Переселения и переселенческий вопрос в России

Переселения и переселенческий вопрос в России. Слово переселение в установившемся у нас словоупотреблении обозначает передвижения земледельческого населения внутри государственных границ, с целью поселения в новых, необитаемых или малообитаемых областях, и притом — обычно — для ведения здесь земледельческого хозяйства. На Западе нашим переселенцам аналогична прусская innere Kolonisation, в Америке — передвижение земледельцев из восточных, сравнительно густонаселенных, в западные, редко населенные штаты. Совершаясь в пределах одной государственной территории, переселение обеими своими сторонами — выселением и вселением — подведомы одной и той же государственной власти, одинаково заинтересованной и в колонизации одних областей и в разрежении населения других, и в судьбе самих переселяющихся. Отсюда — большая сложность нашей переселенческой политики по сравнению с чисто-эмиграционной или чисто-иммиграционной политикой других стран. Исторически русские переселения — прямое продолжение процесса заселения государственной территории. Еще в средине XIX века завершалось заселение средних черноземных губерний, в 70-х годах переселение шло еще очень интенсивно в южные степи, до самого конца XIX ст. — в Предкавказье и в восточные и юго-восточные губернии, а теперь каждый из этих районов дает более или менее значительное выселение. То же в Сибири: Тобольская губерния уже в 80-х гг. давала значительное выселение, а среди первых поселенцев Приамурского края видное место занимали выходцы из средней Сибири и Забайкалья.

До начала XIX ст. выселения или, лучше сказать, бегство из центральных областей обусловливались, главным образом, «теми преследованиями, которые выпадали на долю крестьян: тяжелые подати, бремя крепостничества, бродяжничество, раскол и сектантство — вот причины, которые гнали русских людей за Волгу и Урал» (Исаев). В настоящее время из всех таких мотивов некоторую роль играют, может быть, религиозные мотивы, в массе же своей современное переселение вызывается экономическими мотивами, к которым подмешиваются трудноуловимые движения народной психологии. Ходячий взгляд, в частности самих переселенцев, усматривает основную причину переселение в безысходной нужде, главный источник которой — малоземелье. Однако, понятие «малоземелья» крайне расплывчато как в представлениях самих крестьян, так и в мнениях деятелей, наблюдателей и исследователей переселения. С другой стороны, представление о «малоземелье» и о безысходной нужде, как основной причине переселения, противоречило таким фактам, как преобладание среди переселенцев среднесостоятельных элементов и значительное участие в переселении достаточно обеспеченных землей крестьян; как участие в переселении не только густо населенного земледельческого центра, но и редко населенных губерний востока и северо-востока, в последнее время и степного юга; как более значительное, в ряде губерний, выселение из реже населенных и обильнее обеспеченных землей уездов; как преобладающее, в ряде местностей, участие в переселении лучше обеспеченных землей бывших государственных крестьян; наконец, как вселение пришлого элемента и одновременно — выселение местных крестьян. Все эти факты заставили первых исследователей переселения (кн. А. И. Васильчиков, И. А. Гурвич) противополагать среднерусский район, как область, где переселение обусловливаются, действительно, малоземельем и его спутниками — дороговизной аренды, неудобством конфигурации наделов, невозможностью использовать свой труд и т. д., и восточный, где переселения вызываются  кризисом крестьянского землевладения и земледелия, необходимостью и, вместе с тем, трудностью перехода от первобытного захватного землепользования и переложного земледелия к душевому пользованию и трехпольному земледелию. Однако, такое противоположение едва ли правильно. Последней причиной переселения и в редко населенных местностях является сгущение населения и относительный недостаток земли, не позволяющий оставаться при экстенсивных способах хозяйства. С другой стороны, главная масса крестьян средней полосы могла бы безбедно существовать на своих наделах, если бы перешла к более производительным способам эксплуатации земли. И здесь, значит, дело в кризисе отживших свой век способов хозяйства; местные исследования выяснили для ряда местностей (Рязанская, Курская, Вятская губернии), что переселение растет там, где население переживает переход к новым способам хозяйства, и останавливается по миновании кризиса. Отсюда — формулированное автором этой статьи объяснение переселения, как результата относительного малоземелья и кризиса в господствующей системе полеводства: данная густота населения требует перехода к более интенсивной культуре; переход этот задерживается экономическими и культурными условиями и инертностью масс, а при отживших способах хозяйства существующее земельное обеспечение недостаточно. Лишь в меньшей части случаев переселение вызывается абсолютным малоземельем, т. е. значительно меньшей, против средней в данной местности, обеспеченностью землей, исключающей самую возможность перехода к более производительным способам хозяйства. Объяснение это, между прочим, легло в основу переселенческого закона 6 июня 1904 г. В последнее время к нему предложен ряд поправок. И. Л. Ямзин подчеркивает, что относительное малоземелье «в последнем счете в сознании крестьянина преломляется как абсолютный недостаток в земле, восполнимый лишь расширением площади землепользования»; он сводит понятие относительного малоземелья к несоответствию земельного обеспечения трудовой, абсолютного — потребительной норме. Н. О. Огановский предлагает более  широкую формулу: «несоответствие между плотностью сельского населения и господствующею в районе системой хозяйства»; объяснение переселения, как следствия кризиса экстенсивного хозяйства, он признает правильным для прошлого времени, в настоящем же видит главную причину переселения в «остром абсолютном малоземелье». Затем, наряду с так или иначе понимаемым «малоземельем», как основной причиной переселения, влияют плохое качество и односторонний состав угодий, неудобная конфигурация или чресполосность, невыгодная конъюнктура на арендном и рабочем рынке и т. п. Сюда же привходит влияние таких обстоятельств как неурожаи и т. п., которые, с одной стороны, усиливают стремление к переселению, но с другой — отнимают у крестьян последние средства и тем нередко задерживают осуществление этого стремления. Видную роль играют движения народной психологии; так, сокращение переселения в первые годы XX века обусловливалось, в значительной мере, ожиданием «слушного часа», рост его в 1907—1909 гг. — наступившим разочарованием (Огановский). Видную роль играют правительственные мероприятия ограничительного (понижения переселенческой волны в 1893 и особенно в 1897 г., также в 1910—1911 г.) и в особенности поощрительного характера (рост движения в 1895—1896, в особенности же в 1907—1909 гг.), которые нередко преломляются в народном сознании в крайне преувеличенном или даже просто искаженном виде. Иногда движение в известной местности принимает чисто стихийный, стадный характер (Пензенская губерния в 1895 г.). Говорят и вообще о «бродячих инстинктах» русского крестьянина и отсутствии у него крепкой связи с землей; в общей форме такой взгляд не имеет за собой никаких доказательств, но «вторичное» переселение, вероятно, объясняется отчасти утраченной и не создавшейся вновь связью с землей.

Дальнейший вопрос — при наличности известных общих причин, вызывающих переселение, какие именно элементы переселяются, в смысле земельного обеспечения, обеспеченности рабочей силой и имущественной состоятельности. Вывод, сделанный автором этой статьи в 1905 году, из анализа данных о земельном обеспечении переселенцев, сводился к тому, что среднее земельное обеспечение переселенцев приблизительно соответствует среднему земельному обеспечению наличного домохозяйства у бывших помещичьих крестьян; что главную массу переселенцев составляли наделенные землей ниже этой средней, но что довольно значительная часть переселенцев (в северно-черноземном районе около трети) имела земельные наделы, превышающие эту норму. Новейшие исследователи — Ямзин и особенно Огановский — приходят к выводу, что «подавляющее большинство переселенцев рекрутируется из наиболее малоземельных и безземельных элементов деревни», средние же наделы переселенцев «составляют всюду меньше половины крестьянских». При этом «с течением времени переселенческая масса становится еще более малоземельной, и особенно возрастает контингент вовсе безземельных». Однако, это последнее положение опровергается цифрами: за время с 1907 по 1911 г. процент безземельных и малоземельных (до 3 десятин) неправильно колеблется; растет, хотя и слабо (с 30,2 до 32,8%), среднеземельная группа (3—10 десятин); очень сильно (с 5,0 до 8,8%) растет группа многоземельных (свыше 10 десятин), средний же размер переселенческой обеспеченности землей поднимается с 3,5 до 4,4 десятин на двор. Из общего числа переселившихся в 1907—1911 гг. 339 тыс. семейств было: безземельных 24%, с наделом до 3 десятин 38,6% — сравнительно же хорошо обеспеченные землей группы составляли: имевшие 6—10 десятин — 10%, имевшие более 10 десятин — 6,9%. По данным переписи 1911 г., средний размер земельного обеспечения переселенцев из черноземной полосы мало отличается от среднего размера земельного обеспечения всего населения главных переселенческих губерний. Существенные различия замечаются между отдельными переселенческими районами: юго-западный черноземный район «характеризуется крупным процентом выселения безземельных, при очень слабом среднем земельном обеспечении остальных»; южный черноземный район «счастливо отличается, при высоком проценте выселения безземельных, хорошим земельным обеспечением остальных», центральный же район отличается, «при малом относительном количестве безземельных, средним землеобеспечением остальных переселяющихся домохозяев» (Турчанинов в «Вопросах колонизации»). В отношении обеспеченности рабочей силой дело обстоит яснее: сильная семья имеет, при устройстве на новых местах, большие преимущества перед слабой; в условиях 90-х гг., по исследованию автора этой статьи, бедная, но многорабочая семья имела больше шансов на преуспеяние, чем обеспеченная деньгами, но слабая рабочей силой; даже в современных условиях «труд и капитал одинаково влияют на размеры хозяйства» (Огановский). Естественно, при таких условиях, что «уходят с родины более обеспеченные рабочей силой хозяйства»: по подсчетам О. А. Шкапского, средняя переселенческая семья имеет 1,6—1,7 работников мужского пола, у всех крестьян — всего 1,2; на работника приходится у всех крестьян  1,8—4,9 едоков; у переселенцев всего 4,1—4,3, причем, с течением времени, замечается вполне соответствующее растущей трудности устройства на новых местах (см. ниже) повышение обеспеченности переселенцев рабочей силой. С материальной обеспеченностью вопрос обстоит не так просто. «Нужда, вызывая движение, вместе с тем и задерживает его» (В. Н. Григорьев); или, как говорят крестьяне: «бедному переселяться не на что, богатому не для чего». Чтобы переселиться, и в особенности, чтоб устроиться на новом месте, нужны средства; и если стоимость проезда в Сибирь, благодаря развитию путей сообщения и льготным тарифам, сократилась, по сравнению с прежним, в несколько раз, то, наоборот, значение денег для устройства на новом месте возросло. 15—20 лет тому назад, при дешевизне продуктов и инвентаря, при хороших заработках, недостаток средств мог уравновешиваться повышенной работоспособностью. Это гораздо менее возможно теперь, когда с массовым наплывом переселенцев и перемещением колонизации в слабо заселенные или трудные районы, заработки сократились, а инвентарь и продукты вздорожали. Во всяком случае, при равных условиях, состоятельный переселенец имеет больше возможности переселиться и больше шансов на успех, нежели неимущий. А между тем, хотя в среде переселенцев всегда были и есть такие, которые идут не «от нужды», а чтобы на просторе полнее развернуть рабочую силу семьи и найти выгодное приложение для капитала, — но массовый крестьянский опыт говорит, а статистика (в частности, исследования автора этой статьи по Томской губернии) прдтверждает, что переселенец, в среднем, тем менее выигрывает от переселения и тем более рискует потерять, чем он состоятельнее. Далее: интересы колонизации окраин требуют переселения возможно крепких и зажиточных элементов; интересам же районов выселения соответствует, напротив, выселение людей, не могущих прокормить себя при существующих условиях» (Тернер). Примирением всех этих сталкивающихся мотивов и интересов является переселение средне состоятельных элементов. Они всегда и составляли главное ядро переселенческого движения. Сопоставление  средних цифр лошадности (1,2—2,0 у переселенцев и 0,8—1,8 у всего населения почти всех мест выхода) и процентов безлошадных (18—20% у одних и 11—34% у других), проведенное по данным 90-х гг. XIX в., позволяло утверждать, что средняя обеспеченность скотом переселенцев, в общем не ниже средней обеспеченности всего населения. Увеличившаяся трудность и рискованность устройства на новых местах должна была отпугнуть от переселения более состоятельные элементы, а облегчение проезда должно было усилить переселение беднейших. Поэтому естественно было ожидать общего понижения имущественного уровня переселенцев. Официально (между прочим, в мотивах нового ссудного закона) многократно высказывался взгляд, что состоятельность переселенцев в самом деле, в самые последние годы резко понизилась. Но сделанная И. Л. Ямзиным и Н. П. Огановским сводка новейшего статистического материала не подтверждает этого взгляда; сведенные первым данные по-прежнему «говорят о преобладании в составе переселенцев средних крестьян». При этом денежная обеспеченность переселенцев заметно возрастала до первых годов XX века, резко упала в 1902—1903 гг., в самые же последние годы опять заметно возросла. Конечно, значительную роль могли сыграть здесь, созданные указом 9 ноября 1906 г., облегченные условия ликвидации надельной земли, но во всяком случае рост средней денежной обеспеченности переселенцев исключает возможность говорить о каком-либо понижении общего уровня состоятельности переселяющихся. Уровень обеспеченности переселенцев, естественно, изменяется в зависимости от направления переселения. Еще в 80-х годах В. Н. Григорьевым было установлено, что выселившиеся из Курской губернии в Сибирь имели с собой, в среднем, по 143 рубля, в новороссийские и малороссийские губернии 68 и 84 р., в Предкавказье и заволжский край по 38 и 32 руб., менее обеспеченные семьи лишены были возможности переселяться в отдаленную Сибирь. По данным переписи 1903 года, среди переселенцев сибирской степи и лесостепи менее 50 руб. принесли с собой 40 и 43%, в подтаёжном и таёжном районе 29 и 32%; свыше 200 руб. принесли в степи и лесостепи 16 и 10%, в подтаёжных и таёжных местностях 16 и 20%, — судя по этим данным, переселенцы разной степени состоятельности размещаются, в массе, в некотором соответствии со стоимостью обзаведения в каждом из перечисленных районов. По данным переписи 1911 г., наоборот, средний размер принесенных средств водворившихся в западносибирской степи (деньгами 209 руб.) значительно выше, в урман (131 руб.) — значительно ниже среднего для всех вообще районов (172 руб.).

