Экономическая политика

Экономическая политика, совокупность актов государственных органов, создающих определенные условия для проявления хозяйственной (экономической) активности в стране, либо направляющих эту активность. Тем самым определяются и хронологические грани истории экономической политики. Они устанавливаются тем моментом, когда «общество запуталось в неразрешимое противоречие с самим собой, раскололось на непримиримые противоположности, избавиться от которых оно бессильно», и когда, поэтому, «стала необходимой сила, стоящая, по-видимому, над обществом, сила, которая умеряла бы столкновение, держала бы его в границах «порядка» (Энгельс, «Происхождение семьи, собственности и государства»,  цит. по 6 нем. изд., стр. 177-178). Отсюда ясно, что первые зачатки экономической политики можно найти еще в рабовладельческом обществе, на той ступени общественного развития, когда общественные отношения определяются преобладающей ролью рабского труда. И, разумеется, прямыми актами экономической политики следует считать как регулирование трудовых процессов в кодексе Хаммураби (см. IV, 112/13) и в Солоновом законодательстве (см. XVІ, 580/82), так и аграрное законодательство и ремесленные регламенты, а разно и определение условий купли-продажи рабов в античном Риме (см. Гракхи и Рим — история). Точно также и в феодальную формацию мы находим мероприятия государства, направленные к созданию определенных условий хозяйственной деятельности. Законодательные сборники раннего феодализма  –  в качестве образца можно было бы взять Салическую или Рипуарскую Правду –  точно также содержат указания на то, как следует вести хозяйство, разрешать земельные споры и т. д. (см. Германия  – право, XIV, 212 сл.).  

Однако, в истории экономической политики следует учесть то обстоятельство, что государство, которое таким образом активно вмешивается в хозяйственную жизнь и пытается регулировать ее рядом конкретных законодательных актов, «усиливается по мере того, как обостряются классовые противоречия внутри государства и по мере того, как соприкасающиеся между собой государства становятся больше и населеннее» (Энгельс). С этого момента укрепления, усиления государства его экономическая политика становится развитой, выявленной в сложной системе законодательных актов, возникает специальный гражданский кодекс. Такой момент наступает в связи с особенно сильным обострением классовых отношений, что делает для господствующего класса острее потребность в мощном аппарате подавления и угнетения эксплуатируемого класса и в то же время в определении условий экономической деятельности в интересах господствующего класса, который переживает внутри себя борьбу групповых интересов и нуждается в некоем регуляторе. Отсюда вытекает, что своего надлежащего развития экономическая политика не получает в сущности до эпохи, непосредственно предшествующей победе капиталистического способа производства, то есть до эпохи, когда разложение феодальных производственных отношений создало предпосылки к образованию особенно крепкого государственного аппарата, обусловив возникновение капиталистических отношений производства. Мы имеем в виду образование абсолютистской монархии, которая, таким образом, оказывается проводником уже вполне сформировавшейся экономической политики, а эпоха, которая отмечена системой мероприятий экономической политики, - это  эпоха так называемого «первоначального накопления».

Но если экономическая политика есть результат деятельности государственных органов, то, очевидно, экономическая политика является вместе с тем классовой политикой. Государство появляется на исторической арене вследствие обострения внутри общества классовых противоречий и необходимости ввести эти отношения в рамки принуждения. Государство есть орган такого принуждения со стороны господствующего класса. Поэтому и проводимая им политика, в том числе экономическая политика, представляет собой систему мероприятий, направленных к обеспечению интересов господствующего класса, Что это так, можно особенно отчетливо видеть на примере наиболее элементарных законодательных актов по экономической политике, а такие наиболее элементарные акты, откровеннее всего вскрывающие классовую природу экономической политики, мы находим на ранних стадиях истории экономической политики. Сложнее эта задача в обстановке последующих формаций, и особенно в капиталистическом обществе, так как это последнее имеет весьма сложную классовую структуру, и внутри господствующего класса, внутри буржуазии, на определенных этапах, наблюдается групповая борьба, борьба интересов отдельных слоев этого класса, отражающаяся на экономической политике государства. Например, происходившая на протяжении полустолетия (с конца XVIII века и по 40-е годы XIX века) борьба между меркантилизмом и фритредерством в Англии, наряду с интересами лендлордизма, несомненно, отражает столкновение интересов монополистически настроенной части торгового капитала с интересами той части промышленного капитала, которая стремится овладеть мировым рынком, и представляет собой форму борьбы внутри господствующего класса, в которой, однако, в качестве потребителя мог быть заинтересован и мелкий буржуа и рабочий. В Англии, где эта борьба особенно разгорелась, Брайта и других фритредеров охотно слушали многотысячные митинги в рабочих районах, а сторонники высоких запретительных или покровительственных пошлин находили сочувствующую им аудиторию в сельскохозяйственных округах. Отсюда — значительно бóльшая трудность выявления классовых корней экономической политики государства в такой сложной обстановке, какая наступает с господством капиталистического способа производства. Тем не менее, и на более поздних этапах истории экономической политики ее классовая природа ясна.

На том историческом пути, какой общество проделало со времени хотя бы зарождения абсолютистского государства, то есть примерно с XV-XVІ веков, государственная власть последовательно переходила от феодальных групп к буржуазии и от буржуазии на настоящем этапе переходит — уже перешла на одной шестой земного шара — к пролетариату. Само собой разумеется, что смена общественных формаций, покоящихся на совершенно различных способах производства и характеризующихся принадлежностью государственной власти совершенно различным классам, приводила к радикальному изменению и экономической политики. Экономическая политика абсолютной монархии, экономическая политика буржуазных правительств, экономическая политика пролетарского государства принципиально отличаются друг от друга в силу уже того, что экономическая политика в каждом данном случае является политикой особого класса. Сокровенный смысл истории экономической политики, как и всего исторического процесса вообще, необходимо, таким образом, искать именно в смене общественных формаций.

Но если экономическая политика меняется в зависимости от того, какой класс располагает политическим господством и проводит эту экономическую политику, то следует ли отсюда, что экономическая политика на протяжении всего периода господства данного класса остается неизменной? Отнюдь нет. Мы имеем значительные изменения в экономической политике каждого из господствующих классов на протяжении всего времени, когда политическая власть принадлежит этому классу. На протяжении периода господства буржуазии историк может отметить, по крайней мере, три этапа в развитии экономической политики капитализма. Так, предыстории капитализма, эпохе «первоначального накопления», а также эпохе мануфактурного капитализма (до конца XVIII века), свойственна экономическая политика, вошедшая в историю под именем меркантилизма. В эпоху промышленного капитализма господствующей формой, господствующим направлением экономической политики являлось фритредерство. Наконец, эпоха империализма связана с возрождением протекционизма. Каждая из этих форм или направлений в экономической политике имеет настолько крупные особенности, настолько отличается от остальных, что многими историками допускается основная ошибка в изображении их, как экономических политик диаметрально противоположного типа. Такую ошибку допускает, например, Янжул в своей известной работе «Английская свободная торговля» (Москва, 1876), где он за борьбой между фритредерами и меркантилистами не усматривает того факта, что эта борьба течений буржуазной мысли, вытекающая из конкретно исторических условий развития буржуазного общества, является отражением «единства противоположностей» в самом господствующем классе.

В известной мере, под значительным влиянием фритредерской литературы, стремившейся создать и конкретизировать «философию» невмешательства государства в экономическую жизнь, пропагандировавшей «свободу торговли» и направлявшей главную силу своих аргументов против таможенной политики, под экономической политикой зачастую понималась система мероприятий, регулировавших торговлю. Такое понимание совершенно неверно и не соответствует историческим фактам. Экономическая политика капитализма на всех трех этапах в равно действенной мере трактовала вопросы и сельского хозяйства, и промышленности (в особенности - ее организации), и транспорта, и труда. Даже в расцвет фритредерства мы имели резкие выступления фритредеров против регулирования условий труда, что делало вопросы труда весьма существенным моментом в экономической политике промышленного капитала. Общая же формула фритредерства, или манчестерства — «Iaіssеr faire, iaisser passer» — относилась, конечно, не только к торговле, но и ко всем остальным областям хозяйственной активности. Так как вообще манчестерство целиком покоилось на негативных формулах (как увидим дальше), то естественно, что мероприятий, которые детализировали бы экономическую политику манчестерства, не было, а, следовательно, и создавалось неверное понимание самой экономической политики, как трактующей вопросы, главным образом, торговой политики.

Имея это в виду, историк обязан не только восстановить подлинную картину развития экономической политики на протяжении определенного исторического периода (начиная, примерно, с эпохи так называемого «первоначального накопления») на основе анализа социальных корней и движущих сил этой политики, но сделать это и на основании анализа целой системы мероприятий государственной власти, охватывающих все области хозяйственной активности.

