Россия. XII. Революционное движение в России до возникновения социал-демократии (1820-1883)

XII. Революционное движение в России до возникновения социал-демократии (1820-1883). Если не считать громадных крестьянских восстаний, потрясавших Московское государство и Российскую империю в ХVІІ и ХVІІІ веках (Болотникова, Разина, Булавина и Пугачева, не говоря уже о более мелких и местных восстаниях), а также выступлений таких литературных одиночек, как Радищев (см.), то началом организованного революционного движения с определенной программой следует считать восстание декабристов (см.). Оно возникло в основном на почве противоречия между развивающимся в России капитализмом и усилением самодержавно-крепостнической реакции во второй; половине царствования Александра I. Преследуя по существу цели буржуазной революции, основные кадры декабристов вербовались из той части дворянства, которая захвачена была процессом капиталистического перерождения и притом страдала от аграрного кризиса 20-х годов. Вместе с тем это движение происходило на фоне огромного роста массовых крестьянских и даже солдатских движений, вызванных как усилением крепостнической реакции, так и разочарованием в тех надеждах, которые были связаны е войной 1812 года, а также под влиянием идей французской революции, с которыми столкнулись солдаты, побывавшие в Европе и особенно во Франции во время похода 1813 года. Наконец, к крестьянским и солдатским «бунтам» присоединились и волнения крепостных рабочих как на Урале, так и в центральном фабричном районе. Значительное обострение крестьянских волнений вызвали, как известно, военные поселения (см. поселения военные). Особенно сильное впечатление произвело на правительство и «общество» восстание Семеновского полка в 1820 году. Поводом к восстанию явился протест против жестокого обращения полкового командира, но в основе его лежала крестьянская ненависть против крепостного строя и господства дворян. Полк отказался повиноваться и требовал назначения другого командира. При этом он пытался увлечь за собой и другие части петербургского гарнизона и проявил исключительную сознательность и стойкость. Среди солдат безвестные агитаторы из солдатской среды распространяли воззвания, и в них возбуждалась ненависть против дворян и против самого царя, который «не кто иной, как сильный разбойник». Вожаки восстания предлагали «единодушно арестовать всех начальников, дабы тем прекратить вредную их власть», и «между собой выбрать по регулу надлежащий комплект начальников из своего брата-солдата и поклясться умереть за спасение оных, если то нужно будет, а не выдавать своих». Восстание семеновцев было, конечно, подавлено, солдат судили, приговорили к свирепым наказаниям и весь полк расформировали. И вот часть семеновцев, направленная в южную армию, расположенную на Украине, выделила прекрасных и стойких агитаторов в Южной организации декабристов и участвовала в восстании Черниговского полка. При этом за несколько месяцев до восстания декабристов, в сентябре 1825 года, произошло такое же, как в Семеновском полку, восстание первой гренадерской роты Саратовского полка на Украине, руководимое деятелями «Общества соединенных славян», офицером Кузьминым, юнкером Шеколлой и бывшим семеновцем, солдатом Анойченко, крупнейшей фигурой среди солдат-декабристов.