Резко различаются по местностям и результаты, достигаемые переселенцами на новых местах. Благосостояние переселенцев, в массе, растет в течение нескольких лет с момента их водворения на новом месте, после же того рост их благосостояния приостанавливается или замедляется. Так, по массовым данным 1898 года, переселенцы прибытия 1895—1898 гг. засевали в среднем 3,9, прибывшие в 1890 г. 5,5, прибывшие ранее 1889 г. — 8,4 десятин, среднее число рабочих лошадей по тем же трем группам было 2,4, 3,4 и 4,0. При этом в одних районах рост признаков благосостояния останавливается после меньшего (4—5), в других — после большего (7—8) числа лет. Если взять одних переселенцев, проживших на новом месте не менее 4—5 лет, то местные исследования середины и конца 90-х гг. дают для них такие коэффициенты: для Тобольской губернии — в среднем приблизительно 2 лошади и около 3,5 десятин посева, при 12—19% безлошадных и 8—12% беспосевных; для Томской — 4,9 десятин посева и 1,9 лошадей, при 10% беспосевных и 22% безлошадных и однолошадных. У переселенцев Енисейской губернии средний размер посева был около 7,5 десятин, среднее число лошадей свыше 4-х — безлошадных при этом было всего 4—5%, беспосевных 7—11%. Для Алтайского округа получилось в среднем 8—11 десятин и более 4 голов рабочего скота, при всего 3—4% беспосевных и с посевом менее десятины, но при 25 и 11% безлошадных и однолошадных. По Тобольской губернии цифры, — впрочем, явно преуменьшенные, — крайне неблагоприятны; они говорят не о выигрыше, а о проигрыше от переселения. По Томской губернии цифры несколько благоприятнее, но так как «десятина» и «лошадь» в Сибири значат далеко не то, что на местах выхода переселенцев, то выигрыш оказывается тоже незначительным. Значительно благоприятнее цифры по Енисейской губернии и по Алтайскому округу — даже при соответственной «уценке» количественных признаков положение переселенцев на новом месте все-таки гораздо лучше, нежели было на родине, — сопоставление же данных о хозяйстве новоселов с данными о хозяйстве сибирских старожилов окончательно убеждает в том, что переселенцы достигли достаточной степени благосостояния. Значительные цифры безлошадных с однолошадными, беспосевных с имеющими ничтожный посев и т. д. свидетельствуют, однако, о большом проценте переселенцев, которым и в этих, лучших, районах не удалось стать на ноги и обзавестись хозяйством. Сомнения всегда возбуждала и устойчивость благосостояния переселенцев: их хищническое хозяйство обещало скоро привести их к кризису, явственные признаки которого уже в то время замечались и среди старожилого населения. Сомнения эти находили себе опору в значительном обратном переселении (см. приложение), а также в переходах переселенцев с одних мест на другие: так, внутри излюбленного переселенцами Алтайского округа с 1889 по 1892 г. перешло с места на место 22 тыс. человек; в Томском районе переменило место почти 15% всех переселенцев и т. д. В настоящее время, как упоминалось, условия водворения переселенцев гораздо менее благоприятны: старые колонизационные районы переполнены, новые, за исключением, может быть, туркестанских областей, гораздо менее благоприятны для водворения; в невыгодную для переселенцев сторону изменились и условия заработка и цены продуктов и предметов обзаведения. Тем не менее, цифры, добытые выборочными переписями 1904 и затем 1911 гг., мало отличаются от приведенных. По исследованию 1903 г., у переселенцев, проживших 5 лет и более, оказалось в среднем на двор 2 7 голов рабочего скота, 2,2—2,4 коровы, 4,9—5,3 дес. посевов, причем, однако, около 6% оказалось без посева или с посевом менее десятины, 25—30% с посевом от 1 до 3 дес., очевидно недостаточным для удовлетворения первых потребностей переселенческой семьи; 22% оказалось не имеющими скота или с одной головой рабочего скота, следовательно, при двуконных пахотных орудиях не могущими вести самостоятельного хозяйства. Цифры исследования 1911 г. несколько выше, что, впрочем, до известной степени может быть отнесено на счет нецелесообразной организации отбора переписанных поселков. При этом переселенцы, прожившие более 8 лет, дают в среднем 5,6—6,8 голов крупного скота и 7,3—7,8 дес. посева, прожившие 4—8 лет уже только 4,0 голов крупного скота и 5,2 десятин посева — очевидный результат указанного ухудшения в самые последние годы условий водворения переселенцев. Приведенные средние обобщают, однако, весьма резко расходящиеся порайонные коэффициенты. По переписи 1903 г., степь дает в среднем для проживших 5 лет и более на двор 7,3—7,5 десятин, лесостепь — 4,2—4,8, тайга всего 3,1—3,5 десятин посева. Перепись 1911 г. дает в среднем для проживших 4 и более лет: для степи и западносибирской лесостепи 8,5, для восточносибирской лесостепи 4,9 и 5,7, для урмана и тайги 2,7 десятин посева; соответственные цифры крупного рогатого скота 5,6, 4,9, 4,2, 3,4 голов. Положение водворившихся в тайге и урмане, таким образом, крайне неблагоприятно, и недостаточность посевов не компенсируется промыслами, среди переселенцев развитыми слабо. Напротив, данные для степи и лесостепи, даже при необходимой «уценке» цифр, можно было бы признать вполне благоприятными, если бы не особо хищнический характер хозяйства степных переселенцев и не особенно резко выраженные в степи колебания урожаев, а отсюда — особая неустойчивость благосостояния переселенцев. Благосостояние переселенцев даже в лучших районах — «состояние неустойчивого равновесия при данном уровне сельскохозяйственной культуры переселенцев, при их хищнической эксплуатации почвы» (Ямзин). Упрочение благосостояния переселенцев мыслимо лишь при переходе к навозному трехполью или даже к улучшенному зерновому хозяйству с травосеянием. Но для этого требуется усиленное развитие скотоводства, а между тем с течением времени наблюдается относительное сокращение кормовой площади, а вместе с тем и скотоводства (Огановский). Во всяком случае, однако, для настоящего момента положение переселенцев, если исключить таёжные районы, рисуется в достаточно благоприятном свете. Но это относится только к полноправным, «причисленным» переселенцам. Положение не причисленных, поставленных в зависимость от случайностей аренды и от произвола обществ, в среде которых они проживают (число их несколько лет тому назад доходило, по официальным  сведениям, до 700 тыс.), гораздо хуже. Перепись не причисленных, произведенная в Томской губернии в 1909 году, дала 48% совершенно без посева, 22% с посевом менее 2 десятин и только 13% с посевом свыше 5 десятин; в среднем на одно хозяйство посев занимал по расчету на всех не причисленных 1,9 дес., на одних только сеющих 3,6 дес.

Возможное влияние переселения на условия землевладения и хозяйства на местах выхода переселенцев зависит, прежде всего, от колонизационной ёмкости зауральских областей, т. е. от величины запасов свободных земель, могущих по всей совокупности естественных и экономических условий поступить под заселение. Громадность площади азиатских владений порождает естественное предположение, что их ёмкость чрезвычайно велика. Предположение это находило себе выражение в делавшихся разными авторами (Ядринцев, Исаев и др.) выкладках, приводивших к возможной ёмкости в 50 и в 100 млн. душ. Правительство до середины 90-х гг. прошлого столетия, по-видимому, не ставило себе вопроса о возможных размерах переселения. Впервые этот вопрос был поставлен в 1896—97 гг. Под влиянием замешательств, вызванных небывалым ростом переселенческого движения, правительство пришло к тому убеждению, что сравнительная ограниченность запасов земель, реально-годных для заселения, не допускает слишком широкого развития переселение и заставляет вести колонизацию Сибири в более медленном и осторожном темпе. Через немного лет возобладал, однако, другой взгляд, нашедший себе выражение в записке министра финансов Витте по его поездке в Сибирь: «Сибирь, — писал Витте, — так обширна и так еще мало исследована, что количество земель, годных для колонизации, едва ли может быть определено сколько-нибудь точно, все же данные за то, что оно громадное». В то время этот взгляд не оказал ощутительного влияния на переселенческую политику. Однако, уже в 1906 г. правительство сочло возможным с думской кафедры заявлять о «громадных запасах пригодной для обработки земли, пустующих ныне в азиатских владениях империи», а Главное управление землеустройства сделало своим лозунгом «расширение переселенческого движения в Сибирь» (см. ниже). Возникшие замешательства скоро заставили правительство вернуться к более сдержанной политике, однако еще в начале 1914 года официальные «Итоги» деятельности переселенческого ведомства говорят лишь о «временном»  истощении в Сибири запаса земель, сравнительно легко доступных для заселения». Обращаясь к существу вопроса, необходимо прежде всего отказаться от каких бы то ни было цифровых расчетов возможной «ёмкости», потому что действительная емкость того или другого района определяется не числом десятин или квадратных верст свободных земельных площадей, а сложной совокупностью естественноисторических и экономических условий, с одной стороны, и культурно-экономическими особенностями, привычками и потребностями переселенцев — с другой. Решающее значение при этом имеет то обстоятельство, что «подавляющее большинство оставшихся незаселенными казенных земель Сибири лежит в лесной полосе» (Огановский) - в урманах и тайге. Старая колонизация целиком направлялась в издавна, заселявшуюся неширокую южную и, главным образом, юго-западную полосу коренной Сибири с Алтайским округом, в последние два десятилетия — в тоже неширокую северную полосу киргизских степей. Симптомы переполнения этих пространств (конечно, относительного!) начали обнаруживаться еще в последние годы XIX ст. Продвигать колонизацию в огромные южнее лежащие пространства среднеазиатских степей оказалось невозможным ввиду климатических условий, исключающих возможность посевов под дождь, и отсутствия воды для искусственного орошения. В коренной же Сибири и в Приамурском крае расширять колонизацию можно было исключительно за счет лесных, в главной своей массе урманных и таёжных, пространств. Как ни велика доля последних, занятая горами, болотами, сосновыми борами, систематические изыскания уже обнаружили и еще, несомненно, обнаружат среди тайги и урманов очень обширные, в общей сложности, пространства земель, могущих поступить под заселение и разработку. Опыт старожилого населения таёжных и урманных местностей показывает вместе с тем, что колонизация таких местностей при известных условиях может давать результаты хотя и менее блестящие, но более устойчивые, нежели колонизация степей. Но это именно только при известных условиях и, в частности, при соответствующем подборе переселенцев. Наше переселение — это, главным образом, переселение из черноземной полосы, — последняя дает три четверти и более общего числа переселенцев. Но черноземные переселенцы решительно не идут на подтаёжные и тем более таёжные земли. По моим подсчетам (1900 г.), из числа переселенцев, водворенных на лесных участках, не более 3% приходилось на долю выходцев из южной части черноземной полосы и 7% из черноземного центра и Заволжья; по подсчетам г. Шкапского (1904 г.), в таёжной полосе водворилось всего 6% выходцев из степных губерний. Неуспех ходаческих поисков в таких излюбленных переселенцами районах, как Алтай и Акмолинская область, в подавляющем большинстве случаев объясняется формальными причинами или заполненностью участков; в Енисейской губернии больше трети, в Иркутской целых три четверти случаев безуспешного ходачества обусловливается «неудобством почвы», «суровым климатом» и т. п. Теми же причинами обусловливается по Енисейской губернии треть, по Иркутской до трех пятых всех случаев обратного переселения. Сделавший сводку новейшего материала по вопросу о колонизационной ёмкости Н. П. Огановский приходит к заключению, что западная Сибирь в ближайшие же годы станет почти совсем недоступной для переселенцев из черноземной полосы, потому что «во всей западной Сибири свободные переселенческие участки остаются... в таёжных северных частях Тобольской и Томской губерний». В восточной Сибири «редко наблюдается соединение всех условий, необходимых для удачной сельскохозяйственной культуры. Если встречаются в степях хорошие почвы, то недостаток влаги является часто почти непреодолимым препятствием для их использования; в лесах и на горах, наоборот, земледелию мешает избыток летних дождей, суровые зимы и ранние морозы; почв, пригодных для земледелия, там гораздо меньше, и они разбросаны редкими оазисами на больших пространствах». Природные условия Приамурья, наиболее характерными чертами которых являются, «кроме наводнений, неблагоприятного климата и заболоченности», еще «дурное качество почвы», — эти условия «во всяком случае не могут дать прочного базиса для широкой земледельческой колонизации». В степных областях правительство насчитывает более 20 миллионов десятин свободных «излишков» (см. ниже), но «чем больше найдено излишков в данной местности, тем меньше в их числе удобных для колонизации земель» (Огановский); реальное колонизационное значение имеют лишь неиспользованные еще излишки в призимовочных пространствах, надежды же на южные «полупустыни», даже при условии мелиораций, признаются «красивой и заманчивой мечтой». В Туркестане, даже по официальному признанию, «запасы земель, непосредственно пригодных для заселения, будут относительно невелики и составят всего сотни тысяч десятин». Более широкие виды открываются лишь при создании крупных оросительных сооружений, но ограниченность неиспользованных запасов ирригационной воды ставит возможную колонизацию даже и этого, наиболее ценного колонизационного района, в относительно тесные пределы. В конце концов, правительство, убедившись в тщетности попыток широко использовать сибирскую тайгу и южные киргизские степи, еще осенью 1911 года заявило о намерении «перевести нарезку переселенческих участков в районы более доступные и более привлекательные для переселенцев», а именно: в коренной Сибири почти «исключительно на отрезки от поземельного устройства старожилов и на кабинетские земли» (Алтай), в степном крае «преимущественно в северные уезды и в лучшие по своим хозяйственным условиям киргизские волости». И тут, и здесь, однако, интересы колонизации сталкиваются с интересами местного населения: в Сибири — главным образом крестьян-старожилов, в степном крае — киргиз; колонизация возможна лишь за счет земель, в той или другой мере используемых этим населением, следовательно, возможные размеры вселения зависят от того, как правительство относится к его правам и интересам. Еще недавно правительство строго руководствовалось по отношению к сибирским старожилам началами изданных для Сибири в 1896 и следующих годах законов о поземельном устройстве, которые тщательно оберегали сложившееся землепользование крестьян, вводя последнее в определенные границы, оно всемерно избегало насильственной ломки сложившихся хозяйственных порядков. Так же ставился и вопрос о правах и интересах инородцев: правительство стремилось согласовать интересы русской колонизации с законными правами и насущными интересами туземцев, не отнимая у них возможности не только вести хозяйство установившегося кочевого или полукочевого типа, но и развивать последнее в направлении к оседло-земледельческому быту. Мало того: права и интересы как сибирских старожилов, так и в особенности инородцев (бурят, киргиз) нередко понимались слишком широко, что местами и по временам существенно тормозило переселение. В 1906 г., когда интересы переселение были выдвинуты на гораздо более видное место, отношение правительства к правам и интересам как сибирских старожилов, так и в особенности инородческого населения, резко изменилось. Кочевое хозяйство признается «нетерпимым». Тем из инородцев, которые перешли к оседлому быту или изъявляют готовность (как видно будет из дальнейшего изложения, вынужденную!) перейти к нему, признается достаточным отводить «оседлые» наделы в одинаковом размере с переселенцами, если же кочевники «определенно заявляют о своем намерении продолжать скотоводческое хозяйство», то считается излишним «требовать оставления им пахотных земель, пригодных для зернового хозяйства», напротив, признается необходимым «всеми мерами содействовать переходу их от кочевников к русскому земледельцу». Мало того, поощряется «добровольный» переход еще не осевших кочевников из земледельческих районов в скотоводческие, чем навсегда пресекается для них возможность перехода к оседлому быту. Предпринимая оросительные работы в Туркестане, правительство определенно подчеркивает, что «земли, орошенные на средства казны» или, по договору с нею, частными предпринимателями, «должны быть всецело предоставлены для русского переселения». Полукочевому населению этого края отрезывается этим возможность дальнейшего перехода к оседло-земледельческому быту, одновременно же с этим во все увеличивающихся размерах производится изъятие из их пользования земель, на которых зиждилось их кочевое хозяйство. Еще более резкое выражение изменившееся отношение правительства к инородцам нашло себе в последовавшем в 1912 г. по инициативе святого синода, распоряжении водворять переселенцев вперемежку с киргизами и притом в преобладающем числе, «дабы православные люди при решении всех вопросов, касающихся их хозяйственного быта и нужд, могли иметь преимущество перед инородцами» (циркуляр 27 июня 1912 г.).

Этим изменившимся отношением правительства к правам и интересам сибирских старожилов и инородцев объясняется изменившееся в последние годы представление о размерах могущего быть использованным для нужд переселение земельного фонда: до 1896 г., когда к этим правам и интересам относились бережно, ёмкость тех местностей, которые представлялись наиболее ценными для колонизации, могла считаться более или менее исчерпанной, и имелось полное основание утверждать, что «мощная, по тогдашним представлениям, волна переселения» уже недолго будет переливаться в  Сибирь; что «отлив не заставит ожидать себя, и только слабый ручеек будет  струиться там, где теперь с величайшими усилиями удается удержать в берегах бушующие волны переселенческого потока» (Wiеdenfeld). Когда изменившееся отношение к правам и интересам старожилого и инородческого населения позволило пойти гораздо дальше в использовании всякого рода «излишков» (см. ниже, стб. 539/41), оказалось возможным довести переселение в течение нескольких лет до втрое большего размера, чем какой-либо был достигнут в предшествовавшее время. И все-таки уже в 1908 г. переселенческому ведомству приходится констатировать «растущую год от года затруднительность отвода» потребных для широкого переселения миллионов десятин, в начале же 1914 года ему приходится официально признать наличность «временного истощения в Сибири запаса земель, сравнительно легко доступных для заселения». «Отрезки — как-никак — источник временный»; в некоторых районах он уже почти иссяк, в других иссякнет через несколько лет» (Огановский), и тогда перед нашей колонизацией  вновь встанет вопрос о малом соответствии огромных еще пустующих земельных пространств действительным потребностям переселения. Официально подчеркивается, что «действительная колонизационная ёмкость в гораздо большей мере определяется условиями хозяйствования на новых местах», что «всякое улучшение этих условий, всякое приближение рынков сбыта и путей сообщения увеличивает возможные размеры вселения»; что «каждая железнодорожная линия в местности сравнительно даже более населенной и менее плодородной увеличивает приток туда переселенцев и, изменяя меру и ценность земли, открывает возможность устройства новых хозяйств», и что таким образом «земельный простор Сибири как бы растет по мере приближения к нему человека». Не подлежит сомнению и то, что колонизационный земельный фонд может быть значительно расширен путем мелиораций — осушения и орошения. Но роль мелиораций прежде всего ограничена: возможность орошения, даже если забыть о праве на еще неиспользованную воду местного населения, ограничивается наличностью могущей быть использованной воды и измеряется, во всяком случае, не десятками миллионов, а миллионами десятин, следовательно, не миллионами, а сотнями тысяч возможного вселения. Осушка технически мыслима, по-видимому, на гораздо более обширных пространствах, но «за те же деньги можно превратить в культурное состояние, гораздо скорее и относительно дешевле, громадные площади в самой Европейской России, а следовательно, получится экономия в тех суммах, которые тратят теперь переселенцы на переезд, водворение и обзаведение в новом для них крае» (Клягин в «Вопросах колонизации») и устранится всегда значительный риск переселения. Притом  мелиорации во всяком случае не могут быть ведены в том темпе, в каком шло переселение в первое время после 1906 года. Что касается влияния путей сообщения, то оно не подлежит сомнению. Но земледельческая колонизация может развиваться лишь при наличности благоприятных для того естественных условий. Для массовой земледельческой колонизации таёжные пространства Сибири никогда не будут играть серьезной роли, как не будут играть ее и безводные «полупустыни» среднеазиатских областей.

Ввиду всего изложенного, я и теперь могу лишь повторить тот конечный вывод, к которому я пришел в 1905 году на основании всей тогда имевшейся, конечно, сравнительно ограниченной, совокупности данных о колонизационной ёмкости азиатской России: «запасы земель, могущих действительно служить для целей переселения и колонизации, хотя и исчисляются, конечно, миллионами десятин, однако совершенно ничтожны по сравнению с тем, что потребовалось бы для такого развития переселения, при котором оно действительно могло бы оказать серьезное влияние на аграрные и хозяйственные отношения русского крестьянства»; «практически неограниченным можно считать предложение лесных земель, т. е. тех именно, на которые предъявляется наименьший спрос и которые обладают наиболее односторонней колонизационной пригодностью. И напротив, крайне ограничен запас таких земель, которые были бы  способны служить для водворения переселенцев из черноземного центра и юга Европейской России». С существенными, быть может, частными поправками, этот вывод остается верным и для настоящего времени и не может быть ослаблен никакими арифметическими расчетами.

