Возрождение

Возрождение, культурный процесс на рубеже средних веков и нового времени, давший Европе новое миросозерцание взамен средневекового. Старое миросозерцание целиком выросло на почве феодального строя и тесно было связано с различными его сторонами. Основной чертой его был аскетизм во взглядах на природу и человека, направлявший все помыслы людей к загробной жизни, выше всего ставивший религиозное подвижничество и благочестие вообще. Это основное настроение налагало отпечаток на всю духовную жизнь средних веков. Мысль эпохи главным образом занимала наука о божественном - теология, нетерпимая, фанатичная, застывшая в схоластических формулах, не допускавшая живой работы разума. Философия рассматривалась, как служанка теологии, крепко держалась за аристотелеву систему, к тому же искаженную, и не была в состоянии выбраться из заколдованного круга схоластической догматики. Науки не было, если не считать одинокой работы редких исследователей, ушедших от века или познакомившихся с трудами арабских и еврейских мыслителей. Ее развитие тормозилось нетерпимостью католической церкви, боровшейся со свободной мыслью путем инквизиционных костров. Ложная мудрость - астрология, алхимия - одна имела возможность развиваться. Медицина и право разрабатывались в виду практических целей, но средневековые врачи и юристы пережевывали наследие древности и не вносили в него почти ничего оригинального. История писалась духовными лицами, кропотливо и безразборно набиравшими факты, прятавшими всякие критические попытки за теологической идеей и дававшими освещение событиям к вящей славе католической церкви.

Другая черта средневекового миросозерцания, так же, как и аскетическая идея, коренящаяся в учении блаженного Августина, это - представление о власти церкви над католическим миром, теократия. Церковь - царство Божие, и поэтому все государства должны признать ее власть, светские государи должны подчиняться главе церкви - папе. Отсюда - стремление противодействовать развитию племенных и государственных особенностей и национальному духу, стремление, не всегда даже сознательное, привить Западной Европе дух космополитизма. Оппозиция средневековому миросозерцанию росла постепенно; она шла в двух направлениях. С одной стороны, светское государство восстало против теократии, с другой - общество поднялось против аскетизма. Главными фактами первого течения были борьба Генриха IV с Григорием VII, Вормсский конкордат, столкновение с папами Фридриха II и Фридриха III в Германии, ряд столкновений короля и парламента с церковью в Англии (см. англиканская церковь) и победа над папами Филиппа IV французского. Теоретиками этого движения выступили Вильгельм Окам, Марсилий Падуанский, Данте, Григорий Геймбургский и др. Оппозиция общества выражалась в песнях трубадуров и миннезингеров, воспевавших проклинаемую аскетизмом любовь, в фабльо, авторы которых уже пытаются поднимать на смех духовенство, и вообще во всей рыцарской и бюргерской поэзии средних веков. Однако, эта оппозиция сама держалась на средневековой почве и, обыкновенно отрицая одну черту современного миросозерцания, целиком подписывалась под другими, не отрицала и не могла отрицать его принципиально, без оговорок и недомолвок, и - это главное - не пыталась сколько-нибудь сознательно поставить что-либо другое на место предмета своих нападок. Для того, чтобы протест мог приобрести серьезное значение, ему была необходима определенная положительная программа со строгим теоретическим обоснованием. Выставить ее суждено было Возрождению. Для того, чтобы вполне уяснить себе смысл процесса Возрождения, необходимо поставить его в связь со всей совокупностью экономических, социальных и политических явлений, пережитых Европой с XII века.

Корни Возрождения - в тех новых фактах экономического и социального порядка, которые явились в XII-XIV веках, в возрождении торговли и в ее результатах: возникновении класса купцов-профессионалов, усилении роли денег, переводе на деньги повинностей, ослаблении крепостного гнета, росте городов, как центров торговли и рассадников гражданской свободы. Созданный этой эволюцией человек - купец, горожанин - уже новый человек. Средневековые идеалы утрачивают власть над ним, у него являются новые идеалы. Культура Возрождения сделалась необходимой, чтобы создать эти новые идеалы. Она выросла в городах и носит на себе все признаки средневековой городской культуры. Она только доводит до логического конца те зародыши культурных принципов, которые появились в средневековых городах в XII и XIII веках. Ее главные признаки - рост личного начала и рост мирской, противоцерковной точки зрения.