Массовое движение 20-х годов, с одной стороны, ускоряло процесс оформления идей и организации тайных офицерских обществ, а с другой — поставило перед ними во весь рост опасность народной революции. Поэтому, при всех огромных программных и тактических различиях между Северным и Южным обществами, их объединял страх перед народным восстанием и стремление совершить государственный переворот при помощи одного лишь военного заговора, наподобие тех восстаний, которые имели место в 1820 году в Испании и в Неаполе. Резко отличались от обоих этих обществ как по своему социальному составу, так и по своей программе и тактике члены «Общества соединенных славян», объединившиеся с Южным обществом декабристов. Они представляли, по существу, разночинцев, мечтали о народной, демократической революции и считали необходимым опираться на движение самих масс. В этом смысле они являлись левым мелкобуржуазным крылом в декабристском движении. Они не только вели пропаганду среди своих солдат, но пытались обращаться и к крестьянам и даже завязали сношения с рабочими киевского арсенала. До какой степени эта тактика обращения к массам имела под собой почву, видно не только из общей картины массовых движений того времени, но и из тех проявлений сочувствия и готовности содействия, которые можно было наблюдать и 14 декабря в Петербурге, и во время восстания Черниговского полка на Украине. Так, рабочие и разный мещанский люд, собравшиеся на Сенатской площади, всячески выражали свое сочувствие восставшим войскам и даже пытались бросать поленья и камни в сторону царя и его генералов. А на Украине во время похода Черниговского полка крестьяне встречали его хлебом-солью и совершенно сознательно относились к восстанию, ожидая от него земли и воли для себя. Не случайным также является тот факт, что уже после подавления восстания весной 1826 года именно в районе восстания прокатилась огромная волна крестьянских волнений. Слухи о восстании декабристов до такой степени волновали и городское население, и особенно крестьян, что правительство принуждено было издать 12 мая 1826 года манифест, где слухи об освобождении крестьян объявлялись ложными, и они призывались беспрекословно повиноваться всем властям. Усилились волнения также и на уральских заводах. Таким образом, восстание декабристов не прошло бесследным в народных массах. А на подрастающее поколение прогрессивной дворянской и отчасти разночинной интеллигенции оно произвело огромное впечатление и как бы завещало продолжать борьбу. Это ярко отмечено известными словами Ленина: «Мы видим ясно три поколения, три класса, действовавшие в русской революции. Сначала — дворяне и помещики, декабристы и Герцен. Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа. Но их дело не пропало. Декабристы разбудили Герцена, Герцен развернул революционную агитацию. Ее подхватили, расширили, укрепили, закалили революционеры-разночинцы, начиная с Чернышевского и кончая героями «Народной воли». Шире стал круг борцов, ближе их связь с народом. «Молодые штурманы будущей бури» — звал их Герцен. Но это не была еще сама буря. Буря, это — движение самих масс. Пролетариат, единственный до конца революционный класс, поднялся во главе их и впервые поднял к открытой, революционной борьбе миллионы крестьян. Первый натиск бури был в 1905 г.» (В. И. Ленин, Соч., изд. 3-е, т. XV, стр. 468-469).

Если большинство декабристов, осужденное на каторгу, покорилось своей участи и занялось впоследствии лишь культурной работой в Сибири, то крайнее левое крыло их в лице члена Общества соединенных славян И. Сухинова (см.), одного из активных деятелей восстания Черниговского полка, составило план обширного заговора — организовать восстание на каторге при помощи уголовных и поднять соседние заводы и рудники, захватывая ружья и даже пушки. Восстание было назначено на 25 мая 1828 года, но было выдано предателем. Приговоренный к смерти, Сухинов повесился в тюрьме. Участники заговора подверглись расстрелам и самым бесчеловечным телесным наказаниям. Еще до этого, в 1827 году, под непосредственным впечатлением расправы царского правительства над декабристами, в Москве организовался тайный революционный кружок, основанный мелким чиновником Петром Критским, который, прежде всего, вовлек в него своих двух братьев — студентов московского университета. Кружок преследовал цели революционной пропаганды, но просуществовал очень недолго, и в 1828 году братья Критские были арестованы. Другой такой кружок пытался организовать с провокационными целями отставной чиновник, мелкий помещик Сунгуров, в самом начале 30-х годов среди студентов московского университета. В августе 1831 года, выданный другим предателем, кружок был разгромлен, и сам Сунгуров приговорен к каторге, причем за неудачную попытку побега был наказан плетьми. Наконец, в начале 30-х годов, среди ряда кружков, возникавших в московском университете и интересовавшихся политическими и философскими вопросами, образовался известный кружок Герцена и Огарева (см.), в котором, по позднейшему признанию самого Герцена, под влиянием поражения польского восстания 1831 года и под влиянием разочарования в буржуазной революции 1830 года во Франции, возник интерес к идеям европейского утопического социализма и, прежде всего, сенсимонизма, тем более, что процесс сенсимонистов, первый публичный процесс над мирными утопистами, происходивший в Париже в 1832 году, вызвал громкие отклики в Европе и заинтересовал значительные круги русской интеллигенции. С этого времени революционное движение в России начинает окрашиваться в социалистические цвета.