Мы подошли, таким образом, к вопросу о возможном влиянии переселения на условия землевладения и хозяйства на местах выхода переселенцев, вообще о роли его в экономической и аграрной политике страны. Очень распространенные течения русской общественной мысли еще недавно признавали, а частью и сейчас признают эту роль очень значительной. Еще в 70-х гг. XIX в. князь А. И. Васильчиков писал: «никакой аграрный и социальный строй не может быть признан довершенным, полным и прочным, если он не дополняется правильной системой колонизации». Писатели народнического направления подчеркивали, что «колонизация есть самое могучее средство к расширению народного землевладения» (Южаков). Этот же взгляд проводился и правительством, впрочем, лишь в течение короткого периода, непосредственно последовавшего за революционным движением 1905 года. В переселение официально усматривался в то время «наилучший исход из тяжелого экономического положения» крестьянских хозяйств; официально признавалось, что только «достаточно широкая постановка переселенческого дела может сколько-нибудь заметно повлиять на аграрные отношения во внутренних губерниях». Далее и сейчас в официозном органе переселенческого ведомства «Вопросы колонизации» высказывается взгляд, что «переселение играет крупную роль в деле переустройства земельных отношений русского крестьянства», что оно «является виднейшей составной частью проводимой теперь в России аграрной реформы». Однако ясно, что переселение не может играть столь важной роли в народной экономии. Если причина переселения, в конечном счете, кроется в кризисе переставших соответствовать современной густоте населения экстенсивных способов земледельческого хозяйства, или, по Огановскому, в «несоответствии между плотностью сельского населения и господствующей системой хозяйства», то, значит, переселение лишь в том случае могло бы существенно улучшить положение населения, если бы оно могло устранить это несоответствие, разредить население до той меры, при которой устаревшие системы хозяйства снова сделались бы соответствующими густоте земледельческого населения, при которой в районе переложного хозяйства земля опять стала бы получать достаточный отдых, а в трехпольной полосе сделалось бы возможным восстановить пошедшую под распашку кормовую площадь. Но это, очевидно, было бы мыслимо лишь при разрежении населения где вдвое, где втрое против современной густоты. Для этого пришлось бы выселить из Европейской России, притом в короткое время, уже не миллионы, а десятки миллионов человек. Между тем выселение «может совершаться и совершается лишь медленно, настолько медленно, что оно далеко не поспевает за естественным приростом населения» (А. И. Чупров). В тех размерах, как переселение происходило в период до 1905 г. (см. приложение), оно могло уносить какую-нибудь десятую или даже восьмую долю естественного прироста населения. А отсюда естественно вытекало заключение, что переселение «в лучшем случае может на короткое время задержать дальнейший упадок крестьянского благосостояния»; что оно, «не устраняя причины кризиса, не может сколько-нибудь заметно повлиять на благосостояние крестьян». В период после 1906 года переселение достигло небывалых до того размеров. Но далее в годы максимального подъема «наше переселенческое движение было лишь слабым паллиативом по сравнению, например, с ирландским, которое за 30 лет понизило вдвое наличность сельских жителей в стране». К этому общему заключению новейшие авторы (Огановский, Ямзин) вносят, однако, существенные поправки: переселение «носит гнездовой характер, т. е. из одних областей, районов, губерний, уездов крестьяне выселяются массами, из других же почти не уходят в Сибирь», и вот, «для этих гнезд переселенческого движения, в некоторые периоды, оно может иметь существенное значение, как средство избавиться от избыточного населения». Уже в погубернских итогах переселение по целому ряду губерний (Киевская, Полтавская, Курская, Черниговская, Могилевская, Витебская) переселение за пятилетие 1906—1910 гг. унесло около половины прироста; из отдельных уездов оно унесло, вероятно, и весь прирост, в отдельных волостях и т. п. оно привело и к прямому разрежению населения. Поэтому «местное значение переселения может быть довольно существенным, и пренебрегать переселением, как одним из элементов рациональной аграрной политики, неправильно» (Огановский). Конечно, и для таких «гнезд» переселение является паллиативом, необходимость которого, наряду с более радикальными способами улучшения положения народных масс, вытекает из тех затруднений, которые встречает переход к более совершенным способам использования земли вследствие недостатка знаний и средств у населения. Высказывалось, однако, в частности — автором этой статьи — мнение, что в условиях «относительного малоземелья» переселение «даже в качестве паллиатива приносит в сущности очень сомнительную пользу, не разрешая, а только растягивая и затягивая болезненный кризис». Выход из последнего — только в интенсификации хозяйства. При инертности народных масс такой переход может наступить лишь под влиянием фактора нужды, под влиянием прогрессирующего утеснения». Переселение, ослабляя действие этого фактора, задерживает переход к более интенсивному хозяйству, оттягивает, следовательно, коренное улучшение положения населения; переселение, вообще расширение размеров крестьянского землевладения и улучшение земледельческой культуры, не могут быть поэтому рассматриваемы как явления параллельно действующие, — это скорее явления полярные друг другу». Такая точка зрения встретила, однако, возражения (профессор А. А. Чупров, Огановский, Ямзин).

Спор идет также по вопросу, что вносит переселение в экономическую и культурную жизнь окраин. Бесспорным является непосредственное влияние заселения пустующих пространств и сгущения населения в районах издавней колонизации. По подсчетам г. Огановского, частью совпадающим с официальными, население наших азиатских окраин за 1897—1905 гг. возросло на 13,4%, за 1905—1911 гг., в период наиболее интенсивного переселения, на 27,7%, всего за 14 лет на 45%, причем не менее половины этого прироста должно быть отнесено на счет переселения; в частности, городское население возросло почти вдвое сильнее, чем сельское. Посевная площадь в районах наиболее интенсивной колонизации (8 губерний и областей) с 1904 по 1911 г. возросла с 3,3 млн. до 5,0 млн. десятин, т. е. на 1,7 млн. десятин, или на 51,6%, тогда как в остальной части империи посевы увеличились всего на 2,3 млн. десятин. Прирост четырех главных видов скота (лошади, рогатый, овцы, свиньи) по тем же восьми губерниям и областям составил 63, 72, 65 и 51% против 14, 16, -1 и +7% общего прироста во всей стране; «рост посевов и скота значительно обогнал рост населения, что свидетельствует о таком развитии производительных сил в сельском хозяйстве, какое никогда не наблюдалось в Европейской России, где производительность сельского хозяйства до сих пор отстает от роста населения» (Огановский). Выше указывались, однако, факты, заставляющие сомневаться в прочности результатов колонизации. К этим фактам надо прибавить давно отмеченное исследователями понижение урожаев. За последние 15 лет урожай всех хлебов, в пятилетних средних, выражался цифрами 53,9—52,3—51,0 пудов; за пятилетие 1896—1900 гг. урожай только раз падал ниже средней за 15 лет, за время 1901—1910 гг. это случилось 6 раз. «Амплитуда колебаний близка к амплитуде колебаний черноземной полосы Европейской России за 1880—1890 гг. - годы кризиса экстенсивного трехполья, вызванного истощением неудобряемой почвы», и «этот широкий размах амплитуды — грозный предвестник кризиса хищнического экстенсивного земледелия» (Огановский).

Еще более сомнительна культурная роль переселения в районах, заселенных сибирскими старожилами и инородцами. В литературе неоднократно высказывались в этом отношении крайне оптимистические взгляды. «Тот, кто не был в степи и не имел возможности наблюдать соприкосновение русской народности с киргизской, не может себе представить, насколько велико культурное влияние нашего крестьянина-переселенца на киргиза-кочевника»; в частности «переселенец является учителем киргиза в области хозяйственной, он учит его пахать, сеять, косить, молотить и даже потреблять хлеб» (Щербина). Далее в Туркестане с его тысячелетней культурой переселение признается «одним из надежнейших средств проникновения в массу туземного населения новых приемов обработки земли, новых приемов животноводства и пр.» («Труды сельскохозяйственного комитета», 1902 г.). Мало того, переселенцы несут улучшенную земледельческую культуру и к русскому старожилому населению Сибири: сибирский крестьянин достигает большой зажиточности «при самых несовершенных приемах труда и с помощью первобытных орудий»; переселенец обладает лучшими орудиями и навыками, он «подходит к делу с правильным хозяйственным расчетом; он вовсе не спрашивает, какой доход давала старожилам земля; он пытается выяснить, что она ему может дать, если он перенесет на нее свои орудия, свое трудолюбие и свои рабочие приемы» (Исаев). Однако, даже тот же А. А. Исаев признает, что переселение «в массе оттягивает из среды крестьянства тот контингент, которому не под силу какие-либо улучшения в хозяйстве, которому под силу только самое экстенсивное земледелие». Трудно ожидать, чтобы такие переселенцы являлись носителями какой-либо высшей культуры. В коренной Сибири некоторые из них вносят те или другие частные улучшения; в самом существенном — системе земледелия — они целиком усваивают выработавшиеся у старожилого населения порядки захватного землепользования и залежалого хозяйства. Мало того: хозяйство сибирских старожилов (залежно-паровая система!) является еще весьма совершенным, если сравнивать его с до последней степени хищническим хозяйством, которое ведут переселенцы в киргизской степи, ведут нередко в сознательном расчете «выпахать» что можно и затем уйти; хозяйством, которое, сплошь и рядом, надолго обращает обширные пространства в бесплодную пустыню. Поскольку, таким образом, киргизы в самом деле учатся у переселенцев, они учатся у них не высшим способам культуры, а, наоборот, самым хищническим. Но и независимо от этого, ходячее мнение, что киргизы учатся земледелию у проникающих в степь переселенцев, не соответствует фактам: земледелие зародилось в северной киргизской степи задолго до проникновения туда русских переселенцев, и, например, в некоторых местностях Тургайской области, когда еще не начиналась русская колонизация, киргизское земледелие достигало размеров, не уступающих размерам его у крестьян сходных по естественным условиям районов. Южные киргизы учились поливному земледелию у соседнего туземного населения, которое уже издавна выработало приспособленный к местным условиям тип весьма интенсивного хозяйства с поливом, травосеянием и с преобладанием ценных культур. Переселенцы лишь с трудом усваивают этот тип хозяйства; для орошения они «не сделали почти ничего; переселенцы сплошь и рядом нанимают туземцев для пользования доставшимися им даром оросительными каналами, так как сами не всегда умеют вести поливное земледелие». На дальнем востоке, особенно в Приморской области, русские переселенцы ведут крайне хищническое переложное хозяйство зернового типа, совершенно не приспособленное к местным климатическим условиям, тогда как китайское и корейское население издавна выработало тип очень интенсивного хозяйства, отлично приспособленный к основной по местным условиям цели — борьбе с избытком влаги; во многих местностях русские поселенцы не находят лучшего выхода из созданного их неуменьем приспособиться положения, как обработка земли китайскими или корейскими руками и приемами. И в Туркестане и на дальнем востоке «русские засельщики сталкиваются с более высокой туземной культурой, нежели их собственная; китайцы и корейцы на дальнем востоке, сарты в Туркестане, как земледельцы, стоят на высшей ступени развития, чем мы; русское хозяйство в этих областях может только тогда стать на твердые ноги, когда оно приспособится ко всем приемам и навыкам, до которых туземцы дошли путем тысячелетнего опыта». Таким образом, и на новых местах резко дает себя чувствовать та самая хозяйственная некультурность и беспомощность, которая, в нормальном случае «относительного малоземелья», является и коренной причиной самого переселения. Положение переселенцев могло бы стать более устойчивым, если бы их сельскохозяйственная деятельность была поставлена на более рациональные основы. Но когда подъем общей культурности населения и агрономической помощи сделают это возможным, это станет возможным и на местах выхода переселенцев, а тогда, для преобладающей массы последних, отпадет и самая потребность в переселении.

Литература: Кауфман, «переселение и колонизация» (1905); Ямзин, «Переселенческое движение в России с момента освобождения крестьян» (1912); Огановский, «Закономерность аграрной эволюции», т. III, вып. 1. «Население. Переселенческий вопрос» (1914); Вощинин, «Переселенческий вопрос в 3-й Государственной Думе» (1912); Периодический сборник «Вопросы колонизации» (под редакцией Г. Ф. Чиркина и А. Н. Гаврилова), в тексте и приложениях к нему перепечатываются более или менее все важнейшие официальные документы по переселенческому вопросу. Списки остальной литературы (не исчерпывающие) см. в названных книгах Огановского и Ямзина.

Переселенческая политика. Отношение правительства к переселению в Московском периоде и далее еще в XVIII в. определялось исключительно политической необходимостью заселения окраин. Создавая на окраинах линии укрепленных пунктов, а для связи с ними и между ними — ямские поселения, правительство старалось обеспечить продовольствие служилых людей путем привлечения земледельческого населения; оно пользовалось для этого и ссылкой, и «накликом» на «государеву пашню» свободных хлебопашцев. Вместе с тем оно терпимо относилось и к вызывавшейся, главным образом, тяжелым положением крепостных, податными тяготами и религиозными преследованиями самовольной колонизации окраин, которая хорошо служила государственной цели их заселения. Временами, вследствие жалоб служилых землевладельцев на опустение их имений, издавались запретительные указы, которые, однако, исполнялись слабо и скоро приходили в забвение. Первым предвестником иного направления была записка, поданная в 1821 г. Сперанским в Сибирский комитет: в ней подчеркивалась двоякая польза от крестьянских переселений в Сибирь: возможность «заселять этот пустынный край», но вместе с тем и доставлять крестьянам, «обитающим в губерниях, скудных землями, потребное изобилие». Это направление получило выражение в созданной графом П. Д. Киселевым системе переселения государственных крестьян из более густо населенных местностей на многоземельные окраины. Переселение  допускалось из местностей, где на душу приходилось менее 5 десятин угодий; водворялись переселенцы в местностях, где на душу было: в степной полосе и Сибири — более 15, в не степной — более 8 десятин; для водворения нарезывались участки; правительство заботилось о переселенцах в пути и устраивало их на местах, отпуская им необходимый инвентарь, продовольствие, лес на постройки и денежные пособия от 10 до 50 руб. на семью; переселенцам предоставлялись податные льготы и свобода от рекрутчины на 3 набора. С 1831 по 1866 г. было переселено таким образом до 320 тыс. душ. Направлялись переселенцы сначала в нынешние Воронежскую, Тамбовскую, Харьковскую губернии, потом в Приволжье и Заволжье, также на северный Кавказ, в 50-х гг. — в западную Сибирь и Енисейскую губернии. При отдельных неудачах, дело, по данным, собранным в Сибири в 80-х гг., было, в общем, хорошо поставлено: значительное большинство поселков достигло высокого благосостояния, и старики с благодарностью вспоминают об оказывавшихся им заботах. Самовольное переселение временами также достигало крупных размеров; большинство самовольцев также приписывалось и наделялось землей по месту нового водворения. Реформа 19 февраля, освободив личность крестьян, сняв притом с помещиков обязанность заботиться о наделении малоземельных крестьян, в то же время сократив землепользование значительной части крестьян и создав резко малоземельный класс дарственников, естественно должна была иметь своим дополнением более широкую систему переселения. Между тем, положения 19 февраля вовсе не говорят о переселении, а знают лишь увольнение отдельных домохозяев из обществ и перечисление их в другие общества. С прекращением в 1866 г. опеки ведомства государственных имуществ, были отменены уже ранее переставшие фактически применяться правила переселения государственных крестьян, и последовало Высочайшее повеление «о не назначении постоянных кредитов на переселение крестьян». Такое «пассивное и даже отрицательное» отношение к переселенцам объяснялось, с одной стороны, либерально-манчестерскими воззрениями руководящих кругов — расчетом на заработки для крестьян в помещичьих хозяйствах и в обрабатывающей промышленности, а также на улучшение культуры и повышение производительности наделов; с другой стороны и главным образом — «неблагоприятным для переселенческого движения настроением» влиятельных землевладельческих кругов: опасались, что «при значительном развитии переселения трудность добывать рабочих еще усилится, а вместе с тем землевладельцы потеряют и съемщиков на землю и таким образом лишатся единственно остававшейся еще в их руках верной статьи дохода» (Тернер). Переселение, таким образом, официально игнорировалось и считалось незаконным. Специальные законы о переселении были изданы в начале 60-х гг. только для Алтайского округа, заселение которого было в интересах его владельца — кабинета Его Величества, как наиболее удобный способ извлечения дохода из пустовавших земель, и для Приамурского края, заселение которого поощрялось разнообразными льготами, а позднее (с 1888 г.) и организованной морской перевозкой переселенцев, в интересах укрепления связи вновь присоединенной окраины с империей. Однако, переселение продолжалось: к концу 70-х гг. в Уфимской и Оренбургской губерниях набралось до 100 тыс. самовольцев, а к началу 80-х гг. годичная цифра переселенцев определялась в 40 тыс.; переселенцы оседали в южных и восточных губерниях, в Предкавказье, отчасти в Сибири, приписываясь к местным обществам или проживая без приписки. В 60-х и 70-х гг. последовал ряд распоряжений, допускавших водворение в Оренбургском крае, а законом 1876 г. дозволено было перечисление всех переселенцев, до того водворившихся в Тобольской и Томской губернии, с переводом и рассрочкой недоимок.