Родиной Возрождения была Италия, и едва ли какая-либо другая страна могла ею сделаться. В Италии были налицо все условия для широкого развития индивидуализма. Во-первых, с 1309 года французы переселили пап в Авиньон, благодаря чему Италия надолго освободилась от стеснительной опеки. Политическое развитие было слабо; не было сильной единой власти, способной наложить опеку на общественную жизнь. Наличные политические условия, наоборот, содействовали росту личности. Страна дробилась на множество мелких государств, отчасти республиканского устройства, отчасти с тиранами из мелких династов во главе правления. Развитие городских автономных учреждений также было крайне благоприятным условием для нарождавшегося культурного течения; той же цели служили дворы династов. Мелкие князьки наперерыв друг перед другом старались придать больше блеску своим резиденциям, выдвигали таланты, поощряли науку и искусство, всячески покровительствовали зарождавшейся культуре. Во-вторых, общественные отношения также сложились в Италии благоприятнее, чем где бы то ни было, для основной тенденции Возрождения. Феодальное развитие не было значительно, рыцарство немногочисленно, следовательно, разобщение сословий не шло глубоко, и кастовые предрассудки сравнительно мало тормозили культуру. Затем и усилившиеся торговые сношения, знакомившие с миром и подкапывавшие средневековый хозяйственный строй, облегчали Италии задачу перехода к новой культуре. Наконец, над Италией стоял ореол древнего Рима с его высокоразвитой культурой, блестящей историей и славным каталогом литературных гениев.

Принято думать, что увлечение классицизмом было внезапно: это далеко не верно. Традиция классицизма всегда жила в Италии и не только жила, но была воспринята и переработана в сознании народа, успевшего уже усвоить христианскую культуру. Оттого культура средневековой Италии более проникнута духом, а не формой классического предания. В гуманизме, одной из типичнейших особенностей Возрождения, процесс насыщения античным лишь переменил направление. Вначале классическое приноравливалось к христианскому, теперь настоящее объявляется неудовлетворительным, и в него стремятся перенести классические представления. Классические воспоминания, перемешанные с христианскими, стали постепенно сливаться в цельное миросозерцание, и процесс, начавшийся с Муссато, Брунетто Латини, Данте, нашел в Петрарке своего первого сознательного представителя. Классические предания делаются предметом изучения, возводятся на степень особой дисциплины. Протест против средневекового миросозерцания мог получить действительную мощь, лишь опираясь на высшую классическую культуру и отыскивая теоретический фундамент для себя в литературных произведениях, отражавших дух этой высшей культуры. В этом союзе пробудившихся стремлений личности, протестующей против принижающей ее средневековой идеи, с духом классической древности, открывшим ей сокровища своей культуры, и заключается сущность гуманизма. Гуманизм - это интерес и любовь к древности, как к таковой, вызванный запросами личности. Он явился, когда основные предпосылки Возрождения были уже налицо, и пустил корни, когда Возрождение сделало все свои главные завоевания.