Со времени восстания декабристов возникает, как постоянное явление, русская политическая эмиграция в Европе. С 1825 года стал эмигрантом Н. И. Тургенев (см.), связанный с декабристами. В связи с делом декабристов стал также эмигрантом Я. Н. Толстой, впоследствии заграничный агент III Отделения. Начиная с 30-х и особенно 40-х годов, многие представители передовой интеллигенции, уезжая легально за границу, оставались там навсегда и становились эмигрантами. Первым из них был молодой ученый, социалист-утопист В. С. Печерин (см.), затем в таком положении оказался Бакунин (см.), уехавший за границу в 1840 году и уже через 3 года приговоренный к каторжным работам за отказ вернуться в Россию, затем Н. И. Сазонов, умеренный либерал И. Г. Головин и, наконец, Герцен (см.), уехавший в 1847 году и приговоренный в 1851 году к вечному изгнанию. (Большая волна эмигрантов появилась в Европе после подавления польского восстания 1831 г.; см. XXXVI, ч. 1, 662/63).

Во второй половине 40-х годов развитие капитализма и разложение крепостных отношений сделало огромный шаг вперед. Вместе с тем наряду с дворянской интеллигенцией выросли значительные кадры новой, более демократической, разночинной интеллигенции, которая не только чувствовала на себе гнет самодержавно-крепостнического государства, но начинала страдать и от эксплуатации развивавшегося капитала. Это наложило своеобразный отпечаток на возникший во второй половине 40-х годов кружок петрашевцев (см.), где — наряду с разработкой идей буржуазной демократии, отмены крепостного права, развития личности и т. п. — центральное место заняли идеи Фурье, с его «союзом капитала, труда и таланта». Кружок петрашевцев имел не только свои ответвления в Петербурге, но и ряд корреспондентов в провинции, которая значительно выросла в идейном и культурном отношении. Так, во время путешествия Белинского в 1846 году из Петербурга на юг России, он к своему удивлению увидел, что в губернских городах выросла новая интеллигенция (чиновники, учителя и т. и.), которая его знает, с увлечением читает журналы и интересуется политическими вопросами в духе буржуазного демократизма.

Европейская революция 1848 года, вызвавшая огромный интерес в самых разнообразных кругах русской интеллигенции, резко обострила этот процесс формирования политических и революционных идей. Бакунин в эмиграции ринулся с головой в бурный водоворот европейских событий и носился с идеей поднять восстание всех славян против России, Австрии и Пруссии с целью создать общеславянскую федеративную республику. Это было как бы продолжением и развитием тех идей, которые выдвигало «Общество соединенных славян». На первом месте в планах Бакунина была крестьянская революция в России, которую он считал вполне возможной. Он звал австрийских славян разгромить русские войска, посланные Николаем для подавления венгерской революции, причем рекомендовал также пропаганду среди русских солдат, братание с ними, уверяя, что русские крестьяне и солдаты так измучены царским и помещичьим деспотизмом, что ждут лишь пламенного призыва к восстанию. В это самое время студент Чернышевский записывал в своем дневнике, что он желает поражения русских в войне против Венгрии, мечтал о войне Франции и Германии против России «и для этого готов был бы самим собою пожертвовать».

Летом 1848 года консервативный поэт Тютчев высказал следующую интересную мысль: «Уже с давних пор в Европе только две действительные силы, две истинные державы: Революция и Россия. Они теперь сошлись лицом к лицу и завтра, может быть, схватятся. Между тою и другою не может быть ни договоров, ни сделок. Что для одной жизнь, для другой смерть». В этих словах не учитывалось лишь то обстоятельство, что в самой России назревали зародышевые элементы революционного движения. Правда, кружок петрашевцев, в котором царю мерещился обширный и опасный заговор и который был разгромлен в апреле 1849 года перед походом русских войск в Венгрию, не был опасен для самодержавия, но идеи петрашевцев сыграли большую роль в деле развития следующего поколения революционеров и в первую очередь величайшего из них Чернышевского (см.). С другой стороны, гораздо опаснее мирных утопистов-пропагандистов из кружка Петрашевского были для самодержавно-крепостной России многочисленные крестьянские волнения и все возраставшее недовольство нарождающегося буржуазного общества. В самом деле, если в период с 1826 до 1834 года было зарегистрировано всего 148 крестьянских волнений, то с 1835 по 1844 годы их было уже 216, с 1845 по 1854 — 348 и с 1855 по 1861 годы — 477 (см. крестьяне, ХХV, 511/12, и 563/64, приложение 44/49).