Меркантилизм. На заре капиталистических отношений, в период разложения феодальных отношений производства, экономическая политика, как правило, принимает форму меркантилизма (см.). Меркантилизм достигает своего расцвета в Англии в эпоху Тюдоров (Генрих VII — Елизавета) и Стюартов, находя полную поддержку и во время Великой английской революции XVII века, а во Франции — в эпоху Людовиков (особенно Людовиков XIII — XV), когда эта политика связывается с именем преимущественно Кольбера. Но уже в конце XIV века, с укреплением центральной государственной власти, экономическая политика выливается определенно в форму именно меркантилизма. Правда, на этом этапе развития меркантилистской экономической политики последняя еще очень рудиментарна. Так, на запрос короля Ричарда II о средствах к предупреждению гибели «английского благополучия», торговые корпорации Лондона ответили: «мы должны стараться покупать у иностранцев меньше, чем продавать». Некоторые авторы считают это положение основным для меркантилизма, имея в виду, что с середины ХIХ века экономическая политика в значительной мере сводилась к торговой, и перенося на всю экономическую политику в целом принципы ее части, именно политики государства в области регулирования торговли. Так именно ставит вопрос профессор Янжул (цит. соч., т. 1, стр. 4), утверждая, что «ответ заключает в себе сущность той теории, которой суждено было играть впоследствии видную роль во всей экономической истории страны, пока ее не заменили иные, противоположные воззрения». Следовало бы сказать, что данное положение является исходным, но отнюдь не основным, не существенным для системы меркантилизма. С регулирования экспорта и импорта меркантилистская экономическая политика, как правило, начинается повсюду. Но она получает полное свое оформление лишь тогда, когда выливается в форму всестороннего регулирования абсолютной монархией всех сторон хозяйственной жизни под углом зрения всемерного содействия накоплению богатств. Сущность меркантилизма, поэтому, заключается именно в том, что эта политика имеет своим назначением ускорение накопления в эпоху так называемого «первоначального накопления», содействие со стороны органов государственной власти всемерному обогащению. Благополучие — английское или французское, безразлично — в этот период времени расценивается под углом зрения по преимуществу накопления денежных капиталов. Отсюда система денежного баланса в торговой политике (поощрение вывоза и препятствия ввозу), в строительстве промышленных предприятий (монопольные мануфактуры), в трудовой политике (ограничение размеров заработной платы, преследование бродяжничества и т. д.): каждая мера, которая принималась при господстве меркантилизма, имела своей установкой обеспечение максимального накопления денежных богатств за счет сохранения в руках у торговца, промышленника, сельского хозяина большей суммы от реализации «его» продукции или товаров, чем та, какую он затратил на производство или закупку этих товаров. Регулирование внешней торговли под углом зрения благоприятного денежного баланса, таким образом, оказывается частью общей политики меркантилизма, а отнюдь не его сущностью, и лишь вытекает из этой последней, а не предопределяет ее. Ответ торговых корпораций Лондона королю Ричарду II свидетельствовал, что в конце XIV века для данных корпораций «английское благосостояние» рисовалось, как возможно более быстрые темпы накопления денежных богатств от превышения экспорта (тогда — шерсти, по преимуществу) над импортом именно данными торговыми корпорациями. И этот ответ показывает, что меркантилизм на данной стадии еще не достиг своего полного расцвета, находится еще на начальных, наиболее элементарных стадиях своего развития. В основном именно на таком исходном положении основывалась экономическая политика зарождающейся абсолютной монархии — не только в Англии, где эта экономическая политика находит свое выражение уже в законодательных актах начала XIV века, но при Эдуарде III, Генрихе VI, Эдуарде IV данное направление экономической политики все более оформляется. И прав Янжул, когда он подчеркивает, что «оно преследовало двоякую цель: сначала привлечь как можно больше монеты из-за границы, затем употребить все усилия, чтобы удержать ее в стране и помешать вновь исчезнуть» (Янжул, цит. соч., т. 1, стр. 5).

Могло ли быть иначе на данном этапе? Вспомним, что собою представляла хозяйственная жизнь любого из формировавшихся в период между XIV и XVI веками государств. Покоившаяся преимущественно на сельском хозяйстве с весьма низкой товарностью (полной натуральности земледельческих хозяйств не было и раньше — в этом отношении глубоко неправы авторы, считающие, вслед за Бюхером, что феодализму свойственно натуральное хозяйство без всякого торгового обмена), экономика этих стран не обеспечивала надлежащего финансирования государства. Постоянные войны поэтому бывали непосильными для финансового аппарата государства, заставляли выискивать источники финансирования в заключении долговых обязательств. Ричард I, Иоанн Безземельный в Англии, французские короли, германские князья позднего средневековья постоянно прибегали к займам, причем относительно ничтожные средства в их бюджете рисовались им, из-за отсутствия денежных капиталов, огромными. Крестовые походы, феодальная междоусобица, необходимость усмирять непокорных баронов — все это требовало содержания и наемного войска и относительно крупного государственного аппарата. Вечно безденежные короли, естественно, видели огромное значение притока большего количества денег в страну в результате усиленного экспорта при относительно слабом импорте: для пополнения казны путем присвоения части торговых прибылей купцов государством, наличие в стране золотой и серебряной монеты доставляло гораздо больше возможностей, чем наличие товаров. Отсюда — готовность государства поддержать всячески стремление купцов так вести внешнюю торговлю, чтобы привоз был всегда меньше вывоза и тем обеспечивал сохранение и увеличение количества денег в стране. И отсюда — целый ряд мероприятий раннего меркантилистского законодательства, каждое из которых имело своим прямым назначением именно такое сохранение и увеличение количества денег в стране в форме золотой и серебряной монеты.

Но уже очень рано меркантилистская экономическая политика не ограничивается только стремлением «продавать больше и покупать меньше». Тщательная регламентация всей хозяйственной жизни становится вскоре основным содержанием экономической политики государства. Да иначе и не могло быть. Раз привлечение в страну и сохранение в ней денег, которые рассматривались не в качестве всеобщего эквивалента обмена, а в качестве самостоятельных ценностей, становилось целью экономической политики государства, то все мероприятия последнего должны были необходимо направляться в сторону такой регламентации. Надо было не допускать вывоза денег за границу в первую очередь. И этот запрет становится характерной чертой законодательства и Англии, и Франции, и Испании и других стран уже в XV-XVI веках. Но мало запретить вывоз денег, необходимо их привозить. А это значит, что необходимо вывозить определенные товары, спрос на которые наблюдается за границей, и необходимо так организовать продажу их, чтобы государство, а не только частные купцы, получали от этого выгоду. Другими словами — необходимо поощрять развитие определенных видов промышленности и организовать сбыт ее продукции за границей. Отсюда возникает система мероприятий по развитию «отечественной» промышленности и по регулированию торговых операций даже за пределами данной страны.

Впрочем, первоначально развитие экономической политики меркантилизма идет в направлении именно организации зарубежных складочных помещений, ибо государство заинтересовано в организации сбыта для возможно более полного извлечения своей доли от вывоза продуктов. Эта организация проводилась в форме создания «складочных мест» и корпораций мэра и констеблей складов английскими государственными органами, выделения особых городов и складов голландскими и французскими властями. Создание официальных рынков обеспечивало государственным органам не только возможность извлекать доходы путем установления и взимания пошлин и поборов разного рода, но и открывало широкие перспективы регулирующему вмешательству со стороны государства во все торговые операции. Конечно, для этого требовался особый режим своеобразных «экономических капитуляций», то есть превращения складских помещений в неприкосновенную для действия местных властей территорию, на которой действовали английские «право» и «обычай», если склад открывался Англией в других странах, либо германские «право» и «обычай», если это делалось немецкими купцами под контролем и покровительством немецких князей в Англии, Голландии, Франции и т. д., либо «право» и «обычай» французский, испанский и т. д. Так, Англия открывала складские помещения во Фландрии (Брюгге, Антверпен и другие города), во Франции (Труа), хотя чаще всего складским городом Англии (staple) за морем со времен Ричарда II являлось Кале до 1558 года, когда город был вновь отвоеван французами. Голландские, ганзейские купцы под покровительством своих властей в свою очередь создавали  такие же «экстерриториальные» складские пункты в Англии. Примером последних можно привести хотя бы известный «Стальной двор» (Steel-Yard) в Лондоне, отведенный Ганзе и существовавший вплоть до 1598 года, когда император Рудольф запретил английским купцам, объединенным в монопольную компанию «Merchants-Adventurers», торговать в Германии и тем дал повод Елизавете изгнать из Англии ганзейских купцов и закрыть «Стальной двор». В эти складские места привозились продукты производства данной страны и продавались по установленным правительством этой страны правилам. Такое регулирующее вмешательство правительства во все торговые операции было общим правилом на том этапе исторического развития, о котором идет речь.

Господствующее значение торгового капитала в хозяйственной жизни, те грандиозные перемещения в общественных отношениях, какие вызывались деформирующей ролью торгового капитала, — все это не могло не подчеркнуть значения именно торговых операций, не могло не сосредоточить внимания государства на регулировании именно торговли. Однако, даже на самых ранних ступенях развития предыстории капитализма, эпохи первоначального накопления, мы находим указания на то, что внимание и государственных органов, и людей, пытавшихся теоретически осмыслить новый порядок, направлялось не только на торговлю. В этом отношении характерны работы таких меркантилистов, как автор «Discourse of Common Weal» (1549). Он прекрасно видит необходимость развития «отечественной» промышленности. И в этом отношении он вполне может быть признан выразителем общепринятой уже государственными органами точки зрения. Ужи при Тюдорах делается многое, чтобы превратить Англию из страны, вывозящей сырье, в страну, экспортирующую фабрикаты и полуфабрикаты. И соответствующие мероприятия со стороны правительства в деле регулирования и нормирования именно промышленности (а не только торговли) заполняют сборники государственных актов как Тюдоров, так и Стюартов. Регулирующее вмешательство правительственных органов, не всегда четко отражавших интересы даже торгового капитала, создавало зачастую лишь преграды. Но на пользу или во вред укреплению промышленности шли те или иные акты государства, факт тот, что в эпоху меркантилизма мы имеем дело со всесторонним регулированием и промышленности, а не только торговли.

Так обстояло дело даже в XVI веке, в первой половине его. Когда же торговый капитал развернулся еще значительнее, политика меркантилизма приобрела все черты и особенности всестороннего регулирования государством народного хозяйства. При Елизавете изданы были статут о подмастерьях (1563), статут об установлении заработной платы мировыми судьями (1586), акты по регулированию производства сукон, акт о наказании бродяг и оказании помощи бедным и неработоспособным (1572), акт о посылке бедных на работу и искоренении бедности (1576), акт о наказаниях бродяг и упорных нищих (1597) и т. д., и т. д. (см. Т. Мор, и рабочий класс, XXXIV, З8З/96).