Возрождение принимает далеко не без оглядки заветы древности. Уже у Боккаччо (1313-1375) мы встречаем совершенно сознательное отношение к классической литературе; он умеет смотреть на нее критически и берет из ее сокровищницы только то, что непосредственно дает обоснование его тенденции. Этот взгляд постепенно крепнет и с Лоренцо Валлы (1407-1457) устанавливается совершенно прочно. Основой течения всегда оставалась его индивидуалистическая тенденция. «Открытие мира и человека» было первым результатом этой тенденции. Его мы находим даже в деятельности первого гуманиста - Петрарки (1304-1374). Появляется интерес к внешнему миру. Человека тянет к природе, к ее красотам; предпринимаются путешествия с целью повидать чужие страны, ознакомиться с чужими нравами. Уж одно это стремление показывает, что человек перерос прежние ощущения и прежние потребности, что в него запало зерно современного человека с его широкими интересами. Но главным образом индивидуализм гуманиста воплощается в его интересе к человеку, к себе самому, к другому. В сущности, все отдельные проявления индивидуализма, в конце концов, к этому и сводятся. Гуманизм верит в высокое достоинство человеческой природы, в ее способность к бесконечному развитию заложенных в ней сил; он провозглашает право человека на совершенствование своего я, на культивирование своих талантов; громко заявляет о законности удовлетворения своих потребностей, каковы бы они ни были.

Культурный процесс Возрождения невозможно представлять в разрезе, невозможно рассматривать его, как нечто неизменное. Его развитие растянулось, его основные черты постоянно менялись: взгляд на религию, философию, политику, самое отношение к древности было не то у немецких и английских гуманистов, что у итальянских тречентистов и даже кватрочентистов. Одно было в нем постоянно - его индивидуализм, его горячая защита прав свободно развивающейся личности. И эта основная черта накладывала печать на все миросозерцание. Возрождение представляет процесс, отрицательно коренящийся в средневековом миросозерцании. Аскетизм требует, чтобы индивидуальность убивалась, чтобы в монастырском уединении и нищете, не зная ни удовлетворения, доставляемого трудом, ни семейных радостей, человек отдавался одному подвижничеству. И люди Возрождения далеко не сразу отделываются от всего этого. Петрарка с полным сочувствием говорит об «отдыхе монахов», Салютати (1331-1406) в трактате «De saeculo et religione» буквально воспроизводит всю аскетическую программу, монах-гуманист Траверсари (1386-1439) смотрит на цитату из языческого писателя, как на смертный грех. Но наряду со всем этим свежая струя пробивает ветхие осадки, и аскетические мотивы заканчиваются здоровым индивидуалистическим аккордом. Петрарка стоит за уединение, как и любой теоретик аскетизма, но не потому, что им избегается соприкосновение с греховным миром, а потому, что городская сутолока мешает свободному развитию человека, и потому, что только в уединении он может всецело отдаться делу самосовершенствования. Боккаччо восхваляет бедность не потому, что она изнуряет плоть, а потому, что представляет свободную от соблазнов школу самодеятельности. Салютати после проповеди аскетизма преклоняется перед самоубийством Лукреции, как пред высшим выражением свободного личного начала, и старается устроить во Флоренции род библиотеки для пропаганды классиков.

Начиная с Леонардо Бруни (1369-1444) процесс освобождения от аскетических примесей идет гораздо быстрее. Наиболее яркое выражение нашел гуманистический индивидуализм в отношении новых людей к любви и к славе. Аскетизм презирал и питал отвращение к любви, но наряду с ним развивался новый взгляд, шедший от провансальских трубадуров и нашедший выражение в итальянской лирике у Гвидо Гвиничелли, Гвидо Кавальканти, стоявших, впрочем, на платонической точке зрения. Данте примкнул к этому направлению. Его Беатриче - высшее воплощение такого понимания любви. Беатриче - это мечта мыслителя, греза поэта, превратившаяся, в конце концов, в аллегорическое олицетворение теологии. У гуманистов дело обстоит совершенно иначе. В любви Петрарки к Лауре, в которой ошибочно видели одну платоническую привязанность, мы находим все элементы реальной, чувственной страсти. Боккаччо и в своих произведениях, и в жизни отнюдь не был склонен возвращаться к платонизму, ни тем более к аскетизму. Ту же роль, какую в Италии сыграли Петрарка, Боккаччо и их последователи, в Германии сыграли Цельтес и вообще «поэты», в Англии Чосер, во Франции – «Cent nouvelles nouvelles», Рабле и «Гептамерон» Маргариты Наварской. Но, проповедуя свободу любви, гуманисты не могли удержаться в известных пределах. Их идеи, претворенные в сознании эпохи, повели к разложению бытовой семьи. Индивидуализм, подкрепленный классическими воспоминаниями, в данном случае оказался слишком сильным средством. Распущенность Возрождения явилась следствием провозглашенного принципа свободных индивидуальностей, не стесненных в своем развитии никакими рамками. Другим ярким признаком появления сознательного индивидуализма было новое отношение к славе. Петрарка в своей исповеди выставляет свою любовь к Лауре и свою погоню за славой, как два наиболее существенных отклонения от обычного миросозерцания эпохи, но в то же время он твердо решился защищать законность того и другого. И уж, начиная с него, это стремление добиться славы начинает приобретать уродливый характер. Венчание Петрарки было результатом интриг честолюбивого поэта. У него и у всех вообще гуманистов красной нитью проходит по всем произведениям режущая слух нота самовосхваления, не знающего никаких пределов; только у англичан эта черта не так бросается в глаза, хотя основная тенденция вполне выражена.