Продолжавшееся и после того самовольное переселение вызвало издание Правил 10 июля 1881 г., предоставивших министрам внутренних дел и государственных имуществ разрешать ходатайства о выселении лиц, «экономическое положение коих к тому вынуждает», с переводом и рассрочкой казенных платежей и с отводом земли, не свыше 8 десятин на душу, на сроки от 6 до 12 лет, с обложением отводимых земель по действительному казенному доходу. Одновременно с этим создано было первое специальное местное учреждение — переселенческая контора в Батраках, и тогда же было приступлено к выработке коренного закона о переселении. Составленный комиссией под председательством П. П. Семенова, первоначальный проект закона рассматривался созванным при графе Н. П. Игнатьеве совещанием сведущих людей. Последние высказались против государственной опеки над переселенцами и признавали право каждого на переселение «с теми лишь ограничениями, которые не препятствовали бы правильному и свободному течению жизни»; будучи свободным для всех, переселение должно пользоваться содействием правительства в случаях крайнего малоземелья или в видах необходимости заселения окраин; к заведыванию переселения на местах выхода сведущие люди полагали привлечь земства. Сменивший графа Игнатьева граф Д. А. Толстой отверг эти начала и в 1886 г. представил на Высочайшее утверждение почти противоположные принципы: полное подчинение переселения направлению правительства; допущение к переселению наиболее нуждающихся, по избранию администрации, с правом последней останавливать предпринимаемое неосмотрительно или без достаточных средств переселение; податные льготы, путевые и домообзаводственные ссуды. В том же 1886 г. были командированы в 5 главных узловых пункта переселенческого движения особые чиновники для содействия переселенцам; с 1884 г. начали отпускаться особые кредиты, сначала 40 тыс., потом по 20 тыс. рублей в год. Правительство и теперь «не столько желало содействовать развитию и организации правильного переселенческого движения, сколько поставить его в возможно узкие границы» (Тернер). Тем же духом проникнут и утвержденный 13 июля 1889 г. закон о переселении. Он допускает переселение не иначе как с предварительного разрешения министров внутренних дел и государственных имуществ, лишь при наличности «уважительных (в законе ближе не указанных) причин» и притом лишь при наличности свободных, заготовленных распоряжением правительства, участков; самовольные переселенцы возвращаются мерами полиции; при указании местностей для водворения правительство может, но не обязано, считаться с желаниями ходатайствующих о переселении. Участки отводятся в размере, соображенном с условиями земледелия и производительностью почвы в данной местности: в Европейской России — первоначально на правах 6—12-летней аренды, в Азиатской — прямо в надел, с выдачей отводных актов, без права отчуждения или обременения долгами; земля отводится, по желанию переселенцев, в общинное с круговой порукой или в подворное владение. До заселения участков полным числом душ водворение новых переселенцев совершается без приемных приговоров, но сельские общества образуются в каждом поселке, состоящем не менее как из 40 душ мужского пола. Платежи в Европейской России не превышают выкупных платежей без погасительной части, в Сибири соразмеряются с оброчной податью старожилов. Переселенцы освобождаются от подушной подати, пользуются 2 (в Европейской России) или 3-летней (в Азиатской) полной и трехлетней половинной льготой в поземельных платежах и отсрочкой на те же сроки исполнения воинской повинности. Выкупные платежи и недоимки переселенцев перелагаются на их коренные общества, — слагается со счетов лишь определенная часть продовольственной недоимки. На новом месте переселенцы пользуются продовольственными и семенными ссудами, о выдаче же путевых и домообзаводственных ссуд переселенцам говорится лишь в неопубликованной официально части закона: такая выдача может последовать по соглашению министров внутренних дел, государственных имуществ, и финансов  «в тех случаях, когда будет признано необходимым оказать тем или другим переселенцам особое содействие». Самовольные переселенцы прежнего времени перечисляются по местам нового водворения, но с переводом недоимок на них. Закон первоначально был распространен лишь на Европейскую Россию, две западносибирские губернии и степной край, позднее на область Уральскую и Тургайскую и на губернии Енисейскую и Иркутскую. С изданием закона простор для переселения отнюдь не расширился, напротив: в 1887—88 г. разрешение было дано 28 тыс. семейств, в трехлетие 1889—1891 гг.— только 17 ½  тысячам; самовольные и после издания закона составляли 65—80% всего движения.

Между тем движение в Сибирь во второй половине 80-х гг. приобретает первенствующее значение. Оно шло частью на Пермь, Тюмень и оттуда либо по рекам Обской системы, либо гужом по сибирскому тракту на Омск и Томск, — частью от Самары гужом, прямо на Уфу, Челябинск и Оренбург. До проложения железной дороги из Перми в Тюмень главная масса переселенцев шла южным направлением; после того главное движение переходит на Тюменский путь: в 1887 г. по этому пути прошло 56%, в 1892—94 гг. 85—90% всего движения в Сибирь. До самого начала 90-х гг. на этих путях не было ни помещений для переселенцев, ни медицинской помощи, и переселенцам приходилось терпеть невероятные бедствия, особенно в голодном 1892 г.: в одной Тюмени в этом году умерло 938 человек; по моей переписи в поселках Томской губернии умерло в пути или в первый год по водворении до 6% всего состава переписанных семей; детская смертность в переписанных Б. А. Остафьевым партиях выразилась 11%, в отдельных же партиях достигала 30%. Самоотверженная энергия переселенческих чиновников разбивалась о недостаток средств: тюменский чиновник располагал всего 5—6 тыс. в год, в Томске в десятилетие 1884—93 было выдано в ссуды всего 35 тыс. руб., в безвозвратные пособия 2634 руб. Не лучше обстояло на местах водворения. В 1885 г. был, правда, создан особый отряд для образования переселенческих участков, но за малочисленностью его (годовой кредит 40 000 р.) за время 1895—93 гг. было заготовлено всего 722 тыс. десятин. Наплыв переселенцев, далеко опережавший нарезку участков, порождал замешательства и столкновения, которыми и вызван был циркуляр 6 марта 1892 г., совершенно приостановивший выдачу разрешений на переселение. Самовольное переселение,  конечно, продолжалось. Однако, угроза возвращения на родину не приводилась в исполнение. Напротив, по настоянию командированного по случаю голода сенатора кн. Г. С. Голицына, было отпущено 40 000 руб. на помощь переселенцам; на эти деньги впервые была организована врачебно-продовольственная помощь, благодаря чему заболеваемость сократилась вчетверо, смертность среди заболевших вдвое. В апреле же и октябре 1892 г. последовали Высочайшие повеления, ежегодно после того возобновлявшиеся, о водворении всех наличных самовольных переселенцев.

В 1892 г. было приступлено к сооружению Сибирской железной дороги, а с 1895 г. открылось движение по западному участку, после чего переселенческое движение почти целиком перешло на железную дорогу. Приступ к постройке железной дороги повел к радикальному изменению отношения правительства к переселению. Громадные траты на сооружение дороги могли окупиться лишь при условии заселения и промышленного развития Сибири. Поэтому переселение в Сибирь берется под заведование и покровительство комитета Сибирской железной дороги, в распоряжение которого предоставляются сравнительно большие средства, в виде особого «фонда вспомогательных предприятий» дороги: сначала 14, потом в два приема — еще 13 миллионов; собственно на переселение в 1893 г. было отпущено около 2 млн., к 1902—3 гг. смета достигла 3,3—3,4 млн., в 1904 г., после поездки в Сибирь С. Ю. Витте, 4,9 миллионов. И что не менее важно: передача переселения в ведение комитета, председателем которого стал Наследник Престола, обеспечило переселенцам сочувственное отношение правительственных сфер; образованная же под председательством статс-секретаря А. Н. Куломзина «подготовительная комиссия» внесла в ведение переселенческого дела небывалую до того энергию и относительную жизненность. В результате ряд отраслей переселенческого  дела получил относительно широкое развитие. Расход на землеотводное дело за 12-летие 1893—1904 гг. достиг 5,7 млн., а с отпущенными на водные исследования и работы по обводнению и осушке 2,5 млн. и кредитом в 245 тыс. руб. на предпринятые, в целях выдела «излишков», статистические исследования в киргизских степях — почти 8 ½  млн. руб. Отведено за 12 лет 11 ½  млн. десятин, или около 620 тыс. душевых долей, в среднем на год около 50 тыс. долей. Этим обеспечивалось приблизительное равновесие между запасом отведенных участков и спросом на них; временами, однако, это равновесие нарушалось, главным образом благодаря тому, что значительная часть участков, по несоответствию потребностям переселенцев, либо совершенной отрезанности от заселенных районов, оставалась «мертвым фондом» (к концу 1905 г. до 100 тыс. долей!). Другим центральным пунктом попечительной работы была организация передвижения переселенцев: с 76 тыс. в 1894 г. расход па врачебно-продовольственную помощь переселенцам в пути дошел в 1903 г. до 565 тыс. За восьмилетие 1894—1901 гг. на пунктах останавливалось 2748 тыс. человек, врачебная помощь была подана 519 тыс. больным, горячей пищи выдано 3,9 млн. порций и т. д. Временами скопление переселенцев вызывало и теперь серьезные замешательства; перевозочные средства («теплушки!») оставались далеко не удовлетворительными, — в общем, однако, достигнуто было в давнем направлении очень много, особенно по русскому масштабу; доказательство —  смертность переселенцев, понизившаяся до четверти процента. Для устройства переселенцев на местах было сделано несравненно меньше, в значительной мере потому, что учрежденное в 1896 г. переселенческое управление министерства внутренних дел не имело почти никаких местных органов и должно было действовать главным образом через общую местную администрацию. Наиболее крупной отраслью попечения на местах были склады сельскохозяйственных орудий, сделавшие за десятилетие 1896—1905 гг. оборота на 9,6 миллионов. Значение их умаляется однако тем обстоятельством, что главным предметом операций складов были уборочные машины (жнеи, косилки и проч.), которые не только не оказывали улучшающего влияния на хозяйство, но даже способствовали усилению его хищнического характера. Для сооружения церквей и школьных зданий образован был особый «фонд Императора Александра III» (до 1 августа 1903 г. 1,8 млн. руб.), за счет которого было оказано пособие на сооружение 218 церквей и 184 школ. Остальные стороны дела устройства переселенцев на местах не выходили из зачаточного состояния. На дорожное дело в коренной Сибири за 1897—1902 гг. было отпущено всего 29 100 руб., — только после поездки в Сибирь С. Ю. Витте отпуски увеличились: в 1903 г. до 86 тыс., в 1904 г. до 130 тыс. Несколько шире дело было поставлено в Уссурийском крае, здесь еще в 1901—2 гг. на дорожное дело было отпущено 95 тыс. руб. Притом дорожное дело не было технически организовано и велось той же местной крестьянской администрацией. Агрономической помощи совершенно не существовало; вещевые склады и бараки для переселенцев устраивались по случайному усмотрению отдельных местных администраторов; первые ассигнования на медицинскую помощь в районах водворения были сделаны в 1903 г. (79 тыс.) и 1904 г. (105 тыс. руб.); на эти средства образовано было всего 11 «поселковых пунктов», что, при сибирских пространствах, было равносильно совершенному отсутствию медицинской помощи.

В основу переселенческой политики Сибирского комитета лег формулированный его вице-председателем Н. Х. Бунге в начале 1895 г. принцип, что «переселение из многих местностей вызывалось самыми насущными потребностями», а потому «ставить ему искусственные преграды тем более бесполезно», что, с одной стороны, эти преграды на практике оказываются недействительными, а с другой — переселение не может иметь приписывавшегося ему его противниками вредного влияния на условия мест выхода переселенцев; что поэтому правительственное воздействие на переселение должно быть направлено «к тому, чтобы перемещение сельских обывателей носило характер более сознательный и получило более правильную постановку». Однако, стремление к снятию всех ограничений с переселения было последовательно проводимо только в 1895 и 1896 г., благодаря чему процент самовольцев упал до небывалой цифры 27%. В 1896 г., 15 апреля и 7 декабря, последовали весьма льготные для переселенцев законы, из которых первый передавал право разрешения переселений губернаторам, а второй предоставлял каждой крестьянской семье, посылавшей ходока и через него приискавшей и зачислившей землю, переселяться без испрошения какого-либо разрешения — мера, цель которой была обеспечить возможно большую сознательность переселения, не посягая при этом на его свободу. Однако, эта свобода существовала недолго. Резко усилившееся в 1896 г. переселенческое движение встретилось с недостатком земель, подготовленных и непосредственно пригодных для заселения. Приняты были экстренные меры к задержанию на родине даже крестьян, уже получивших разрешение на переселение. Выяснилось, что переход к заселению лесных земель или целинных степей, при сокращении возможности заработков и повышении цен на продукты и предметы обзаведения, значительно повышает рискованность переселения, особенно для семей, не обладающих денежными средствами и слабых по рабочему составу. Ввиду этого принимаются меры к сокращению наплыва переселенцев и к отбору более сильных элементов. Циркуляр министра внутренних дел понижает размер ссуд на домообзаводство до 30 руб. на семью, и лишь дополнительно выдаются ссуды по действительной потребности в среднем, однако, не свыше 20 руб. на семью; местным учреждениям предписано «направить все усилия к опровержению преувеличенно заманчивых слухов»; для того же командируются на места особые чиновники и издается листовка «переселение в Сибирь»; губернским властям рекомендовано не допускать развития переселения в размерах, не оправдываемых хозяйственным положением данного общества, наблюдать, чтобы не выселялись семьи, которым, по малочисленности состава или бедности, трудно хорошо устроиться в Сибири, и не разрешать переселение без предварительной посылки ходоков, преимущественно от отдельных семей, а не от целых групп. Самовольцы лишены путевых ссуд, устранены от водворения на участках и допускаются лишь к вольному поселению в предназначенных для того таёжных и урманных пространствах. Рост переселения этими мерами был задержан, но зато процент самовольных поднимается и все последующее время колеблется между 34 и 53%; погодные колебания и различия процента самовольных по губерниям — в значительной мере результат широкого простора, открытого циркуляром 20 января произволу губернаторов и земских начальников, которыми руководил нередко своекорыстный землевладельческий интерес. Самовольцы в конце концов получали землю, но после долгих мытарств, обусловленных распоряжением устраивать самовольцев на участках лишь «в случаях, заслуживающих особого уважения», с особого каждый раз разрешения министерства внутренних дел, которое давалось лишь после продолжительной переписки с местными властями. Как видно частью из сказанного, одним из средств регулирования переселения сделалась нормировка ссуд. На ссуды было отпущено в 1894 г. 300 тыс., в 1895 г. 546 тыс., в 1896 г. 1800 тыс. руб., в последующие годы ссудные кредиты колебались между 1200 и 1600 тыс. Всего за 1894—1903 гг. было отпущено 12,3 млн. руб. Предельные нормы ссуд были установлены в 150 руб. для Приамурья и 100 руб. для остальных районов, но фактически понижены циркуляром 1897 г. Постоянные настояния местных властей относительно повышения норм разбивались об опасения, что повышение ссудных норм вызовет новый взрыв переселения. Только по ссудным правилам 1903 г. и смете 1904 г. предельная норма повышена до 165 руб., размер первоначальных ссуд с 30 руб. увеличен до 50 руб. Фактически распределение ссуд было и осталось одним из больных мест всей организации переселения: выдача по частям препятствовала производительному использованию, самое распределение производилось более или менее случайно; даже погубернские средние размеры ссуд колебались вне видимой зависимости от трудности водворения; минимум ссуд был по Енисейской губернии — в среднем 77 руб. на семью, максимум по Тобольской губернии и Семипалатинской обл. — 113 руб. на семью.

Роль Сибирского комитета (фактически прекратил свою деятельность в 1904 г., официально закрыт в 1905 г.) в истории переселения была весьма велика. Комитет впервые порвал с системой полицейского недоверия к переселенцам и исходил, по крайней мере в принципе, из стремления предоставить переселенцам возможную свободу. Однако, в основу политики комитета были положены не столько виды общей государственной земельной политики, сколько специальная задача заселения и оживления района Сибирской железной дороги: Аграрные беспорядки 1902 г. выдвигают на сцену мысль об «улучшении при помощи переселения условий землепользования и хозяйства крестьянского населения внутренних губерний». (См. земельный вопрос, XXI, 140). Эта мысль легла в основу нового переселенческого закона 6 июля 1904 г., формально действующего до сих пор. Он исходит, с одной стороны, из факта ограниченности могущего быть использованным колонизационного земельного фонда, а с другой — из различия между абсолютным и относительным малоземельем, как причиной переселения. Ввиду выясненной опытом безрезультатности запретительных и ограничительных мер, закон стремится «установить такой порядок, при котором никому не возбранялось бы на свой счет и риск переселяться в свободно избираемые местности, но правительственная помощь оказывалась бы только тем переселенцам, переселение которых представляется желательным либо в интересах землеустроительного дела во внутренних губерниях, либо в видах засоления тех или других окраин, важных в политическом отношении». Однако, эта точка зрения в законе далеко не выдержана. Выдача «разрешений на переселение с содействием правительства» возложена на уездные съезды и фактически предоставлена их полному произволу. В то же время «содействие», понимается законом настолько широко, что «не поощряемые» оказываются в гораздо худшем положении, чем прежде «самовольные»; в частности, они лишаются права зачисления земли через ходоков и даже при согласии на то министерства внутренних дел могут быть водворяемы только в коренной Сибири и в степном генерал-губернаторстве, но не в других районах. Другие существенные изменения, внесенные законом 1904 г., заключаются в допущении вновь посылки ходоков от групп, однако, лишь из среды односельчан и притом с утверждения земского начальника; разрешении ходокам, зачислившим землю, получать проходные свидетельства для семейств, не возвращаясь на родину; праве переселяющихся на возмездную передачу надельной земли обществу или однообщественникам; отводе земли переселенцам в Европейской России непосредственно в надел, без предварительной аренды; совершенном сложении казенных и продовольственных недоимок; удлинении сроков податных льгот (полной и половинной) до 5 и 3 лет, и т. д.