Чрезвычайно характерна для политики меркантилизма деятельность Кольбера (см.). Некоторыми авторами - вслед за итальянским экономистом Ф. Менготти («Il Colbortismo, оssіа della libertá di commercia dei prodotti della terra», 1791) — «кольбертизм» выделяется как особая экономическая политика. Конечно, меркантилизм во Франции, находившейся в несколько ином положении на мировых рынках, чем Англия, приобретал особые, ему только свойственные черты. Однако, по существу своему эти черты — лишь особенности общей политики меркантилизма. С этим не согласен, например, Сказкин, который в своей работе о старом порядке во Франции проводит ту мысль, что система Кольбера была «шире» меркантилизма, представляя собой систему внешней политики, направленной к усилению экономической мощи Франции за счет других наций, хотя в другом месте он же называет «кольбертизм» полным логическим завершением идей позднего меркантилизма. С. Д. Сказкин видит признаки отличия «кольбертизма» от меркантилизма в том, что Кольбер стремился создать крепкий военный флот, обеспечивал военное могущество страны, развитие ее торговли, превращал ее в колониальную империю. Но разве во всех этих особенностях «кольбертизма» есть что-либо новое по сравнению с тем, что мы находим в истории Англии того же периода? Как известно, эпоха Кольбера во Франции совпадает с эпохой Великой английской революции. В документах же последней мы находим буквально такое же отношение к хозяйственным мероприятиям меркантилизма, какое содержится в документах кольберовской эпохи. Принципиальная часть «Навигационного акта» (см.) исходит из тех же самых соображений, из каких исходит и вся деятельность Кольбера в деле развития французского мореплавания. Кольбер в известной докладной записке, поданной им королю 3 августа 1661 года, пропагандируя всемерную поддержку со стороны государства торговли и мореплавания, указывал, что «легко согласятся с тем принципом, согласно которому лишь избыток денег в государстве создает его величие и мощь». Таким образом, меркантилистская политика Кольбера, как и меркантилистская политика Кромвелля, находит свое объяснение главным образом в стремлении их обеспечить политическое влияние, финансовую устойчивость и военную мощь за своим государством. Но в Англии мы находим, что действие этих же мотивов приводит к ряду «навигационных актов» еще задолго до 1651 года. При Ричарде II (1381), при Генрихе VII (1488-1489), при Генрихе VІІІ (1532), при Елизавете (1563), при Иакове I и после реставрации Стюартов неоднократно издавались законодательные акты, смысл которых сводился к установлению монополии мореплавания. И это вполне понятно, если правильно представить себе подлинное значение для «первоначального накопления» подобной монополии и для укрепления государственной мощи - накоплений внутри страны ликвидных ресурсов. Монополия является на данном этапе единственной формой государственного покровительства развитию торговли, промышленности, денежного обращения и судоходства, так как слабость государственного аппарата, неразвитость путей сообщений и затрудненность контроля в XVI-XVIII веках допускают покровительство со стороны государства лишь ограниченному числу объектов, четко оформившихся и определившихся юридически. Отсюда — всесторонняя регламентация всех проявлений хозяйственной активности, причем в основе мотивов, которыми руководствовались государственные деятели эпохи так называемого «первоначального накопления», деятели, социальное лицо которых определялось деформационными процессами внутри феодального общества, лежали, конечно, в первую очередь заботы о «мощи» и «безопасности» государства. Таким образом, движущиеся силы меркантилистской политики и Англии, и Франции, и Испании, и даже итальянских республик данного периода следует признать едиными, вполне совпадающими, несмотря на различия в отдельных проявлениях этой политики. Кольбертизм — это только французская разновидность меркантилизма, как основного направления экономической политики эпохи торгового капитала, эпохи, следовательно, разложения феодальных отношений и образования предпосылок к созданию общества капиталистического.

Мы не будем здесь останавливаться на разборе конкретных проявлений меркантилизма и на его эволюции в указанную эпоху (см. торговля, рабочий класс, земельный вопрос, торговые компании и соответствующие отделы в статьях по истории отдельных стран). Ограничимся лишь указанием на то, что за всю историю данного периода меркантилизм в основе своей имел, как форму проявления, монополию, право на которую покупалось индивидуальными или групповыми торговцами и т. п. и являлось неотчуждаемым. Лишить этого права могла лишь та государственная власть, которая это право и октроировала в каждом отдельном случае особым законодательным актом. В этом одно из принципиальных отличий монополий меркантилистского периода от монополий эпохи финансового капитала, эпохи империализма, хотя и в последнюю эпоху одной из основных характеристик капитализма является монополистический характер капитала. Равным образом, то несомненное покровительство, которое оказывалось аппаратом государственной власти, этим путем содействовавшим развитию торговли, промышленности, мореплавания, в основе ничего общего не имеет с протекционизмом, впоследствии ставшим отличительной особенностью экономической политики эпохи империализма. В данную эпоху феодальное, по своей природе, государство, в интересах собственного укрепления, поддерживает промышленность, торговлю и мореплавание в такой форме, какая зачастую стоит на пути дальнейшего капиталистического развития. Тщательная регламентация всех без исключения проявлений хозяйственной активности вырастает из самой природы покровительства этого периода, как вытекающего из стремления господствующего в эту эпоху землевладельческого класса укрепить именно государственный аппарат. Тем самым в основе его лежит в первую очередь фискальный интерес государства, стремящийся законсервировать определенную систему производственных отношений, как систему, облегчающую фискальные операции. Отсюда — принудительная регламентация деталей производственного процесса (нормы выработки, характер производимых товаров, их длина, ширина, качество и т. д.) и сопротивление малейшим отступлениям от норм, установленных соответствующими властями. Отсюда — борьба со всякими новшествами в области торговли, промышленности, судоходства и возникновение противоречия между потребностями роста народного хозяйства и экономической политикой меркантилизма. Покровительство в данном случае носит характер патроната со стороны крепнущего государства и направляющей его деятельность земельной знати слабой еще промышленности, тогда как в эпоху империализма монополистический капитал является диктатором, предписывающим определенные меры экономической политики находящемуся всецело в зависимости от него государству.

Но именно потому, что таков характер монополий и покровительства в эпоху «первоначального накопления», иначе, чем путем борьбы против меркантилизма со всеми его отличительными особенностями, капитализм не развивается. Отсюда — то огромное значение, какое приобретает в XVIII и начале XIX века борьба с остатками и пережитками меркантилизма, то место, какое занимает теоретическая борьба с меркантилизмом в буржуазной политической экономии.

Известные разногласия в лагере меркантилистов существовали и в период бесспорного господства меркантилизма. Отчасти это объяснялось различиями в исторической обстановке (особенно итальянских республик и Голландии по сравнению с Францией и Англией), отчасти разногласия такого порядка вытекали из различий в социальном положении авторов, выступавших с той, либо иной критикой меркантилистских мероприятий (см. Норт, Чайльд). Однако, лишь с решительным поворотом к капиталистическому способу производства, лишь с началом конца предыстории капитализма начинается и решительное наступление с теоретического плацдарма на позиции меркантилизма. Давид Юм (см.), сыгравший огромную роль в борьбе с феодальными пережитками в Англии вообще, затем Адам Смит (см.) начали ту борьбу, которая заканчивается в Англии к тридцатым-сороковым годам бесспорной победой фритредерства под руководством Брайта, Кобдена, Нассау Сениора и других преимущественно политических деятелей и представителей буржуазной политической экономии; примерно такую же роль играют во Франции физиократы (см.), подготовляющие практическую отмену государственного режима тщательной регламентации к французской революции. С торжеством промышленного капитализма во всех странах, где народное хозяйство начало строиться прочно на базисе буржуазного способа производства, мы находим торжество — хотя бы и частичное и лишь на краткий период времени — фритредерства.

Фритредерство. Обычно буржуазные историки придают исключительное значение именно борьбе фритредеров с меркантилистами, которые начинают все чаще и чаще фигурировать на политической арене в роли протекционистов, защитников покровительственных пошлин. Так именно поступает и профессор Янжул и целый ряд других авторов. На самом же деле фритредерское движение было выражением глубочайших классовых сдвигов в странах Европы и Америки, перешедших на путь капиталистического развития. Оно отражало изменения в соотношении классовых сил и новую их расстановку, что толкало отдельные социальные группы выдвигать теоретическое оправдание своим классовым позициям в форме определенных догм. Отсюда вытекает и то коренное изменение, какое мы находим в период борьбы за «свободную торговлю» в самой постановке вопросов, по мере того, как все глубже становятся социально-экономические перемены, вызванные и крепнущие благодаря переходу к капиталистическому способу производства.

 Первым этапом в борьбе с меркантилизмом, как экономической политики торгового капитала, для промышленного капитала была борьба против регламентации промышленной активности. Вся складывавшаяся веками цеховая организация промышленности, вся система покровительствуемых монопольных мануфактур, равно как и самый принцип монополии, даруемой государственной властью, подверглись не только осуждению со стороны представителей нового, буржуазного способа производства под углом зрения теоретической критики меркантилизма. Вся эта система была фактически уничтожена. Уэббы (см.) в своей истории тред-юнионизма попутно отмечают бросающийся всякому историку в глаза факт резкого перелома в отношении государства к регламентированию условий труда примерно в шестидесятые годы XVIII века. Сборники законодательных актов английского государства за этот век, действительно, содержат две совершенно противоположные серии законодательных мероприятий: до шестидесятых годов весьма часто парламент, в ответ на разнообразные петиции ремесленников и ремесленных рабочих, продолжает издавать законы, устанавливающие продолжительность рабочего дня, размеры оплаты труда, взаимоотношения между работником и хозяином, после же этой даты мы совершенно не находим аналогичных актов. Другими словами — традиции елизаветинского законодательства по вопросам труда и промышленности сохраняются в Англии лишь до шестидесятых годов, а после этой даты всякие петиции о соблюдении цеховых уставов и норм законодательства, регламентирующих хозяйственную активность, оставляются английским парламентом без последствий, причем последний мотивирует свое новое отношение к подобным петициям нежеланием чинить помехи промышленности и исходит, в общем, из тех принципов, какие намечены в работах Юма (в то время видного радикального члена парламента) и Адама Смита. Фактически весь цеховой строй, со всеми его детальными регламентами, исчезает из хозяйственного обихода Англии к концу XVIII века, причем это его исчезновение юридически ни в одном цельном законодательном акте не оформлено.