Индивидуализм, преломившийся в призме классической древности, дает тон и всему строю нового миросозерцания. Общих формул для него установить нельзя. Оно росло и развивалось. Философия порывает со средневековой схоластикой, с Аристотелем и постепенно выдвигает, как объект изучения, нравственную сторону человека. Аристотелю стал противополагаться Платон, авторитету схоластики - авторитет древности. Впрочем, Аристотель подвергался гонению только, как оплот схоластики. К настоящему Аристотелю гуманисты относились вполне спокойно. Бруни даже перевел его, и это был сильный удар средневековой теологии и философии, так как оказалось, что все их построения основаны на изуродованном тексте. Моральная философия по преимуществу занимает гуманистов. Особенно ясно это проявляется у итальянцев. Не говоря о попытках первых гуманистов, достаточно указать на платоников. Марсилио Фичино с особенным вниманием остановился на диалоге «Пир», посвященном разрешению проблемы любви. Пико делла Мирандола, прекрасный образ которого стоит у заката итальянского Возрождения, пропел его лебединую песнь, страстную, глубоко прочувствованную, как в фокусе собравшую лучшие черты гуманистического мировоззрения. Это - знаменитая речь «О достоинстве человека», в которой звучит непоколебимая уверенность в том, что отныне развитию человека нет препятствий, что в нем одном та сила, которая может преобразовать его «в божественное существо», если только он не допустит взять верх животным инстинктам. В других странах моральный характер гуманистической философии проявляется далеко не с такой отчетливостью; но общее направление то же. Только в Англии практические интересы религиозно-церковной реформы не дают разглядеть струю философии в ее чистом виде; зато нигде идея и человек не сливались с такой полнотой в единый, нравственный в лучшем смысле фактор, в Англии. Было бы ошибочно думать, что гуманистическая философия пренебрегает всеми другими сферами мышления, кроме моральной. Эпоха может выставить таких мыслителей, как Плетон и Джордано Бруно. Дело в том, что психологические и особенно гносеологические интересы являются позднее и привлекают внимание лишь некоторых, в то время как с вопросами морали встречается у начальной грани уже Петрарка. Индивидуализм, направлявший философские умозрения Возрождения, определил и его отношение к католицизму. Не сразу и не однообразно установилось это отношение. В начале движения в Италии и Германии идут колебания. Франция и Англия, вступившие в него тогда, когда оно уже выработало основные воззрения, колеблются меньше. У Петрарки, Салютати, Агриколы, Вимфелинга еще много старого. Пионеры движения в Италии никак не могут сразу отделаться от аскетических идей, немцы стараются привести в согласие индивидуализм, поклонение классикам с благочестием, заветы языческих писателей с велениями церкви. Эта неустойчивость легко объясняется тем, что господствующие интересы инициаторов движения были направлены в другую сторону. Для религиозных вопросов у них не хватало энтузиазма, так как он весь уходил на страстное изучение древности. Наконец, нелегко было