала на форт Дюкэн. Французы отбились от осаждавших и нанесли им поражение. Тогда колонисты направили на ту же крепость более численный отряд в 2 200 человек английского войска, под предводительством генерала Браддока. Французы, действуя заодно с индейцами, завлекли неприятеля в западню, где он был разбит наголову, а генерал Браддок убит. Только весной 1758 г. открылась правильная кампания, после того, как из Англии посланы были военные суда под предводительством адмирала Боскауэн (Boscawen). На первых порах война была неудачна для англичан, и никто не мог еще предвидеть, что ее конечным исходом после сражения под Квебеком и капитуляции французского вице-короля Водреля в Монреале будет переход к Англии владычества над Канадой. Это последовало не ранее 1760 года.

И в том же году Клайв вернулся в Англию из Индии, овладев Бенгалией, или точнее после того, как английское владычество в этой области упрочено было воцарением в ней английского ставленника, Мир-Джафара. В 1761 году успехи англичан в Индии завершились взятием у французов Пондишери.

Все эти завоевания произошли в последние годы царствования Георга II, в то время, когда во главе кабинета стоял Питт Старший или его союзник герцог Ньюкасльский, охотно оставлявший в руках великого английского оратора руководительство внешней политикой.

Питт не отступал перед мыслью о займах для щедрой оплаты немецких союзников Англии в Семилетней войне и в частности Фридриха II. На упреки в том, что он слишком щедро распоряжается английскими деньгами для поддержки интересов союзников, будущий лорд Чатам отвечал буквально следующее: «Я завоевываю Канаду на полях Германии». Трудно было точнее передать действительное значение воинственной политики вигийского кабинета и той скрытой связи, какую Питт видел между поражением французов при Росбахе и упрочением англичан столько же на берегах Южного океана, сколько и по ту сторону Аллеганских гор Северной Америки. Ни Питт, разумеется, ни кто другой, не предвидел еще в это время, что исчезновение опасного для колонистов соперника в лице французов сделает менее необходимой вековую связь с метрополией, и что последствием присоединения Канады к английским владениям будет меньшая сговорчивость жителей колонии Массачусетской бухты или Виргинии и отказ нести налоги, на взимание которых не дано было согласия ни самими плательщиками, ни их уполномоченными.

И никто в это время не мог также предвидеть, что ближайшее царствование, Георга III, начавшееся через небольшой промежуток времени после окончательных побед английского оружия в Азии и Америке, будет ознаменовано попыткой вернуться к политике личного вмешательства короля во внутреннюю жизнь страны и в руководительство ее внешними сношениями. Никто не мог ожидать, что самый популярный из четырех Георгов, «король-патриот», пожелает овладеть парламентом путем создания в нем партии «королевских друзей», с помощью которых он будет подкапываться под власть им же призванных в состав кабинета вигийских вождей, что одной из задач монарха будет ссорить их между собой с целью проложить путь правительству, составленному из собственных его приверженцев, готовых в угоду ему подчинить свои взгляды руководительству лица, безответственного перед палатами.

А между тем все это стало действительностью в период времени от 1760 по 1783 год, когда, благодаря интригам так называемых «королевских друзей», действовавших по указаниям Георга III, Питт принужден был уступить место сперва королевскому любимцу Бьюту, а затем более сговорчивому, чем он, вигийскому вождю Гренвиллю. Бьют заключил, по желанию короля, Парижский мир в феврале 1763 г., жертвуя интересами даже не предупрежденного им заблаговременно союзника, Фридриха II Прусского, что в свою очередь заставило последнего отказать впоследствии в своей поддержке англичанам во время войны, вызванной отпадением американских колоний, в которую поспешили вмешаться французы. Что же касается до Гренвиля, то ему первому пришла в голову несчастная мысль перенести часть понесенных англичанами военных издержек на колонистов Нового Света, в форме штемпельного сбора, которым обложены были их юридические акты. Налог был вотирован английским парламентом, в котором не заседало ни одного представителя от Америки. Он сделался настолько непопулярным, что сменившее Гренвиля министерство Рокингема поспешило прекратить его сбор. Но, вызванный к жизни интригой «королевских друзей» против Гренвиля, кабинет Рокингема удержался во власти не более года. Его сменил новый - Графтона и Питта. Последний, ввиду старости и болезни перешел вскоре в верхнюю палату, будучи возведен королем в звание лорда Чатама (август 1766 г.). Графтон же согласился, по настояниям Георга, возобновить попытку Гренвиля привлечь колонии к оплате части издержек английского бюджета, вопреки уже упрочившемуся в общем сознании правилу: «где нет представительства, там не может быть и обложения». В составе кабинета обязанности министра финансов нес Таунзенд. Им и предложен был «сбор с чая» и с трех других продуктов потребления. Недовольство, вызванное этими поборами, сказалось открытым мятежом в Бостоне.

При следующем затем во времени кабинете лорда Норта, главы «королевских друзей» и тори по убеждениям, продолжена была попытка насильственного обложения колоний. Она повела, как известно, к потоплению в Бостоне привезенного английскими судами чая. Этот акт насилия был сурово наказан: бостонский порт был закрыт, и у колонии Массачусетской бухты отобрана пожалованная ей старинная хартия. Французские добровольцы, по собственному почину, прибыли из Европы, чтобы сражаться за свободу Америки, а за ними и правительство Франции решилось оказать инсургентам помощь солдатами и деньгами. Отпадение 13 колоний, образовавших из себя конфедерацию по нидерландскому образцу, а вскоре затем новый тип «союзного государства», было конечным исходом несчастной политики, источник которой лежал в желании повернуть ход истории, ослабить влияние парламента и усилить роль короля в руководительстве внутренними делами государства и его внешними сношениями.

В конституционном отношении царствование Георга III останется памятным, как последняя попытка оживления королевской прерогативы. Ею создан тот прецедент, который не позволяет считать кого бы то ни было, помимо членов кабинета, авторитетными истолкователями монаршей воли. В области же колониальной политики царствование Георга III является конечным пределом в развитии той системы, согласно которой колонии управляются не королем в парламенте, а королем в совете. Отпадение Американских Штатов послужило уроком для будущего и подготовило систему автономных колониальных парламентов, подобных тем, какие ныне существуют в Канаде, Австралии и Южной Африке.

Оба указанных последствия наступили далеко не сразу. Георг III и в последующие годы своего царствования делал попытки непосредственно влиять на смену кабинетов с помощью партии «королевских друзей», пока глава ее, Норт, из желания вновь войти в состав правительства, не спросясь короля, вступил в соглашение с наиболее радикальными из вигов и образовал коалиционный кабинет с Фоксом и Портландом в числе министров. Георг III решился тогда на акт, совершенно не терпимый при парламентском образе правления. С его согласия лорд Темпль стал показывать в верхней палате текст собственноручного письма короля, в котором значилось, что всякий, кто подаст голос за предложенный правительством законопроект об устройстве Индии, текст которого составлен был Фоксом, не только перестанет считаться другом монарха, но, наоборот, будет признан им за врага (1783 г.). Когда билль был отклонен и кабинет вручил свои верительные грамоты королю, Георг III не отступил перед мыслью поставить во главе правительства молодого вига, уже состоявшего ранее министром в кабинете лорда Шельборна и который мог рассчитывать на поддержку одних сторонников последнего. Этим счастливым избранником был второй сын Питта Старшего, лорда Чатама. Не имея большинства в парламенте, он поспешил распустить его, рассчитывая на собственную популярность. Последняя же была завоевана им внесением в палату общин при прежнем кабинете законопроекта, направленного к отнятию у «гнилых местечек» права выбора депутатов. Освободившиеся в палате места должны были бы занять уполномоченные новых промышленных и торговых центров, которые до того не имели в парламенте представителей. Так как последствием такой реформы было бы ослабление системы официальных кандидатур, то большинство, следуя указаниям членов коалиционного кабинета, отклонило эту меру. Честь внесения ее осталась, однако, за сыном высоко ценимого и после его смерти государственного деятеля. Выборы показали, что общественное мнение было решительно на его стороне. Более 160 депутатов, поддерживавших коалиционное министерство Фокса и Норта, потеряли свои места, и для Вильяма Питта открылась возможность в течение ближайших 17 лет (начиная с марта 1784 г.) стоять во главе английского правительства. Некоторые из прежних его противников, в том числе Борк, со временем перешли на его сторону; большинство депутатов осталось ему верным и охотно поддерживало проводимые им меры. Последние же клонились к тому, чтобы с помощью «свободы торговли», идеями которой молодой государственный деятель проникся из чтения знаменитой книги Адама Смита и личного общения с противниками протекционизма, открыть для быстро развивающейся крупной промышленности Англии рынки всего мира. С этою целью Питт охотно скрепил своей подписью задуманный еще Шельборном торговый договор с Францией 1786 г., последствием которого было наводнение французских рынков продуктами английской промышленности, в особенности текстильной. Прежние пошлины были настолько понижены, что англичане в состоянии были продавать свои товары дешевле туземных. Отсутствие цеховых стеснений, распространение в английской промышленности машин и вызванное тем сокращение издержек по оплате рабочих позволили англичанам успешно конкурировать с французами в дешевизне производимых ими мануфактуратов. Один лишь подневольный труд вывозимых из Африки невольников мог поспорить с машинным в деле сокращения издержек предпринимателя. Немудрено поэтому, если опиравшийся на быстрый рост техники английский капитализм еще во второй половине XVIII столетия стал относиться весьма отрицательно к дальнейшему сохранению торга неграми. Питт Младший прислушивался к требованиям общественного мнения, на которое все сильнее и сильнее стала влиять проповедь «аболиционистов», с Уильберфорсом во главе, и взял на себя почин законов, направленных к упразднению торга неграми.

Он не прочь был также радикально изменить прежнюю политику Англии по отношению к тем из ее колоний, которые населены были выходцами из Европы. Своим биллем об устройстве Канады (1790 г.) он впервые ввел систему местных парламентов, в которых, по крайней мере, нижняя палата состоит из народных избранников, тогда как верхняя заключает в себе ставленников посылаемого из Англии губернатора или вице-короля.