Но не следует преувеличивать резкости данного перелома в отношении государства к системе цеховой регламентации промышленности, к монополиям и т. п. особенностям экономической политики эпохи «первоначального накопления». Уже в Великую английскую революцию у части ее деятелей наблюдается отрицательное отношение к цеховому строю и монополиям, и вся система меркантилизма — несмотря на приверженность к ней со стороны государственной власти протектората — встречает осуждение. Великая Ремонстрация (см. VІІI, 637/38), поданная королю вместе с петицией 1 декабря 1641 года, уже содержит ряд жалоб на монополии и связанные с покровительством поборы и устанавливает, что в результате деятельности «общин, собравшихся в парламент», «монополии все были упразднены, ибо на основании их немногие лица приносили ущерб подданным на сумму свыше 1 000 000 фунтов стерлингов» (ст. 116), причем в дальнейшем Ремонстрация приводит ряд примеров о монополиях на мыло, вино, кожу и соль и говорит о более мелких монополиях. Таким образом, исторический документ, содержащий определенно меркантилистские установки по вопросу о вывозе золота и серебра, вместе с тем выражает решительное осуждение меркантилистской же политике, ее существу — монополиям. И это вполне понятно, если учесть, что авторы документа, сами еще представители торгового капитала, жили в эпоху, когда шла подготовка буржуазного способа производства, и невольно отражали потребности этой подготовки. По существу, поэтому, нельзя считать неожиданным тот перелом, который экономическая политика Англии пережила в середине XVIII века. Великая английская революция была революцией, расчищавшей путь капиталистическому преобразованию общества. Как и в Великую французскую революцию, в эту революцию «победила буржуазия; но победа буржуазии была тогда победой нового общественного строя, победой буржуазной собственности над феодальной, нации над провинциализмом, конкуренции над цеховым строем, дробления земельной собственности над майоратом, господства собственника земли над подчинением собственника земле, просвещения над суеверием, семьи над фамильным именем, промышленности — над героической ленью, гражданского права — над средневековыми привилегиями» (К. Маркс, из ст. «Баланс прусской революции» в «Новой Рейнской газете», 1848 г. — цит. по сб. «Маркс и Энгельс в эпоху немецкой революции», ГИЗ, 1926, стр. 222). Победа буржуазии, даже представленной преимущественно своей торговой частью, — необходимо, таким образом, знаменовала победу конкуренции над цехом, свободной инициативы — над монополиями. Отсюда ясно, что даже реставрация Стюартов и затем призвание Ганноверского дома не могли устранить полностью все последствия Великой английской революции, и потому подготовка крушения меркантилизма в Англии имела длительный характер, прежде чем произошел, во второй половине XVIII века, отмеченный выше перелом в английской экономической политике.

Точно так же и во Франции укрепление капиталистических элементов общества в борьбе с абсолютизмом и феодализмом подготовляло те революционные меры, которые нашли частичное свое оформление в законе Ле-Шапелье и затем в гражданском кодексе Наполеона, а также в ряде мероприятий по ликвидации государственной регламентации промышленности, торговли и других видов хозяйственной активности

Повторяем, первый этап фритредерства, как экономической политики промышленного капитала, касался преимущественно вопросов регламентации условий хозяйствования и тем расчищал путь к укреплению индивидуалистического хозяйства на чисто капиталистических основах. Второй этап отмечен борьбой против системы таможенных пошлин, за «свободную торговлю» («freetrade» и означает «свободную торговлю»). В виду того, что эта борьба занимает особенно много времени в первую половину XIX века, в нее втягивается огромная масса населения и вокруг нее развертывается одна кампания за другой как, особенно, в Англии, так и в других странах, то обычно именно в борьбе за «свободную торговлю» и пытаются найти существо фритредерства. В действительности это далеко не так. Заинтересованность промышленного капитала в дешевом сырье, в снижении себестоимости производства и удешевлении рабочей силы не могла не выдвинуть, особенно в Англии, относительно небогатой сырьем и продуктами сельского хозяйства, проблемы снижения издержек производства промышленных предприятий путем уничтожения пошлин на хлеб, на другие продукты сельского хозяйства и на всевозможное промышленное сырье и полуфабрикаты, служащие для английской промышленности в свою очередь сырьем.

Вместе с тем свободный ввоз хлеба означал безграничное расширение сбыта промышленных изделий в земледельческие страны, означал превращение Англии в «фабрику мира», питаемую, однако, продовольствием и сырьем извне, а это предвещало постепенное сокращение сельского хозяйства внутри страны и приостановку роста или даже падение земельной ренты. Естественно, что именно в этом отношении промышленный капитал не мог ни наткнуться на решительное сопротивление со стороны уже радикально деформированного, частично перестроившегося в класс капиталистических землевладельцев, класса лендлордов. Для последнего, связанного персональным происхождением с правящей феодальной знатью, фактически единственным оплотом против наступающего промышленного капитализма были именно покровительственные пошлины, обеспечивавшие значительную перекачку общенационального дохода в виде ренты в карманы землевладельцев. Поддержка политического господства полуфеодальных элементов, таким образом, зависела в значительной мере от «хлебных законов». Отсюда — энергия сопротивления этого полуфеодального класса попыткам отменить «хлебные законы», делавшимся идеологами и вождями промышленного капитала при поддержке английского плебса — от рабочих до мелкой буржуазии включительно — заинтересованного в дешевом хлебе. И і отсюда же исключительная острота борьбы, выдвигающая несколько непропорционально действительному историческому значению ее борьбу между фритредерами и протекционистами, между сторонниками «свободной торговли» и сторонниками «справедливой торговли» в течение всего XIX века. Отсюда же и связь между борьбой за «свободную торговлю» с попытками земельного реформаторства в этот же период, попытками подорвать мощь крупного землевладения парцелляционной политикой или даже социализацией земли (см. Спенс).

Но существо «фритредерства», разумеется, заключается не только в этом, чрезмерно выпяченном историческими судьбами вопросе о «свободе торговли». Тесная связь борьбы фритредеров против хлебных законов, против таможенной политики, с одной стороны, и регулирующего вмешательства государства в отношения между трудом и капиталом, с другой — указывают на то, что речь идет не только о свободе торговли, а о системе экономической политики, охватывающей все стороны хозяйственной жизни и лишь с особой остротой на определенном этапе выделяющей вопрос о торговле. Основным содержанием фритредерства необходимо считать конкурентную борьбу, в которой государству и его экономической политике отводится более чем скромная роль «полисмена, охраняющего порядок за пределами арены» (а policeman who keeps the ring).

Именно в силу такого значения фритредерства представители последнего оказывались в рядах самых упорных и последовательных противников рабочего и фабричного законодательства. Поэтому экономическая политика промышленного капитала скорей может быть определена как политика государственного невмешательства и свободной конкуренции, чем как политика «свободной торговли», фритредерства в узком смысле этого слова. И действительно — только в результате ожесточенной классовой борьбы, в результате столкновения классов зарождается и крепнет рабочее законодательство, все время и неизменно вопреки решительному сопротивлению со стороны наиболее последовательных сторонников «свободной торговли».

Только тогда, когда установлению естественной монополии на мировом в рынке в результате конкурентной борьбы стали все более препятствовать выросшие и окрепшие монополистические объединения, на создание которых промышленный капитал толкала та же конкурентная борьба, возникает иное отношение к экономической политике государства, и на смену отрицательного отношения к системе государственного вмешательства появляются настойчивые требования перехода на систему протекционизма.

Этим в значительной мере объясняется п то обстоятельство, что эпоха фритредерства оказывается наиболее длительной в Англии, где фактическая монополия на мировом рынке сохраняется на протяжении почти всего XIX века, и переживается лишь весьма короткий период такими странами, как Германия, выход для которой на мировые рынки затруднялся сопротивлением английского промышленного капитала. Как известно, Бисмарк в шестидесятые-семидесятые годы склонялся к «свободной торговле», и лишь нарастание трудностей в продвижении германского промышленного капитала на мировые рынки в связи с аграрным кризисом превратило Германию в страну последовательного протекционизма.

Но нарастанию протекционистских настроений, которые и в Англии начинают крепнуть вновь с начала XX века, предшествует оформление высшей стадии капитализма, империалистической. Этой последней и соответствует экономическая политика финансового, монополистического капитала, протекционизм.

Протекционизм. Чтобы представить себе отчетливо сущность экономической политики монополистического капитала на высшей стадии развития капитализма, необходимо, прежде всего, отчетливо представить себе характер дайной стадии. Империалистический этап в развитии капиталистического общества достигнут был европейским и североамериканским капиталистическим миром приблизительно к началу XX века. К этому времени монополистические объединения стали уже одной из основ хозяйственной жизни. Характеризуя последние, Ленин указывает, что в процессе образования монополистических объединений «конкуренция превращается в монополию. Получается гигантский прогресс обобществления производства. В частности обобществляется и процесс технических изобретений и усовершенствований. Это уже совсем не то, что старая свободная конкуренция раздробленных и но знающих ничего друг о друге хозяев, производящих  для сбыта на неизвестном рынке. Концентрация дошла до того, что можно произвести приблизительный учет всем источникам сырых материалов (например, железорудные земли) в данной стране и даже в ряде стран, во всем миро. Такой учет не только производится, но эти источники захватываются в одни руки гигантскими монополистическими союзами. Производится приблизительный учет размеров рынка, который «делят» между собой, по договорному соглашению, эти союзы. Монополизируются обученные рабочие силы, нанимаются лучшие инженеры, захватываются пути и средства сообщения — железные дороги в Америке, пароходные общества в Европе и Америке» (Ленин, «Империализм, как высшая стадия капитализма», отд. изд. 1931 г., стр. 23-24). Эта, вырастающая по конкуренции, монополия не уничтожает конкуренции. Она дает ей иную форму, иное направленно. «Свободная конкуренция есть основное свойство капитализма и товарного производства вообще; монополия есть прямая противоположность свободной конкуренции, но эта последняя на наших глазах стала превращаться в монополию, создавая крупное производство, вытесняя мелкое, заменяя крупное крупнейшим, доводя концентрацию производства и капитала до того, что из нее вырастала и вырастает монополия: синдикаты, картели, тресты, сливающийся с ними капитал какого-нибудь десятка ворочающих миллиардами банков. И в то же время монополии, вырастая из конкуренции, не устраняют ее, а существуют над ней и рядом с ней, порождая этим ряд особенно острых и крутых противоречий, трений, конфликтов. Монополия есть переход от капитализма к более высокому строю (Ленин, там же, стр. 87). Внутри монополий сохраняется борьба за «квоту», за дележ прибылей, за условия сговора; между монополиями обостряется борьба за рынки сырья, сбыта. В силу этого так называемая «свободная» конкуренция сменяется еще более обостренной, но значительно видоизмененной.