Бешеная реакция, охватившая правительственные круги после 1849 года и выразившаяся, между прочим, в так называемом «цензурном терроре», который усматривал страшную для Николая пропаганду коммунизма даже в «Отечественных Записках» и «Современнике» того периода, еще больше озлобляла значительные круги образованного «общества». Вместе со слухами о крестьянских волнениях все это заставляло ожидать каких-то событий. Еще в 1852 году Чернышевский говорил в Саратове своей невесте: «Неудовольствие народа против правительства, налогов, чиновников, помещиков все растет. Нужно только одну искру, чтобы поджечь все это. Вместе с тем растет и число людей из образованного круга, враждебных против настоящего порядка вещей. Готова и искра, которая должна зажечь этот пожар. Сомнение одно — когда это вспыхнет? Может быть, лет через 10, но я думаю, скорее». Революция 1848 года усилила также национально-освободительное движение угнетенных народов. Революционное брожение происходило в русской Польше. На Украине еще в 1846 году образовался тайный кружок, называвшийся «Кирилло-Мефодиевским обществом» (см.) и ставивший себе целью пропаганду национально-демократических идей. Членами этого кружка были историк Костомаров (см.) и великий украинский крестьянский поэт-революционер Тарас Шевченко. Кружок был разгромлен, Костомаров сослан под надзор полиции в Саратов, а Шевченко отдан в солдаты и послан в Оренбург. Ожидание каких-то серьезных перемен в России отразилось также на русской политической эмиграции, во главе которой стоял Герцен. Под влиянием поражения революции 1848 года он разочаровался в революционных способностях европейского «мещанства» и даже отчасти пролетариата. После краткого увлечения утопическим коммунизмом он обратил свои надежды на Россию и в частности на русскую общину, в которой он видел возможность для России миновать стадию капитализма. Будучи выслан из Франции, Герцен поселился в Лондоне, куда стали наезжать не только эмигранты, вроде петрашевца Энгельсона, но и легальные друзья и знакомые Герцена. Таким образом, Лондон становился центром русской политической эмиграции, куда стекались довольно многочисленные по тому времени сведения о положении России, о социальных настроениях крестьянства и политическом оживлении, интеллигенции. В 1853 году Герцен основал «вольную русскую типографию», явившуюся зародышем так бурно развившейся впоследствии эмигрантской революционной печати. С 1855 года Герцен, к которому в 1856 году присоединился эмигрировавший окончательно Огарев (см.), приступил к изданию журнала «Полярная Звезда», на обложке которого находилось изображение пяти казненных декабристов, что являлось как бы символом преемственности революционной традиции. С началом общественного оживления в России, в 1857 году, стал выходить еженедельник «Колокол», переправлявшийся в Россию в больших количествах (на него даже объявлена была подписка, и его можно было получать из-под полы у многих книгопродавцев и букинистов в России) и имевший огромное влияние на политическое развитие русской дворянской и отчасти разночинной интеллигенции в первые годы царствования Александра II. Впрочем, Герцен долго верил в добрые намерения царя и боролся против нового поколения революционных демократов-разночинцев во главе с Чернышевским и Добролюбовым. Вот характеристика Герцена этой эпохи, данная Лениным к столетию со дня его рождения, в 1912 году: «Герцен создал вольную русскую прессу за границей — в этом его великая заслуга. «Полярная Звезда» подняла традицию декабристов. «Колокол» (1857-1867) встал горой за освобождение крестьян. Рабье молчанье было нарушено. Но Герцен принадлежал к помещичьей, барской среде. Он покинул Россию в 1847 г., он не видел революционного народа и не мог верить в него. Отсюда его либеральная апелляция в «верхам». Отсюда его бесчисленные слащавые письма в «Колоколе» к Александру II Вешателю, которых нельзя теперь читать без отвращения; Чернышевский, Добролюбов, Серно-Соловьевич, представлявшие новое поколение революционеров-разночинцев, были тысячу раз правы, когда упревали Герцена за эти отступления от демократизма к либерализму. Однако, справедливость требует сказать, что при всех колебаниях Герцена между демократизмом и либерализмом, демократ все же брал в нем верх» (Ленин, Соч., т. ХV, стр. 466/67).