Еще ранее Канады Ирландия - или, точнее, протестантское меньшинство в ней, известное под прозвищем «оранжистов» ввиду преданности «принципам Вильгельма III Оранского», - добилась создания местного парламента (1782 г.). Этот парламент продержался целых восемнадцать лет, вызывая сильное недовольство в католическом большинстве населения, которому он отказывал не только в участии в выборах, но и в пользовании общегражданскими правами. Питт решился в этом вопросе стать открыто на сторону обездоленных. Ему католики обязаны упразднением многих направленных против них исключительных законов. Питт добился принятия парламентом мер, сделавших возможным для католиков службу в армии и занятие адвокатурой. Когда к концу его министерской карьеры Ирландия вовлечена была ходом событий и, в частности, войнами с революционной Францией в открытую борьбу ее бесправных католических подданных с завладевшими властью ирландскими протестантами, Питт стал решительно на сторону уравнения прав католиков. Не видя возможности добиться этого от дублинского парламента, исключительно составленного из протестантов, он высказался за отмену «гомруля». Годы потребовались для того, чтобы подкупом и возведением в графское достоинство добиться от членов мнимо-народного ирландского парламента мнимо «добровольного отказа» от его прав, и слияния Ирландии в законодательном отношении с двумя другими королевствами Великобритании. В вестминстерский парламент включены были сто депутатов от Ирландии и 32 лорда по выбору ирландской пэрии, т. е. всех аристократических родов острова (1800 г.). Питту оставалось после этого осуществить другую сторону своей программы - содействовать умиротворению края проведением 2 акта об эмансипации» католиков. В этом смысле им был составлен и внесен законопроект в первую же сессию объединенного парламента всех трех королевств (весной 1801 г.). Но Георг III, дотоле охотно шедший на уступки с целью сохранить власть за своим любимцем, платившим ему полной преданностью, вдруг заупрямился и объявил, что считает уравнение католиков несогласным с текстом присяги, принесенной им при коронации. Так как Питт считал себя связанным обещанием, ранее данным ирландским католикам, то он признал долгом чести вручить свои полномочия королю. Таким образом, человек, семнадцать лет стоявший на охране «королевской прерогативы» и осуществлявший своей политикой соединение консервативных идей с демократическими реформами, человек, которому «торизм» обязан был своим возрождением и упрочением на долгие годы, должен был отказаться от дальнейшей деятельности из-за узкой косности и фанатизма защищаемого им монарха.

Питт Младший навсегда останется одной из наиболее выдающихся личностей в галерее талантливых государственных деятелей английского парламента последней четверти XVIII века. Но мы находим его не в лагере вигов, среди которых началась его деятельность, а на стороне их противников. Фокс, Шеридан интригуют против него, рассчитывают на наследника престола и на передачу ему регентства ввиду умственного расстройства короля, как на средство вернуть власть в свои руки. Питт долгое время стоит одиноко среди людей, не только уступающих ему в таланте и знаниях, но и не вполне способных понять его программы вынуждаемых временем реформ, разумных уступок общественному мнению, под условием сохранения вековых устоев английской жизни, в частности всемогущества «короля в парламенте», т. е. короля, опирающегося на большинство лордов и общин. Только в конце его карьеры от вигов отделилась значительная группа, во главе с Борком, готовая поддерживать Питта и в его либеральных начинаниях в Ирландии, и в его открытой борьбе с французской революцией и ее проповедью «всемирной республики».

Благодаря политике Питта, Англия вышла из того унизительного положения, в какое она попала после поражений, нанесенных ей отпавшими от нее колониями и действовавшей с ними заодно Францией. По миру, заключенному в Версале в апреле 1783 г., Англия принуждена была вернуть Испании Минорку с Флоридой, а Франции - острова Святой Люции и Тобаго, да еще Сенегал. Национальный долг возрос до небывалой еще цифры в 200 миллионов фунтов стерлингов. А государственный кредит пал так низко, что так называемые «консоли», т. е. государственная рента, теряли при обмене на золото целых 40%. Питт справился со всеми этими финансовыми трудностями, разумеется, прежде всего, потому, что руководительство им делами совпало с тем быстрым промышленным и торговым расцветом, который сказался в Англии во второй половине XVIII столетия, но подготовлен был десятками лет ранее, не только проведением каналов и шоссейных дорог, но и утилизацией каменного угля и пара, первого в железоделательной промышленности, при разработке рудников Йоркшира, второго по преимуществу в текстильной, особенно после изобретения механических прялок (дженни) Аркрайтом. Несомненно, однако, что политика Питта сделала много для того, чтобы содействовать естественному росту промышленности. Для этого первым условием было возможно долгое сохранение мира, и Питт обеспечил его Англии в течение целых десяти лет. Необходимо было также озаботиться приобретением новых рынков для сбыта английских мануфактурных изделий. Питт содействовал этому поощрением нового еще в то время в самой Англии фритредерства, а также проведением новых путей сообщения, заключением торговых договоров, на началах, близких к свободе обмена, с Португалией, Францией, Соединенными Штатами, наконец, принятием деятельных мер к увеличению заморских владений Англии и числа потребителей ее мануфактурных изделий.

В министерство Питта при Уоррен-Гестингсе и сменивших его в должности генерал-губернатора Индии Корнваллисе (1786-93) и Уэллесли (1793-98), старшем брате знаменитого герцога Уэллингтона, продолжалось расширение английских владений, и приступлено было к земельному и налоговому устройству Бенгалии. Это было дело лорда Корнваллиса, который допустил при проведении реформы ту непростительную ошибку, что признал финансовых агентов империи Великого Могола, сборщиков налогов, земиндаров, и откупщиков земельной подати - талукдаров, за собственников; обойденное им крестьянство (rayats) перестало ввиду этого платить причитающиеся с него сборы и затруднило поступление в казну компании следуемых ей сумм.

Что касается до самого расширения английского владычества, то оно продолжало совершаться прежним путем не столько завоевания отдельных областей, сколько поддержки англичанами тех претендентов на звание наибов, которые готовы были признать их верховенство. При этом случалось, что английские администраторы не брезгали получением денег от своих клиентов и отдавали в их распоряжение отряды подчиненных им войск. Слух об этом проник в Англию благодаря доносу личного врага губернатора Уоррен-Гестингса. Виги решили воспользоваться этим доносом для того, чтобы свергнуть кабинет Питта. Фокс потребовал и добился обвинения Гестингса нижней палатой перед лордами, в том расчете, что Питт станет стеной в защиту ост-индского генерал-губернатора; но глава кабинета не воспротивился открытию преследований, а палата лордов оправдала Гестингса.

Десятилетняя мирная политика английского кабинета, так много содействовавшая промышленному расцвету Англии и поднятию ее государственного кредита, с 1793 года уступила место бесконечным войнам с французской революцией. Революция на первых порах была встречена сочувственно в Англии, в такой же степени, как и в германских королевствах и княжествах, входивших в состав священной римской империи. Только с тех пор, как революционное правительство открыто выступило с призывом к проведению уравнительных и республиканских идей на протяжении всей Европы, указывая на то, что оно имеет многочисленных союзников если не в среде правительств, то в притесняемых ими народах, - Питт поддался охватившему его соотечественников воинственному настроению против якобинцев, врагов трона и алтаря, и отдался подготовке европейских коалиций против диктатуры Комитета общественного спасения и послушного ему конвента. Ближайшим основанием к открытию военных действий были, однако, и на этот раз меры, направленные французами против решительного преобладания англичан в международном торговом обмене. Когда Бельгия была завоевана Дюмурье, и французы решились создать из Антверпена одновременно военный и торговый порт, для чего объявлена была свобода плавания по Шельде, Питт увидел в этом серьезную опасность для господства Великобритании на рынках Европы и 8 февраля 1793 открыл военные действия, которым суждено было прекратиться только ко времени созыва Венского конгресса. Семь европейских коалиций устроены были за этот ряд лет Питтом против Франции. Англичане приняли непосредственное участие в войне под предводительством герцога Йоркского; но их тридцатитысячная армия, разумеется, не могла вступить в серьезное столкновение с полумиллионными ополчениями республики. Англии пришлось участвовать в вызываемых ею к жизни коалициях более деньгами, чем солдатами. Денег Питт не жалел. Немецкие отряды, действовавшие под начальством герцога Брауншвейгского и полководцев прусской армии, широко пользовались английским золотом. Одно время войска коалиции имели успех в своих действиях против неприятеля, но скоро победа перешла на сторону генералов республиканских армий, строго контролируемых в своих действиях комиссарами конвента. Ко времени упрочения во Франции правительства директории, Пруссия и Голландия отпали от коалиции: первая заключила сепаратный мир с Францией, вторая подчинена была ей силой оружия, и ее флот стал грозить Англии, действуя заодно с французским. Мир в Кампо-Формио, подписанный с Австрией Наполеоном Бонапартом, начальником посланной в Италию французской армии в 1797 г., отвлек от коалиции еще двух ее членов - Сардинию и Австрию. Павел I, одно время пославший Суворова в Италию для освобождения ее от французов, в последние месяцы своего царствования сделался горячим поклонником Наполеона, успевшего стать первым консулом. Разделяя его взгляды на необходимость противодействовать росту английской торговли на морях, русский царь образовал коалицию балтийских держав под именем «вооруженного нейтралитета». Эта коалиция лишила английские суда свободы плавания на восток от Зунда и Бельта.

Англия одно время была совершенно изолирована. Три флота, французский, испанский и голландский, в своей совокупности превосходившие английский численностью своих военных судов, стали не только грозить заморским владениям Великобритании, но и делали весьма вероятной успешную высадку войск неприятеля, как в Ирландии, так и в самой Англии. Ко всему этому прибавилась в апреле 1797 года забастовка служащих на судах северного флота, призванного англичанами защищать Ла-Манш. Питт сразу понял всю опасность положения. Он поспешил удовлетворить справедливые жалобы матросов на дурное содержание и плохое обращение с ними их прямых начальников и сумел направить удары английских эскадр почти одновременно и на голландскую флотилию, которая в октябре 1797 г. была почти истреблена адмиралом Дунканом в битве близ Кампердоуна, и на испанскую, которой Нельсон нанес тяжкий удар близ мыса Святого Винцента. Затеянная Гошем высадка в Ирландии на половину не удалась. Из десяти тысяч войск едва три тысячи под начальством Груши достигли намеченной им цели и вошли в бухту Бентри Бэй в южной Ирландии; чувствуя себя в недостаточном числе, они поспешили, немедля, вернуться в Брест. Попытка Наполеона Бонапарта сделать из Египта постоянную базу для военных действий против английских владений в Индии рушилась после истребления Нельсоном французских судов в устьях Нила и неудачной осады французами Акры, благодаря помощи, оказанной осажденным небольшим английским эскадроном, под начальством Сидни Смита. Недаром Наполеон в позднейшие годы своего царствования признавал Англию главной помехой в задуманном им возрождении «Восточной Империи» в своем лице. Интриги Наполеона в Индии, клонившиеся к тому, чтобы восстановить против англичан правителя Майсура Типпо-Саиба и побудить его к захвату Мадраса, вовремя открытые Уэллесли, заставили его взять штурмом столицу вассального магараджи, Серингапатам; при этом при занятии дворца убит был сам магараджа, опаснейший противник англичан в Индии, Типпо-Саиб. После его смерти в мае 1799 года само его царство было присоединено к владениям Ост-Индской компании.

И захваченная французами Мальта перешла в 1800 году в руки англичан, обещавших вернуть ее обратно в руки Иерусалимского ордена, но доселе не исполнивших своего обещания. Двадцатитысячный отряд (под предводительством английского генерала Аберкромби) год спустя высадился в Абукире, дважды разбил оставленный Наполеоном в Египте французский отряд под Александрией и принудил его к капитуляции в августе 1801 г. Разгром Нельсоном датского флота под Копенгагеном в апреле того же года положил конец «вооруженному нейтралитету» балтийских держав. Первой из коалиции с Россией и Швецией вышла Дания, а внезапная смерть Павла I, которого на престоле сменил противник союза с Францией, Александр I, положила конец всей затее.

