Владение

Владение.

I. Общая характеристика. Владение  в обыденной речи и на языке экономистов и публицистов значит совсем другое, чем владение в технически-юридическом смысле этого слова. Говоря о распределении владения между различными классами общества, о «владеющих» и «невладеющих» классах и т. д., экономисты понимают под владением не что иное, как имущество, в понятии которого слиты все отдельные имущественные права. Того же экономического представления о владении держатся и публицисты, когда они ставят в зависимость от него избирательное право, налоговое обложение и проч. Говоря даже о владении, соответствующем собственности, они исходят скорее из экономических, чем юридических представлений, считая собственностью и владением только то, что находится в фактическом обладании данного лица, а не то, что принадлежит этому лицу по праву. Владение  в технически-юридическом смысле не смешивается ни с понятием имущества, ни с понятием собственности, а составляет специальный и самостоятельный институт гражданского права, занимающий положение, с одной стороны, параллельное собственности и другим вещным правам, а с другой - служебное, в отношении к защите этих же прав, находящих в нем необходимое дополнение и облегчение своей собственной защиты. Параллелизм состоит здесь в том, что рядом с собственностью и прочими вещными правами, опирающимися на тот или другой законный титул приобретения, стоит особая и значительно облегченная владельческая защита, даваемая независимо от способа возникновения этих же прав, т. е. независимо от того, основаны они или нет на каком бы то ни было законном титуле. А служебная или вспомогательная роль владения, представляющего собой, согласно сказанному, институт скорее процессуального, чем материального права, выражается в том, что оно защищается (как это неопровержимо доказано Иерингом) не для себя, а для предполагаемого за ним «права». Это вспомогательное значение владения для других вещных прав было, прежде всего, замечено на отношениях собственности, послуживших для него первоначальной почвой, на которой выросло все учение о владении, перенесенное потом на другие отношения вещного права не почему иному, как по убеждению в целесообразности особой владельческой защиты и для этих отношений. Поэтому, если и нельзя признать правильной господствующую романистическую теорию, которая предполагает в каждом владельце «волю обладать вещью как своей» (animus domini), то можно согласиться, что служебная роль владения именно в отношении к облегчению защиты собственности стала прообразом для всего института владения и наложила на него столь резкую печать, что лучшим определением этого института является то, которое дано ему Иерингом, в смысле «видимости собственности» и ее нормального уклада. Несмотря, однако, на указываемый параллелизм, который объясняет и обычное словоупотребление, так часто отождествляющее владение с собственностью, различие этих институтов так необходимо, что оно выставлялось не раз, как специфический признак отличия юристов от неюристов - в том смысле, что первые различают оба института, а последние не делают этого. Но способность различать владение от собственности не мешает юристам расходиться между собой во всех существенных пунктах учения об этих институтах. Так, до сих пор спорят оживленно о том, что такое владение: факт или право? Еще более споров возбуждают вопросы о законодательно-политическом или философско-юридическом основании защиты владения, о различии владения от так называемого «держания» (detentio), т. е. владения не самостоятельного, а зависимого от другого права, о распространении владения телесной вещью (rei possessio) на владение «правами» (juris quasi possessio), о пределах этого распространения и т. д. Словом, умение юристов различать владение и собственность не показывает еще ясности представлений ни об этом различии, ни о существе самого института владения. Происходит это, главным образом, вследствие сбивчивости представлений об основании защиты владения и смешения исторической точки зрения с законодательно-политической, т. е. положительных норм того или другого права с предъявляемыми к институту владения логическими и законодательно-политическими требованиями. Но прежде, чем перейти к этим вопросам, надо указать на своеобразную комбинацию во владении элементов факта и права. Правозарождающие факты, подобные договору, завещанию и т. д., в большинстве институтов гражданского права вызывают к жизни то или другое юридическое отношение и отходят в прошлое, в область безразличного, для того, чтобы уступить место действию возникающего через их посредство права в специально определенных для него условиях существования. Напротив, в институте владения фактический элемент составляет основу права: его прошлое, настоящее и будущее. Право сохраняется здесь лишь до тех пор, пока продолжается фактическое состояние, и, поэтому, транзиторный, или преходящий в других юридических отношениях, факт получает во владении значение имманентного условия, conditio sine qua non самого права. Параллельное явление представляет теперь право личности, всегда сопровождающее личность и обусловленное в своем возникновении одним фактом рождения личности, а в своем прекращении - только фактом ее смерти. Фактическая сторона владения заслуживает тем большего внимания, что на ней основана, в сущности, и его защита. Тогда как собственник, утрачивая свою вещь и отыскивая ее в судебном порядке, должен доказать свое право собственности и основание его возникновения, владеющий