Из этого основного факта монополистической стадии развития капитализма вытекает и особая экономическая политика монополистического капитала. При свободной конкуренции, как мы видели, промышленный капитал заинтересован был лишь в одном — чтобы ему государственный аппарат не мешал в борьбе на рынках. При монополиях, наоборот, монополистический капитал заинтересован в том, чтобы мобилизовать все силы государства на закрепление монополии. «Основной особенностью новейшего капитализма является господство монополистических союзов крупнейших предприятий. Такие монополии всего прочнее, когда захватываются в одни руки все источники сырых материалов, и мы видели, с каким рвением международные союзы капиталистов направляют свои усилия на то, чтобы вырвать у противника всякую возможность конкуренции, чтобы скупить, например, железорудные земли или нефтяные источники и т. п. Владение, колонией одно дает полную гарантию успеха монополии против всяких случайностей борьбы с соперником — вплоть до такой случайности, когда противник пожелал бы защититься законом о государственной монополии. Чем выше развитие капитализма, чем сильнее чувствуется недостаток сырья, чем острее конкуренция и погоня за источниками сырья во всем мире, тем отчаяннее борьба за приобретение колоний» (Ленин, там же, стр. 81-82). Общеизвестны факты отрицательного отношения государственных деятелей эпохи промышленного капитала к расширению территориального господства. Лорд Гренвилль в свое время высказывал отрицательный взгляд на имевшиеся уже тогда у Англии колонии. Ленин подчеркивает, что вообще «в эпоху наибольшего процветания свободной конкуренции в Англии, в 1840-1860 годах, руководящие буржуазные политики ее были против колониальной политики, считали освобождение колоний, полное отделение их от Англии неизбежным и полезным делом. М. Бер указывает в своей, появившейся в 1898 году статье о «новейшем английском империализме», как в 1852 году такой, склонный, вообще говоря, к империализму государственный деятель Англии, как Дизраэли, говорил: «Колонии — это мельничные жернова на нашей шее» (Ленин, там же, стр. 77). Совершенно обратная картина складывается при образовании монополий. Уже к 1900 году происходит лихорадочный передел и раздел мира. Африка, которая лишь на 10% своей территории была расхищена капиталистическими странами к 80-м годам, к началу ХХ века была перекроена между этими странами почти на все 100%, а к 1911 году ее раздел совершенно закончился (захват Марокко Францией). Этот процесс раздела мира между «ведущими» капиталистическими державами не случайно «совпадает» с торжеством монополий. Как мы видели, в закреплении за собою колоний, как рынков сырья, монополии находят самую прочную гарантию от всяких «неожиданностей» и «случайностей» видоизмененной конкурентной борьбы.

 Уже одного этого обстоятельства было бы достаточно, чтобы изменить отношение капитала к вопросу о государственном вмешательстве, как основе экономической политики монополистического капитала. Без активного использования вооруженных сил государства, его дипломатического аппарата и т. п. немыслима политика территориальной экспансии. Когда виднейший представитель империалистического капитала Англии, Сесиль Родс (см.), предпринял свою кампанию захвата южноафриканских республик, он должен был в конце XIX века опереться на всю военную мощь Великобритании для доведения до конца начатого им дела. Война с бурскими республиками, явившаяся результатом упорной работы Сесиля Родса, представляла собой не акт Южноафриканской компании, руководимой Родсом, а акт британского правительства. Дележ Персии на «сферы влияния» между Англией и Российской империей в первое десятилетие XX века точно так же потребовал приведения в действие дипломатического аппарата двух государств, хотя этот дележ диктовался интересами монополистического капитала. Территориальная экспансия Франции и Англии в Африке, начиная от Фашодского инцидента, едва не вызвавшего вооруженного столкновения между обоими государствами — точно так же потребовала огромной активности от военного и дипломатического аппарата обеих стран. Можно было бы привести еще много примеров аналогичного порядка (хотя бы судьбы Китая между 1900 и 1932 годами, судьбы Турции в период между 1900 и 1914 гг. и т. д., см. XLVII, 1/123), показывающих, что основные тенденции монополистического капитала приводят неизменно к использованию государственного аппарата для закрепления монополий и их господства над рынками сырья и сбыта. А отсюда вытекает и неизбежность не только государственного вмешательства — что являлось недопустимым с точки зрения экономической политики промышленного капитала в XIX веке, — но и прямого обслуживания государственным аппаратом монополий. В этом отношении самая природа монополий диктует такое именно использование государственного аппарата. «Монополия, раз она сложилась и ворочает миллиардами, с абсолютной неизбежностью пронизывает все стороны общественной жизни, независимо от политического устройства и от каких бы то ни было других «частностей» (Ленин, там же, стр. 57).

Но если монополистический капитал, в отличие от промышленного капитала, переходит на рельсы государственного вмешательства, точнее — на рельсы всемерного использования государственного аппарата для укрепления своих политических позиций, то вполне понятно, что и его экономическая политика оказывается политикой, которую проводит именно государственный аппарат. В этом отношении облегчает дело монополистического капитала то обстоятельство, что последний действительно подчиняет себе все. Мощь концентрированного финансового капитала, выражающаяся в том, что какой-нибудь десяток банков в состоянии диктовать любые условия, располагая всеми контрольными нитями, приводит к полному и безоговорочному подчинению государственного аппарата воле финансовых центров. Вся предвоенная и послевоенная история вскрыла полностью тот основной факт, что государственный аппарат в капиталистическом мире является орудием проведения политики монополистического капитала. Общеизвестен тот, например, факт, что мощный нефтяной концерн Детердинга, Royal Dutch Shell С^о, явился решающей силой при ухудшении англо-советских сношений в 1927 году, вслед за неудачей Детердинга в попытке получить концессию на кавказскую нефть.

Вполне естественно, поэтому, что и в вопросе о конкретных мероприятиях экономической политики монополистического капитала государство на высшей стадии развития капитализма обслуживает интересы этого капитала. В частности, в отношении системы покровительственных пошлин, в области регулирования взаимоотношения труда и капитала и т. п. Экономическая политика государства всецело подчинена воле монополистического капитала.

 Экономическая политика, системы хозяйственных мероприятий, проводимых государственной властью в эпоху господства капиталистического способа производства характеризуется, с одной стороны, меркантилизмом (на первом этапе), затем фритредерством (второй этап) и, наконец, на последнем этапе – протекционизмом. Однако, несмотря на все, весьма часто серьезные, различия в экономической политике капитализма, в капиталистическом обществе хозяйственное развитие в основном направляется стихийными рыночными законами. Механизм капиталистического воспроизводства, вскрытый и проанализированный К. Марксом, до определенного момента сам по себе приводит к развитию капиталистических отношений. Буржуазия чувствует себя в состоянии направлять весь ход хозяйственной жизни без прямого регулирующего и планирующего воздействия государства. Даже в эпоху империализма, как мы видели, когда необходимость закрепления монополий порождает усиление государственного регулирования хозяйственной жизни, это усиление проводится лишь постольку, поскольку этого хотят и этого прямо требуют представители капитала — на данном этапе представители капитала финансового. На долю государства и на данном этапе выпадают в основном функции охраны экономических интересов правящего класса, а отнюдь не плановое построение хозяйства. В главной своей части акты государства сводятся на всем протяжении истории капиталистического общества к методам внеэкономической охраны капиталистического строя. Особенно это чувствуется в отношениях между трудом и капиталом. Прямым насилием (судебно-полицейский аппарат, армия и т. д.) государство буржуазного строя — порой в форме откровенного фашизма (после войны в Италии, Испании, Болгарии, Венгрии, Польше и т. д.), порой с соблюдением известных «демократических» формальностей — удерживает в подчинении и порабощении рабочие массы и крестьянство, а равно и недовольные господством монополистического капитала мелкобуржуазные слои населения. Государство играет роль охранителя капитализма от внутренних потрясений, вызываемых обострением классовых отношений, развитием на все расширяющейся и углубляющейся базе классовых противоречий. В собственно экономической области мероприятия экономической политики точно также в основном сводятся к охранительным мерам. Если в эпоху империализма эти меры приобретают значительно больший размах и значительно большую роль в экономической жизни, то это отнюдь не значит, что меняется по существу действительный характер экономической политики, и от охранительных мероприятий государство в эпоху империализма переходит к планируемому хозяйству.

Правда, в экономической литературе послевоенного периода мы все чаще и чаще встречаемся с попытками доказать, что государство в эпоху империализма проводит экономическую политику, принципиально отличную от довоенной, что это принципиальное отличие именно и заключается в том, что государство начинает организовывать народное хозяйство. Такую точку зрения мы встречаем в социал-демократической литературе 1924-1930 годов. В создании государственных советов народного хозяйства (Reichswirtschaftsrat), в установлении законодательным порядком определенного контроля над деятельностью банков и монополий и т. п. мероприятиях такие теоретики социал-демократии, как Нафтали, Гильфердинг, Каутский и др., усматривают новый этап в развитии капитализма —  этап сверхимпериализма, основной особенностью которого, по их мнению, является организованность капиталистического хозяйства и преодоление им присущей ему стихийности рынка, как главного регулятора капиталистического развития. Однако, эта попытка объяснить переживаемый после войны этап в развитии капиталистического общества, как этап нарастающей мощи этого общества, не встречает никакой поддержки даже у наиболее вдумчивых историков и теоретиков буржуазии, целиком стоящих на позициях капиталистических отношений. Так, в противовес этим попыткам открыть в некоторых мероприятиях государства признаки «здорового» процесса роста капитализма. Зомбарт («Современный капитализм», т. III, первый полутом, стр. XVIII и XIX) пишет: «Век развитого капитализма внезапно пришел к концу (в 1914 г.), хотя уже в последние годы перед 1914 годом имелись признаки его окончания. Признаки эти были таковы: пропитывание чисто натуралистических форм жизни, свойственных капитализму, нормативными идеями; развенчание стремления к наживе, как единственного определяющего мотива хозяйственного поведения; падающая напряженность хозяйственной энергии; прекращение скачков в ходе развития; замена свободной конкуренции принципом соглашения; конституционный строй предприятий».   «Прибегая к сравнениям – делает вывод Зомбарт – можно сказать, что все это – признаки наступающей старости». «В пользу моего понимания говорит то обстоятельство, что в действительности только что указанные признаки не характеризуют своеобразных особенностей капиталистической хозяйственной системы. «Организационное мышление» не есть, конечно, такая специфическая черта капитализма, какой является, например, свободный произвол капиталистического предпринимателя или продвижение вверх новых людей или примат стремления к наживе. Ведь в противном случае коммунистическое плановое хозяйство пришлось бы признать высшим проявлением капитализма. Дело обстоит совсем наоборот там, где начинают приобретать руководящее значение принципы нормативного порядка, капитализм медленно угасает».