сразу ополчиться на то миросозерцание, различные стороны которого еще сильно окрашивали их духовный склад. В лучшем случае, как это было с Боккаччо, является критика частностей. «Декамерон» громит монахов, выставляет на посмеяние их шарлатанство, распутную жизнь, чревоугодие, но тут нет принципиального отрицания монашества: «Декамерон» - произведение наблюдательного художника, а не продуманная сатира. Позднее, когда воспитанные традицией связи исчезли, является и более сознательная оппозиция католицизму. Леонардо Бруни пишет инвективу «против лицемерия» монахов, Поджио высмеивает их жадность. Ни один из более поздних гуманистов не упустил случая пригвоздить монахов к позорному столбу в той или иной литературной форме. Уже итальянцы в лице Лоренцо Валлы пошли дальше нападок на духовенство. Критика «Дара Константина» открыла широкую брешь в вековой твердыне теократии. Немцы далеко превзошли итальянцев. Созревающая, приобретающая все большую сознательность, подогреваемая политическими условиями ненависть немцев к Риму, главным образом, направляется на папу. Бебель изображает триумф Венеры, на смотру у которой парадирует все католическое духовенство с папой во главе. «Письма темных людей» - одна из наиболее метких сатир мировой литературы - раскрыли мир монахов во всей их наготе. Но самые сильные удары духовенству были нанесены, как известно, Эразмом и особенно Гуттеном. Итоги подвели французы: Деперье и главным образом Рабле, соединивший в картине Звучащего Острова все сатиры на духовенство. В Англии эта стадия выразилась у Чосера, гениального и своеобразного подражателя Боккаччо. Параллельно с этим начинает устанавливаться принципиальная оппозиция католицизму, как идее. Внешнее благочестие, сохранявшееся по старой памяти, быстро сменяется у итальянцев религиозным скептицизмом и атеизмом; вера сохранилась лишь у немногих, но то была вера в языческих богов, явившаяся результатом полного проникновения понятиями древности и хуже всякого атеизма вызывавшая у духовенства скрежет зубовный. Вопрос о религии вызвал раскол в немецком гуманизме между более умеренными, как Агрикола и Вимфелинг, и прогрессивной партией «поэтов», как Людер, Лохер и др. «Поэты» требовали признания за поэзией самостоятельного значения, старшие гуманисты упорно доказывали им преимущество богословия перед поэзией и совершенную бесполезность последней. Тот же Лохер в пылу дебатов выразил еретическую мысль, что настоящее богословие то, которое основано на Священном Писании и творениях отцов. С целью очищения богословия Эразм предпринял свои экзегетические работы и путем долгого изучения текста пришел к тому же заключению, что и Лохер. Продолжая дело Валлы, Эразм написал свой комментарий, где доказывал, как много новых, незнакомых временам первого христианства учреждений создал католицизм. Только англичане, с самого начала ставшие на практическую точку зрения, своей пропагандой сознательно готовили реформу. Колет, деятельно изучавший в Италии греческий язык, вернулся на родину, совершенно не затронутый религиозным скептицизмом, и стал работать над Евангелием еще раньше Эразма.