Питт не был уже главой министерства, когда был заключен амьенский мир (в марте 1802 г.), по которому голландцы принуждены были уступить Англии Цейлон, а испанцы - Тринидад, но англичане в свою очередь возвратили, французам одно время отобранные у них колонии, в том числе Пондишери; Наполеон же отказывался от всяких дальнейших притязаний на Египет, который снова возвращен был под владычество турецкого султана. Но мир в Амьене был только временным перерывом в той многолетней военной борьбе с Англией сперва республики, а затем империи, которая, как мы сейчас покажем, была вызвана сознанием невозможности широкого развития промышленности и торговли на континенте без нанесения серьезного удара английскому господству на море и на заморских рынках.

XVIII. Англия с эпохи Наполеоновских войн до воцарения королевы Виктории. Промышленная гегемония могла считаться более или менее достигнутой в тот момент, когда для Англии наступила величайшая из всех опасностей, дотоле ею пережитых. Если в эпоху революционных войн поддерживаемые ее деньгами континентальные ополчения не всегда выходили победителями из битвы, если для содержания наемных дружин Англии со времен Питта Младшего пришлось положить начало быстро возросшему государственному долгу, то никому еще в голову не приходило объединить весь континент Европы в грандиознейшую из всех стачек против покупки английских товаров с целью нанести смертельный удар промышленности Великобритании, выдержавшей победоносно всякую конкуренцию и завоевавшей себе международное владычество. «Континентальная система» впервые сознательно поставила себе эту нелегко достижимую задачу; она представилась уму Наполеона, как последнее и самое радикальное средство сломить врага, кредит которого ежечасно и, несмотря на все испытания, способен был вызвать из-под земли в различнейших частях света - одинаково и в Египте, и в Испании - организованные и неорганизованные полчища местного населения, оспаривавшие победу у французов. Прибавим к этому, что тот же кредит поддерживал в Англии существование флота, настолько многочисленного и совершенного, что при нем невозможно было для Франции сохранить отделенные от нее морем завоевания: Египет, Ионийские острова, Мальту, и с трудом удавалось французам, из-за того же великобританского флота, вести войну на отдаленных берегах Пиренейского полуострова, неся подчас такие поражения, как при Трафальгаре.

Чтобы уяснить себе цель и значение «континентальной системы», необходимо, хотя бы в самых общих чертах, ознакомиться и с результатами промышленного роста Англии, и с положением ее на международном рынке, и с ролью, какую Англия играла в войнах, направленных всей Европой к подавлению, как вне Франции, так и в самой Франции, того разлива революционных идей, которому временно предстояло изменить карту Европы и самые основы ее общественного и политического строя.

Промышленный подъем Англии вполне определился уже ко времени заключения ею торгового договора с Францией в 1786 г. на началах, близких к «свободе обмена». Подписанный за несколько лет до революции, этот договор вызвал промышленный кризис, на который жалуются составители наказов 1789 года. Франция впервые принуждена была испытать на себе все невыгодные последствия вековой регламентации ее промышленности, от которой одно время вознамерился избавить ее Тюрго упразднением цехов. Лишенные возможности быстро использовать многочисленные технические открытия и усовершенствования, неспособные, поэтому, достигнуть ни должного удешевления цены приготовляемых ими изделий, ни удовлетворить изменчивому вкусу покупателей, французские промышленники оказались не в состоянии выдержать конкуренцию выброшенного на французские рынки дешевого английского товара, - тем более, что последний приноравливался к демократическим течениям, которые проникли в нравы и привычки общества во второй половине XVIII века и требовали замены шелка и бархата, а также дорогих шерстяных материй более дешевыми тканями. Та же демократизация вкуса выступила и в сервировке стола, и в убранстве квартир; она дозволила замену дорогого фарфора и хрусталя более дешевым английским фаянсом и обыкновенным стеклом, а шелковых и шерстяных драпировок - ситцевыми. Можно составить себе некоторое понятие об этой перемене вкуса, шедшей навстречу быстро возросшему английскому вывозу, не выходя из Версаля: простым сопоставлением в отношении к убранству Трианона Людовика XIV с дворцом Людовика XVI и Марии Антуанетты или апартаментов Короля-Солнца с теми, в которых до своего вынужденного переселения в Париж прожила так трагически кончившая свою жизнь семья «восстановителя французской свободы». Чтобы лучше оттенить те выгодные для Англии последствия, к каким повела провозглашенная Адамом Смитом свобода труда, позволившая великобританской промышленности вытеснить своими товарами мануфактуры стран, подчинявшихся еще регламентации, мы приведем несколько характерных фактов и цифр. В битве под Эйлау и в течение всего похода в Россию в 1812 г. французская армия одета была в дешевые сукна, сотканные в Йоркшире, и обута в башмаки, изготовленные в Норсгэмптоне. В 1793 году внешняя торговля Великобритании, считая ввоз и вывоз, равнялась сумме 35 000 000 фунтов стерлингов, а восемь лет спустя, в 1801 г., она достигла уже 71 000 000 фунтов стерлингов; в конце же Наполеоновского владычества, ко времени созыва Венского конгресса, т. е. после полного неуспеха «континентальной системы», английский ввоз и вывоз, вместе взятые, равнялись 90 000 000 фунтам стерлингам (Бри, «Промышленная и экономическая история Англии», стр. 412 и 413).

Параллельно с этим ростом промышленности и торговли, Англия принуждена была сделать величайшие денежные пожертвования для усиления своего флота и оплаты союзников. В 1793 г. она могла выставить против французских морских сил только 133 фрегата; в 1801 г., накануне заключения мира в Амьене, число ее фрегатов было уже 277, а число линейных судов - 22. Английский флот быстро превысил французский втрое. Битва под Трафальгаром окончательно доказала морское превосходство Великобритании; но Англия не испугалась дальнейших затрат для сохранения этого преобладания: ежегодно 22 000 000 фунтов стерлингов шли на содержание и увеличение флота. В 1814 г. Англия насчитывала уже 900 военных судов, ей принадлежавших или сданных ей во временное пользование, с личным составом в 147 000 человек. Сумма всех затрат, сделанных Англией на войну с Францией, равняется 831 446 449 фунтов стерлингов, что на русские деньги дает приблизительно 8 1/3 миллиардов. Для покрытия колоссальных издержек Англии не только пришлось обратиться к обременению своих подданных налогами, но и производить ежегодно займы в 20-30 миллионов фунтов стерлингов, так что к 1815 г. национальный долг, который к началу революционных войн с Францией, т. е. в 1793 г., равнялся всего 247 274 433 фунтов стерлингов, поднялся до 861 039 049 фунтов стерлингов.

Как, спрашивается, могла нация вынести такое чрезмерное напряжение своих финансовых средств и государственного кредита?

Ответ на это дает цветущее состояние английской промышленности, которое в свою очередь вызвано было, прежде всего, ее оборудованием усовершенствованными в техническом отношении машинами. Простого сопоставления в этом отношении Англии и Франции к эпохе открытия революционных войн достаточно, чтобы вынести весьма определенное представление на этот счет. В своем недавнем сочинении о рабочем классе во Франции в годы, следовавшие за переворотом 1789 г., Тарле приводит в сокращении доклад одного из последних инспекторов промышленности; он относится к 1790 году и касается исключительно текстильного производства. Из этого отчета видно, что стародавняя прялка распространена была еще во всех частях королевства. «Дженни», впервые привезенные из Англии в 1771 г., можно было найти только в некоторых провинциях да еще в Париже (900 штук); но это было «дженни» старого образца, способное привести в движение от 24 до 48 веретен, тогда как в Англии усовершенствованные «дженни» приводили в движение 80 и более веретен. Машины Аркрайта проникли во Францию впервые в 1783 г., а семь лет спустя имелось в стране не более 8 таких машин. Английские же «мюль-дженни» впервые появились только в этом году. Когда английский механик Пикфорд исполнил сделанный ему правительством заказ, инспектор мануфактур довел до сведения министра торговли герцога Лианкура, что в Англии усовершенствованных «дженни» имеется 20 970, машин Аркрайта - 143, а мюль-дженни - 550 (см. Тарле, «Рабочий класс во Франции в эпоху революции», т. II, стр. 148-151). Немудрено, если в таких условиях не одни бумагопрядильни Нормандии и Пикардии не были в состоянии выдержать конкуренции английских, но что с ними заодно пришло в упадок и французское сукноделие. Этот упадок был тем неизбежнее, что Англия обладала и более совершенным и дешевым, чем Франция, сырым материалом. Ее заморские колонии ставили ей в громадном количестве хлопок, а ее пастбища, обильные травой, благодаря частым дождям, поставляли шерсть тонкорунных овец по цене несравненно более низкой, чем во Франции. Понятны после этого жалобы французских избирателей в генеральные штаты на совершенное разорение текстильного производства с того времени, как вступил в силу торговый договор 1786 г., внезапно и чрезмерно понизивший пошлину на английский товар; понятно, если в числе обычных требований наказов было расторжение этого договора. Земледельческая Франция с ее только что нарождающейся крупной промышленностью столкнулась впервые с капиталистической Англией и не выдержала напора ее усовершенствованной техники, ее капитала и кредита.

Годы революции, очевидно, не могли сделаться эпохой внезапного подъема французской промышленности. Этому препятствовала уже самая дороговизна металлической монеты, обесценение ассигнаций и отсутствие кредита. Наоборот, эти годы дали возможность Англии овладеть морским обменом Франции, Испании, Голландии и захватить в свои руки всю каботажную торговлю. Изгнание французов из Египта и занятие этой страны англичанами в 1801 г., успешное морское сражение под Копенгагеном, которым Нельсон сломил союз северных держав, в том числе России, с Наполеоном; наконец, внезапная кончина Павла и восшествие на престол враждебного Наполеону императора Александра I заставили первого консула заключить с англичанами мир в Амьене, который позволил им удержать в своих руках и принадлежавший Испании о. Тринидад, и дотоле входивший в состав голландских колоний Цейлон, наконец, Мальту, занятую ими в 1798 г., которую, вопреки данному обещанию, они забыли вернуть рыцарям Иоаннитского ордена. Насколько Англия воспользовалась приостановкой в развитии континентальной и в особенности французской промышленности и торговли в годы революции, показывает увеличение ее вывоза с 1793 г. почти на 10 000 000 фунтов стерлингов (в 1793 г. вывезено английских товаров на сумму 14 700 000 фунтов стерлингов, а в 1801 г. - на 24 400 000 фунтов стерлингов). Одновременно, несмотря на широкое развитие каперства, число английских торговых судов возросло с 16 000 до 18 000.