Со всем этим положением Зомбарта согласиться нельзя, прежде всего, потому, что руководящего значения принцип планирования в капиталистическом обществе приобрести не может по самой природе капитализма, что «медленное угасание общественной формации — факт, неизвестный истории, что организованность капитализма, какую Зомбарт, видимо, склонен признать за нынешним этапом, является фикцией. Прежде чем капитализм угаснет, эпоху буржуазного господства революционным путем сменит эпоха пролетарской диктатуры. Но Зомбарт прав в одном отношении: капитализму свойственна стихийность регулирующего хозяйственную жизнь фактора, рынка, и попытки найти в капиталистическом обществе «организованность» являются попытками заведомо несостоятельными. Вот почему экономическая политика всех без исключения этапов в развитии капиталистического общества представляла собой  систему государственных мероприятий, существо которых сводится к охранению капиталистической системы, а отнюдь не к замене плановым началом начала стихийности. Плановое начало противоречит сущности капитализма, его основным признакам. Экономическая политика буржуазного государства (различно в зависимости от того, какой капитал занимает командные высоты) не столько направляет хозяйственное развитие, сколько пытается ослабить действие стихийных законов рынка путем применения особой налоговой системы, таможенных пошлин, рабочих законов, аграрного законодательства. Эти мероприятия имеют своим назначением обеспечить за господствующим классом или стоящей непосредственно у власти прослойкой последнего наиболее выгодное распределение народного дохода, соотношение классовых сил и т. п. В настоящее время сюда же относятся чрезвычайные декреты Брюнинга и фон Папена в Германии (1930-1932), ограничивающие права рабочих организаций, сокращающие заработную плату, снижающие пособие застрахованным безработным; сюда же относятся мероприятия аналогичного порядка, принятью французским правительством в тот же период; сюда, равным образом, необходимо отнести и всю рабочую, таможенную и налоговую политику второго «рабочего кабинета» Макдональда и возглавленного последним «национального» правительства. Что еще знаменательнее для экономической политики фашизма, так это попытки регулирования кредита, денежного обращения и торговли в международном разрезе с помощью «экономических конференций», лозаннского банка и другими мерами, принятыми при посредстве Лиги наций (см. эпоха пактов). Эти попытки в обстановке всеобщего кризиса капитализма, на третьем своем этапе развернувшегося в мировой экономический кризис, имеют целью создать барьеры и опоры рушащемуся капиталистическому строю, укрепить расшатывающийся фундамент капиталистической экономики. Своей цели они не достигают. Кризис отнюдь не смягчается, как показывают конъюнктурные обзоры (см. экономические кризисы), а напротив, все противоречия капитализма усиливаются, и все более безнадежными становятся попытки фашизма спасти капитализм.

Экономическая политика пролетарской диктатуры. Совершенно иной характер имеет экономическая политика пролетариата в переходный от капитализма к бесклассовому социалистическому обществу период, в период пролетарской диктатуры. Экономическая политика государства, выражающего отношения пролетарской диктатуры, не охраняет классового угнетения, а направлена целиком, через угнетение и подавление эксплуататорских классов, к уничтожению всякого классового господства, к «окончательной ликвидации капиталистических элементов и классов вообще, полному уничтожению причин, порождающих классовые различия и эксплуатацию и преодоление пережитков капитализма в экономике и сознании людей, превращение всего трудящегося населения страны в сознательных и активных строителей бесклассового социалистического общества» (резолюция XVII партийной конференции по докладам тт. Молотова и Куйбышева). Основное значение экономической политики пролетарской диктатуры, таким образом, заключается как раз именно в том, что решительно отличает ее от экономической политики буржуазии. Экономическая политика пролетариата имеет своей целью, очевидно, уничтожение основ капиталистического строя, частной собственности на средства производства, как первопричины эксплуатации, и преодоление анархии производства и рыночных законов. Отсюда — ведущая роль экономической политики пролетарской диктатуры, в отличие от чисто вспомогательной роли экономической политики буржуазии. Отсюда же и роль плана в экономической политике пролетарской диктатуры, как основного орудия разрешения всех экономических и, стало быть, политических задач переходного от капитализма к социализму периода. Экономическая политика пролетарской диктатуры подчиняет себе хозяйственное развитие страны, планомерно направляя его к социализму.

Таков характер экономической политики пролетарской диктатуры. Ее конкретно-историческое развитие диктуется особенностями конкретно-исторической обстановки, в которой экономическая политика пролетарской диктатуры реализуется. Оставаясь на всех этапах одной и той же по своему характеру, экономическая политика не может не изменяться в различные периоды в зависимости от соотношения классовых сил и конкретных задач, стоящих на каждом данном этапе. Эти конкретные задачи указывают, что именно из многообразия мероприятий экономической политики должно быть главным, основным для наиболее успешного разрешения основной задачи экономической политики, — построения бесклассового социалистического общества.

На протяжении всего периода с момента установления пролетарской диктатуры в октябре 1917 года и по начало 1932 года, который явился последним, завершающим годом проведения плана первой пятилетки, экономическая политика пролетарской диктатуры прошла три этапа: этап «рабочего контроля», этап «военного коммунизма» и этап «новой экономической политики» (Нэп).

Первый этап длился с момента Октябрьской революции до середины 1918 года. Его основное содержание было определено Лениным в брошюре «Очередные задачи советской власти», написанной в марте-апреле 1918 года, следующим образом: ... «нельзя было бы определить задачу настоящего момента простой формулой: продолжать наступление на капитал. Несмотря на то, что капитал нами, несомненно, не добит и что продолжать наступление на этого врага трудящихся, безусловно, необходимо, такое определение было бы неточно, неконкретно, в нем не было бы учета своеобразия данного момента, когда в интересах успешности дальнейшего наступления надо «приостановить» сейчас наступление... Разумеется, о «приостановке» наступления на капитал можно говорить только в кавычках, то есть только метафорически... Речь идет об изменении центра тяжести нашей экономической и политической работы. До сих пор на первом плане стояли мероприятия по непосредственной экспроприации экспроприаторов. Теперь на первом плане становится организация учета и контроля в тех хозяйствах, где уже экспроприированы капиталисты, и во всех остальных хозяйствах» (Ленин, собр. соч. 2 изд., т. XXII, стр. 444-445; последние фразы подчеркнуты нами). Таким образом, в течение первого периода сначала имела место экспроприация экспроприаторов — национализация банков, крупнейших предприятий, социализация земли, а с момента, когда пролетариат овладел этими командными высотами, основной задачей первого периода стала организация учета и контроля. Наряду с обобществленным сектором народного хозяйства — чрезвычайно важным по своему удельному весу (банки, транспорт, крупнейшие предприятия, наконец, земля) — экономическая политика пролетарской диктатуры оставляла на долю капиталистических элементов значительную часть народно-хозяйственной активности, допуская стихию рынка, но под контролем рабочего класса, на основе точного учета. Одной из ярких иллюстраций сущности экономической политики пролетарской диктатуры на данном этапе является политика советской власти в области газетных объявлений. Вполне понятно, что частные объявления могут иметь место лишь при наличии частного рынка и частных предприятий, работающих на этот рынок. В капиталистическом обществе роль объявлений огромна, как «двигатель торговли», то есть серьезнейшее орудие продвижения товаров на соответствующие рынки. Какую роль могли играть объявления в обстановке пролетарской диктатуры? Ленин в 1921 году, на состоявшейся в конце октября VII московской губпартконференции, следующим образом охарактеризовал политику советской власти в вопросе об объявлениях: «Недавно мне в Москве пришлось видеть частный «Листок объявлений». После трех лет предыдущей нашей экономической политики этот «Листок объявлений» произвел впечатление чего-то совершенно необычного, совершенно нового, странного. Но с точки зрения общих приемов нашей экономической политики тут ничего странного нет. Нужно припомнить, …как шло развитие борьбы, каковы были ее задачи и приемы в нашей революции вообще. Одним из первых декретов в конце 1917 года был декрет о государственной монополии на объявления. Что означал этот декрет? Он означал, что завоевавший государственную власть пролетариат предполагает переход к новым общественно-экономическим отношениям, возможно более постепенным — не уничтожение частной печати, а подчинение ее известному государственному руководству, введение ее в русло государственного капитализма. Декрет, который устанавливал государственную монополию на объявления, тем самым предполагал, что остаются частно-предпринимательские газеты, как общее явление, что остается экономическая политика, требующая частных объявлений, остается и порядок частной собственности — остается целый ряд частных заведений, нуждающихся в рекламах, в объявлениях. Таков был и только таким мог мыслиться декрет о монополизации частных объявлений» (Ленин, собр. соч. т. XXVII, стр. 62; курсив всюду наш). Эта иллюстрация экономической политики пролетарской диктатуры в первый период чрезвычайно ярко оттеняет существо ее, как политики «длинного и сложного перехода от капиталистического общества (и тем более длинного, чем менее оно развито), перехода через социалистический учет и контроль хотя бы к одному из подступов к коммунистическому обществу» (Ленин, собр. соч., т. XXVII, стр. 39).

Однако, этот период был весьма непродолжителен. «В начале 1918 года мы рассчитывали на известный период, — говорил Ленин на II всероссийском съезде политпросветов, — когда мирное строительство будет возможно. По заключении Брестского мира опасность, казалось, отодвинулась, можно было приступить к мирному строительству. Но мы обманулись, потому что в 1918 году на нас надвинулась настоящая военная опасность — вместе с чехословацким восстанием и началом гражданской войны, которая затянулась до 1920 года. Отчасти под влиянием нахлынувших на нас военных задач и того, казалось бы, отчаянного положения, в котором находилась тогда республика, в момент окончания империалистической войны, под влиянием этих обстоятельств и ряда других, мы сделали ту ошибку, что решили произвести непосредственный переход к коммунистическому производству и распределению. Мы решили, что крестьяне по разверстке дадут нужное нам количество хлеба, а мы разверстаем его по заводам и фабрикам, — и выйдет у нас коммунистическое производство и распределение» (Ленин, собр. соч., т. XXVII, стр. 38-39). «Тактика, принятая классом капиталистов, состояла в том, чтобы толкнуть нас на борьбу, отчаянную и беспощадную, вынуждавшую нас к неизмеримо большей ломке старых отношений, нем мы предполагали» (Ленин, собр. соч., т. XXVII, стр. 63). И чем труднее становилась борьба в период гражданской войны, тем меньше места оставалось, по выражению Ленина, «для осторожного перехода». Раскрыть содержание экономической политики периода военного коммунизма значило бы пересказать всю историю этого героического и в тоже время исключительно тяжелого периода, когда кольцо блокады в сочетании с кольцом гражданской войны окаймляло всю РСФСР, сжимаясь порой до границ Орла с юга, Вологды с севера, Ленинграда с запада и правобережья Волги с востока. Здесь достаточно указать хотя бы бегло, что экономическая политика периода военного коммунизма заключалась в жесткой продразверстке, оставлявшей крестьянину лишь то количество хлеба и других сельскохозяйственных продуктов, какое было необходимо для посева и приходилось на число едоков крестьянской семьи по твердым нормам, в твердом нормировании заработной платы, в строгом проведении пайковой системы снабжения, в последовательной централизации всего дела управления народным хозяйством в ВСНХ, разделенном на «главки» и «центры», полной национализации всех без исключения промышленных (хотя бы и мелко-кустарных) предприятий, с не менее полным уничтожением рынка и рыночных отношений.