несобственник, защищая свое владение, не имеет надобности ни в каких доказательствах, кроме доказательства факта. Право не только возвращает ему это владение, но и охраняет его от всякого самоуправного вторжения в его сферу. Такая защита владения возводит его, несомненно, на степень самостоятельного института права и резко отличает владение от других отношений того же владения, которые прежде смешивались с ним и затемняли все настоящее учение. Сюда принадлежат, во-1-х, случаи, когда владение служит только предположением или условием возникновения другого права, например, собственности при ее приобретении через передачу, давностное владение, оккупацию и т. п. Во-2-х, владение выступает часто и как последствие или осуществление другого права, например, той же собственности или сервитутов: это - так называемые jus possidendi, так же лишенное самостоятельности, как и владение, сопровождающее приобретение собственности и сервитутов. В-З-х, можно указать еще на много юридических отношений, в которых владением обусловливается какое-нибудь особое последствие, например, цель виндикационного иска, пассивная легитимация по этому же иску, распределение тяжести доказательств в процессе и т. д. В-4-х, существует также владение в естественном смысле (possessio naturalis), не представляющее такого интереса, который требовал бы наделения его особой владельческой защитой, устанавливаемой лишь для юридического владения (possessio civilis). Таково, например, владение местом в театре или в вагоне железной дороги, скамьей на бульваре и т. д. Это владение не беззащитно, но защита его не владельческая, а связывается или с исками, охраняющими право личности, или с административным порядком охранения права. Наконец, в-5-х, из пределов института владения исключается и давностное владение, требующее особых условий, защищаемое особым иском и ведущее к особым последствиям, чуждым частному владению уже потому, что это последнее защищается само по себе и независимо от условий, поставленных для давностного владения. Но почему и как, т. е. на каком основании, и при каких условиях, факт владения возводится на степень права, не имеющего ничего общего с другими юридическими отношениями, эти вопросы остаются до сих пор спорными и требуют особого рассмотрения.

II. Основание защиты владения. Теории об основании и цели защиты владений так же многочисленны и противоречивы, как и теории об основании и цели наказания. Они и группируются, по примеру последних, на абсолютные и относительные, т. е. такие, которые выводят основание защиты владения из самого владения, и такие, которые ищут это основание в явлениях, лежащих вне института владения. Представителями теорий первой категории можно считать Пухту и Брунса, а теорий второй категории - Савиньи и Иеринга. Мы остановимся только на теории Иеринга, так как она пользуется теперь достаточным признанием, и после уничтожающей критики, которой ее автор подвергнул все остальные теории, возвращаться к этим последним - нет надобности. Нелишне все-таки заметить, что точка зрения Иеринга, объясняющая владение необходимостью дополнить им защиту собственности, представляет собой не столько противоположение, сколько ближайшее определение и развитие господствовавшей до него точки зрения Савиньи, по которой основание защиты владения лежит в соображениях общественного порядка и необходимости борьбы с насилием. Для Иеринга весь вопрос о защите владения решается, однако, не философским, а историческим путем и, притом, на почве римского процессуального права. Учение о владении было для римлян практически-необходимым дополнением к защите собственности и имело свои корни в условиях процессуального производства. Если бы в римской системе вещных прав не существовало особой защиты владения, то собственник в силу правила, возлагающего тяжесть доказательства на истца, должен был бы при каждом нападении на его право представлять весьма затруднительные часто доказательства собственности (probatio diabolica). В процессе о владении он освобождается от этих доказательств, так как здесь оказывается достаточным установление одной внешней формы, в которую облекается обычное отношение собственника к принадлежащей ему вещи. Поэтому законодательный мотив защиты владения лежит в защите собственности, и можно было бы даже сказать, что de lege ferenda во владельце защищается презумптивный собственник, так как владение и собственность, по общему правилу, совпадают. Но эта презумпция есть только законодательная и не позволяет еще определять владение как презумптивную собственность. Во 1-х, владение и собственность не покрывают друг друга: возникнув первоначально на почве собственности, владение распространилось потом и на другие отношения вещного права. Во 2-х, владение и собственность могут расходиться, и тогда выгоды владельческой защиты распространяются от правомерных и на неправомерных владельцев, что сообщает владению его своеобразный отпечаток и догматическую самостоятельность. Но так как владение, соответствующее собственности, послужило образцом для всего учения о владении, и распространение владельческой защиты на неправомерных владельцев есть не punctum saliens, не цель института владения, а его невольное последствие и лишь неизбежное и незначительное зло, ценой которого покупаются неисчислимые блага защиты владения, то само собой разумеется, что догматическая независимость владения от собственности не препятствует признанию законодательного основания защиты владения общим с защитой собственности.