Весьма сомнительно, чтобы регулирование переселения на основаниях закона 1904 г. было практически осуществимо. В действительности закон вовсе не получил применения ввиду войны с Японией, а затем — событий 1905—6 гг. Война заставила совершенно приостановить переселение в Сибирь (небольшое самовольное переселение шло только стороной от железной дороги, в Тургайскую и через нее в Акмолинскую область) и значительно сократить кредиты на переселение (в 1905 г. всего 1,8 млн.). Наступившее потом крестьянское движение выдвинуло переселение на исключительно видное место в ряду вопросов внутренней политики: переселение в усиленных размерах было сочтено одним из средств разрядить напряженную атмосферу; особенно заинтересовалось переселенцами поместное дворянство, ранее считавшее его противным своим интересам; это значительно повысило интерес к переселению правительства, а также Государственной Думы (3-ей), где особенно горячими его сторонниками оказались наиболее правые элементы, и, наоборот, более сдержанное отношение к переселенцам стали проявлять составившие оппозицию представители тех прогрессивных общественных слоев, которые ранее, напротив, выступали горячими сторонниками более широкой переселенческой политики: они выступали против вызванного событиями 1905 г. увлечения переселением, в особенности поскольку оно связывалось с пренебрежением к правам и интересам населения колонизуемых районов, а затем и против привнесенных аграрно-политических и тому подобных элементов (см. ниже). Совершенно изменившееся отношение правительства и законодательных учреждений к переселенцам видно уже из цифр ассигнований на переселенческое дело. Для своего времени 3—4-миллионные ассигнования Сибирского комитета были огромным шагом вперед. В новом периоде переселенческая смета с 5,6 млн. в 1906 г. уже в 1908 г. поднимается до 19, в 1909 г. до 23,7 млн., в 1914 г. до 30 млн. Впрочем, ассигнования и теперь не шли вровень с ростом переселения и размахом переселенческой политики, — соображения бережливости постоянно заставляли значительно сокращать сметы против исчислявшейся действительной необходимости, благодаря чему, за удовлетворением более или менее полностью таких совершенно неотложных потребностей, как организация перевозки и особенно нарезка земель, оставалось недостаточно не только на культурные потребности, но даже на неразрывно связанные с нарезкой земель дорожные и гидротехнические работы. Изменявшаяся роль переселения нашла себе выражение и в организации заведывания переселенческим делом. Ранее состоявшее в министерстве внутренних дел, но еще в 1905 г. переданное в Главное управление землеустройства и земледелия, переселенческое управление разрослось в большое учреждение, которое постепенно превращается в типичное «министерство колоний». Создалась и законченная местная переселенческая организация: во главе каждого района поставлен особый заведующий переселенческим делом, на которого возложено «общее, согласно с указаниями высшей в крае местной власти», руководство всеми подготовительными для колонизации работами, водворением переселенцев и оказанием им хозяйственной и всякой иной помощи; непосредственное заведывание делом водворения и попечения о переселенцах лежит на «подрайонных» чиновниках, общая же численность разнородного персонала, работающего на местах по переселенческому делу, уже к 1 января 1911 г. достигла 2 328 чел., из которых, впрочем, большая половина приходится на состав землеотводных и землеустроительных партий. К ведению переселенческого дела на местах выхода привлечены, кроме земских начальников и их съездов, также уездные землеустроительные комиссии (см. ниже), а в 8 малороссийских и новороссийских губерниях с 1907 г. действует особая союзная земская организация, которая взяла на себя известную часть функций попечения о переселенцах.

Первым проявлением новой переселенческой политики был указ 10 марта 1906 г., предоставивший «всем крестьянским обществам и отдельным семьям» право свободной посылки ходоков и распространивший на всех переселенцев, зачисливших землю через ходока, все установленные законом 6 июня 1904 г. льготы; указ этот гарантировал «действительную свободу общего пользования льготами по переселению, ограниченную лишь количеством свободных душевых долей на заготовленных для переселения участках», — ограничение, выражавшееся в предоставленном главноуправляющему землеустройством праве приостанавливать выдачу ходаческих свидетельств «в те районы водворения, где обнаружится недостаток свободных переселенческих участков». По-прежнему особо поощряемое, переселение в Приамурский край дозволено было указом и без предварительной посылки ходоков, — изъятие, которое, в виду особой трудности и рискованности переселения на дальний восток, нельзя признать целесообразным и которое в следующем же 1907 г. вызвало массовый наплыв переселенцев в Приморскую область, а затем — и небывалой по своим размерам обратное переселение из этой области. Указ, таким образом, отменял закон 1904 г. в самой существенной его части — в его стремлении регулировать переселение из отдельных местностей согласно видам правительства. Однако, правительство не остановилось на этой разумной мере. В переселении был усмотрен «наилучший исход из тяжелого экономического положения» стесненных малоземельем крестьянских хозяйств; было признано, что только «достаточно широкая постановка переселения может сколько-нибудь заметно повлиять на аграрные отношения во внутренних губерниях»; расширение переселения было признано «одной из важнейших задач Главного управления землеустройства». В соответствии с этим с думской кафедры заявлялось о «громадных пространствах пригодной для заселения земель, пустующих ныне в азиатских владениях империи»; правительство, по официальному свидетельству (сметная записка 1907 г.), «широко распространяла издания, рекламирующие переселение», вообще стало на путь «особой пропаганды переселенческого движения». «Принятыми мерами переселенческое движение уже в 1906 г. было поднято до 220 тыс.», в следующем году до вдвое большего размера; общее число прошедших в Сибирь за 1906—1910 гг. переселенцев и ходоков достигло 2 ½  миллионов — вдвое больше чем за целое десятилетие 1896—1905 гг. Между тем, во время войны кредиты были сокращены, и землеотводные работы почти приостановлены; в 1906—7 гг. последние тоже не получили достаточного развития. Вследствие этого «спрос на земельные доли резко опередил все работы по заготовлению земельного фонда, не говоря уже о приспособлении наскоро отводимых участков к более или менее культурному заселению, и в результате огромное количество прибывающих оставались вовсе неустроенными» (Вощинин). К весне 1908 г. во всех районах водворения насчитывалось не более 50 тыс. свободных долей, между тем как предвидевшийся спрос исчислялся сотнями тысяч  долей. При таких обстоятельствах «поиски земель для переселенцев» стали «первой и главной задачей» переселенческого ведомства, перед которой «отступали все остальные», — и это обстоятельство наложило яркую печать на всю переселенческую политику 1907—10 гг. Однако, сразу заготовить требовавшееся огромное количество земель не было возможности, — пришлось поэтому, с одной стороны, приостановить выдачу ходаческих свидетельств, а с другой — для устройства уже нахлынувших в Сибирь переселенцев прибегнуть к таким экстренным мерам, как передача под заселение оброчных статей, запасных участков, лесных дач и т. п., и как «условное зачисление долей на участках еще не готовых». Значительную помощь оказала в этот трудный момент состоявшаяся по указу 19 сентября 1906 г. передача для заселения свободных кабинетских земель Алтайского округа, — здесь быстро и легко удалось заготовить почти 3 млн. десятин с 202 тыс. душевых долей. Чтобы разом привести в равновесие спрос и предложение земель, нужно было бы заготовить сразу до миллиона долей. Это было немыслимо, и землеотводным партиям было поставлено задание довести годовую заготовку до 350 тыс. душевых долей. Это задание было исполнено: в одном 1908 году было нарезано 389 тыс. долей, всего же за пятилетие 1906—10 гг. было заготовлено 21,8 млн. десятин с 1 829 тыс. долями, против 11,6 млн. десятин и 619 тыс. долей, нарезанных в предшествовавшие 18 лет. Такой количественный успех был достигнут, в значительной степени, в ущерб качеству работ: при малоподготовленном персонале повышенные вдвое задания межевых техников исключали возможность удовлетворительного выполнения съемки; спешка, а в особенности условные зачисления обусловливали неразборчивость в выборе земель, участки отводились площадью до 6—7 ½  тыс. десятин, что создавало большие неудобства в землепользовании переселенцев; «гидротехнические работы по-прежнему отставали от работ по образованию земельного фонда», и это вместе с бездорожьем обусловливало образование значительного «мертвого фонда, только номинально числящегося на учете». Конечно, при таком огромном расширении землеотводных работ возникала задача «изыскания среди пустующих пространств азиатской России земель, пригодных под заселение», а это, «при отсутствии данных об их почвенных, ботанических и климатических условиях, выдвинуло вопрос об организации соответствующих научных исследований». Были организованы почвенные и ботанические экспедиции, под руководством видных специалистов. Экспедиции эти сделали очень много для научного выяснения естественноисторических условий азиатской России, но практическое значение их работ для переселенческого дела было незначительно. Официально, правда, уже с первых шагов работы экспедиций заявлялось о найденных ими «обширных пространствах удобных для заселения земель», и еще в начале 1914 г. количество их определялось «примерно» около одной пятой части исследованных пространств. Заявления эти, однако, едва ли достаточно обоснованы уже ввиду продолжительности времени, требующегося для метеорологических наблюдений и агрономических опытов, и во всяком случае не считаются с вопросом о конкретной колонизационной пригодности обследованных земель. Фактически найденные экспедициями среди незаселенных пространств удобные площади были весьма мало использованы для работ по нарезке участков, которые в последние годы вновь сосредоточились в Сибири «почти исключительно на отрезках от поземельного устройства старожилов и на кабинетских землях», в степном крае — «преимущественно в северных уездах и в лучших по своим хозяйственным условиям волостях». Впрочем, и до того центр тяжести «поисков земель» оставался именно в этих районах, чем особенно обострялся вопрос об отношении землеотводных работ к правам и интересам туземного и русско-старожилого населения.

В предшествовавшее 1906 г. время правительство чрезвычайно бережно относилось к земельным правам и интересам сибирских старожилов и туземного населения Сибири и Степного края. С 1906 г. отношение к ним резко изменилось, и интересы переселенцев были выдвинуты на первый план. Поземельное устройство сибирских старожилов в 1907 г. было передано в административном порядке в ведение переселенческого управления, а чины поземельного устройства» введены в состав районных переселенческих организаций. А так как переселенческое управление и его районные организации заинтересованы прежде всего заготовлением возможно большего количества переселенческих участков, и так как «отрезки» из пользования старожилов представляли собой земельный фонд, наиболее соответствующий потребностям переселенческого дела, то интересы землеустроителей, очевидно, стали вразрез интересам устраиваемого населения. По смыслу поземельно-устроительного закона, образование переселенческих участков из «излишков» могло иметь место лишь «одновременно с окончательным поземельным устройством старожилов», по установлении их земельных прав и интересов и по выполнении установленного законом, для ограждения этих прав процессуального порядка. Переселенческое управление нашло, что «идти этим путем значило бы отложить использование огромного земельного фонда на десятки лет», и повело дело в другом, более соответствовавшем его интересам порядке: поземельное устройство селений, из пользования которых намечались к изъятию излишки, «сопутствовало образованию переселенческих участков», причем «для ускорения дела устранен был ряд процессуальных формальностей»; мало того, циркуляром было указано, что «для расширения колонизационных работ не следует останавливаться пред формальными затруднениями, но лишь иметь ввиду существо и пользу дела». В тех же случаях, «когда излишки землепользования старожилов... представлялись заведомо значительными и могли быть точно определены, образование участков было допущено» и вовсе «без одновременного отвода старожильских наделов», что являлось уже несомненным нарушением буквы и смысла поземельно-устроительного закона. Несмотря на все это, действующий закон все-таки продолжает несколько стеснять ведомство в изъятии «излишков». Поэтому Главное управление землеустройства еще в 1912 г. внесло в Государственную Думу проект нового закона о поземельном устройстве, который, с одной стороны, придаст 15-десятинной норме более безусловное значение и уничтожает право малоземельных старожильских обществ на прирезки, с другой — значительно суживает право старожилов на сохранение их фактического землепользования и в конечном счете открывает для переселенческого ведомства возможность отрезать из пользования старожилов гораздо более значительные «излишки». В том же направлении изменялась и политика правительства по отношению к инородцам, в особенности к киргизам. До 1906 г. при определении размера и самого состава могущих быть отрезанными для переселения излишков стремились оставить киргизам простор для кочевого или полукочевого хозяйства сложившегося типа, а вместе с тем — обеспечить им возможность дальнейшего перехода к оседло-земледельческому быту. Теперь кочевой быт  признается «нетерпимым более по экономическим условиям и соображениям государственной пользы». В основу исчисления излишков ранее были положены нормы, определенные специальной экспедицией под руководством Ф. А. Щербины, на основании естественноисторического и хозяйственно-статистического исследования землепользования и хозяйства киргиз. Теперь выработанные экспедицией нормы были признаны слишком широкими; с одной стороны было признано, что экспедиция Щербины без надобности «намеренно повышала» нормы (имеются ввиду прибавки, делавшиеся из осторожности к получавшимся по вычислению цифрам); с другой исходили из мысли, что происходящий под влиянием наплыва в степь переселенцев процесс оседания киргиз «понижает средние размеры их потребности в земле, так как при земледельческом хозяйстве норма земельного обеспечения двора значительно уменьшается по сравнению со скотоводческо-кочевой». Было организовано повторное исследование (В. К. Кузнецова), которое выработало значительно пониженные нормы; количество неиспользованных «излишков», например, в кокчетавском уезде возросло с 130 тыс. до 1 766 тыс. десятин; общее количество «излишков» по пяти киргизским областям определилось в 21 млн. десятин, отрезки же, которые до 1906 г. выражались 200—300 тыс. десятин в год, в 1906—1910 гг. выражались, погодно, следующими цифрами: 709—1461—1807—1650—1788 тыс. десятин. Наиболее детальная критика приемов, приведших к такому понижению норм и увеличению «излишков», сделана Н. П. Огановским, который указывает между прочим, что в основу вывода норм был положен учет «наиболее используемых площадей», т. е. односторонний отбор наиболее многоскотных и малоземельных, в то же время лучших по качеству угодий общин. Так как исчисленные излишек в интересах переселенцев нужно было использовать в лучших по почве, водоснабжению и т. п. местностях, то участки, как и прежде, «образуются в наибольшем количестве в таких районах, где особенно резко выражено оседание киргиз и где, следовательно, изъятие должно  быть признано особенно нежелательным, особенно тягостным для туземцев» (Купласт); причем «прямо сгоняют и разоряют тысячи киргизских хозяйств». В целях дальнейшего увеличения площади используемых излишков в административном порядке «разрешено, попутно с заготовкой земель для переселенцев, отграничивать оседлые наделы для кочевников, пожелавших получить участки, на одинаковых основаниях с переселенцами», т. е. по установленным для переселенцев более низким, уже совершенно не сообразованным с потребностями скотоводческого хозяйства, нормам. До начала 1914 г. такие «оседлые наделы» получили до 60 тыс. киргизских хозяйств. Мера эта мотивировалась «стремлением киргиз к оседлости» и желанием дать им способ оградить себя от дальнейших отрезок. В отдельных случаях она и в самом деле могла быть выгодна для окончательно осевших и притом малоземельных киргизских общин. Но чтобы оградить себя от неограниченных отрезок, на отвод оседлых наделов приходилось соглашаться и таким киргизам, для которых такой отвод был связан с коренной ломкой хозяйства. Давление в этом направлении должно было проявиться особенно резко ввиду принятого правительством решения не оставлять остающимся при кочевом быте киргизам используемые ими земли, пригодные для зернового хозяйства, и «всеми мерами содействовать переходу их от кочевников к русскому земледельцу». Практически эта мысль особенно резко выразилась в «переселении многоскотных хозяйств в районы, использование которых для целей колонизации невозможно, но в которых совершенно обеспечено кочевое скотоводство, ввиду обилия как летних, так и зимних пастбищ»; такому смешению подверглись, например, в 1909 г. 140, в 1910 г. — уже 580, в 1912 г. 745 хозяйств. Официально эта мера изображается как «не нарушающая жизненных интересов той киргизской массы, которая не сумела еще приспособиться к современному хозяйственному укладу». В действительности кочевники едва ли могут обойтись без откочевывания на известное время года в северные степи; вытеснение их отсюда навсегда преграждает им возможность перехода к оседло-земледельческому быту, а в то же время усиленные отрезки сокращают кочевой простор даже и в тех неудобных для колонизации районах, куда они смещаются. Конечно, влияние всех этих мер на положение инородцев официально изображается в благоприятном свете — как «глубокая эволюция киргизского быта, заканчивающаяся массовым переходом киргиз к оседлости». Автор настоящей статьи считает правильным обратное мнение: оседание киргиз началось задолго до «отрезок» и массового переселения в киргизский край; прежде оно «стимулировалось относительно умеренной колонизацией и связанными с ней не особенно обременительными отрезками»; и, напротив, теперешние «усиленные отрезки излишков, имеющие, по словам правительства, целью понудить киргиз к скорейшему переходу к земледелию, оказывают обратное влияние» (Огановский), сопровождаясь массовым разрушением очагов киргизской оседлости.