Этот период экономической политики военного коммунизма длился с середины 1918 до 1920 года включительно. «Разверстка в деревне, этот непосредственный коммунистический подход к задачам строительства в городе, мешала подъему производительных сил и оказалась основной причиной глубокого экономического и политического кризиса, на который мы наткнулись весной 1921 года» (Ленин, собр. соч. т. XXVII, стр. 40). На всех этапах экономической политики пролетарской диктатуры, как мы указывали выше, основной целью этой политики было обеспечение в конкретных исторических условиях наилучших путей к построению бесклассового коммунистического общества. В стране, где подавляющее большинство населения представляло собою мелко-товарных производителей-крестьян, единственным путем был и оставался и к 1921 году тот путь, какой обеспечивал за пролетариатом возможность вести за собой подавляющую массу трудящихся, именно крестьян-середняков. «Организуем ли мы мелкое крестьянство на основе развития его производительных сил, — писал Ленин в 1921 г., — поддерживая это развитие пролетарской властью, или подчинят его капиталисты, — от этого зависит исход борьбы» (Ленин, собр. соч. т. XXVII, стр. 44). Другими словами — весь вопрос сосредоточивался на смычке с крестьянином-середняком. Продразверстка была тем — неизбежным в обстановке гражданской войны — средством, какое обеспечивало и крестьянину-середняку возможность конкретно чувствовать, что переданная ему декретами Октября земля за ним обеспечена. С окончанием гражданской войны мотивы к продолжению продразверстки, понятные ранее для середняка, переставали действовать. В результате наметился определенный надрыв во взаимоотношениях между рабочими города и середняцким крестьянством, симптомом чего были такие события, как, в частности, кронштадтское восстание. Тем самым опасности подвергался самый исход столь победоносно начатой борьбы за социализм. Ленин неустанно указывал в этот период на то, что от смычки с крестьянством — на первых порах на основе развития производительных сил индивидуального середняцкого хозяйства — зависит весь дальнейший ход событий. Так, выступая на IX Всероссийском съезде советов, он говорил: «Самый коренной, самый существенный вопрос, это — отношение рабочего класса к крестьянству, это — союз рабочего класса с крестьянством, это — умение передовых рабочих, прошедших долгую, тяжелую, но и благодарную школу крупной фабрики, умение их поставить дело так, чтобы привлечь в свою сторону массу крестьян, задавленных капитализмом, задавленных помещиками, задавленных старым своим нищенским убогим хозяйством, чтобы доказать им, что только в союзе с рабочими, какие бы трудности ни пришлось на этом пути испытать, а трудностей много, и закрывать глаза мы на них не можем, — только в этом союзе лежит избавление крестьянства от векового гнета помещиков и капиталистов» (Ленин, собр. соч. т. XXVII, стр. 123). Тем более очевидной становилась необходимость изменения экономической политики, которая в период гражданской войны была естественна и неизбежна, а после окончания гражданской войны становилась помехой развитию производительных сил во все еще мелкотоварной деревне. Отсюда - новая экономическая политика пролетарской диктатуры, начало которой относится к 1921 году.

Что собою представляла новая экономическая политика, или, как ее стали сокращенно называть, Нэп? Наиболее сжатый и четкий ответ на этот вопрос был дан товарищем Сталиным на XIV съезде ВКП(б). «Нэп, — говорил Сталин, — есть особая политика пролетарского государства, рассчитанная на допущение капитализма при наличии командных высот в руках пролетарского государства, рассчитанная на борьбу элементов капиталистических и социалистических, рассчитанная на возрастание роли социалистических элементов в ущерб элементам капиталистическим, рассчитанная на победу социалистических элементов над капиталистическими элементами, рассчитанная на уничтожение классов, на постройку фундамента социалистической экономики» (XIV съезд ВКП(б), Стенографический отчет, 1926 г., стр. 493). В известной мере, по сравнению с экономической политикой военного коммунизма, переход на рельсы Нэп рисовался отступлением. И в известной мере он был этим отступлением, но отступлением для перегруппировки сил и для нового наступления. Отступая от разверстки, с позиций жесткого нормирования и т. д., пролетарское государство имело в виду именно укрепление наступательных позиций на капиталистические элементы для окончательной победы над ними. И Ленин писал товарищу Молотову 23 марта 1922 года, что «экономически и политически Нэп вполне обеспечивает нам возможность постройте фундамента социалистической экономики» (Ленин, собр. соч., т. XXVII, стр. 207), указывая в другом месте, что «Россия нэповская (нэповская, а не капиталистическая, В. Я.) будет Россией социалистической». В основе Нэп лежали как допущение частно-капиталистических хозяйств, госкапитализма (в виде концессий и аренд) и свободного рынка для мелкотоварного производителя, со сменой продразверстки продналогом, так и сохранение, и максимальное развитие в руках пролетарского государства командных высот в промышленности, торговле, в банковском деле, на транспорте и даже в сельском хозяйстве.

Но Нэп не оставался неизменным на протяжении 11 лет своего развития. В первый год введения Нэпа происходила перегруппировка сил, развертывался товарооборот на свободном рынке и рос частный капитал, особенно в области обращения, на основе замены продразверстки продналогом восстанавливалась нарушенная связь между рабочим классом и крестьянством (середняцким), восстанавливался механизм воспроизводства на базисе товарооборота между городом и деревней, началось, хотя и в небольших размерах, накопление для дальнейшего развития производства. Хозяйственный расчет позволил сохранить в руках у государства наиболее важные предприятия, обучил хозяйственников правильно строить работу предприятия и привел к выработке системы управления народным хозяйством. Вместе с тем прощупывались пределы отступления, которые оказались меньшими, чем первоначально намеченные. «В 1921 г., когда своей промышленности у нас почти не было, сырья не хватало, а транспорт стоял, Ленин предлагал госкапитализм, как средство, через которое он думал связать крестьянское хозяйство с индустрией. И это было правильно. Но значит ли это, что Ленин считал этот путь желательным при всяких условиях? Конечно, не значит. Он шел на смычку через госкапитализм потому, что у нас не было развитой социалистической промышленности. Ну, а теперь? Можно ли сказать, что у нас нет теперь развитой госпромышленности? Конечно, нельзя сказать. Развитие пошло по другому руслу, концессии почти не привились, госпромышленность выросла, выросла госторговля, выросла кооперация, и смычка между городом и деревней стала устанавливаться через социалистическую промышленность. Мы оказались в лучшем положении, чем мы думали сами» (Сталин, XIV съезд ВКП(б), Стенографический отчет, стр. 497). К весне 1922 года отступление в основном закончилось, как это и констатировал XI съезд партии. Ленин, подчеркивая на этом съезде первостепенное значение смычки с крестьянством, вместе с тем уже указывал, что «сомкнуться с крестьянской массой, с рядовым трудовым крестьянством, и начать двигаться вперед неизмеримо, бесконечно медленнее, чем мы мечтали, но зато так, что действительно будет двигаться вся масса с нами. Тогда и ускорение этого движения в свое время наступит такое, о котором мы сейчас и мечтать не можем. Это, по-моему, первый основной политический урок новой экономической политики» (Ленин, собр. соч., т. XXVII, стр. 231-232). Поэтому, период, наступивший в 1922 году, явился периодом восстановления промышленности и сельского хозяйства и вместе с тем восстановлением и закреплением на этой базе смычки рабочего класса с середняцким крестьянством. В течение 4 примерно лет (по 1926 г.) промышленность была восстановлена, и продукция ее поднята до довоенного уровня. Значительно приблизилась к этому времени и продукция сельского хозяйства к тому же уровню. Тем самым явно намечается в пользу социализма разрешение поставленного перед экономической политикой пролетарской диктатуры вопроса «кто-кого» в области производства. В сфере обращения точно так же намечается определенный перелом в пользу госторговли и кооперации. «Государство успешно и быстро оттесняет на второе место частную торговлю. Но допущение капиталистических элементов (стихийность рынка в первую очередь, сохранение частного торговца и мелкого товарного производителя Нэпом) порождает и некоторый рост капиталистических элементов в деревне, где происходил за этот период процесс дифференциации крестьянства в смысле отслаивания кулацкой верхушки деревни.

С закреплением в восстановительный период экономической политики пролетарской диктатуры позиций социалистического сектора открывается второй, реконструктивный период. Экономическая политика пролетарской диктатуры проводит в этот период максимальное расширение производительных сил страны, как основную цель свою, под лозунгом индустриализации. «Догнать и перегнать капиталистические страны в техническом отношении», «превратить СССР из страны аграрной в страну производящую и вывозящую машины» — таковы исходные положения экономической политики в этот период. Вместе с тем начинает проводиться политика ограничения кулака в деревне. Эти исходные положения обеспечили невиданный рост производительных сил страны, по темпам своим превышающий все ранее имевшие место исторические образцы быстрого хозяйственного роста.