Военное занятие Индии еще в 1799 г. сделало большой шаг вперед, благодаря завладению Майсуром, султан которого Типпо-Саиб считался надежным союзником Наполеона. В ближайшие годы лорд Уэллесли, правивший Индией от имени Ост-Индской компании, продолжил завоевание внутренней части страны успешной войной с конфедерацией магараттских раджей; война кончилась не только овладением Дэли и всей областью, занятой магараттами, но также Ориссою и Северо-Западными провинциями. Хотя несогласия с руководителями Ост-Индской компании и заставили лорда Уэллесли, действительного творца английской империи в Индии, покинуть свой пост, но его преемники, лорд Корнваллис и лорд Минто, продолжили начатое им дело, и ко времени созыва Венского конгресса не только обеспечили английское владычество в Индии и в восточных морях, но и отняли у Наполеона остров Бурбон и Иль де Франс в 1809 году. Правда, Англия принуждена была вернуть часть захваченного, передать Египет Турции, а Голландии - Яву, Кюрасао и Суринам, одно время отнятые у нее удачной экспедицией, направленной из Индии; но зато она удержала не только Иль де Франс, Мальту и Ионические острова, но и занимаемый прежде голландцами мыс Доброй Надежды. На расстоянии немногих лет английская Ост-Индская компания присоединила еще к своим владениям Непал и Раджпутану, так что к 1818 году вся Индия, если не говорить о горных долинах Кашемира, оказалась во власти англичан. Я обхожу многие другие факты, обеспечившие Англии господство на рынках Азии; несколько забегая вперед, я укажу конечный исход грозного выступления против торговой гегемонии Великобритании с ее колониями, какое представляли затеянная Наполеоном в 1803 г. военная высадка в Англии, а затем, когда последняя оказалась неосуществимой, направленный против ее промышленности и обмена грандиозный бойкот, известный под именем «континентальной системы».

Поводом к разрыву с Англией было желание последней удержать за собой Мальту, мыс Доброй Надежды, отнятый у голландцев, Пондишери и другие французские владения. Чтобы сохранить их за собой, Англия решилась увеличить свои военные силы; Наполеон увидел в этом намерение нарушить договор в Амьене и приступил к подготовлению морского похода во всех французских портах и, в частности, в новом арсенале в Антверпене.

В мае месяце 1803 г. английский посол покинул Париж, и вскоре затем была объявлена Франции война. Она сопровождалась актами настоящего варварства: все путешествовавшие не только во Франции, но и в зависящих от нее частях Италии английские туристы и коммерсанты были задержаны вместе с их имуществом; число их было не менее 10 000. Они были освобождены из заточения не ранее падения Наполеона в 1814 г. Один из новейших историков Англии, Оман, отмечает различие Наполеоновских войн с Англией с теми, которые вело с ней революционное правительство. Французские республиканцы объявили войну монархическим принципам Англии; задачей же Наполеона было разрушить морское и торговое владычество Великобритании.

Занятие Египта в 1798 г. было направлено против индийских владений Англии; мир, заключенный в Амьене, был нарушен с целью сперва открытого нашествия на Англию, а затем для образования лиги континентальных держав и бойкота английских товаров. Все войны Наполеона с Австрией, Пруссией и Россией в значительной степени рассчитаны были на то, чтобы нанести косвенный удар Англии, которой устраивались и оплачивались все союзы, направленные против Франции. Выигрыш сражения под Фридландом или Ваграмом был равносилен для императора возможности присоединить новую державу к враждебной Англии торговой политике. Конечной же целью Наполеона было сломить Англию; все прочие эпизоды войны были только средствами к этому, средствами необходимыми, так как всех континентальных союзников Англии надо было предварительно подчинить себе, прежде чем сразиться с нею (Оман, «Англия в XIX столетии», стр. 15).

Исполнение первого плана потребовало сосредоточения 120 000 войска в Булони на берегу Па-де-Кале. Доки и арсеналы принуждены были работать на всех парах для снаряжения флота более численного, чем английский. Наполеон надеялся воспользоваться туманом или неблагоприятным направлением ветра для английского флота, чтобы сделать высадку на английский берег, и полагал, что для этого ему будет достаточно 48-ми часов. Император рассчитывал при этом на суда не только Голландии, но и Испании. Ее король Карл IV, получив французское требование на этот счет, решил отделаться деньгами и предложил Наполеону значительную сумму; но секрет был разоблачен; английский кабинет Аддингтона распорядился захватом испанских фрегатов, возвращавшихся из Америки с грузом золота (октябрь 1804 г.), после чего Испании осталось только объявить войну Англии, и открыто присоединиться к Наполеону; это необыкновенно расширило район военных действий. Адмиралу Вильнёву с флотом, собранным в Тулоне, предстояло обойти берега Пиренейского полуострова и, после соединения с испанскими судами, чрез Гибралтар выйти в открытый океан. Ему приказано было обмануть неприятеля, делая вид, что он намеревается напасть на вест-индские владения Англии. Наполеон рассчитывал, что Нельсон, которому поручено было наблюдать за движением французского флота, отправится в погоню за Вильнёвом; последнему же дана была инструкция по достижении Караибского моря круто повернуть по направлению к Бресту, порт которого был блокирован английскими судами. Численное превосходство и на этот раз было бы на стороне французов; рассеяв английскую эскадру, они в состоянии были бы сделать высадку на английский берег. При выполнении этого плана все на первых порах пошло удачно: Нельсон долгое время тщетно искал французов, пока не узнал об их движении по направлению к Вест-Индии; но командовавший французским флотом Вильнёв в исполнение данного ему Наполеоном приказа, внезапно повернул в сторону мыса Финистеррэ. В Бискайском заливе Вильнёв встретился с английской эскадрой под начальством адмирала Кальдера и потерпел поражение; вместо того, чтобы идти в Брест, как было у словлено с императором, он принужден был заняться приведением своего флота в порядок в Ферроле; а между тем Нельсон, не нашедши неприятеля в Вест-индском архипелаге, вернулся в Европу. Император решился отказаться от своего намерения сделать высадку на английский берег; в сражении при Трафальгаре (21 октября 1805 г.), у берегов Португалии, французский флот понес жестокое поражение, но Англия потеряла Нельсона, погибшего в этой битве.

Когда пали, таким образом, надежды французов на возможность довести успешно до конца предприятие, однохарактерное с тем, которое веками ранее задумал Филипп II, посылая в Англию свою Армаду, - Наполеон, чтобы сразить сильнейшего из своих врагов и обеспечить дальнейшее развитие французской торговли и промышленности, решил прибегнуть к иному, еще более грандиозному способу борьбы - к «континентальной системе». В сущности, этот план его был еще менее осуществим, так как, за невозможностью устроить блокаду английских портов и помешать выходу из них товаров, пришлось бы блокировать порты всего мира, чтобы сделать невозможным ввоз тех же товаров на континент Европы. Но такая блокада, разумеется, была немыслима; Наполеон рассчитывал обойтись без нее, отбирая у отдельных правителей вынужденное обещание признавать английские товары контрабандой. Если мы спросим себя о причинах, побудивших Наполеона пойти на довольно выгодные для России условия мира в Тильзите после блестяще выигранного им сражения под Фридландом, то весьма вероятной будет та догадка, что для него всего важнее было заручиться обещанием русского императора поддержать его попытку изгнать английские товары с европейских рынков. «Континентальная система» была создана декретами, подписанными Наполеоном в Берлине в 1806 году; они устанавливали, что английские острова состоят под блокадой для всей Европы. Торговать с ними было запрещено всем подданным Франции и тех вассальных государств Наполеоновской империи, которые так размножились после удачных походов французов в Австрию и Пруссию, сражений под Аустерлицем и Йеною и образования из Ганновера, Гессена и отнятых у Пруссии прирейнских провинций Вестфальского королевства, поставленного под власть младшего брата Наполеона, Жерома, и герцогства Варшавского, образованного из тех частей бывшей Речи Посполитой, которые находились в зависимости от германских государств. Мало этого, и союзники Империи, как Пруссия, Голландия, Испания и итальянские князья, должны были дать свое согласие на исполнение этих декретов. Самого русского царя Александра I Наполеон убедил в необходимости присоединиться к «континентальной системе», так что вне этой международной блокады, направленной против английских товаров и всяких вообще товаров, доставляемых на английских судах, остались только Швеция, Турция, Португалия, острова Сицилия и Сардиния. Наполеон намерен был сократить этот список и потому начал войну с Португалией; она кончилась взятием Лиссабона генералом Жюно, признанием дома Браганцев утерявшим право на престол и включением Португалии в то королевство, которое вскоре образовано было в Испании для брата Наполеона, Иосифа, двумя годами ранее уже ставшего правителем Неаполя.

На Берлинские декреты Англия ответила указами, изданными при участии ее Тайного совета и помеченными 1807 годом; они объявляли, что берега Франции и ее союзников отныне будут считаться англичанами, состоящими под блокадой. Военным судам соответственно было предписано останавливать все корабли, входившие в эти порты, даже те, которые принадлежали нейтральным государствам, и считать их призами: исключение допускалось только для тех судов, которые прежде, чем войти в континентальную гавань, заходили в какой-нибудь английский порт. На это Наполеон ответил новыми декретами, помеченными Миланом (17 декабря 1807 г.); в них значилось, что всякое судно, зашедшее в британский порт, будет считаться законным призом, всякий же английский товар, найденный где бы то ни было на континенте, должен быть конфискован и сожжен. Если бы эти постановления были буквально приведены в исполнение, то всякая торговля на море необходимо прекратилась бы. Но непосредственно задетыми признали себя мало заинтересованные в исходе борьбы между Наполеоном и Англией Американские Соединенные Штаты, и недовольство постановлениями, делавшими для них невозможным торговый оборот с Европой, побудило их к объявлению войны Англии (июнь 1812 г.); война эта кончилась вместе с падением «континентальной системы». Для Англии проведенная Наполеоном блокада стала вопросом дальнейшего удержания того первенства, какое завоевано было ею как в промышленности, так и в торговле; все ее выступления, - в форме ли поддержания деньгами коалиций против Наполеонова владычества, или прямого заступничества со своими войсками за Испанию и ее туземное правительство, - не имеют в основании другого источника, помимо желания прорвать блокаду. Но не столько успехи англичан при Трафальгаре и их громадные затраты на помощь союзникам, вызвавшие необходимость увеличения государственного долга, помешали наступлению задуманного Наполеоном уничтожения английских мануфактур и обмена, - сколько невозможность фактически провести блокаду всех европейских портов для английского вывоза. Можно сказать, что «континентальная система» оказалась несостоятельной по тем же причинам, по которым несколько веков ранее испанцам и португальцам в эпоху их соединения под властью одной династии не удалось помешать другим державам Европы, подобно им желавшим торговать заморскими товарами, - и прежде всего, голландцам, а затем и англичанам, - вывозить эти товары, как из Ост-Индии, так и из Вест-Индии. Оберегать таможенным кордоном берега всей Европы оказалось и на этот раз немыслимым. Наполеон все время вправе был жаловаться на то, что и в Германии и во Франции, и в Испании контрабанда процветает: с Гельголанда, захваченного ранее англичанами, как и с островов Ла-Манша, с Гибралтара, как и с Сицилии, по ночам отплывали корабли, чтобы выгрузить контрабандный английский товар в наперед условленных местах. Так как риск был значителен, то товар возрастал в цене: немцы, испанцы, итальянцы в равной степени могли жаловаться на то, что кофе и сахар обходятся им необыкновенно дорого; и те же жалобы стали раздаваться и в России на расстоянии немногих лет со времени заключения Тильзитского договора. Россия ранее получала значительную часть предметов роскоши и колониальный товар из Англии; она не могла, поэтому, обнаружить желательного рвения в исполнении тяжких требований «континентальной системы». Кончилось дело тем, что русское правительство отказалось, в конце концов, от практического проведения в жизнь «континентальной системы»; а это и послужило одним из поводов к начатию Наполеоном знаменитой кампании 12-го года, сделавшейся исходным моментом его гибели. Нужно ли прибавлять, что английское золото и английские войска участвовали в той коалиции, которая помешала Наполеону после счастливого перехода им Березины, на обратном пути из России, сохранить в нераздельности разноплеменные части своей империи и привела его сперва к почетному изгнанию на о. Эльбу, а затем, после новой попытки восстановить империю - на этот раз на либеральных началах, - к заточению на острове святой Елены, вслед за поражением под Ватерлоо. Когда собрался Венский конгресс, Англия получила на нем территориальные компенсации, сравнительно меньшие, чем другие участники освободительной войны против «тирана Европы»: Мальту, Гельголанд, Ионические острова, остров святого Маврикия на Индийском океане и голландскую колонию на мысе Доброй Надежды. Но она могла бы обойтись и вовсе без компенсации, так как за время войн с Наполеоном ей удалось захватить монополию торговли на морях, ввиду того, что прежние ее конкуренты, например, Голландия, не говоря уже о Франции, принуждены были прекратить всякий обмен товаров морскими путями с тех пор, как на блокаду своих товаров Англия отвечала такой же мерой по отношению к товарам всех европейских держав.