Такое представление о владении, как о дополнительном к собственности институте, было постоянно присуще судебной практике и стояло в тесной связи с данными состоящими права и процесса. Чем яснее и проще определялись материальные условия гражданского права, и чем быстрее путем процесса разрешались споры о лежавшем в основании владения праве, тем меньше чувствовалась и потребность в особой владельческой защите. Напротив, чем запутаннее делались материальные отношения гражданского права и чем сложнее становился вследствие этого осуществляющий их гражданский процесс, тем настойчивее пробивалось наружу и стремление к особой защите владения. Когда споры о праве при нормальном течении дела продолжались так долго, что тяжущиеся разорялись прежде, чем добиться своего, то скорейшее, хотя бы и неокончательное, регулирование этих споров получало значение вопроса первостепенной важности. Хозяйственное существование обеспечивается в последнем счете не правом на владение, а самим владением, и одного этого соображения достаточно для оправдания особого суда, защищающего владение прежде, чем может быть доказано стоящее за ним право. Этим же объясняется и то, что отдельная владельческая защита находит себе больше применения и играет более существенную роль при старых тяжеловесных формах процесса, нежели при современном упрощенном, ускоренном и устном судопроизводстве, делающем особые споры о владение чрезвычайно редкими. Ипотечная система для недвижимостей и законная презумпция собственности для владения движимостями до того сокращают теперь пределы действия института владения, что в отношении движимостей о нем нет почти и речи, а в отношении недвижимостей новое гражданское уложение Германии не считает нужным принимать в свою систему ни так называемые «владения правами», ни даже Публициановского иска, не столько упраздненного, сколько замененного действующей в настоящее время системой записи прав на недвижимые имущества в ипотечные книги. Приводимые соображения, развивая далее точку зрения Иеринга, представляют собой не простое умозрение, а результат исторического изучения института владения. Древнее римское право, вопреки мнению Нибура и Савиньи, не знало этого института. В маленькой общине, какой был древний Рим, и при ограниченности как переходов собственности, так и самой массы вещей, служивших ее предметом (res mancipii), каждый римлянин знал хорошо, кому принадлежит любой участок земли, кто собственник того или другого рабочего скота и т. д. Процесс доказывания собственности не представлял в этих условиях никаких затруднений. Владение  спорной вещью на время продолжения процесса передавалось претором той из тяжущихся сторон, которая представляла в обеспечение целости этого владения судебное поручительство (praedes litis ас vindiciarum). Таким образом, владение было в это время только составной частью процесса о собственности, не выделенной еще из него в самостоятельный институт. В этом выделении не было надобности и вследствие широкого развития в древнем Риме самоуправства и быстрого разрешения претором всех споров о собственности. Но как самоуправством, так и владением до окончания дела, взамен представляемого поручительства, могли пользоваться только сильные и богатые: кто не располагал достаточной массой рабов, чтобы противопоставить с успехом насилию насилие, или кто не был настолько состоятелен, чтобы предложить за владение поручительство, тот отдавался на произвол силы и никогда не получал владение. Кроме того, рост гражданского оборота, учащение переходов собственности, появление новых и менее индивидуальных предметов собственности, чем res mancipii, и, наконец, самый переход собственности не в силу торжественной манципации, а в силу простой и менее заметной традиции, - все это чрезвычайно затруднило доказательство собственности и вызвало потребность в более легком способе ее защиты, чем тот, каким был древний процесс по искам о собственности. Если сюда присоединить еще разделение судебного процесса на два производства - in jure и in judicio, неизбежно замедлившее и усложнившее его ход, равно как и постепенное ограничение самоуправства, совпавшее с постепенным расширением римского гражданского оборота, - то мы поймем, почему владение, соединенное сначала с собственностью, выделилось потом из процесса по rei vindicatio и составило самостоятельную процессуальную форму, которая ответила на запрос в сделавшемся тогда необходимым облегчении доказательств собственности. Это сравнительно позднее появление самостоятельной защиты владения в истории римского права оправдывается и общими условиями развития права. В своем раннем состоянии оно всюду выступает, как агрегат