Бурный рост индустриализации и политика ограничения кулака подготовили наступление социализма по всему фронту. Эта стадия начинается в 1929 году и приводит в 1932 году к завершению в четыре года пятилетнего плана социалистической экономики. Эта стадия в развитии экономической политики пролетарской диктатуры характеризуется, прежде всего, небывалым размахом индустриализации, приводящей к созданию огромного числа крупнейших индустриальных гигантов и производству в СССР никогда ранее не производившихся машин и оборудования (блюминги, турбины и т. д.). Передовая техника капиталистических стран не только переносится в СССР, но и получает здесь значительное дальнейшее развитие. Экономическая политика обеспечивает постепенное сокращение рабочего дня до 7 часов, введение новых, социалистических форм труда (соцсоревнование, ударничество, бригады). Окончательно закрепляется экономической политикой и плановое начало. К этому времени относится в особенности небывалый перелом в сельском хозяйстве, которое быстро перестраивается на началах коллективизации, на началах, проводимых экономической политикой с 1929 года.

Вообще, 1929 год является в деле социалистического строительства «годом великого перелома». Сталин так характеризовал в своей исторической статье итоги 1929 года: «Истекший год был годом великого перелома на всех фронтах социалистического строительства. Перелом этот шел и продолжает идти под знаком решительного наступления социализма на капиталистические элементы города и деревни» (Вопросы ленинизма, стр. 532). Особенно значителен был перелом именно в области сельскохозяйственной реконструкции. Как указывал неоднократно Ленин, крупная индустрия в руках пролетариата уже обеспечивает решение вопроса «кто-кого» в городе. В деревне же мелкое товарное производство такого фундамента для решения этого вопроса не создает. Напротив, оно само ежечасно порождает капиталистические элементы. Отсюда — громадное значение решительного наступления социализма на капиталистические элементы именно деревни. И именно на этом участке социалистического строительства, «органически связанном с первыми двумя достижениями» (в области производительности труда и в области строительства промышленности), 1929 год принес «коренной перелом», заключающийся в развитии нашего земледелия от мелкого и отсталого индивидуального хозяйства к крупному и передовому коллективному земледелию, к совместной обработке земли, к машинно-тракторным станциям, к артелям и колхозам, опирающимся на новую механику, наконец, к гигантам-совхозам, вооруженным сотнями тракторов и комбайнов. Достижение партии состоит здесь в том, что нам удалось повернуть основные массы крестьянства в целом ряде районов от старого, капиталистического пути развития... к новому, социалистическому пути развития, который вытесняет богатеев-капиталистов, а середняков и бедноту … вооружает трактором и сельскохозяйственными машинами для того, чтобы дать им выбраться … на широкий путь товарищеской, коллективной обработки земли. Достижение партии состоит в том, что нам удалось организовать тот коренной перелом в недрах самого крестьянства и повести за собою широкие массы бедноты и середняков, несмотря на неимоверные трудности, несмотря на отчаянное сопротивление всех и всяких темных сил, от кулаков и попов до филистеров и правых оппортунистов» (Сталин, «Год великого перелома», Вопросы ленинизма, стр. 587).

К концу первой пятилетки свыше 60% крестьянских хозяйств и свыше 75% земельной площади индивидуальных хозяев было коллективизировано. Значительная часть сельскохозяйственных районов превращается в результате проведения экономической политики этого времени в районы сплошной коллективизации. Социалистический сектор в сельском хозяйстве, таким образом, оказался не только ведущим, но и количественно преобладающим. «В отсталой, вчера еще раздробленной деревне строится теперь крупное социалистическое хозяйство на основе машинной техники» (из доклада Молотова на XVII партийной конференции, «О второй пятилетке», стр. 5).

Экономическая политика этого времени вырабатывалась и проводилась в жизнь при значительном обострении классовой борьбы, порождающейся победоносным наступлением социализма. Уже с 1928 года кулацкие элементы попытались оказать упорное сопротивление экономической политике пролетарской диктатуры, подрывая хлебозаготовки и активно выступая с чисто политическими лозунгами допущения кулаков в советы. В дальнейшем, экономическая политика пролетарской диктатуры, ранее, в период восстановительный ограничивавшая кулачество, в отношении этого последнего стала проводиться как политика ликвидации кулачества как класса на базе сплошной коллективизации, что еще более обострило борьбу капиталистических элементов против экономической политики пролетарской диктатуры, оформив, с одной стороны, окончательно контрреволюционный троцкизм, как авангард буржуазной контрреволюции, а с другой — вызвав активность правого уклона, в самой партии играющего роль кулацкой агентуры. Это делало необходимой непримиримую борьбу на два фронта как с «левыми», так и с правыми. «Не может быть сомненья, — указывает Сталин в «Политическом отчете ЦК XVI съезду ВКП(б)» («Вопросы ленинизма», 9 изд. стр. 568), — что, не обуздав уклонистов и не разбив их в открытом бою, мы не могли бы добиться тех успехов, которыми по праву гордится теперь наша партия». В незадолго до того напечатанной исторической статье «Головокружение от успехов» («Правда», 2 марта 1930 г.; «Вопросы ленинизма», 9 изд., стр. 469) Сталин поясняет: «Искусство руководства есть серьезное дело. Нельзя отставать от движения, ибо отстать — значит оторваться от масс. Но нельзя и забегать вперед, ибо забежать вперед — значит потерять связь с массами. Кто хочет руководить движением и сохранить вместе с тем связь с миллионными массами, тот должен вести борьбу на два фронта — и против отстающих, и против забегающих вперед». «Партия наша, — заканчивает он статью, — сильна и непобедима потому, что, руководя движением, она умеет сохранять и умножать свои связи с миллионными массами рабочих и крестьян».

Исходя из этого основного принципа руководства и считаясь с новой обстановкой, созданной ликвидацией безработицы и преодолением массовой нищеты, которая гнала крестьянина из деревни в город, Сталин в речи на съезде хозяйственников 23 июня 1931 года выдвигает следующие 6 пунктов для полного и равномерного выполнения плана развертывания промышленности: а) «организованно набирать рабочую силу в порядке договоров с колхозами, механизировать труд»; б) «ликвидировать текучесть рабочей силы, уничтожить уравниловку, правильно организовать зарплату, улучшить бытовые условия рабочих»; в) «ликвидировать обезличку, улучшить организацию труда, правильно расставить силы на предприятии»; г) «добиться того, чтобы у рабочего класса СССР была своя собственная производственно-техническая интеллигенция»; д) «изменить отношение к инженерно-техническим силам старой школы, проявить к ним побольше внимания и заботы, смелее привлекать их к работе»; е) «внедрить и укрепить хозрасчет, поднять внутрипромышленное накопление» («Новая обстановка, новые задачи хозяйственного строительства», «Вопросы ленинизма», 9 изд., стр. 586-603). Наряду с учетом требований текущего момента тот же основной принцип руководства, обеспечивая силу и победоносность партии, дал возможность в 1932 году поставить задачей экономической политики второй пятилетки «окончательную ликвидацию капиталистических элементов и классов вообще, полное уничтожение причин, порождающих классовые различия и эксплуатацию, и преодоление пережитков капитализма в экономике и сознании людей, превращение всего трудящегося населения страны в сознательных и активных строителей бесклассового социалистического общества».

Литература: см. торговля, ХLI, ч. 8, 471/72 и 570/71: Ад. Смит, «Богатство народов», перевод Бибикова, т. II; Эшли, «Экономическая история Англии в средние века» (русский перевод, 1897); Л. Брентано, «История развития народного хозяйства в Англии» (русский перевод, 1930); Янжул, «Английская свободная торговля» (2 т., 1876 и 1882); особенно важны письма в речи Кобдена, Брайта, Дж. Чемберлена; кроме того, много материала содержат стенограммы парламентских заседаний (Hansard's Par-Kamentary Debates — за весь XIX век и начало XX века), коллекции памфлетов (фритредерских и протекционистских) 70-х годов и начала XX века (1900-1909); Кулишер, «Эволюция прибыли с капитала» (2 т., 1906/8); Д. С. Милль, «О свободе» (1863); Герм. Леви, «Английское народное хозяйство» (русский перевод 1924); его же, «Экономическая жизнь Североамериканских Соединенных Штатов» (русский перевод 1925); Гильфердинг, «Финансовый капитал» (русский перевод 1921 и несколько посл. изданий); В. Зомбарт, «Современный капитализм», т. 3-й (русский перевод 1920); В. И. Ленин, собр. сочинений, т. II («Развитие капитализма в России»), т. XVII («Новые данные о законах развития капитализма в земледелии»), т. XIX («Империализм, как новейший этап капитализма», 1917), т. XXI (особенно «Государство и революция»), т. XXVII (статьи, доклады и речи по вопросам экономической политики); И. Сталин, «Вопросы ленинизма» (9 изд., 1932); Пашуканис, «Империализм и колониальная политика» (1928); John Smith, «Memoirs of Wool» (2 vls, 1747); «Discourse of Common Weal» (ed. by miss El. Lamond, 1843; мисс Е. Лямолд доказала, что сочинение относится к 1549 году; как и Кенингем, она была склонна приписывать его Дж. Гельсу, известному борцу против огораживания времен лорда-протектора; но эта догадка об авторстве не может считаться достаточно обоснованной — до того памфлет был опубликован в измененном виде в 1581 году под заглавием «Соmреndinon, or brief Examination of certain orlinary Complaints ... by W. S. Gent» и совершенно произвольно приписывался Стафорлу); «The economic Writings of Sir W. Pеtty, ed. by Hull» (2 vle, 1899): Davenant, «Discourses on the publ. revenue and tbe trad e of England» (2 vls, 1698); W. Cunningham, «The Gwroth of english industry» (5 ed., 3 vls, 1910); его же, «The Progress of capitalism in England» (1916); Schulze-Сäwernitz, «Britlscher Imperialismus and engl. Freihandel» (1903); J. Hobson, «The evolution of modern capitalism» (new ed., 1926); его же, «Imperialism» (1912); его же, «The new protectionism» (1916); W. Sombart, «Die deutsche Volkswirtschaft im 19 Jahrhundert» (1903): L. Knowles, «The industrial and social Revolutions in Great Britain during the XIX Century» (1921); L. F. Rees, «А social and industrial History of England» (1920); L. В. Packard, «The Commercial Revolution» (New York, 1927): «Final Report of the Committee on Industry and Trade» (1929; много ценного материала и в 6 основных томах трудов «Бальфуровского комитета», 1925/27); «The insecurity of industry. The Annals of tbe Americ Academy of Pol. and Soc. Soiences (vol. 15-І, March, 1931); «Elements of an Americ. foreign policy» (ibid., vol. 156, Iuly, 1931).

В. Яроцкий.