Возрождение, несомненно, подготовило реформацию. Италия не принимала участия в реформационном движении, во Франции оно уже явилось в очень заметной форме, и сторонников гуманизма, как Доле, объявляли еретиками и предавали казни ad majorem Dei gloriam. Но когда восторжествовавший кальвинизм воздвиг такие же гонения на свободную мысль, гуманисты (Деперье) перестали делать разницу между католиками и протестантами. В Германии Лютер нашел в гуманизме своего деятельнейшего помощника (Меланхтон); из среды его приверженцев постоянно раздавались клики, побуждавшие осторожного реформатора идти вперед (Гуттен), и нигде реформа не была принята так хорошо, как в гуманистических гнездах. В Англии, где положение дел было несколько иное, гуманисты сделались учителями реформаторов, исключая, конечно, таких реформаторов по политическим соображениям, как Томас Кромвель.

Важнейшим средством пропаганды в руках гуманистов была школа. Уже итальянские тречентисты понимали всю негодность средневековой школы, а Леонардо Бруни написал трактат «О воспитании юношей», первый серьезный теоретический труд по педагогике, который резко порвал с прежними взглядами. Он выставляет необходимым требованием физическое воспитание наряду со всяким другим, соблюдение гигиенических условий, обращение внимания на индивидуальные особенности каждого ученика. Он с полным уважением относится к религиозному воспитанию, но выбрасывает хлам суеверий, накопленных веками. Эти взгляды, разработанные другими, сделались основой практической постановки школьного дела у Гуарино и, особенно, у Витторино да Фельтре в устроенной им при дворе Гонзага в Мантуе образцовой светской школе (Casa gioiosa). Итальянцам всегда плохо удавалось устроиться в университетах. В других странах, наоборот, гуманисты в эпоху расцвета движения, прежде всего, стремятся в университеты. В Германии, правда, движение открылось Девентерской средней школой, устроенной Гротом и «братьями общей жизни» и снабженной новыми педагогическими правилами (Гегиус). Но позднее средняя школа оказалась недостаточным полем для деятельности гуманистов, и главной целью их стремления сделался университет. То же было во Франции и Англии, хотя Колет, например, с одинаковым рвением устраивал рядом с собором святого Павла свою латинскую школу, сделавшуюся прототипом английских средних школ эпохи Елизаветы.

В новой светской школе, освобожденной от губительной церковной опеки, выросла новая наука. Человеческая мысль, установившая для себя право работать и вне монастыря, поспешила объявить стремление к знанию неотъемлемым достоянием человека. Сначала это объявлялось с оговорками; первые гуманисты уверяли, что занятие наукой никоим образом не может считаться богопротивным делом, ибо оно укрепляет уважение к истинной религии. Согласно общему индивидуалистическому характеру течения, главным объектом науки итальянские тречентисты выставляли самопознание, в окончательном результате ведущее к спасению. Первое поколение немецких гуманистов считало возможным культивировать только такую науку, которая не идет в ущерб благочестию. Но скоро и наука секуляризируется. У итальянских кватрочентистов и немецких «поэтов» наука постепенно приобретает самостоятельное значение. Отправляясь от оппозиции схоластике, все принимавшей на веру, всюду признававшей авторитеты и изгонявшей исследование, новая наука была наукой критической по преимуществу. И эта критика первым долгом направилась на изучение классиков. Помимо лексических и грамматических трудов (Гуарино, Дечембрио, Верджерио) и работ по древностям и археологии (Поджио, Бьондо, Чириако д'Анкона, Дечембрио), гуманисты делали опыты с настоящей филологической критикой. Петрарка доказывает подложность одного письма Цицерона, Леонардо Бруни пишет трактат о происхождении Мантуи, Валла критикует «Дар Константина», Вимфелинг опровергает притязания августинцев, ведущих свой орден от блаженного Августина. Критические работы Гросина, Колета, их ученика Эразма, а также Рейхлина над Священным Писанием имеют еще большее значение. Исторические работы гуманистов представляют колоссальный шаг вперед сравнительно со средневековыми. На первом плане стоят тут работы Бьондо. Его «Декады» представляют первый образец трезвого и осмотрительного фактического изложения, основанного на критике источников. В других странах историография (ср. история) в эту эпоху далеко не дала тех результатов, как в Италии. Науки, не находящиеся в связи с классической литературой, не пользовались особенным вниманием у гуманистов. Врачи и юристы - постоянный предмет нападок новых людей. Первые, по их мнению, из-за телесного забывают о духовном; что касается до вторых, то они погрязли в дрязгах будничной жизни, портят язык и потому не могут считаться настоящими учеными. Естествознание было совершенно в загоне.