При всей напряженности работ переселенческого ведомства для увеличения земельного фонда, последние не могли однако сразу привести к восстановлению равновесия предложения заготовленных земель со спросом. Поэтому, правительству уже в 1907 г., почти одновременно с распространением «рекламирующих» переселение изданий, приходилось принимать меры к сокращению или к «урегулированию» переселения. Началось с того, что право переселения в Уральскую и Тургайскую области было ограничено выходцами из семи малороссийских, южных и юго-западных губерний. Начиная же с 1908 г. вводится система регулированного ходачества: весь наличный к началу переселенческой кампании запас душевых долей распределяется, в соответствии с заявленными со стороны администрации подлежащих губерний ходатайствами, между уездными землеустроительными комиссиями и земствами, принявшими участие в регулировании переселения; им предоставляется отбирать те домохозяйства, которым должно быть разрешено переселение; из состава этих домохозяйств формируются ходаческие партии, которым предоставляется сначала преимущественное, а позднее — исключительное право на зачисление долей в заготовленных участках; отвод земли не попавшим в состав таких партий был сначала допущен «по мере возможности, во вторую очередь», а потом и вовсе запрещен. Считая регулирование ходачества «совершенно неотложным», переселенческое ведомство уже в конце 1908 г. должно было констатировать, что «временная приостановка свободного ходачества вызывает многочисленные жалобы со стороны крестьян Европейской России, указывающих, что в организованные ходаческие партии попадают лишь немногие избранные». В самом деле, система «регулированного ходачества» шла вполне вразрез с провозглашенным указом 10 марта 1906 г. началом свободы переселений и открывала полный простор произволу землеустроительных комиссий (земства скоро устранились от участия в регулировании ходачества), действия и решения которых, не говоря о крайней трудности выбрать действительно более нуждающихся в переселении, слишком легко могли отражать на себе интересы играющего в них преобладающую роль земельного дворянства. Комиссиям, несомненно, не удалось уловить наиболее интенсивную потребность в переселении: процент самовольных ходоков в 1908 г. достиг 59, самовольных переселенцев — 47%; к началу 1911 г. в Сибири насчитывалось до 700 тыс. самовольцев, — и в то же время большая часть (в 1908 г. две трети) «предоставленного ходаческим партиям земельного фонда оказалась неиспользованной». В конце концов, после трехлетнего опыта, было официально признано, что «организованное ходачество не достигло даже ближайшей своей цели: предупредить безрезультатное ходачество»; что эта система оказалась едва ли не хуже старой народной системы — «брести врознь», что «в ней есть основной порок нежизненности, непрактичности» (записка Столыпина и Кривошеина, — см. ниже). В марте 1911 г. система предварительного распределения земельного фонда была отменена, и вновь установлена полная свобода ходачества.

В какой мере эта неудачная попытка регулировать переселение повлияла на общие его размеры, — сказать трудно. Сокращение размеров как семейного переселения, так и ходачества, обнаружилось уже в 1909 г., а к 1911 г. размеры семейного переселения упали вчетверо против 1908 г., размеры ходачества — вчетверо же против 1907 г. Наряду с ограничительной политикой 1908—1910 гг., сокращение переселения было, однако, вызвано и другими причинами: известную роль сыграли здесь следовавшие один за другим хорошие урожаи в Европейской России и плохие в Сибири, может быть, еще более важную — аграрная политика послереволюционного периода: значительной части стремившегося к расширению своего землевладения крестьянства удалось купить землю через посредство крестьянского банка или непосредственно из его земельного фонда, другая часть устроилась путем укрепления наделов или скупки укрепленных наделов; интерес крестьян и вообще был отвлечен от переселения, как укреплениями, так и землеустройством. Так или иначе — переселение сократилось. Непосредственным следствием этого было восстановление равновесия между переселением и заготовкой земель для водворения переселенцев, а это, прежде всего, позволило наделить землей самовольцев. «Во всех переселенческих отчетах за последние годы проходит одна своеобразная черта: устраивалось за год в Сибири больше переселенцев, чем их пришло туда в том же году. Это — постепенно рассасывалась, находила в Сибири прочное пристанище и земельный надел волна самовольных переселенцев 1907—1908 гг.» При таких обстоятельствах «поиски земель для переселенцев» перестала быть «первой и главной задачей», перед которой «отступали все остальные». С другой стороны, неудачный опыт политики «рекламы и пропаганды» показал невозможность рассчитывать на широкое переселение, как на сколько-нибудь серьезный путь к разрешению аграрных затруднений, и в результате правительство приходит к убеждению в необходимости «поставить главной задачей переселенческой политики не выселение трудовых масс с родины, а заселение окраин русскими людьми и перенести центр тяжести переселенческого дела на качественную сторону — прочность устройства новоселов — и на улучшение вместе с тем общей культурной обстановки заселения». С 1912 г. «твердо проводится начало лучшей подготовки участков для заселения и улучшения обстановки водворения», — начало, проведение которого сделалось возможным благодаря тому, что образовался свободный запас переселенческих участков и наступило некоторое затишье в переселенческом движении, связанное с неурожаями последних лет в Сибири». Характерны сметные цифры: в 1909 г., по подсчету г. Огановского, за землеотводное дело было ассигновано 2 млн., на ссуды 11,7 млн., на все вообще культурно-хозяйственное оборудование переселение (включая дороги и гидротехническую часть) 6,5 миллионов. По смете на 1914 г. исчислено на землеотводное дело (включая отрубно-хуторское размежевание) 3,3 млн., на домо-обзаводственные ссуды 8 млн., на культурно-хозяйственное оборудование 22,4 млн. рублей (включая кредиты по сметам департамента земледелия и отдела земельных улучшений).

Поворотным пунктом в указанном направлении была поездка председателя совета министров

П. А. Столыпина и главноуправляющего землеустройством А. В. Кривошеина. Их записка об этой поездке определенно намечает все, что после того сделано, частью еще подготовляется в области переселенческой политики. Ближайшим последствием поездки была уже упомянутая отмена системы организованного ходачества и восстановление свободы переселения. Свободное переселение признается «лучшим средством для заселения малолюдных окраин, необходимого, прежде всего, для укрепления границ государства. Если затем переселенцы неудержимо стремятся в более для них подходящие, но уже переполненные районы Западной Сибири и Степного края и избегают пустующих до сих пор, но мало для них привлекательных лесных, а также важных в политическом отношении местностей», то «нужно сделать переселение в тех местностях, куда желательно привлечь переселенцев, более выгодным или хотя бы настолько же выгодным, как и в тех местностях, откуда необходимо оттянуть часть переселенческого потока, и затем предоставить переселенцам и ходокам свободу выбора». Для этого записка рекомендует две категории мер: изменение ссудной политики и замену бесплатного отвода земли переселенцам в наиболее притягательных для них районах продажей. Первая из этих мер уже осуществлена законом 5 июля 1912 г. В основе его лежат двоякого рода соображения: с одной стороны, признается, что «разбираться в состоятельности переселенцев, вчера только пришедших на участки, задача совершенно непосильная для чиновников»; с другой — признается необходимым «сообразовать размеры выдаваемых ссуд с различием районов»: давать тем большие ссуды, чем заселение района труднее и вместе с тем желательнее правительству, и вовсе не давать их в тех районах, откуда желательно оттянуть переселенцев. В соответствии с этим законом 1912 г. установляется высший размер ссуды (400 руб., из которых половина безвозвратно) для Приамурья и острова Сахалина. Во всех остальных районах необходимость выдачи ссуд и их размеры установляются главноуправляющим землеустройством. Согласно установленному на трехлетие расписанию, по всех лучших районах коренной Сибири и Степного края выдача ссуд вовсе прекращена, для остальных же районов установлены нормы от 100 до 250 рублей на семью. Затем, в каждом районе, где установлены ссуды, каждая переселенческая семья имеет право получить ссуду в размере установленной нормы. Законопроект о продаже земель переселенцам в лучших и наиболее привлекающих переселенцев районах, преследующий, кроме задачи «оттянуть» от них переселенцев, также и аграрно-политические цели (см. ниже), еще находится на рассмотрении законодательных учреждений. Фактически, однако, эта мера уже начала приводиться в исполнение: во всех намеченных законопроектом районах прекращен безвозмездный отвод земель переселенцам; земля сдается в 12-ти летнюю аренду, с обязательством для арендаторов, по издании закона, либо перейти на положение собственников, либо очистить занятые участки. Будущее покажет степень целесообразности этих мер. Но возможность предотвратить наплыв малосостоятельных переселенцев в привлекательные для них районы весьма сомнительна, и не менее сомнительна возможность для правительства настоять на отказе им в ссудах и в отводе им земли на обычных основаниях. Тем более сомнительна возможность притянуть переселенцев путем ссуд в неподходящие им или вообще малопривлекательные районы.

Сокращение наплыва переселенцев позволило значительно сократить работы по нарезке переселенческих участков: уже в 1911 г. было отведено только 2950 тыс. дес.; в 1912 г. заготовка сокращена до 1629 тыс., в 1913 г. до 800 тыс., в 1914 г. намечена в размере 1200 тыс. десятин. Это позволило значительно усилить работы по оборудованию заготовляемых для заселения земель, в частности по водоснабжению (или осушке) и по сооружению дорог. Расход на дороги по смете 1914 г. доведен до пяти миллионов; изыскания новых дорог производились в 1913 г. на 4600, в 1914 г. на 5000 верст; к постройке на 1914 г. назначено магистральных дорог 2400 в.; в то время как дороги, строившиеся до 1906 г., при среднем расходе 160 руб. на версту, были в лучшем случае «временными», уже к 1910 г. средний расход на версту доводится до 1054 р.; при этом «самый приступ к сооружению грунтовых путей делается, по возможности, одновременно с межеванием». Местами делаются опыты организации водного и автомобильного сообщения, а затем переселенческое ведомство совершенно правильно стремится к открытию для колонизации новых районов помощью проложения новых железных дорог. Надежды, возлагавшиеся в этом отношении на Амурскую дорогу, по-видимому, мало оправдались. В последнее время намечалось проложение второй Сибирской дороги южного направления, долженствующей способствовать главным образом колонизации средней полосы киргизских степей; строятся дороги Ташкент— Верный и от Верного на соединение с Сибирской дорогой, с основной целью открыть доступ в Туркестан сибирскому и семиреченскому хлебу и тем способствовать окончательному превращению Туркестана в хлопковую колонию; проектируется и частью строится ряд дорог второстепенного значения, являющихся подъездными по отношению к Сибирской, и т. д. Гидротехническая часть одно время почти всецело ведалась переселенческим управлением; в настоящее время в ведении его остались только более простые сооружения — колодцы и водохранилища, более сложные же сосредоточены в специальном ведомстве — отделе земельных улучшений; в двух районах — Амурском и Сырдарьинском — в ведение последнего целиком передана вся гидротехническая часть. На 1914 г. по одной только смете переселенческого управления ассигновано 1,9 млн. руб.; в 1913 г. строилось до 2700 колодцев, на 1914 г. намечено к постройке 1800, да в каждом из этих годов строилось до 20 водохранилищ. Средняя стоимость колодца доведена до 300 руб.; постепенно развивается буренье, мелкое и глубокое, с применением даже механических двигателей, деревянные срубы заменяются железобетонным креплением; в маловодных местностях каждый поселок снабжается казенными колодцами, водные же изыскания постепенно охватывают не только общие площади крупных отводов, но и мелкие отрубные и хуторские участки. В самое последнее время двинулись с места и ирригационные работы, ранее не шедшие дальше затяжных неудачных опытов: в 1913 г. открыт для действия магистральный канал в Голодной степи, на 60 000 десятин; начатые в 1909 г. ирригационные работы в Закавказье, в Муганской степи, к 1913 г. доведены до конца на 70 тыс. десятин, к 1 января 1916 г. должны быть закончены во всей Муганской степи, пространством 200 тыс. дес. Намечаются дальнейшие обширные работы в Туркестане, причем к осуществлению их предполагается привлечь, в значительной мере, частную предприимчивость (см. ниже).

Из культурно-попечительных мероприятий, не связанных непосредственно с подготовкой земельного фонда, организация перевозки переселенцев в общем шла лишь дальше по проложенному в эпоху Сибирского комитета пути; существенно улучшены, однако, перевозочные средства: переделанные из товарных вагоны-теплушки в значительной части заменены специальными вагонами обычного в настоящее время пассажирского типа. Начиная с 1908 г. введена перевозка переселенцев очередями, имеющая целью предупредить  загрузку железных дорог переселенцами и скопление их в узловых пунктах. По-видимому, эта мера привела к цели и оказалась притом не стеснительной для самих переселенцев; в конечном же результате упорядочение перевозки позволило главной массе переселенческого движения передвинуться на весну и начало лета, что значительно облегчило первое обзаведение переселенцев на новых местах. Совершенно вновь созданной можно считать санитарную организацию на местах водворения переселенцев: еще в 1906 г. весь врачебный кредит не превышал 448 тыс., число врачебных пунктов — 84; по смете 1914 г. кредит доводится до 5 миллионов, число пунктов до 481; переселенческая врачебная организация объединена с общей губернской и областной, с поручением переселенческим врачам обязанностей областных. Конечно, врачебная организация в колонизуемых районах сейчас еще далека от совершенства; достаточно того, что врачей на переселенческих пунктах в 1912 г. было всего 127, значительное же большинство пунктов ведалось фельдшерским персоналом. Большим вниманием продолжает пользоваться дело церковного и школьного строительства и организация церковного служения. В 1912 г. на церковно-школьное строительство было отпущено переселенческим управлением 1090 тыс., святым синодом и министерством народного просвещения 661 тыс. За пятилетие 1909—1913 гг. открыто 565 православных приходов, отпущены средства на сооружение более 200 церквей, построено около 500 школ. В области агрономической помощи широко работали и развивались по прежнему сельскохозяйственные склады: ежегодные обороты их с 1909 по 1918 г. увеличились с 4,6 млн. до 8,4 млн., число отделений — с 64 до 300 с лишним. Не изменилось и направление деятельности складов: лишь одна шестая их оборотов приходится на долю землеобработочных орудий, в частности плугов, почти две трети — на долю уборочных машин и молотилок, в условиях экстенсивного хозяйства являющихся «орудиями усовершенствованного хищничества». На агрономическую помощь в тесном смысле слова переселенческое ведомство располагало кредитом в 250 тыс. в год, но совершенно не интересовалось этим делом, работу же своего агрономического персонала направляло почти исключительно на выяснение пригодности новых земель. С 1911 г. заведывание агрономической помощью переселенцам передано департаменту земледелия, который стремится поставить это дело на широких началах. Не вышли из зародышевого состояния и разного рода другие мероприятия культурно-попечительного характера, вроде помощи переселенцам при расчистке таёжных земель, организации снабжения переселенцев предметами обзаведения и необходимыми продуктами и т. п. Достаточно сказать, что на всю Сибирь к началу 1914 г. было открыто всего около 40 лавок с продажей предметов первой необходимости; дело содействия лесным расчисткам не вышло пока из стадии технических опытов, и последнее же время помощь расчисткам начали оказывать в форме премий за раскорчевку, — ассигнованный на 1914 г. кредит не превышает на всю Сибирь 160 тыс. Нельзя в заключение не упомянуть о проектах так называемой «планомерной колонизации» таёжных пространств, сущность которых сводится к систематическому, но намеченному на ряд лет вперед плану, выполнению всей совокупности мероприятий, необходимых для колонизации данного таёжного района, начиная от проложения дорог, осушки, нарезки хуторских участков и пр., и кончая постройкой бараков, больниц, устройством товаро-продовольственных лавок и пр. Для сравнительно небольшого района Томской губернии такой проект уже одобрен Государственной Думой. В последнее время выработан грандиозный проект «планомерной колонизации» Амурской области, рассчитанный на миллион переселенцев и требующий затраты свыше 400 млн. рублей. Реальное значение этого рода проектов нельзя не признать сомнительным.

В конечном итоге для улучшения культурно-экономической обстановки переселения и колонизации в новейшем периоде сделано все-таки весьма много, — сделанное с 1907 и особенно с 1911 г. но идет ни в какое сравнение с тем, что делалось в данном направлении раньше; оно значительно и по сравнению с тем, что еще недавно делалось, в аналогичных областях, для крестьянского населения Европейской России. Но, конечно, сделанное и сейчас далеко недостаточно, прежде всего потому, что новейшими мероприятиями данной категории в значительной мере «покрываются грехи колонизации прежних лет» (Огановский), а затем и потому, что и надвигающийся кризис сибирского экстенсивного хозяйства, и перемещение колонизации в более трудные для окультивирования районы, и ломка, вносимая в землепользование и хозяйство русско-старожилого и туземного населения, настоятельно требуют несравненно более сложного комплекса агрикультурных, технических и экономических мероприятий, нежели каким можно было довольствоваться еще в недавнее время.