Несомненно, Англии пришлось пережить тяжелое время и даже пойти одно время (1797) на замену металлической монеты бумажными деньгами; но она не только избежала банкротства - даже при возрастании ее государственного долга до девятисот миллионов фунтов стерлингов, - но и обеспечила себе, путем увеличения численности своих торговых судов, возможность наводнять рынки произведениями своих мануфактур, не в ущерб качеству все более и более дешевевшими, благодаря усовершенствованиям техники.

Но машинное производство необходимо сокращало нужду в рабочей силе, а, следовательно, и понижало размер заработной платы. Последствием явилось то, что от всего этого процветания мануфактур и вывозной торговли всего менее выиграли народные массы. Заработная плата пала настолько, что оказалась стоящей ниже минимума средств к существованию. Жизненные припасы, наоборот, не обнаруживали никакого тяготения к удешевлению, так как земледельческое производство было защищено от континентальной конкуренции высоким таможенным тарифом. Торийское министерство, руководившее неизменно судьбами страны в течение 23-х лет, - т. е. во все время революционных войн и войн с Наполеоном, - поддерживало интересы крупных земельных собственников и отказывало неимущим классам в дешевом хлебе, так как оно все время препятствовало ввозу его из-за границы если не запретительным, то протекционным тарифом. Чтобы дать возможность рабочему классу продолжать свое существование без эмиграции и предупредить неизбежное потрясение существующего порядка голодными, пришлось расширить систему общественного призрения. Закон 1795 г. уже сделал шаг в этом направлении, допустив, рядом с помощью трудом в стенах рабочего дома, помощь вне рабочего дома путем денежных пособий. Таким образом, налог, взимаемый в пользу нищих, послужил средством пополнить рабочим тот недостаток, какой они терпели от низкого уровня заработной платы и высоких цен на продукты первой необходимости.

Никогда в истории, ни раньше, ни после - если не говорить об эксплуатации рабского труда в древности - положение производительных классов в области обрабатывающей промышленности не являлось более безотрадным. При отсутствии всякого фабричного законодательства, сколько-нибудь ограждающего женщин и детей, эксплуатация предпринимателями людей труда, без различия пола и возраста, производилась вполне открыто. Обогащение шло быстро, а обеднение не встречало препятствий в законе. Покровительство земледелию совпало с системой невмешательства правительства в отношения предпринимателей и рабочих и преследовало заодно с ним общую цель возрастания земельной ренты и процентов на капитал. Недобор рабочего, обусловленный крайне низкой заработной платой, покрывался всем населением, так как налог в пользу нищих падал не на одних земельных собственников и капиталистов, а на всех приписанных к приходу. Борясь с наступившим ухудшением своего положения, рабочие начали с разрушения машин, в которых видели своего ближайшего врага; но нетрудно было убедиться, что порча машин не устранит безработицы и нужды. Радикалы старались доказать, что настоящий источник бедствий лежит в той поддержке, какую узкая и себялюбивая политика владетельных классов встречает со стороны стоящих во главе правительства тори. Народ принял на веру то, что в его среде пропагандировалось радикалами, и, думая, что обстоятельства изменятся к лучшему, когда виги займут место тори, сделался сторонником избирательной реформы. Благодаря этому стало возможным отнятие у захудалых городов и местечек, вполне зависимых от земельных аристократов, права посылать в парламент депутатов и передача их голосов, не представленным вовсе или слабо представленным центрам шерстяного и железного производства, а также мировой заокеанической торговли. Понижение избирательного ценза - одинаково в графствах и городах, - допущение к избирательным урнам не одних собственников, но также наследственных оброчных владельцев (copyholder) и долгосрочных фермеров, должно было в глазах защитников реформы служить той же цели - ослаблению так называемого «земельного интереса» (landed-interest). В защите его тори все более и более видели свой «raison d'etre», тогда как виги, наоборот, являлись по преимуществу сторонниками представительства движимой собственности, промышленного и торгового капитала и стремились убедить массы, что, в силу якобы неоспоримой гармонии интересов капитала и труда, защитники первого необходимо обеспечивают и подъем материального благополучия рабочих классов. Не все, конечно, были в равной мере проникнуты такой точкой зрения; но социализм едва зарождался в Англии в учении Роберта Оуэна, как во Франции - в доктрине Сен Симона; оба его родоначальника одинаково были чужды проповеди классовой борьбы и международного единения пролетариата.

Сказанным объясняется, почему неимущие классы оказались на стороне буржуазии в ее борьбе с земельной аристократией, пошли заодно с вигами против тори. Последние косно цеплялись за покровительство туземному земледелию с помощью протекционного тарифа; они не хотели слышать о необходимости произвести избирательную реформу, предсказывая, что последствием ее будет обращение Англии чуть не в республику и, быть может, упразднение самого понятия «собственности». Чтобы отвлечь внимание от волновавшего общество вопроса о понижении ценза и о новом распределении депутатских мест между населением, они не прочь были, скрепя сердце, пойти даже на другую реформу, давно требуемую, если не всем населением, то Ирландией, реформу, осуществление которой обещано было в момент объединения ее с Англией самым выдающимся и наименее косным тори, тогдашним главой кабинета, Питтом Младшим. Этим объясняется, почему герой Ватерлоо, Уэллингтон, поставленный Вильгельмом IV во главе нового торийского министерства, решился провести в 1829 году акт об эмансипации католиков. Он понял, хотя и поздно, что обещания надо исполнять, и что ирландский лидер и депутат О'Коннель имеет твердую почву под ногами, когда требует для своих соплеменников равенства перед законом и тех же прав гражданского состояния, какие признаваемы были не только за членами англиканской церкви, но и за раскольниками - диссентерами. Уэллингтону удалось склонить в пользу такой реформы и долгое время противившихся такому уравнению в правах католиков с протестантами членов верхней палаты; этим он предупредил возможность широкого развития начавшегося среди ирландцев брожения в пользу нового отделения от Англии, так называемого «repeal of the union». Недовольство, вызванное Уэллингтоном в среде тори энергичным выступлением в пользу эмансипации католиков, разрешилось к выгоде вигов. Так как их важнейшие вожди, с Фоксом во главе, проведшим на правах министра великую реформу упразднения торга неграми (в марте 1807 г.), в это время уже сошли со сцены истории, то пришлось вверить судьбы Англии лорду Грею, человеку, еще не испытанному в роли главы кабинета, но в течение ряда лет с большой умеренностью и талантом руководившему оппозицией. Эта роль выпала ему в удел с тех пор, как Гренвиль удалился от дел, а Шеридан последовал в могилу за Фоксом (1816 г.).

Ряд более или менее фантастических заговоров и массовых волнений (в Манчестерском бунте 1819 г. приняло участие до 30 000 человек) должны были убедить всякого в том, что не было более возможности подавить движение в пользу избирательной реформы одним усилением наказания против нарушителей общественного порядка и издателей так называемых «мятежных памфлетов» (seditious libels), под которые подводимы были и статьи в периодической печати, - все возможное в этом направлении было уже испробовано в 1819 г. министерством тори Ливерпуля, Аддингтона и Касльре (Castlereagh) и оказалось несостоятельным. Два года спустя Аддингтон покинул министерство, а Касльре, под влиянием внезапного умопомешательства, перерезал себе горло. Не удовлетворила общество и реформа, предпринятая торийским министерством лорда Ливерпуля (Liverpool), в состав которого вошли такие выдающиеся люди, как дипломат Каннинг (Canning) и экономист Гескиссон (Huskisson). А, между тем, эти реформы касались весьма важных задач: они смягчили многие нормы сурового устаревшего уголовного кодекса, делая для присяжных ненужным отрицать очевидную наличность преступления, чтобы тем избежать наложения судьями чрезмерной кары.

Подчиняясь влиянию искреннего сторонника учения Адама Смита, Гескиссона, правительство соглашалось на пересмотр Навигационного акта Кромвеля и на понижение пошлин на сырье. Тому же Гескиссону суждено было провести и другую важную меру - произвести конверсию государственного долга и понизить платимый государством процент с 5 до 3 ½. Каннинг в свою очередь отказался от политики невмешательства Касльре в деятельность держав, входивших в состав Священного Союза, энергично выступил в защиту греков и убедил Францию и Россию принять участие в совместных действиях с английским флотом, закончившихся истреблением турецкой эскадры под Наварином (27 октября 1827 г.). Но даже удачное решение главами торийского кабинета вопросов внутренней и внешней политики не избавляло его от необходимости или самому поднять вопрос о понижении избирательного ценза и новом распределении депутатских мест, или передать власть в руки вигов. В это время между тори еще не было людей, подобных Дизраэли, готовых на те своевременные уступки общественному мнению, при которых консерваторам не грозит опасность справедливо прослыть за реакционеров. Питт, будь он в живых, дал бы, вероятно, иное, боле решительное, направление торийской политике в вопросе о реформе парламента; сам он высказался в 1785 году, как мы видели, за отнятие голоса у гнилых местечек, и если новый избирательный закон впоследствии не был внесен им снова в палату общин, то только ввиду французской революции, которая, как ему казалось, могла переброситься и по другую сторону Ла-Манша.