различных нравственных, религиозных, правовых и других начал народной жизни, не отделенных друг от друга и спутанных в неразличимой массе обычаев. Только с развитием гражданских отношений и юридического сознания происходит отделение этих элементов и постепенная дифференциация гражданских прав, так что институты, представлявшие прежде одно безразличное целое, отделяются друг от друга и, начиная служить специальным и ясно сознаваемым целям, получают соответствующую последним конструкцию. Таким же образом должно было и владение, сначала не существующее, потом соединенное с правом собственности, отделиться впоследствии от него и развиться, вместе с успехами юридической техники, в самостоятельный институт. Этот процесс развития, пройденный институтом владения в истории римского права, противоречит ходячей теории, по которой владение, как фактическое господство, предшествует собственности, как господству юридическому, но подтверждает теорию Иеринга, по которой владение, как видимость собственности и вспомогательный для нее институт, не могло и образоваться иначе, как после собственности, из собственности и для собственности. То же влияние процесса о собственности, как на возникновение, так и на размеры владельческой защиты, можно подметить, и в еще более резко выраженных чертах, на истории и современной догме владения. Бесконечная и вошедшая в поговорку продолжительность письменного процесса, образовавшегося в исходе средних веков из элементов римского и германского права, требовала настоятельно создания возможно интенсивной и широко поставленной владельческой защиты. Вот почему, при одновременном развитии торговли и гражданского оборота, особый владельческий процесс, отсутствовавший, по крайней мере, в течение 12 веков истории права европейских народов, стал выливаться с этого времени в различные формы, которые, под именем possessorium ordinarium, summarissimum и даже summari-issi-issimum, имели главной целью ускорить судопроизводство в суде о собственности, или так называемом петиторном суде. Этот последний не достаточно охранял гражданские права, и поэтому не удивительно, что владельческая защита была вскоре распространена от собственности и на всевозможные иные права, например, обязательства, брачные отношения, отцовскую власть, права состояния, исповедание религии, отправление должности и т. д. Напротив, с начала нынешнего века мы замечаем, по крайней мере, в Германии, постепенное ослабление и ограничение владельческой защиты. Это приписывается многими влиянию сочинения Савиньи о владении, сделавшего целую эпоху в разработке этого института разграничением по римскому праву случаев владельческой защиты от тех, где она не имела места. Но это влияние едва ли могло бы произвести переворот в судебной практике, если бы с ним не совпали преобразования в материальном и процессуальном праве, значительно ограничившие экономическую потребность в особой владельческой защите. О так называемом probatio diabolica в применении к недвижимой собственности не может быть речи при действии ипотечной системы. Еще легче теперь доказательство движимой собственности в силу 306 ст. немецкого торгового уложения, распространенной 932 ст. нового гражданского уложения Германии на всю область гражданского права. Поэтому и общегерманский процессуальный кодекс 1879 г. не упоминает вовсе (если не считать одной, не имеющей большого значения ст. 232 этого кодекса) об особом производстве по владельческим спорам. Предоставляя суду возможность, с одной стороны, оканчивать в случае надобности всякий процесс в течение нескольких дней, а с другой - регулировать своими единовременными распоряжениями (einstweilige Verfugungen) и состояние владения на время продолжения процесса, - он не имеет и повода заниматься особой владельческой защитой. Таким образом, при современном состоянии материального и процессуального права, практический интерес к учению о владение значительно падает.

III. Условия и пределы института владения. Разрешение проблемы об основании защиты владения не решает еще вопроса об условиях и пределах распространения этого института. Этот вопрос остается открытым и регулируется в различных законодательствах различно, хотя теории римских юристов, притом неправильно толкуемые, играют здесь до настоящего времени большую роль. Поэтому, оставляя в стороне специальные и не допускающие общего изложения условия владельческой защиты в различных законодательствах, ограничимся разбором одного принципиального условия, предполагаемого этой защитой во всех законодательствах. Ввиду же важной роли, сыгранной римскими теориями как раз в этом вопросе, необходимо обратиться, прежде всего, к римскому праву.