Политические убеждения гуманистов характеризуются одной господствующей идеей, патриотизмом, который делается более или менее интенсивным и принимает ту или иную окраску, смотря по национальным особенностям и культурным условиям. Итальянцы первоначально никак не могли выработать определенных взглядов. Одушевленные славным прошлым Италии, ее могуществом и блеском, они лелеют мечту возвращения этого прошлого и объединения Италии под одной сильной властью. Но, благодаря политической дробности, отсутствию сильной власти, неустойчивым отношениям Священной Римской Империи, они не знали, на ком остановиться для осуществления идеи объединения Италии, обращали взоры и на неаполитанского короля, и на императора, и даже на мелких итальянских династов. Наконец, далеко не все были согласны на монархию. Флорентинцы, а их было большинство, вдохновленные своей республикой, метали громы на абсолютистскую форму, проповедовали тираноубийство и требовали республики и для единой Италии.

У немцев господствует большее единогласие, благодаря тому, что существует император, на которого смотрят, как на естественного главу нации, и потому, что зависимость от Рима всех тяготит, и все хотят от нее отделаться. Вимфелинг составил знаменитые Centum gravamina, Бебель доказывает автохтонство немцев, а знаменитая борьба Ульриха Гуттена с Римом, так много содействовавшая разрыву с Римом, всецело вытекала из его патриотических идей. Для англичан патриотизм также сливался с идеей религиозной независимости от Рима. Прочным приобретением оказывается тот факт, что на место средневекового космополитизма гуманизм ставит национализм, обосновывая свои построения различными насущными потребностями эпохи. Социальные построения в сравнении с политическими идеями менее богаты. Еще меньше интересовали гуманистов экономические отношения.