Когда, отвергнутый в первый раз в 1831 г. в самой палате общин, проект избирательной реформы лорда Джона Росселя (John Russel) после новых выборов прошел в нижней палате и остановлен был на своем дальнейшем пути несговорчивостью палаты лордов, король Вильгельм IV сделал попытку заменить вигийский кабинет Грея кабинетом герцога Уэллингтона, но последнему не удалось образовать правительство, после чего Грей принял на себя полномочия, заручившись предварительно обещанием короля, что, при дальнейшем противодействии, он увеличит число пэров настолько, чтобы обеспечить прохождение чрез верхнюю палату реформы Росселя. Одной этой угрозы было достаточно, и предводитель тори Уэллингтон, чтобы положить конец брожению грозившему перейти в революцию, перед началом голосования во главе 100 членов верхней палаты покинул заседание и дал, таким образом, возможность вигам значительным числом голосов вотировать акт, вызвавший радикальнейшую перемену в государственном строе Англии (4 июня 1832 г.). Ее нельзя передать словами «расширение избирательного права», - она означает нечто несравненно большее и притом в двух направлениях: ею положен конец средневековому, в сущности, началу представительства не жителей, а таких корпоративных единиц, как графство и парламентский город, призываемых к посылке равного числа уполномоченных, независимо от количества населения. Реформа 1832 г. является новшеством и в том смысле, что разрывает с другим средневековым воззрением, вызванным к жизни господством феодальной системы, а именно тем, что представительство должно быть построено исключительно на основе недвижимой собственности; что движимое имущество и капиталы, выражаясь языком Кромвеля и Аэртона, «не являются постоянным интересом государства, и что владельцы их пребывают в нем, только пользуясь гостеприимством земельных собственников». Билль о реформе отправлялся, наоборот, от мысли призвать к политической деятельности все зажиточные классы - получают ли они свой доход в форме ренты или предпринимательской прибыли и процентов на капитал; чего он не желал - это представительства лиц, живущих собственным трудом.

И в этом отношении можно сказать, что он нимало не оправдал надежд рабочих классов, одинаково сельских и городских, а потому должен был вызвать с их стороны и, действительно, вызвал новую агитацию в пользу расширения избирательного права. Но эта агитация увенчалась успехом не сразу и не в полной мере: чартистам еще придется выставить на своем знамени неосуществившееся доселе требование всеобщего избирательного права.

Через 35 лет, по почину радикального тори, Дизраэли, и из страха, что виги свяжут со своим именем назревшую реформу, торийским министерством будет внесено и проведено через обе палаты новое понижение избирательного ценза; пройдет еще 17 лет, и в 1884 и 1885 гг. вигам удастся добиться распределения депутатских мест по новому плану и уравнения в отношении к избирательному цензу сельского населения с городским. Обе реформы дадут только частичное удовлетворение требованиям рабочих, оставят нерешенным вопрос о представительстве женщин, как и о пропорциональном представительстве, и, разумеется, не обратят Англию в страну всеобщего права голосования. Но прежде, чем говорить о последующем развитии избирательной системы, познакомим читателя с самым содержанием закона 1832-го года. Он позаботился, прежде всего, о том, чтобы установить начало хотя бы относительной пропорциональности числа депутатов числу населения. Изменение направления мировой торговли - перемещение центра ее, с открытием путей в Индию и Америку, с Немецкого моря на Атлантический океан - повело к падению городов на восточном берегу Англии и к процветанию их на западном берегу. Ряд других городов возник и получил необычайное развитие в связи с расцветом каменноугольной промышленности. Некоторые из них, как, например, Манчестер, еще во времена Питта Младшего считались простыми местечками; к 1832 году население в них, однако, настолько возросло, что парламент не счел себя вправе оставить их долее без представительства в палате общин.

Законом 1832 года были, прежде всего, лишены права посылки депутатов 56 гнилых местечек, каждое с населением не свыше двух тысяч; этим путем освобождалось 112 депутатских мест. Затем у 32 городов, население которых не превышало четырех тысяч, было отнято право посылать двух депутатов: им было предоставлено избирать лишь по одному представителю. Таким образом, впервые было нарушено то средневековое правило, по которому каждый город и каждое графство посылали по два депутата, независимо от их населенности. Освободившиеся 144 места были распределены между графствами и городами; 42 города, ранее не посылавшие представителей в палату общин, получили это право: 22 города (Манчестер, Бирмингем, Лидс и др.) призваны были выбирать по два депутата, 20 городов - по одному. Оставшиеся места были распределены между графствами.

Вместе с переменой в распределении депутатских мест между графствами и городами, был расширен и круг избирателей. До 1832 года в графствах избирательными правами пользовались только лица, получавшие с собственной свободной земли не менее 40 шиллингов чистого годового дохода. Таким образом, ни наследственные арендаторы (копигольдеры), ни фермеры, безразлично - арендовали ли они землю на продолжительный или на короткий срок, участия в выборах графств не имели. Что касается до городов, то в большинстве из них избирательными правами пользовались одни лица, входившие в состав гильдий, или даже только представители последних, заседавшие в городском совете. Лишь в некоторых городах к участию в выборах привлекались также так называемые householders, т. е. лица, снявшие дом у собственника на 99 лет. Дело в том, что во многих английских городах и по настоящий день можно встретить целые улицы, принадлежащие отдельным аристократическим семействам; последние сдают свои дома в аренду на 99 лет. Эти «домодержатели» (householders) и пользуются избирательными правами; но лица, снимающие у них квартиру, избирательных прав не получили.

Реформа 1832 года, оставляя в силе закон 1429 года, который для права участия в выборах требовал получения 40 шиллингов (20 руб.) чистого дохода с недвижимой собственности, вводит ряд новых избирателей. Избирательными правами наделяются копигольдеры, платящие не менее 5 фунтов стерлингов (50 руб.) аренды в год, долгосрочные фермеры на срок более 60 лет, уплачивающие ту же сумму аренды, и арендаторы на срок от 20 до 60 лет, вносящие 50 фунтов (500 руб.) годовой аренды. Таким образом, и в XIX веке к избирательным урнам допускаются, прежде всего, лица, имеющие «постоянный интерес» в государстве, как выражались еще в XVII столетии Кромвель и Аэртон; соответственно этому, и был понижен ценз для копигольдеров и арендаторов. Они, очевидно, были признаны имеющими «постоянный интерес» в государстве уже в силу своей наследственной или многолетней связи с землей. При том по-прежнему оставлены без избирательных прав все арендаторы, снимающие землю менее, чем на 20 лет. Что же касается до городов, то в них избирательное право было предоставлено всякому, снимающему дом и уплачивающему аренды не менее 10 фунтов стерлингов (100 руб.) в год.

Реформа 1832 года не открыла, следовательно, доступа к избирательным урнам широким массам населения. Немудрено поэтому, что тотчас же после ее проведения открывается агитация в пользу дальнейшей демократизации избирательного права.

Реформа 1832 г. является отправным пунктом для целого цикла законодательных мер, давно требуемых общественным мнением. Дайси (Dicey) высказывает ту мысль, что общественное мнение этого времени в свою очередь складывалось под влиянием проповеди Бентама, - проповеди утилитаризма. «В 1825 г.», - говорит он, - «англичане уже пришли к убеждению, что учреждения страны нуждаются в глубокой перемене, но виги-реформаторы, как и тори, относились с недоверием к теории естественных прав и избегали якобинских принципов... Тот, кто своими учениями мог руководить Англией на пути реформ, не должен быль говорить ни о естественном договоре, ни о естественных правах, ни о свободе, ни о равенстве, ни о братстве. Бентам и его ученики вполне удовлетворяли этим требованиям; они презирали и осмеивали всякие туманные общие положения, сентиментализм и риторику, они не имели веры в общественный договор» (см. Dicey, «Law and opinion in England». Лекция 6, стр. 170).

Теория, объявлявшая, что задачей законодателя должно быть обеспечение выгод большинства, и таким образом возможно большего счастья для возможно большего числа людей, которая, в то же время, считала неоспоримым труизмом, что благодетельными реформы могут быть только в том случае, когда они имеют в виду расширение индивидуальной свободы на счет государственного вмешательства, так как индивид - лучший судья того, что может составить его счастье, что поэтому первой заботой законодателя должно быть устранение всех ограничений, тяготеющих над частным почином, если эти ограничения не нужны для обеспечения свободы всех, - очевидно, не шла вразрез с течениями, господствовавшими в это время не в одной Англии, и корень которых лежит, несомненно, в желании покончить как с феодальной, так и с правительственной опекой. Я полагаю, что Дайси несколько преувеличивает значение Бентама и недостаточно оттеняет ту мысль, что его учение само было отражением ранее его укоренившихся доктрин, вызванных борьбой с феодализмом, цеховой организацией ремесел и полицейским государством; против них направлены были удары и великой «Энциклопедии» Дидро, и Даламбера, и физиократов, особенно Тюрго, Дюпон-де-Немура, Кондорсэ, и школы Адама Смита, и, наконец, той самой революционной метафизики, с которой Бентам полемизировал в юности для того, чтобы в позднейшие годы в значительной степени проникнуться ее принципом - равенства всех перед законом, судом и налогом¹).

¹) Этот перелом в направлении Бентама не указан Дайси и как нельзя лучше изображен Галеви во второй части его трехтомного сочинения «Об образовании философского радикализма».

Дайси перечисляет ряд людей, игравших значительную роль в английской политике 40-х и 50-х гг., которые, как индивидуалисты, - по тому самому, думает он - были и последователями Бентама; они группировались вокруг популярного в то время журнала «Эдинбургского Обозрения».

В числе политических деятелей, поддерживавших его, мы находим О'Коннеля и Роберта Пиля. Одно упоминание рядом этих двух имен способно породить сомнение в том, чтобы деятельность обоих определялась равным пристрастием к Бентаму. Первый, как известно, был ревностным католиком и стоял за отделение Ирландии от Англии; второй же был не менее стойким англиканцем и унионистом. Общей у них была приверженность к демократии; но сам Дайси доказывает, что, если большинство последователей Бентама были демократы-либералы, то в их среде можно было встретить и тори, сторонников сохранения аристократических пережитков. Если что объединяло их, сближая в то же время с Бентамом, так это одинаковая вражда к идее государственного вмешательства.