Наиболее характерными для современного периода переселенческой, вместе с тем и колонизационной политики являются, однако, привнесенные в нее аграрно-политические тенденции, резюмирующиеся в формуле: «право собственности на землю». Это право, — говорят П. А. Столыпин и А. В. Кривошеин в записке о своей поездке, — «должно послужить главным залогом поднятия производительности крестьянских хозяйств и обновления переселенческого дела. Но Сибири нужна и не одна только мелкая крестьянская собственность. Необходимо также обеспечить переселенцам соседство более культурных частновладельческих хозяйств». Во всем этом взгляды правительства вполне сошлись со взглядами 3-ей Государственной Думы, которая в значительной мере даже толкала правительство в данном направлении.

Стремление к насаждению среди переселенцев начал единоличной собственности воплотилось, как мы видели, в проекте продажи земель переселенцам, которая должна производиться исключительно отрубными и хуторскими участками. Оно проявлялось уже в закончившемся 1910 годом «ликвидационном» периоде в предоставлении при отводе земли преимущества тем переселенцам, которые изъявляли согласие установить у себя отрубное или хуторское владение. Более решительно переселенческое ведомство вступает на этот путь с 1911 г.: «уменьшение переселенческого движения за Урал» с этого времени «дало возможность переселенческому управлению приступить к отводу переселенческих участков не в общинное пользование, а в единоличное владение». Ведомство и переселенческая комиссия Государственной Думы полагали предрешить, чтобы на хутора и отруба разбивалось две трети всего вновь заготовляемого земельного фонда, но общее собрание Думы уменьшило эту пропорцию до половины. Фактически было заготовлено в 1911 г. 73 тыс. долей для единоличного и 108 тыс. для поселенного пользования; в 1912 г. соответственные цифры были 640 и 635 тыс., в 1913 г. 460 и 340 тыс. долей. Сверх того, в 1912 г. разбито на единоличные участки незаселенных участков прежней заготовки 300 тыс. десятин, в 1913 г. подлежало разбивке 120 тыс. десятин. Такая разбивка заранее на отруба и хутора предназначаемых для заселения земель в значительной мере оправдывается преобладанием среди переселенцев привыкших к единоличному владению выходцев из малороссийских и юго-западных губерний. Жизнь, однако, еще не выяснила, насколько она соответствует действительным запросам переселенцев: еще в 1912 г. на единоличных участках водворилось только 3354 семьи, на поселенных — 49 450 семей переселенцев. Одновременно переселенческое ведомство энергично содействует, «внутринадельному размежеванию» уже осевших на поселенных участках переселенцев. Обычный способ содействия — выдача специальных ссуд из особого кредита (по миллиону в год), под условием подчинения выполняемых частными землемерами или землемерными бюро, по соглашению с обществами, размежеваний контролю правительственных землемеров; реже — главным образом при наличности особых неудобств общего пользования, крайней бедности и пр., размежевание производится на казенный счет правительственными землемерами. Всего за 5 лет размежевано в старых поселках до 6 млн. дес., «и быстрота развития этого дела за Уралом в последние годы местами (особенно на Алтае и в Приморской области) опережает даже землеустройство Европейской России». Остается, однако, открытым, с одной стороны, вопрос, где и в какой мере переселенцы действительно имеют ввиду размежеваться в собственность, а где —  просто получить техническую помощь при первом переделе; с другой — в какой мере размежевания вызываются стремлением к единоличной собственности и в какой — неудобствами землепользования при обширности поселенных участков и крайней пестроте состава совместно водворявшихся переселенцев. Привить начала единоличной собственности имеется ввиду и старожилому населению Сибири, причем, кроме общих видов современной аграрной политики, желают сделать возможною ликвидацию надельных земель старожилов и за счет продаваемых последними земель расширить поселение более крепких хозяйственно переселенцев. Законопроект (см. выше) находится в рассмотрении Государственной Думы. Закрепляя сложившуюся при еще не перешедшем в общинно-уравнительную форму первобытном захватном пользовании крайнюю неравномерность распределения земли, лишая общину возможности регулировать хозяйственное землепользование своих членов, проект этот, вместе с тем, не становятся на путь отвода каждому домохозяину отдельного участка; таким образом, он «ведет к разрушению общины без последующего землеустройства», и осуществление его может «только задержать переход к более совершенным системам полеводства» (Огановский).

Стремление к насаждению частновладельческих хозяйств диктуется, с одной стороны, мыслью, что существование крупных хозяйств промышленного типа необходимо для развития производительных сил страны; предполагается, что такие хозяйства будут способствовать даже прогрессу земледелия, что «еще более необходимо образование сравнительно крупных владений для успешного развития других отраслей сельского хозяйствам частности — овцеводства». С другой стороны, правительство не желает оставить Сибирь «крестьянским царством», особенно с тех пор, как все выборы в Государственную Думу показали решительное преобладание в Сибири демократических течений. Попытки создания в Сибири поместных, вообще более крупных владений, делались начиная с 60-х гг.,  но дали ничтожные практические результаты; в частности, крупные хозяйства сколько-нибудь прогрессивного типа насчитываются лишь немногими единицами. Новый толчок развитию в Сибири крупных владений предполагалось дать законом 8 июня 1900 года; закон остался однако без практического применения, отчасти благодаря сложности установленного им порядка предназначения и предоставления земель в частную собственность, отчасти ввиду острых потребностей переселенческого дела, заставлявших отводить переселенцам и те немногие земельные площади, которые предназначались к передаче в частные руки. В настоящее время на рассмотрении законодательных учреждений находится законопроект «о привлечении частной предприимчивости к разработке впусте лежащих казенных земель в малонаселенных местностях», путем передачи таких земель в долгосрочную аренду с правом выкупа в собственность, по выполнении поставленных при отводе условий, причем, в числе нескольких других категорий земель, исключаются от передачи в частные руки земли, «необходимые для поземельного устройства местного крестьянского населения или для нужд переселения». Проект этот, имеющий все шансы стать законом, хотя, вероятно, и в значительно суженном виде, тоже подвергнут «предварительному исполнению»: в начале 1914 г. должны состояться торги на значительное число участков (общей площадью свыше 700 тыс. десятин), предназначенных в аренду под коневодство и овцеводство. Оставляя даже в стороне принципиальный вопрос о степени целесообразности отвода обширных площадей земли под такие, рациональные лишь при крайне редком населении, отрасли хозяйства, как коневодство и овцеводство, а тем более общий вопрос о хозяйственной роли поместного и вообще предпринимательского хозяйства, надо подчеркнуть резкое противоречие как законопроекта, так и уже принимаемых к его исполнению мер, интересам крестьянской колонизации. Не интересующие ни старожилов, ни переселенцев, «впусте лежащие» земли не могут интересовать и частных предпринимателей; и в самом деле — упомянутые 700 тыс. десятин целиком лежат в лучших в колонизационном отношении районах Сибири и Степного края, и передача их частным лицам резко сократит и без того уже незначительный колонизационный земельный фонд. То же стремление к привлечению частной предприимчивости нашло себе выражение в поставленном на очередь — под влиянием обострившегося, после конфликта с США, интереса правительственных сфер к обеспечению русской промышленности хлопком внутреннего производства, — ныне также находящемся на законодательном рассмотрении законопроекте о привлечении частных капиталов к делу искусственного орошения путем предоставления концессий на имеющие быть орошенными земли. Не ожидая воспоследования закона, имелось ввиду, в административном порядке, передать товариществу московских, капиталистов концессию на орошение 160 тыс. десятин в Ферганской области, с передачей половины этой площади предпринимателям в собственность. Пока, однако, дело отсрочено, по-видимому, под дружным напором общественного мнения против самого принципа такого рода концессий и против чрезмерной выгодности намечавшихся условий для концессионеров.

Если в вопросе о насаждении в Сибири владельческих хозяйств общеполитические тенденции правящих кругов имели лишь косвенное или второстепенное влияние, то в других направлениях они проявлялись более непосредственно. Они нашли себе выражение в резко изменившемся к худшему отношении к туземному населению колонизуемых районов, права и интересы которого с небывалой резкостью нарушаются при отводе земель под заселение и для образования предпринимательских хозяйств, и которое совершенно игнорируется при всех, направляемых исключительно на пользу переселенцев, мерах культурно-попечительного характера. Они нашли себе выражение и в вероисповедных ограничениях самого переселения. От поселения в наиболее ценных в колонизационном отношении районах (орошаемые земли Туркестана) устраняются в последнее время даже лица христианских исповеданий, если они не принадлежат  к православию или к признанным не «вредными» старообрядческим толкам. Они нашли себе выражение в широком просторе, предоставленном в колонизуемых районах деятельности протоиерея Восторгова, в планах устройства в Сибири сети монастырей, в передаче, в эпоху «регулированного ходачества», значительной части имевшихся налицо свободных долей в распоряжение Почаевского союза русского народа, в безотговорочном следовании в некоторых случаях (см. стб. 622) прямым директивам святого синода. Они нашли себе, наконец, выражение в заявленном уже 4-ою Государственной Думой и принятом правительством к руководству пожелании, «чтобы переселенческое управление выработало план заселения наших пограничных земель, который способствовал бы охранению их от захвата выходцами из соседних государств и созданию на наших границах крепкого оплота русской государственности». Часть того, что сделано и делается в этом направлении» в принципе не вызывает возражений: это именно то, что «ведомство, считаясь с широкими колонизационными и политическими требованиями, решительно пошло по пути преимущественного заселения окраин  Азиатской России»: совершенно естественно, что правительство стремится, наряду с военной силою, укрепить свое положение на границах их усиленной колонизацией. Стремление это только тогда приобретает отрицательное значение, когда переселенческое ведомство, форсируя заселение некоторых районов (Усинский край, отчасти Приамурье), недостаточно считается с малоблагоприятными для колонизации естественными их условиями. Положительным вредом грозят, напротив, те усилия, которые прилагаются на Дальнем Востоке «к борьбе с желтым засилием, к водворению там русского труда», которые сводятся к борьбе, путем разного рода ограничительных мер, а в последнее время — и путем прямого запрещения, с применением желтого (китайского и корейского) труда, с желтой арендой, китайской торговлей и пр., и параллельно с этим — к доставке на Дальний Восток из Европейской России русских рабочих, перевозимых бесплатно или по льготному тарифу, наравне с переселенцами, к организации посреднических бюро и т. п. Возможность достигнуть поставленной в данном направлении цели сомнительна, а между тем ограничительные и запретительные меры серьезнейшим образом нарушают правильное течение экономической жизни дальневосточной окраины. Статистику переселения см. в приложении. Библиографию см. выше (стб. 531).

А. Кауфман.

Переселенческая статистика.

О размерах переселенческого движения до середины 80-х гг. прошлого столетия имеются лишь крайне неполные и приблизительные сведения. Размеры организованного переселения государственных крестьян за 1881—66 гг. определяются в 320 тыс. душ. Самовольное движение губерний достигло, например, из Тамбовской губернии, за 1838—46 гг. 7876 душ, из Полтавской в 1840—47 гг. выселилось 2180 душ. Число переселившихся в Сибирь за время 1861—1885 гг. определяется «весьма приблизительной» цифрой в 300 тыс. В частности, за время с середины 50-х до конца 70-х гг. переселение в Сибирь, по подсчетам  Ядринцева, ни в один год не превышало тысячи и только в 1854, 58, 63, 70 и 72 г. превысило 500 семей: с 1874 по 1878 г. оно совершенно приостановилось. Такое почти полное прекращение переселения в Сибирь исследователи того времени объясняют громадностью расстояний, плохими путями сообщения, отсутствием сведений о Сибири, «сибирским бесправием, связанным с штрафной колонизацией» (Южаков). Авторы 70-х и начала 80-х гг. интересуются преимущественно переселением в южные и юго-восточные степи, в Новороссию, в Предкавказье, в Уфимско-Оренбургский край. Этот последний привлекал переселенцев и очень благоприятной комбинацией природных условий, и выгодными условиями приобретения  или арендования владельческих и особенно башкирских земель; число переселенцев к концу 70-х гг. превысило здесь 100 тыс. О размерах переселения на казенные земли Европейской России до 1881 г. сведений нет. С 1881 по 1893 г. водворено 64 тыс. душ, в том числе в Херсонской губернии 37, в Самарской 9 тыс., в пяти других губерниях от 2 ½  до 4 тыс. душ в каждой. Переселение на северный Кавказ, где переселенцы садились арендаторами на станичные и войсковые земли, началось в 60-х гг. и направлялось главным образом в Кубанскую область; в 1870 г. здесь насчитывалось еще всего только 30 тыс. переселенцев («иногородних»), к 1881 г. — уже 237 тыс., к середине 80-х гг. — 300 тыс.; к началу XX века число «иногородних» определялось в 800 тыс. С конца 70-х гг. начинается самовольное движение переселенцев на арендованные киргизские земли в северные уезды Тургайской области; здесь, в окрестностях Кустаная, в середине 80-х гг. возникло 10 поселков и значительное количество хуторов, с населением в 9—11 тыс. Переселение в Сибирь возобновляется с начала 80-х гг. и постепенно приобретает первенствующее значение. Уже в 1881 г., по подсчетам И. А. Гурвича, в Сибирь прошло 36 тыс., в 1882 г. 38 тыс. человек. Официальная регистрация переселения, максимально точная, хотя и не учитывающая тех переселенцев, которые следуют простыми пассажирами, без переселенческих документов, начинается с 1885 г. По данным этой регистрации размеры переселенческого и ходаческого движения, а также обратного переселения (отдельно учитываемого с 1895 г.), выражаются в следующих цифрах (тысяч душ):

Год	Семейные переселенцы	Ходоки	Всего за Урал	Обратные (семейные)	% обратных к семейным движениям
1885	9	3	12	Сведений нет
1886	11	4	15
1887	12	6	18
1888	25	6	31
1889	27	11	38
1890	32	15	47
1891	65	17	82
1892	77	7	84
1893	53	8	61
1894	56	1	57
Итого 1885-1894	367	84	445

 

Год	Семейные переселенцы	Ходоки	Всего за Урал	Обратные (семейные)	% обратных к семейным движениям
1895	102	5	107	7	7
1896	177	12	189	23	13
1897	68	18	86	20	29
1898	146	54	200	16	11
1899	166	53	219	17	10
1900	161	53	214	37	25
1901	83	31	114	27	32
1902	77	29	106	20	26
1903	88	31	119	14	16
1904	37	7	44	6	18
1905	37	5	42	6	15
Итого 1895-1905	1142	298	1440	193	17
Итого 1885-1905	1509	382	1885	-	-
1906	135	78	213	9	7
1907	421	150	571	20	5
1908	650	94	744	30	6
1909	594	88	682	57	10
1910	286	37	323	76	27
1911	162	36	198	75	46
1912	177	58	235	34	19
1913	215	93	308	23	11
Итого 1906-1913	2640	634	3274	324	12
Всего 1885-1913	4149	1016	5159	517	14

 

К этим общим итогам надо присоединить еще: 1) цифры довольно пестрой по своему составу и неясной по своему значению категории «одиноких», число которых, в общем незначительное, однако правильно возрастает: в пятилетие 1896—1900 их насчитано 13 тыс., в 1901—5 гг. 21 тыс., в 1906—10 гг. 80 тыс., в трехлетие 1911—13 гг. — 73 тыс., всего за 1896—1913 гг. 187 тысяч; 2) цифры морского переселения в Уссурийский край, давшего за 1883—98 гг. до 33 тыс. человек. В среднем для десятилетия, предшествовавшего открытию движения по Сибирской железной дороге, число переселенцев вместе с ходоками не превышало 44,5 тыс., для 11-летнего периода с 1895 г. до революционного 1905 года включительно средняя поднимается до 131 тыс., для пореволюционного восьмилетия — до 409 тысяч. На общем фоне роста переселения выделяется однако три восходящих волны, разделяемые периодами резкой убыли: максимум первой волны (82—84 тыс.) — «голодные» 1891—92 гг., второй (200—219 тыс.) 1898—1900, третьей (744—682 тыс.) 1908—9 гг. Как видно из основной статьи и из второй части этого приложения, эти резкие колебания обусловливаются весьма разнообразными обстоятельствами, в значительной мере —  трудно уловимыми движениями народной психологии. Но если оставить в стороне подъем 1891—92 гг., обусловленный неурожаями, то все остальные резкие изменения в ходе переселения оказываются приуроченными к тем или другим проявлениям правительственного воздействия на переселение. Сокращение переселения в 1893—94 гг. вернее всего объяснить действием ограничительного циркуляра 6 марта 1892 г., приостановившего выдачу разрешений на переселение. Рост переселения до второй   половины 90-х гг. — непосредственный результат благоприятной для переселения политики комитета Сибирской железной дороги; он прерывается в 1897 г. действием январского ограничительного циркуляра. Убыль в самые первые годы XX в., скорее всего, результат сильно развившегося в предшествовавшие годы, под влиянием льготных узаконений 1896 г., ходачества, распространившего в народных массах менее заманчивые представления о Сибири. Резкое падение переселения в 1904—5 гг. — непосредственное следствие войны с Японией и вызванного ею прекращения выдачи ходаческих и переселенческих документов  и самой перевозки переселенцев по железной дороге. Резкий рост переселения в 1906—9 гг., наряду с известными мотивами народной психологии объясняется мерами и заявлениями правительства, непосредственно направленными к усилению переселенческого движения. В сокращении движения в 1910—11 гг., наряду с развитием аграрных мер в Европейской России и с влиянием хороших урожаев, проявилось и действие введенной с 1908 г. системы «регулированного ходачества», а в новом усилении его, начиная с 1912 г. известную роль сыграло восстановление свободы переселения. Рост и убыль обратного переселения в абсолютных цифрах сопутствует росту и убыли прямого движения, в процентах же рост первого, главным образом, следует за ростом второго: всякое резкое усиление переселение ведет за собой увеличение доли не могущих устроиться на новых местах; они возвращаются частью сейчас же, частью в непосредственно следующие годы, и резко повышающийся процент обратных отражает тогда, одновременно, и рост обратного, и убыль прямого движения.