Римские юристы не сомневались никогда в том, что одно пространственное соприкосновение между лицом и вещью (например, между узником и оковами) не создает еще владения. Для признания этого последнего им казалось необходимым особое направление воли владельца на то или другое обладание вещью. Поэтому-то, по римскому праву, приобретение владения могло совершаться только путем специально направленного на то акта воли (apprehensio) и отнюдь не происходило ни ipso jure, ни по принципам преемства. Как же характеризовалось это особое настроение, создававшее положение владельца? Господствующее до сих пор мнение, с Савиньи во главе, утверждает, что владение требует так называемого animus domini, т. е. воли обладать вещью так, как обладает ею собственник. Если к этому animus domini присоединяется еще corpus possessions, т. е. фактическое господство над вещью, то получаются все реквизиты защиты владения, независимо от вопроса о праве на него. Позволительно, однако, сомневаться, чтобы такова была у римлян действительная постановка защиты владения. Не говоря о многочисленных уже в римском праве случаях приобретения и потери владения независимо от фактического господства над его предметом и случаях так называемого «производного владения» (emphyteusis, superficies, залог, секвестр), представляющих совершенное отсутствие animus domini, - против указанного выше понимания выдвигается еще следующее возражение. Если бы это понимание было верно, то всякий, кому можно было бы растолковать, что его владение будет защищено только благодаря такому animus'у, никогда не переставал бы выдавать себя за счастливого обладателя подобного талисмана. Это последствие господствующего взгляда можно было бы, конечно, устранить исследованием основания владения (causa possessionis) и требованием доказательства этого основания от всякого обращающегося к судебной защите владельца. Но такое исследование основания владения  было бы для движимостей, циркулирующих в гражданском обороте, и для далеко лежащих недвижимостей равносильно крушению всей владельческой защиты. Кроме того, владение на доказанном, хотя бы только и с внешней стороны, основании уже защищалось в Риме особым Публициановским иском. Как же римские юристы вышли из этой дилеммы? Все заставляет думать, что они приняли не приписываемую им господствующим учением субъективную теорию исследования воли владельца, а защищаемую Иерингом объективную или каузальную теорию, по которой истец во владельческом процессе должен доказывать одно обладание или вещью, или правом, а на ответчика ложится обязанность доказать основания, делающие это обладание лишенным владельческой защиты «держанием» (detentio). Таким держанием, оторванным от владельческой защиты, римские юристы признавали целый ряд отношений, по которым лица, получавшие возмездно или безвозмездно, в своем или чужом интересе, какие-либо вещи (поклажа, ссуда, наем, аренда, поручение), владели ими как бы на чужое имя (detentores alieno nomine), завися от другого, стоящего над ними права. Эта конструкция, если она удовлетворяла в известном смысле требованиям юридической логики, не объясняла действительного характера подведенных под нее отношений. Связанная с ними бесправность так называемых «держателей» коренилась собственно в условиях римского семейного быта и рабовладельческого хозяйства, где эти отношения возникли впервые и потребовали для себя юридической теории. Интересы «держателей» попирались в Риме интересами собственников вследствие преобладания последних в законодательстве и на практике. Оставить навсегда этих зависимых владельцев в положении беззащитного класса составляло естественный интерес собственников, так как при такой постановке дела им открывалась постоянная возможность удалять неудобных почему-либо для них «держателей» от обладания и пользования передаваемым им имуществом. Где тот же интерес собственников диктовал другой образ действий и заставлял их во имя других интересов поступаться правом бесконтрольного хозяйничанья в чужих делах (приведенные выше случаи так называемого производного владения), там римская теория допускала, вместо держания, переход настоящего владения на лиц, у которых не было и тени animus domini. Следовательно, истинная основа римского различия между положением «держателей» и положением владельцев лежала не в зависимости права одних и самостоятельности права других и, вообще, не в субъективном и мало доступном для судебного исследования моменте воли, а в законодательных определениях, изменявшихся смотря по различию регулируемых ими отношений и представляемых этими последними интересов (causa possessions). Европейская юриспруденция не поняла этого основания различия между «держателями» и владельцами в римском праве и, в поисках за объяснением этого различия, связала его со своим учением об animus