Нельзя сказать, однако, что в английском обществе 40-х и 50-х гг. не было никаких сторонников социализма. Проповедь Роберта Оуэна и сочинение Томсона, направленные к тому, чтобы обеспечить рабочему полный продукт его труда, не прошли бесследно, и, если в Англии идея классовой борьбы еще не пользовалась популярностью, то другая идея - возвращения к земле массы населения и ее национализации - признавалась как нельзя лучше многими деятелями чартизма. «Стоя на почве Оуэна и его последователей», - говорит профессор А. Н. Миклашевский, - «чартисты выставляли девизом: «back to the land», т. е. назад к земле; нечего заботиться о развитии промышленности путем оживления торговли, - необходимо, чтобы страна производила все сама для себя; она должна создать счастливое соединение земледелия с промышленностью в виде мелких производительных ассоциаций. Один из вождей позднейшего по времени чартизма, О'Бриен (O'Brien), стоял за национализацию земли; он требовал, чтобы она поделена была на участки, пригодные для ведения хозяйства; в определенный срок года эти участки следует сдавать в аренду с публичных торгов; каждый вправе получить земли столько, сколько он может обработать; арендная плата идет на выкуп земли у собственников в течение 30 лет, после чего земля Англии становится достоянием всего народа» (см. Миклашевский, «История политической экономии», стр. 354). В отличие от тех, кто, подобно Кобдену, полагал, что уничтожение протекционизма устранить пауперизм, сторонники государственного вмешательства в отношения народа к земле считали, наоборот, что протекционизм, как система покровительства национальному труду, повышает заработную плату.

Нам необходимо было, хотя бы и бегло, коснуться тех противоположных течений, какие существовали в английском обществе в первое десятилетие, следовавшее за избирательной реформой 1832 года, чтобы объяснить и дальнейший рост законодательства, и ту оценку, какую новые реформы, более или менее проникнутые тем же духом, что и закон 1832 года, встретили в английском обществе.

Наибольшее значение из всех последующих реформ имел закон 1834 года, которым реформирована была система общественного призрения. Я сказал уже, что, отступая от тех начал, какие были проведены законодательством Елизаветы, законы конца XVIII века - в частности так называемый акт Гильберта (Gilbert-act) - усилили помощь, оказываемую бедным вне стен рабочего дома путем раздачи денежных пособий. Акт Гильберта остановился на мысли о необходимости соразмерять эти пособия с численностью семейства и, таким образом, косвенно содействовал размножению населения. Вильям Питт сочувственно относился к акту Гильберта именно по этой причине. «Помощь неимущим от прихода», - говорил он, «должна возрастать пропорционально числу детей, так, чтобы значительное число их считалось благодеянием, а не проклятием. Те, кто увеличивает число жителей страны, вправе рассчитывать на ее поддержку в случае нужды». Это, очевидно, те же соображения, какие побуждали Наполеона I выдавать премии семьям, в которых число детей было не менее 12-ти.

В 30-х годах прошлого века стали смотреть на денежные пособия нуждающимся с совершенно иной точки зрения. Было признано, что последствием их является возмещение рабочим того недобора, какой производила в их бюджетах недостаточная заработная плата. Земельные собственники, фермеры, фабриканты и заводчики переносят, таким образом, на плечи всего населения то, что составляет их прямую обязанность, а заработная плата ниже уровня средств существования позволяет им получать повышенный доход от сельского хозяйства, промышленности и торговли. Издержки, какие народ несет вследствие таких порядков, выразились повышением суммы налога, идущего на общественное призрение, с 2 500 000 фунтов стерлингов в 1795 г. до 5 400 000 в 1815 г. и до 7 000 000 в год проведения избирательной реформы 1832 г. Находили поэтому необходимым всячески стеснить раздачу милостыни деньгами и вернуться к системе трудовой помощи бедным; при этом, однако, не отказывались от другой стороны акта Гильберта - от поощрения им соединения нескольких приходов в одну унию, чтобы на общие издержки строить и содержать рабочий дом; то, что по этому акту считалось факультативным, должно было отныне стать обязательным. Необходимым признавалось также создать центральное бюро для управления общественной благотворительностью (Poor - Law Board). От этого бюро и должны были исходить впредь распоряжения о соединении нескольких приходов в одну унию. Приходы были лишены права противиться постановлениям, принятым бюро на этот счет; от комиссаров, его составлявших, зависело разделить одно графство на несколько таких уний. В сельских местностях от 20-ти до 30-ти приходов соединялись вместе для образования унии. В городских районах нередко одна муниципия с ее многочисленными округами составляет одну унию. В настоящее время Англия представляет собой 647 таких уний. Каждый из приходов, входящих в состав унии, избирает одного из своих или нескольких членов, смотря по населению, в бюро унии. Членами этого бюро считаются также в силу их должности мировые судьи, редко, однако, в нем присутствующие. Функции бюро весьма широки и ограничены только правом центрального бюро требовать точного выполнения издаваемых им общих предписаний, заключающих в себе регулирование частностей и разрешение спорных вопросов по управлению бедными. Чрез две недели после предъявления этих общих предписаний министру внутренних дел и парламенту, они получают обязательную для всех силу. Зато в течение этих двух недель монарх, через посредство Тайного совета, может лишить их силы и значения. Заинтересованной стороне в этом случае предоставляется, однако, доказывать пред судами законность изданного бюро общего предписания. Каждый совет попечителей - board of guardians - пользуется правами корпорации и, как таковая, может искать и отвечать в судах, приобретать и отчуждать собственность. К ним обращаются с просьбой об общественном призрении, и они решают как вопрос об оказании помощи, так и то, в каком виде эта помощь должна быть предоставлена. Развитие должности попечителей имело своим естественным последствием умаление значения прежних надзирателей за бедными до роли простых исполнителей чужих предписаний. Имея в лице помощников на жаловании, или так называемых - assistants overseers, деятельных исполнителей всего, что будет приказано им сверху, надзиратели за бедными почти повсюду перешли в разряд почетных, лично ничего не предпринимающих, должностных лиц.  Самый вопрос о порядке призрения бедных в Англии не входит в нашу задачу, и мы ограничимся, поэтому, лишь замечанием, что закон 1834 г. сократил до minimum'a систему призрения бедных вне стен рабочего дома и, наоборот, расширил систему оказания помощи в рабочих домах. Соединяя с задачами простого призрения заботы о воспитании детей пауперов, он предписал устройство с этою целью особых школ при рабочих домах для обучения детей призреваемых. Опыт соединения воедино нескольких приходов, сделанный, прежде всего, в сфере управления бедными, оказался настолько удачным, что, по примеру закона 1834 г., целый ряд специальных законов счел возможным предписать такое же соединение приходов в дистрикты в интересах, как дорожного управления, так и принятых на себя государством в течение XIX столетия забот о народном здравии, наконец, забот о производстве общеполезных сооружений - водопроводов, стоков для нечистот, кладбищ и т. п. Укажу для примера, что законом 1836 г. предписано соединение нескольких приходов в дорожные дистрикты для проведения на общие средства новых дорог и поддержания старых, причем деятельное управление дорогами возложено на комиссии из лиц, избранных отдельными приходами; во главе каждой комиссии стоит оплачиваемый приходами дистриктный надзиратель за дорогами. Из факультативного, каким соединение приходов в дорожные дистрикты было в 1836 г., оно становится обязательным, начиная с 1862 и 1864 г. Мировым судьям в четвертных сессиях предоставлено деление графства на дорожные дистрикты. Обязанности прежних приходских надзирателей за дорогами переходят на дистриктные бюро, за которыми, как и за бюро попечителей, признается характер корпораций, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Издержки по дорожному управлению покрываются дистриктным фондом, в составлении которого участвуют отдельные приходы, сообразно среднему размеру их издержек на дороги. Весь персонал чиновников на жаловании, необходимый для приведения в исполнение постановлений дистриктного бюро, назначается не кем иным, как членами последнего.

Нельзя думать, что закон 1834 г., как пишет, например, Оман в своей «Истории Англии в XIX столетии», был приветствуем всеми одинаково, как счастливейшее решение вопроса о безработных и нищих; рядом с людьми, которые довольны были финансовыми последствиями этого закона, выразившимися уменьшением суммы налогов в пользу нищих с 7 000 000 в 1832 г. до 4 700 .000 в 1836 г., выступили другие (Anti-Poor-Law Association), выражавшие недовольство рабочих масс приуготовленными для них, как они выражались, новыми тюрьмами, к типу которых подошли многие из вновь воздвигнутых рабочих домов так же, как и ранее существовавшие. Особенно определенно эта точка зрения выступает в той петиции, какую чартисты представили английскому парламенту 14 июня 1839 г. Нельзя также сказать, чтобы Кобден и его единомышленники видели что-либо желательное в распространении системы рабочих домов. Фокс, например, высказывал надежды, что с заменой протекционизма свободной торговлей исчезнут и рабочие дома - как за разрушением замков баронов канул в вечность феодализм.

Новый закон об общественном призрении вступил в силу, как мы видели, в 1836 году. Тремя годами ранее, в 1833 году, проведен был чрез парламент по инициативе консерваторов, но при поддержке либерального министерства, закон, которым рабочий день на текстильных фабриках для детей от 9 до 13 лет ограничен был 8 часами, а продолжительность недельного труда подростков от 13 до 18 лет - 69 часами. Это был первый фактически применявшийся закон, в защиту детей и подростков от эксплуатации их фабрикантами. Ему предшествовал закон 1824 г., легализовавший самозащиту труда: он отменил те стеснения, какими были обставлены всякие стачки рабочих и образование ими рабочих союзов, подводимое ранее под понятие «преступных соглашений» (conspiracy). Очевидно, что точка зрения законодателя изменилась: в 1800 г. он, по-видимому, был под впечатлением того отрицательного отношения к рабочим союзам, как и вообще к профессиональным союзам, которое наглядно выступает, например, у Адама Смита и Тюрго, - так и в том факте, что декларация прав не включает их в число неотъемлемых вольностей. Индивидуализм Бентама и его школы, как и всякий, вообще, индивидуализм, держится на этот счет совсем другого мнения: он поощряет свободу союзов, как одно из проявлений свободы договоров, а поэтому может отнестись только отрицательно - и, действительно, отнесся так - к законам, запрещавшим ассоциации рабочих или устройство ими стачек.

Таковы были скромные начинания в сфере рабочего законодательства; лишь через ряд лет, в период 1842-1846 г. министерством Пиля, главным образом по инициативе лорда Шефтсбери, проведены были акты, запретившие работу детей до десятилетнего возраста и женщин в копях (1842), ограничившие в текстильной промышленности 6 ½  часами в день труд детей от 8 до 13 лет, понизив, однако, при этом минимальный возраст, при котором допускались работы, с 9 до 8 лет (1844). Пилевские законы попутно подняли вопрос о женском труде на фабриках, перерабатывающих волокнистые вещества: как и труд подростков, он был ограничен 10 часами (1847).

Что эти законы не удовлетворили рабочих, показывают факты. Еще в 1839 г. в первой петиции, поданной чартистами и собравшей 1 200 000 подписей, значится: «труд рабочего не может быть лишен необходимого вознаграждения; законы, благодаря которым пища так дорога, а деньги так скудны, должны быть отменены; налоги должны падать на собственность, а не на труд; благо большинства, как единственная законная цель, должно быть главной задачей правительства; в качестве же предварительной и необходимой меры, как для этих, так и для других перемен, - в качестве единственного средства, с помощью которого интересы народа могут быть действительно, и ограждены и обеспечены - мы требуем поручить охрану интересов народа самому народу... Мы несем на себе обязанности свободных граждан - мы должны иметь права свободных граждан. Поэтому мы требуем всеобщего избирательного права!»