Таково было в общих чертах содержание Возрождения, как культурного процесса. Свою непосредственную, ближайшую задачу оно исполнило. Церковные путы, связывавшие полет человеческой мысли, были разорваны. Свет свободного исследования, не стесненного догмой и авторитетом знания, засиял над Европой. Новые отношения породили новый класс, незнакомый средневековью. Это - светская интеллигенция, люди науки и литературы, влиявшие на общественное мнение путем выработанных ими самими средств. Гуманистов в значительной степени можно признать родоначальниками современной публицистики. Орудием их пропаганды были те же литературные произведения, приноровленные к специальным целям. На первом месте стоит переписка; письма никогда не писались для одного корреспондента, всегда предназначались для публики и расходились в огромном количестве списков. Письма разносили в обществе научные и философские взгляды гуманистов. Орудием полемики служила инвектива. Какое влияние имели инвективы, можно видеть из того, что памфлеты Гуттена много способствовали свержению с престола герцога Вюртембергского. Для инвективы были выработаны особые литературные приемы, малопривлекательные. Чем было крепче ругательство, тем сильнее считался аргумент. И гуманисты превосходили один другого в изобретательности по этой части. Другие произведения гуманистов, форма которых была заимствована у древних, но содержание которых было новое, также в значительной степени были орудием пропаганды. Несомненно, что Возрождение сделало много, его историческое значение громадно, но наряду с этим необходимо отметить такие стороны, благодаря которым оно является не естественным продолжением исторической эволюции, а искусственным перерывом ее. Возрождение проповедует общественную нивелировку, уничтожение вековых социальных перегородок и установление бессословного общества литераторов, ученых и вообще людей нового образования. Но, проповедуя уничтожение исторических социальных перегородок, оно создает новые, совершенно искусственные. С самого начала гуманизм выработал себе резкую аристократическую исключительность, сделавшуюся проклятием для дальнейшей истории Западной Европы. Средние века давали доступ к своей культуре, какова бы она ни была, решительно всем, в этом отношении она демократична. Между всеми классами общества существовали самые разнообразные культурные связи, не было цеха ученых. Гуманизм создал этот цех, и он с течением времени приобретал все большую и большую исключительность. Презрение к profanum vulgus, презрение к приговору народа, резкие выходки против него, доходящие до чисто ренановской ненависти к демократии-Калибану, вот то настроение, которое господствовало у гуманистов по отношению к народу. Гуманизм создавал среди народа другой народ, говоривший совершенно непонятным ему языком. Язык, право, вера, образование - все у них было другое. Особенно гибельно было это отчуждение от народа в сфере литературной. В Италии, где римская традиция и в деловом, и в культурном, и в литературном отношении никогда не вымирала и итальянский народный язык (volgare) являлся естественным продолжением средневекового латинского, даже в Италии латинская литература являлась искусственной надставкой. После классически законченных образцов volgare, которые дал Данте в своей поэзии, латинские произведения Петрарки и вслед за ним других гуманистов прервали последовательность литературного развития. К счастью, Петрарка, Боккаччо, особенно Л. Б. Альберти, принципиально настаивавший на необходимости писать по-итальянски в самый расцвет латинских увлечений, и др. не забывали родного языка. Благодаря этому, перерыв не был резким, и в поэзии Пульчи, Боярдо, Ариосто народный литературный гений восстановил нить литературной эволюции. Гораздо резче был перерыв во Франции. После пышного расцвета средневековой французской литературы, классические образцы явились совершенно мертвым, ненужным препятствием для ее дальнейшего развития. Гуманизм во Франции был явлением наносным, и тем губительнее было его влияние. Оно наградило Францию ложноклассицизмом, тяжким камнем ложившимся на гениальный полет Корнеля и Мольера. В Англии опять-таки гуманизм не пошел глубоко и не затормозил естественного процесса. В Германии мощный гений Лютера, давшего своим переводом Библии образец национального языка, нейтрализовал влияние латинской образованности. Чуждаясь народа, Возрождение было лишено питающей почвы и не пошло вглубь. Оно освободило мысль; но, оставаясь изолированной кастой, литературным цехом, гуманисты не сумели приобщить к новой культуре широте слои народа. И если бы даже гуманисты хотели, то при том вкладе, который сделали они в культурный обиход человечества, они не сумели бы сделать этого. Самые их идеалы были аристократичны, за исключением идеалов английских гуманистов. В них не было ничего такого, что могло бы увлечь народ; религиозный индифферентизм, конечно, не был способен сделаться таким связующим звеном между интеллигенцией и народом. И гуманизм оказался бы мертворожденным движением, если бы он не вошел всюду, за исключением Италии, в более могучую, содержащую больше демократических элементов, культурную струю, в реформацию. В Италии он вымер естественной смертью. Реформация приняла основной догмат Возрождения, право человека на свободное исследование, но она его популяризировала, требуя его применения к наиболее дорогим для народа вопросам - религиозным. Через реформацию принципы Возрождения проникли до самых корней общества, и многими из них культурное человечество живет до сих пор.

См. Voigt, «Wiederbelebung d. klass. Alterthums» (2 т., 1859, русский перевод); Burckhardt, «Die Renaissancekultur in Italien» (1870, русский перевод); Symonds, «Renaissance in Italy» (4 т., 1897); Ph. Monnier, «Le Quattrocento» (2 т., 1902, русский перевод); Gebhart, «Les origines de la Renaissance en Italie» (1879, русский перевод); А. Н. Веселовский, «Вилла Альберти» (1879); М. С. Корелин, «Ранний итальянский гуманизм и его историография» (1892); А. К. Дживелегов, «Начало итальянского Возрождения» (1907); Brandi, «Gesch. d. Renaissance in Florenz und Rom» (1903); Geiger, «Renaissance und Humanismus in Italien u. Deutschland» (1882, переведена вторая половина, трактующая о Германии); Seebohm, «Oxford reformers» (1867).

А. Дживелегов.