Данные о распределении переселенческого движения по местам выхода переселенцев представлены в нижеследующей табличке.

Районы выхода	Периоды
	1885-1889	1890-1894	1895-1899	1900-1904	1905-1909	1910-1913	Всего за 1885-1913
	Тысячах душ
Северно-черноземный	49	125	277	89	455	103	1098
Средне-черноземный	9	84	133	102	358	181	867
Юго-западный	-	0	15	29	193	74	311
Южный степной	-	0	29	63	247	185	524
Восточный и юго-восточный	6	34	85	24	156	114	419
Промышленный	0	0	13	7	52	14	86
Западный	2	1	68	100	263	67	501
Северо-восточный	17	38	26	18	50	46	195
Прочие	1	2	13	15	63	54	148
Всего	1	2	13	15	63	54	148
	В % к общему числу
Северно-черноземный	58	44	43	20	25	12	26
Средне-черноземный	11	30	20	23	19	22	21
Юго-западный	-	-	2	6	10	9	8
Южный степной	-	0,2	4	14	13	22	13
Восточный и юго-восточный	7	12	13	5	8	14	10
Промышленный	0,5	-	2	2	3	2	2
Западный	2	0,4	10	22	14	8	12
Северо-восточный	20	13	4	4	3	5	5
Прочие	1	1	2	3	3	6	4

В первом пятилетии почти три пятых всего движения давал черноземный центр, одну пятую — северо-восток; заметное переселение давали еще только непосредственно примыкавшие к этим двум районам среднечерноземный (малороссийский) и восточный (заволжский) район. Начиная с третьего пятилетия, 1895—99 гг., северо-восточный район спускается на одно из последних мест и уже больше не приобретает серьезного значения в переселенческом движении. Падает, но далеко не столь быстро, и роль черноземного центра, решительным соперником которого, начиная со второго пятилетия, выступает малороссийский район. Переселение  с востока и юго-востока все время неправильно колеблется — надо думать, под влиянием особенно резких здесь колебаний урожаев. В итоге за весь 29-летний период черноземный центр и малорусский район дают почти половину — 47%, с присоединением к ним восточных и юго-восточных — почти три пятых (57%) всего переселения. Наряду с этими коренными переселенческими районами с течением времени выступают вперед и новые. Прежде всего — западные, по преимуществу белорусские, губернии; они появились на сцену в третьем пятилетии, когда колонизация начала перемещаться в тайгу, в первом же пятилетии XX века стали наряду с двумя, вышеназванными, главными переселенческими районами. Казалось, что к ним должно перейти первенство, — этого однако не случилось: в последнее пятилетие XIX в. появляются два новых переселенческих района — юго-западный и южный степной; в четырехлетие 1910—1913 г. южный степной район оспаривает первенство у малорусского, взятые же вместе эти два новых района дают даже несколько высший процент всего движения, нежели два смежных с ними коренных переселенческих района. В нижеследующей табличке, заимствованной у Н. П. Огановского, приведены итоги движения в несколько иной территориальной группировке:

Полосы и районы		Периоды			Периоды
		До 1896	1896-1905	1906-12	До 1896	1896-1905	1906-12
		Тысяч душ			В %
Черноземная полоса	Запад	263	327	788	19	31	31
	Центр	593	326	690	42	31	27
	Юг и восток	151	152	491	11	14	19
	Всего	1010	805	1969	72	76	77
Нечерноземная полоса	Запад	58	183	342	4	17	14
	Центр	85	31	98	6	3	4
	Юг и восток	248	48	105	18	5	4
	Всего	391	263	545	28	24	22

Благодаря появлению новых очагов выселения, роль черноземной полосы в переселении не только не сокращается, но, напротив, — даже усиливается, роль нечерноземной заметно убывает — обстоятельство, еще сильнее подчеркивающее значение истощения в Азиатской России запасов земель, соответствующих потребностям черноземных переселенцев. Внутри каждой полосы центр тяжести движения заметно перемещается: в черноземной полосе из центра на окраины — малоземельный запад и многоземельный юг и восток; в нечерноземной с юга и востока на запад; промышленный центр остается почти незатронутым переселенческим движением.

В нижеследующей табличке приведены данные о распределении переселенцев («семейных») по районам водворения:

Губернии и области		Периоды					Периоды
		1896-900	1901-05	1906-10	1911-13	1896-913	1896-900	1901-05	1906-10	1911-13	1896-913
		Тысяч душ					В %
Степной край	Тургайская	10	48	136	33	227	1	15	7	6	6
	Уральская	-	0	24	11	35	-	0	1	2	1
	Акмолинская	122	35	362	62	581	17	11	17	11	16
	Семипалатинская	8	2	72	21	103	1	0,6	3	4	3
Туркестан	Семиреченская	2	1	20	29	52	0,3	0,3	1	5	1
	Сыр-Дарьинская	-	0	11	4	15	-	0	0,5	1	0,4
	Ферганская	-	0	1	1	2	-	0	0,1	0,2	0,1
Коренная Сибирь	Тобольская	95	20	108	36	259	13	6	5	7	7
	Томская, казенные земли	96	40	226	65	427	13	12	11	12	12
	Томская, Алтай	245	43	624	121	1033	35	14	30	22	29
	Енисейская	86	48	174	59	367	12	14	8	11	10
	Иркутская	5	10	52	32	99	0,7	3	3	6	3
	Забайкальская	1	1	2	2	8	0,1	0,5	0,2	0,6	0,2
Приамурье	Амурская	14	13	66	16	109	2	4	3	3	3
	Приморская	6	16	130	23	175	1	5	6	4	5
Европейская	Оренбургская	15	26	33	8	82	2	8	2	1	2
	Уфимская	-	11	19	9	39	-	4	1	2	1
	Самарская	-	3	17	15	35	-	0	0,8	3	1
	Пермская	-	0	6	0	6	-	0	0,3	0	0,2
Прочие и невыясненные		13	5	2	4	24	0,2	1,5	0,1	0,8	0,7
Итого		718	322	2086	553	3679

 

В итогах за весь период 1896—1913 гг. резко бросается в глаза, прежде всего, исключительная роль в переселении составляющего южную часть Томской губернии Алтайского округа, принявшего, в сложности, почти треть всех переселенцев. На втором месте стоит Акмолинская область, принявшая около одной шестой; всего же на долю четырех областей района северных киргизских степей приходится несколько более четверти всего переселения. Почти столько же (29%) приходится на долю района государственных земель западной и средней Сибири — Томской, Енисейской и Тобольской губерний. Иркутская губерния и области Приамурского края приняли, каждая, от 3 до 5% всего движения, на долю же всех остальных районов приходится лишь совершенно ничтожная часть движения. Относительное значение отдельных районов мало меняется и во времени. Нельзя однако не отметить резкую убыль переселения на Алтай в 1901—5 гг., вызванную ограничительной политикой кабинета Его Величества, и резкое усиление его в следующем пятилетии, обусловленное передачей кабинетских земель под заселение по указу 19 сентября 1906 г. Из числа четырех областей северной киргизской степи, Тургайская впервые открывается для массовой колонизации в первые годы XX в.; заселение Акмолинской области сокращается в 1901—5 гг. за более или менее полным исчерпанием исчисленных исследованием Щербины (см. в тексте, 540) «излишков»; в следующем же пятилетии переселение во все четыре киргизские области резко усиливается благодаря, с одной стороны, исчисленным новым исследованием (Кузнецова), в несколько раз более значительным «излишкам», с другой — благодаря более широкому развитию обводнительных работ. Роль трех западно- и среднесибирских губерний с течением времени меняется мало: ограниченные успехи делавшихся попыток расширения полосы колонизации за счет лесных пространств этих губерний компенсируются усиленными «отрезками» из пользования старожилов. Мало меняется, в общем, и роль Приамурского края, где свободными остаются более или менее исключительно лесные земли, малопривлекательные для черноземных переселенцев. Иркутская губерния начинает привлекать переселенцев только в самое последнее время, но и она и, тем более, Забайкалье не заняли сколько-нибудь видного места в числе колонизуемых районов.

В нижеследующей, заимствованной у Н. П. Огановского, табличке приводятся, в процентах, данные о распределении по колонизационным районам выходцев из отдельных областей Европейской России:

В числе выходцев из областей:		% водворившихся в районах:
		Западной Сибири	Восточной Сибири	Дальний Восток	Всего в Сибири	В Степном крае	В Туркестане
Черноземной полосы	Запада	41	9	17	67	30	2
	Центра	66	11	3	82	13	5
	Юга и востока	25	4	6	35	62	3
Всего черноземной полосы		50	9	9	68	28	3
Нечерноземной полосы	Запада	55	34	7	96	3	1
	Центра	55	31	5	91	6	3
	Юга и востока	66	15	4	85	10	5
Всего нечерноземной полосы		59	27	6	91	6	3

 

Зависимость между естественными условиями областей выселения и районов водворения, хотя и скрадываемая крайним разнообразием характера местностей, входящих в состав каждой из сибирских губерний, проявляется, однако, достаточно ясно. Две трети выходцев со степного юга и востока черноземной полосы поселилось в киргизских степях, четверть в Западной Сибири; на долю всех остальных районов приходится немногим более 1/3 части. Гораздо меньший процент переселенцев направляется в киргизские степи из западной, еще меньший — около 1/9 — из центральной части черноземной полосы; соответственно большая часть (41 и 66%) переселенцев из названных двух областей идет в западносибирские губернии, южные местности которых более сходны с условиями черноземного центра и юго-запада; относительно большая, но все еще небольшая, доля переселенцев из этих областей направляется даже в восточносибирские губернии. Из нечерноземной полосы в киргизскую степь идет лишь незначительное меньшинство переселенцев; большинство выходцев из этой полосы — почти три пятых — сосредоточивается в Западной Сибири, и даже Восточная (точнее средняя) Сибирь принимает почти целую треть нечерноземных переселенцев.

На Дальнем Востоке — несмотря на лесной, по преимуществу, характер заселяемых в последнее время земель — наиболее видную роль играют выходцы с запада черноземной полосы; это объясняется, вероятно, тем, что именно эта область дала подавляющее большинство переселенцев в ранее заселившиеся, лучшие районы дальневосточных областей, теперь же переселение из данной области на Дальний Восток продолжается как бы по инерции.

Приводим дальше важнейшие данные для характеристики результатов ходаческого движения. Нижеследующая табличка дает процент ходоков, зачисливших землю, за время с 1896 по 1913 г.:

1896 г. – 38% зачисления;
1897 – 31;
1898 – 32;
1899 – 28;
1900 – 25;
1901 – 24;
1902 – 27;
1903 – 29;
1904 – 15;
1905 – 18;
1906 – 26;
1907 – 27;
1908 – 26;
1909 – 33;
1910 – 51;
1911 – 41;
1912 – 36;
1913 – 32.

Цифры эти в общем несколько преуменьшены, потому что результаты ходачества выясняются при регистрации возвращающихся за своими семьями ходоков, — известная же часть ходоков, зачисливших землю, не возвращается домой, а прямо выписывает к себе свои семьи, —следовательно ускользает от регистрации. Ясно, тем не менее, что лишь меньшинству ходоков удается подыскать землю. Процент успешного ходачества заметно падает в последние годы XIX в., очевидно, под влиянием обнаружившегося истощения запасов лучших и более легких для разработки земель. С 1899 до 1908 г. он держится приблизительно на одном уровне (временное резкое падение обнаруживается только в годы войны с Японией), в частности, начавшиеся с 1906 г. усиленные работы по заготовлению земельного фонда не успевают угнаться за резким ростом переселенческого движения. С 1909 года постепенно устанавливается равновесие между спросом на землю и предложением заготовленных участков, откуда заметное повышение успешности ходаческих поисков. Относительно причин неуспеха ходаческих поисков мы можем привести лишь более или менее устарелые цифры. Вот погодные данные за время с 1895 по 1906 г.:

% ходоков, незачисливших вследствие:

Годы	Неимения разрешения, несвободных участков	Недостатка средств, вообще экономических причин	Плохой почвы, сурового климата, безводности и т. п.	Неурожая, случайных причин
1895	46	8	11	35
1896	58	17	12	13
1897	43	29	12	15
1898	33	35	12	21
1899	31	35	6	27
1900	51	16	5	28
1901	41	13	5	42
1902	37	7	13	43
1903	55	4	9	26
1906	41	12	12	35

 

А в нижеследующей табличке приведены, за 1895—98 гг., данные о причинах безуспешности ходачества в отдельных колонизационных районах:

% ходоков, незачисливших земель вследствие:

Губернии и области	Неимения разрешения несвободного участка	Недостатка средств, вообще экономических причин	Плохих почв, сурового климата, безводности	Неурожаев, случайных причин
Тобольская	75	6	20	6
Томская, казенные земли	59	14	21	5
Томская, кабинентые земли	10	77	8	4
Енисейская	45	7	40	5
Иркутская	13	5	75	5
Акмолинская	80	1,4	10	6

 

Рассмотрение погодных колебаний не приводит по-видимому, к существенным выводам. Выводы из порайонных данных сделаны в основной статье. Существенный их смысл — что в Акмолинской области и на казенных землях Западной Сибири неуспешность поисков обусловливается главным образом тем, что ходокам не удается добиться отвода земли; в Енисейской и особенно в Иркутской губернии — главным образом тем, что ходоки не находят соответствующих их требованиям земель. В Алтайском округе господствующей причиной неуспеха является «недостаток средств», — рубрика, обнимающая, между прочим, дороговизну приемных приговоров, требовавшихся для водворения в многоземельных старожильских обществах. Во всех переселенческих районах более или менее значительный в первые два периода процент обратных резко падает в третьем периоде, 1906—10 гг.: отчасти, может быть, под влиянием благоприятных урожаев, главным же образом, надо думать, под влиянием ряда правительственных мер, значительно расширивших реально-ценный, с точки зрения интересов переселенческого дела, земельный фонд: на Алтае — передачи под заселение обширных площадей кабинетских земель, в сибирских губерниях и в киргизских областях — изменившегося отношения к правам и интересам старожилов и туземцев и вытекшей отсюда возможности новых, очень значительных, «отрезок»; тем резче повышается процент обратных, особенно в киргизских областях, в трехлетие 1911—13 г., отчасти, вероятно, под влиянием плохих урожаев, отчасти, — как прямой результат усиленного в предшествовавшем периоде наплыва переселенцев. Если, затем, сравнивать наиболее привлекающие переселенцев районы — Алтай, киргизские области, Тобольскую губернию — с менее привлекательными, то результат сравнения оказывается далеко не в пользу первых: даже в более благоприятные в данном отношении периоды они дают, в общем, не меньшие, в менее благоприятные — значительно более высокие цифры обратного переселения. До известной степени это обстоятельство может объясняться более резкими, особенно в киргизском крае, колебаниями урожаев. Большую роль играют однако, надо думать, другие обстоятельства. В нижеследующей табличке приводятся данные о проценте обратных, не имевших разрешения на переселение, и о проценте обратных, возвращавшихся в том же году, когда они прошли на новые места.

Года	% обратных переселенцев
	Самовольных	Прошедших в том же году
1896	45	84
1897	77	49
1898	40	66
1899	68	54
1900	62	47
1901	53	25
1902	53	36
1903	55	42
1904	75	36
1905	87	37
1906	78	59
1907	43	79
1908	65	59
1909	70	47
1910	64	25
1911	57	11
1912	45	17
1913	40	27

 

Доля самовольных в обратном переселении никогда не падает ниже двух пятых; в такие же периоды, иногда переселение подвергалось ограничениям — например, в 1897 г. (ограничительный циркуляр), в 1904—5 (война с Японией), в 1908—10 гг. («регулированное ходачество») — самовольные составляют две трети, три четверти и до девяти десятых всего обратного переселения. С другой стороны, значительный, хотя и чрезвычайно сильно колеблющийся, процент составляют переселенцы, прошедшие из Европейской России в том же году, когда они зарегистрированы как обратные, — следовательно, как правило, не имевшие возможности приступить к обзаведению на новом месте. А эта невозможность, в очень большом числе случаев, вызывалась теми самыми обстоятельствами, какие объясняют и преобладание, среди обратных, самовольного элемента: невозможностью добиться отвода земли для поселения, обусловливаемою либо отсутствием права на такой отвод («неимение разрешения»), либо неимением в наличности свободных земель в тех местностях, где переселенцы желали водвориться. Между тем, как было указано в основной статье, обстоятельства этого рода выступают на первый план именно в излюбленных переселенцами районах.

А. Кауфман.