domini и впала в крайний субъективизм. В ее убеждении, основанном на логических выкладках, право на квалификацию владельца принадлежит только тому, кто имеет волю, подобную воле собственника, и так как такая воля свойственна и вору, и разбойнику, то им предоставляется владельческая защита, отказываемая всем, кто ведет свое обладание от собственника и поэтому уже не может претендовать на защиту своего производного от собственности владения. Между тем средневековая система вещных прав, значительно уклонявшаяся от римского типа и защищавшая одним и тем же иском, называвшимся Gewere, не только собственность, но и ряд таких отношений, которые, как, например, аренда, подходили под категорию римского держания, представляла, при общей тенденции рассматривать собственность, главным образом, со стороны пользования ее предметом, весьма благоприятную почву для признания особой владельческой защиты и этих отношений. Но начавшаяся рецепция римского права и распространение канонического права погубили зародыши самостоятельного развития средневековых институтов. Юристы сделали открытие, что арендатору недостает надлежащей воли и что уже поэтому ему следует оставаться в полном распоряжении собственника. Сознав потом неудобство последствий подобной теории, они создали особые иски (actio spolii, summarissimum) для защиты, как владельцев, так и «держателей», против насильственного нарушения их владения. Тем не менее, влияние неправильно истолкованного римского права было так сильно, что арендаторы и другие «держатели» остались, в общем, вне чисто-владельческой защиты. Эта защита, будучи впервые признана в сборнике канонического права XII в., известном под именем Декретов Грациана, приняла впоследствии все римские формы. Опираясь на них, юриспруденция не допускала применения владельческой защиты к держанию, вне случаев так называемого производного владения, живо свидетельствовавших о несостоятельности всей теории. Только в конце XVIII в. прусское Landrecht сделало решительный шаг к признанию владельческой защиты и для некоторых форм держания. Держанию в собственном интересе дана здесь равная защита с владением, и лишь держание в чужом интересе оставлено в прежнем положении. Вместе с тем введена и охрана арендатора в случае продажи арендованного имущества: на покупщика переходят права и обязанности продавца. По этому же пути идет и французский Code civil, и еще далее - новое германское уложение. Оно окончательно порывает, согласно указаниям Иеринга, с теорией animus domini, проводимой еще в его первом проекте, и, не делая из воли владельца условия приобретения им владения, уравнивает с настоящим владением все виды держания, как в собственном интересе держателя (ссуда, наем, аренда, залог), так и в интересе другого (поклажа, опека, доверенность, представительство юридического лица). Устранен самый термин «держание» (Inhabung), и владение защищается одинаково, все равно, относится ли владелец к нему, как к своему или как к чужому: в первом случае оно называется только «владение в виде собственности» (Eigenbesitz), во втором - «посредственным» владением (mittelbarer Besitz). От того и другого владения отличается помощь, оказываемая владельцу его служебным персоналом - дома, по торговле и в тому подобных отношениях, оставляемых вне владельческой защиты. Аналогическое распространение владения на так называемые «владение правами» (juris quasi possessio) отвергнуто в принципе, но целый ряд отношений, считавшихся до сих пор владением «правами», германское уложение рассматривает теперь, как владение «вещью» (Sachbesitz), например, многие реальные и личные сервитуты, и применяет к ним общие положения о защите владения.

Наше право познакомилось с самостоятельной защитой владения еще позже, чем Западная Европа. В старину у нас не делалось никакого различия между владением и правом собственности, и спор об одном постоянно соединялся со спором о другом. Отдельная защита владения, поставленная независимо от доказательства собственности, появилась у нас впервые в Литовском Статуте, усвоившем себе искаженную в Германии римскую теорию, которая перешла потом отчасти в Межевую Инструкцию 1766 г. Из последовавших затем разъяснений в Указах 1803 и 1821 гг. и получила начало руководящая для института владения в действующем и в настоящее время законодательстве ст. 531 X т. 1 ч. Что касается распространения владельческой защиты на арендаторов и других зависимых от собственников владельцев, а равно и на владельцев «правами», то, хотя наш закон и не содержит в этом отношении никаких указаний, судебная практика подводит часто, и весьма основательно, эти случаи под общее понятие «права владения» (ст. 514 и след. X т. 1 ч.), защищая его в том же порядке и в тех же условиях, в каких происходит и защита владения, соответствующего собственности.