Таким образом, руководители рабочего движения полагали в это время, что политическая реформа, передача в руки народа права выбирать и быть выбранным есть не только лучшее, но и единственное средство изменения существующего порядка в направлении, благоприятном интересам большинства трудящихся. Но ни тори, ни виги не желали сделать никаких уступок в этом смысле, а лорд Грей открыто высказывал ту мысль, что избирательная реформа кажется ему завершенной мероприятиями, принятыми в 1832 году. В свою очередь рабочие, как видно, между прочим, из речи, произнесенной на громадном митинге в Манчестере, в сентябре 1838 г., Стеффенсом, обусловливали возможность всякого благоприятного для них социального законодательства дальнейшей политической реформой. «Чартизм», - говорил пламенный оратор, - «не политический вопрос; это проблема ножа и вилки... Получить хартию, обеспечивающую всеобщую подачу голосов, означает право каждого человека в этой стране иметь хорошее жилище, хорошую одежду, сытный обед, хорошую заработную плату и необременительный рабочий день».

Буржуазия, в это время руководившая делами Англии, готова была жертвовать ради гуманности интересами землевладельческого сословия, но она решительно отказывалась перенести с помощью нового расширения избирательного ценза политическую власть в руки народа. Вот почему в 1834 году проведена была ею в министерство Грея отмена рабства в колониях с тем, однако, ограничением, что отпущенные на свободу должны в течение трех лет оставаться на плантациях на положении учеников. Это ограничение, однако, не помешало разорению плантаторов. Негры работать перестали; свободных рабочих не оказалось, пришлось ввозить китайских и индусских кули, чтобы заменить негров, не желавших производить работ по уходу за сахарным тростником.

Обозреваемые годы памятны в летописях английского законодательства также тем, что в это время впервые Англия признала народное образование - по крайней мере, до некоторой степени - обязательной задачей правительства; ранее оно оставалось всецело на попечении частных лиц и ассоциаций. Насколько дело идет о высшем и среднем, в особенности же церковном образовании - о подготовке будущих служителей алтаря, - частная инициатива сделала в Англии немало, как до, так и после упразднения монастырей. Стоит только окинуть взором ряд просторных колледжей Оксфорда, Кембриджа и Итона, из которых многие восходят к средним векам, а другие - к временам Тюдоров и Стюартов, чтобы вынести представление о стремлении богатых и сановных людей связывать свое имя с просветительными учреждениями. Но для народной школы сделано было сравнительно мало. До 1833 года правительство не затрачивало никаких денег на приходские школы. Они содержались на средства частных обществ, как «Общество распространения христианского образования», «Британское школьное общество» и «Национальное общество распространения образования среди бедных». «Национальное общество» в течение периода от 1808 по 1817 год основало более тысячи воскресных школ, первые зачатки которых относятся еще к 1785 г., и даровых училищ, устроенных по ланкастерской системе. Дело народного образования, хотя и медленно, но все же подвигалось в Англии и в первую половину столетия. В 1833 г. парламент впервые ассигновал скромную сумму в двадцать тысяч фунтов на постройку народных училищ, предоставив эти деньги в виде субсидии в распоряжение Британского и Национального обществ. Шесть лет спустя (1839) установлен был и правительственный контроль за народными школами. Королевским приказом, помимо участия парламента, открыт был при Тайном совете особый комитет народного образования, из пяти членов по выбору монарха. Ему поручено на первых порах одно наблюдение за употреблением сумм, ассигнуемых парламентом в пособие училищам. Современный порядок управления школьным делом восходит не далее 1870 года, времени проведения через парламент знаменитого Форстеровского билля о начальном образовании. Приведение в исполнение отдельных статей его возлагается как на комитет народного образования при Тайном совете, так и на местные бюро, так называемые school boards, для установления которых графства делятся на дистрикты и в каждом дистрикте выбираются известные комиссары, которые в своей совокупности, действуя как бюро, пользуются всеми правами корпораций. Законом 1870 г. за родителями признана обязанность посылать детей в школу. Местным органам предписывается уведомлять центральное управление о том, отвечает ли число школ числу лиц, имеющих получить в них образование; комитету же при Тайном совете, в случае недостатка в школах, предписывается принять меры к учреждению таких школ в нуждающихся в них местностях. Начальной школой признается всякая школа, в которой чтение, письмо и арифметика составляют главный предмет преподавания, и в которой плата не превышает девяти пенсов в неделю. Местные бюро по народному образованию вправе издавать местные регламенты с целью заставить родителей посылать детей в школы. В случае их нарушения, они вправе обращаться к мировым судьям с ходатайством об издании последними приказа, вынуждающего родителей к посылке их детей; невыполнение такого приказа дает право к принудительному помещению ребенка в закрытую индустриальную школу. Школьное бюро должно заботиться о приобретении школьных пособий, согласно указаниям, данным ему на этот счет комитетом Тайного совета. Средства на покрытие издержек получаются из следующих четырех источников: 1) из платежей, производимых детьми, посещающими школу, 2) из парламентских пособий на постройку новых школ и ремонт старых, 3) из займов, делаемых школьными бюро с разрешения комитета Тайного совета, и 4) из особого сбора, взимаемого в дополнение к налогу на бедных и известного под названием школьного сбора. Три четверти издержек народного образования покрываются этим последним путем. Все счеты представляются школьным бюро на проверку центрального бюро местного управления.

К числу реформ демократического характера, восполнивших избирательную реформу 1832 года и позволивших городам посылать впредь в английский парламент не ставленников короля и аристократии, а собственных выборных, необходимо отнести и городскую реформу 1835 года. В течении XV и, в особенности, XVI в., как мы видели, городам выдаются королями особые жалованные грамоты, нередко покупаемые ими дорогой ценой. В этих грамотах за городом признается право быть корпорацией и на правах корпорации, т. е. юридического лица, покупать и продавать принадлежащую ему собственность, искать и отвечать в судах, производить займы и, рядом с этим, избирать собственных своих администраторов; замечательно при этом то, что эти права предоставляются не всему городскому гражданству, а членам господствующих гильдий, где так называемой торговой гильдии (Gilda mercatoria), а где и ремесленным цехам. В слабо населенных городах, в городах, так сказать, захудалых, вследствие перехода торговой и промышленной деятельности в другие центры на севере и западе страны, сосредоточение политической власти в руках гильдейской братии повело в XVII и XVIII столетиях к тому практическому результату, что политически полноправных граждан стали считать не более, как десятками, а это обстоятельство сделало возможным широкое воздействие на городское самоуправление как правительства, часто обращавшегося к системе официальных кандидатур, так и аристократии, не брезгавшей системой подкупов. Если принять во внимание, что города, без отношения к числу жителей, в силу одного факта, призыва их некогда в парламент специальными письмами королей (writs of summons), имели право каждый посылать двух депутатов в законодательное собрание страны, то нетрудно будет понять причину, по которой последнее нередко на половину было составлено из клиентов аристократии и правительства. Городская реформа 1835 года положила конец, такому ненормальному порядку вещей, заменяя те олигархические основы, на которых он был построен, более широкими демократическими. Политические права, и в частности право избрания городских властей, признаны были за всеми домохозяевами, которые владеют подлежащим местному обложению имуществом и имеют в пределах города, по крайней мере, двухгодичное пребывание. Все эти лица одинаково призываются к выбору городских советников. Кандидаты в последние в разных городах должны удовлетворять различным требованиям имущественного ценза. Состав общего городского совета, или так называемого common council, возобновляется ежегодно по третям. Члены городского совета выбирают из своей среды ольдерменов сроком на шесть лет. Каждые три года половина ольдерменов оставляет свою должность, не ранее, однако, как после выбора всем советом преемников выходящим ольдерменам. Наряду с ольдерменами общий городской совет выбирает мэра, или голову, сроком на один год, а также секретаря, городского казначея и других чиновников. В городском совете сосредоточивается заведование городским хозяйством, полицией безопасности и благосостояния. Судебные функции вполне отделены от административных в том смысле, что в каждом городе для решения маловажных процессов назначается особый, оплачиваемый городом, судья, известный под названием «recorder»¹). Все издержки по городской администрации покрываются частью доходами с городской собственности, частью городским налогом, так называемым borough rate.

¹) Он собственно и постановляет приговор в совете ольдерменов, все еще удерживающем номинально судебную юрисдикцию четвертных сессий мировых судей.

Этот длинный ряд преобразований завершается для Англии дозволением в 1836 г., несмотря на противодействие духовенства, гражданского брака с вытекающими отсюда юридическими последствиями для брачующихся. Такой закон вполне отвечал принципу свободы договоров, сторонником которого был Бентам и его ученики. Закон этот восполнен был в 1857 г. разрешением расторгать брак, как всякий другой договор, путем развода. Общественные привычки и поддерживаемые ими убеждения и предрассудки не исчезают, однако, сразу под влиянием законодательства; немудрено поэтому, если брачные узы продолжали соблюдаться в Англии с той же строгостью, что и прежде, - пожалуй, даже в большей степени, чем в XVIII столетии, когда, при законодательных запретах, дух времени более снисходительно относился к нарушению супружеской верности и к практике свободной любви.

Ирландии этот период проведения вигийским правительством реформ принес отмену церковной десятины, до того уплачивавшейся и католическим ее населением, составляющим в ней значительное большинство. Принятие этой меры вызвало недовольство в умеренных членах кабинета, и Грей вышел в отставку. Он был заменен Мельборном (Melbourne), который также через 4 месяца отказался от роли премьера. Тогда король Вильгельм IV, не сочувствовавший всему этому походу против раз установившихся порядков, неожиданно призвал к себе Уэллингтона и поручил ему образование торийского кабинета, но герцог счел нужным указать королю, что при том преобладании палаты общин, которое обеспечено избирательной реформой 1832 г., премьером лучше сделать кого-либо из ее членов. Король обратился поэтому к Роберту Пилю, но этот последний остался лишь несколько месяцев во главе кабинета, так как новые выборы дали перевес либералам. Мы только потому отметили эти факты, что в них, как указывает Мей, надо видеть последний случай, когда король позволил себе пойти наперекор ясно определившемуся большинству в палате общин, требовавшему создания вигийского кабинета.

В 1837 г. умер король Вильгельм IV, и на престол взошла его племянница, молодая принцесса Александрина Виктория, дочь его брата, герцога Кентского. Так как в Ганновере закон не допускал перехода престола к женщине, то последовало, после 133 лет, протекших со времени призыва ганноверских королей на престол Англии, отделение от нее Ганновера - событие, которое все историки Великобритании приветствуют, как счастливое обстоятельство, которое освободило, наконец, английских монархов от личных и династических интересов на континенте.