IV. Защита владения. Так как владение есть известная форма защиты права, то эта форма и ее юридические особенности составляют существенный пункт всего учения о владении и оправдание его самостоятельного положения в системе гражданского права. Значение защиты состоит здесь в признании, что спокойное состояние владения защищается само по себе, т. е. независимо от какого бы то ни было иного юридического основания, против всякого нарушения его со стороны третьих лиц. Если это нарушение имеет место, то владелец требует, прежде всего, восстановления состояния, предшествовавшего нарушению владения, а потом, при известных условиях, и вознаграждения за убытки. Этих последствий владения достаточно для признания за ним, вопреки господствовавшему прежде мнению, характера права, а не факта; но их мало для квалификации владение самостоятельным институтом вещного права. Эта квалификация утверждается лишь юридическими особенностями защиты владения, не встречающимися при других формах защиты права и состоящими: 1) в допущении при известных условиях самозащиты владения, 2) в исключении из споров о владении всех вопросов об основаниях того или другого права и 3) во временном, не предрешающем окончательного регулирования характере решений владельческого суда. Самозащита владения есть остаток господствовавшей прежде системы самоуправного осуществления всех прав, - остаток, удерживаемый, однако, современным законодательством не для чего другого, как для возможного ограничения этой самой системы. Вот относящееся сюда постановление нового германского уложения (ст. 859): «Владелец может противиться силой запрещенному самоуправству. Если движимая вещь отнята у владельца самоуправно, то он может силой вернуть ее от похитителя, если последний будет застигнут на месте или по свежим следам. В случае захвата владения поземельным участком посредством запрещенного самоуправства, владелец участка, немедленно после его захвата, может сам восстановить свое владение, силой устраняя его нарушителя». В нашем праве нет подобного постановления, и самозащита владения ограничена у нас пределами понятия необходимой обороны, если не считать случаев потравы и самовольной порубки леса, в которых и наше законодательство дает владельцу самоуправную защиту его владении.

Исключение из споров о владении всех вопросов о праве, кроме вопроса о самом владении, имеет принципиальный характер и выражается, как в активном, так и в пассивном направлении, т. е. относится как к истцу, так и к ответчику, которым не дозволяется подымать в процессе о владении никаких вопросов об основании прав. Эта важная особенность защиты владения сообщает ей особое название «владельческого процесса» (judicium possessorium) и резко отличает ее от процесса по всем другим правам (judictum petitorium). В этом последнем ответчик может всегда противопоставить виндикации, или иску о собственности, истца ссылку на свое право, например, узуфрукт или право, основанное на каком-нибудь обязательстве и способное осилить право собственности истца. Ничего подобного не бывает в процессе о владении, из которого исключено рассуждение о каких бы то ни было правах, кроме владения, и это оказывает следующее влияние на компетенцию владельческих или поссессорных исков. Эти иски особенно нуждаются в суде, близком к месту нарушения владения и способном оказать немедленную помощь лицу, терпящему от этого нарушения; и так как здесь решается один вопрос о владении, то производство дела поручается обыкновенно единоличным и другим низшим судом, независимо от рода и цены имуществ, составляющих предмет спора. Напротив, окончательное решение споров о правах на недвижимые и другие дорого стоящие имущества может быть предоставлено и более отдаленным коллегиальным судам, в устройстве которых соединяются наибольшие гарантии правосудия. Это разделение компетенции владельческих и петиторных исков происходит не только в смысле недопущения кумуляции, или соединения тех и других исков в одном  и том же производстве, но и в смысле требования разновременного решения по тем и другим искам даже в компетентных для них судах. Владение так существенно для решения вопроса о праве, что ответчику по владельческому процессу не позволено являться в petitorium, прежде чем не окончится производство в possessorium'е, и если владелец может отыскивать свою вещь и прямо через petitorium, не обращаясь вовсе в possessorium, то тут не будет уже ни владения, ни владельческих средств защиты. Указываемые особенности защиты владения смягчаются временным характером решений, постановляемых во владельческом суде, по выходе из которого проигравшая сторона может немедленно направиться в петиторный суд и добиться здесь окончательного решения о праве, вовсе не предосуждаемого решением владельческого суда. Но роли истца и ответчика тогда меняются: ответчик по владельческому процессу делается истцом по петиторному, и обратно, так что регулирование владением положения сторон в процессе составляет еще одно из существенных юридических последствий владения. О других его последствиях, как, например, связи с приобретением и потерей собственности, с правом ретенции в отношениях торгового права и т. д., можно здесь не говорить, так как эти последствия, хотя и не безразличные в юридическом смысле, не касаются защиты владения. В отношении этой защиты следует, напротив, оттенить, что приведенные сейчас принципы защиты варьируются до сих пор по различию законодательств, хотя и тут положениям римского права принадлежало постоянно определяющее значение. Однако, некоторые из этих положений, как, например, ограничение защиты при отнятии владения случаями одного насилия (interd. unde vi), были значительно изменены европейской юриспруденцией, никогда не перестававшей обнаруживать колебания чуть ли не по всем вопросам института владения. Новое немецкое уложение создало для него, наконец, твердую почву, которую Штамлер формулирует следующим образом: «всякий владелец может требовать, чтобы его не лишали против воли находящейся у него вещи или не нарушали спокойного обладания ею; если это, однако, происходит, то он может предъявить к неуправомоченному вступщику в его владение иск о том, чтобы он или восстановил это владение, или устранил происшедшее нарушение его, прекратив это нарушение и в дальнейшем; ответчик же, имея возможность только отрицать совершение им запрещенного самоуправства, не может ссылаться в этом процессе ни на свое право владения, ни на право на нарушающее владение действие».

Наше право, наряду с римским и современными европейскими законодательствами, признает вполне указанные особенности защиты владения. Органом этой защиты до издания Судебных Уставов 1864 г. была у нас полиция, которая принимала просьбы о восстановлении нарушенного владение в продолжение 10-ти-недельнаго срока со дня нарушения владения и, не входя в разбирательство о праве собственности, возвращала отнятое прежнему владельцу и предоставляла противной стороне отыскивать свои права судебным порядком. С введением Судебных Уставов место полиции во владельческой защите заступили мировые судьи, которые в силу ст. 29, п. 4, Уставов Гражданских Судов ведают и дела о восстановлении нарушенного владения, когда со времени нарушения его прошло не более 6 месяцев. В области действия закона 12 июня 1889 г. функции мировых судей исполняются теперь земскими начальниками; но условия защиты владения, т. е. совершившееся нарушение его и соблюдение при подаче иска об его восстановлении 6-ти-месячного срока со времени нарушения, - равно как и особенности владельческой защиты, состояния по ст. 73 Уставов Гражданских Судов в том, что «по делам о восстановлении нарушенного владения мировой судья не входит в рассмотрение документов, удостоверяющих право собственности на недвижимое имение, но лишь восстанавливает нарушенное владение», - все это остается при действии нового закона так же, как это было и по Судебным Уставам. По истечении 6-ти-месячного срока дела о завладении или нарушении владением вчиняются не иначе, как в общих судебных установлениях, где, при разрешении спора о праве на владение, суд не стеснен решением по иску о восстановлении нарушенного владения, и ответчик вправе защищаться возражением о праве собственности, «не предъявляя для сего встречного иска». Таким образом, отделение поссессорного производства от петиторного, временный характер первого, не предрешающий второго, и различные органы защиты с различной сферой действия по тому и другому производству, - эти основные для защиты владения положения находят признание и в нашем законодательстве, подтверждая еще раз правильность предлагаемой здесь для всего института владения конструкции.

Литература: Savigny, «Das Recht des Besitzes» (1803; последнее 7-ое изд. в 1865 г.); Bruns, «Das Recht des Besitzes im Mittelalter und in der Gegenwart» (1848); его же, «Die Besitzklagen des römischen und heutigen Rechts»; Randa, «Der Besitz nach oesterreichischem Rechte» (1879, 3-е изд.); Becker, «Das Recht des Besitzes bei den Romern» (1880); Dernburg, «Entwicklung und Begriff des juristischen Besitzes des Römischen Rechts» (1883); Klein, «Sachbesitz und Ersitzung» (1890); Strohal, «Succession in den Besitz» (1885); Alauzet, «Histoire de la possession dans le droit francais»; Smith, «Origine de la possession annale»; Solleilles, «Etude sur les eltments constitutifs de la possession» (1893); Ihering, «Ueber den Grund des Besitzesschutzes» (1868; русский перевод 1883); его же, «Der Besitzwille» (1889) и ст. «Der Besitz» в «Handwörterbuch der Staatswissenschaften» (1891).

Ю. Гамбаров.