В самом деле, в годы, предшествовавшие отмене крепостного права и непосредственно следовавшие за нею, в России создалась определенно революционная ситуация. Уже Крымская война развеяла ореол непобедимости «европейского жандарма» и поселила в народных массах твердую уверенность, что дальше так жить нельзя. Вот как описывается настроение народа во время Крымской войны в известном «Письме из провинции» за подписью «Русский человек», помещенном в герценовском «Колоколе» 1 марта 1860 года, автором которого считают Чернышевского: «Иногда случалось, что крепостные охотно шли в ополчение, но только потому, что они надеялись за это получить свободу. Но чтобы русский народ в эту войну заодно шел с царем, — нет. Я жил во время войны в глухой провинции, жил и таскался среди народа и смело скажу вам вот что: когда англо-французы высадились в Крым, то народ ждал от них освобождения: крепостные — от помещичьей неволи, раскольники ждали от них свободы вероисповедания». Таким образом, по свидетельству Чернышевского, пораженчество охватило тогда не только самые передовые элементы интеллигенции, но и широкие народные массы, причем ходили определенные слухи, что французский император Наполеон III требует у царя освобождения крестьян. А после войны и с началом нового царствования поднялись и продолжались с небольшими перерывами ряд лет грозные крестьянские волнения. Шеф жандармов докладывал царю, что в 1858 году происходили «волнения целых деревень, требовавшие личного действия высших губернских властей или пособия воинских команд», причем «такие волнения, более или менее важные, проявлялись в продолжение года, в 25 губерниях». В 1860 году, по одним официальным данным, было запорото на смерть 65 крестьян. За помещичьих крестьян начали заступаться и государственные крестьяне, а иногда в рядах бунтующих крестьян оказывались и солдаты-отпускники (см. XXV, 522). Наряду с чисто аграрными волнениями, направленными против помещиков, в эти же годы наблюдается и полоса крестьянских движений против системы откупов. В 12 губерниях было разграблено 220 питейных заведений. Крестьян усмиряли военной силой, но и в этом движении в ряде случаев вожаками оказывались «бессрочноотпускные» солдаты. Как известно, немедленно после 19 февраля 1861 года крестьяне поднялись еще более грозной волной, и в течение 1861-62 годов происходило около 2 тысяч крестьянских восстаний.

Конец 50-х и начало 60-х годов были периодом обостренной национальной и классовой борьбы не только в России, но и в Западной Европе и даже в Америке. Национально-революционное движение в Италии, возглавлявшееся Гарибальди, политическое оживление и новый подъем рабочего движения во Франции и в Германии, начало гражданской войны в Соединенных Штатах, наконец, польское восстание 1863 года, которому предшествовало брожение с самого начала 60-х годов, — все это, на фоне массового крестьянского движения и начавшейся ломки самодержавно-крепостнического строя, не могло не вызывать смелых революционных надежд и настроений у той огромной массы разночинной, плебейской молодежи, которая с конца 50-х годов хлынула в столицы и университетские города в поисках просвещения  и деятельности. В этой обстановке и возникло революционное движение 60-х годов.

Радикальную демократическую молодежь уже не удовлетворял герценовский «Колокол» и даже отталкивал ее своей умеренностью и половинчатостью. Бурные студенческие волнения 1861 года в Петербурге, Москве в других городах, как реакция на закрытие воскресных школ, на уничтожение студенческой автономии, на преследование популярных профессоров и т. п., — волнения, сопровождавшиеся массовыми арестами и другими репрессиями, еще более обострили революционные настроения значительных групп демократического студенчества и интеллигенции вообще. На легальной арене идейным вождем и руководителем революционной интеллигенции являлся журнал «Современник», возглавлявшийся Чернышевским, а также журнал «Русское Слово», где начал завоевывать себе популярность Писарев (см.). Но, кроме легальной литературной работы, Чернышевский, несомненно, являлся душой всех затевавшихся революционных предприятий начала 60-х годов, а также некоторых революционных организаций, хотя формально, может быть, и не являлся их членом. На крайнем правом фланге выступавших в самом начале 60-х годов нелегальных групп следует отметить группу, издававшую листки «Великорус», в которых левые дворянские круги предупреждали правительство о грозящей России народной революции, если оно не вступит на путь подлинно широких демократических реформ. Далее, писатели Чернышевский, Шелгунов, поэт М. Л. Михайлов и некоторые другие затеяли издание целой серии революционных воззваний, обращенных к разным слоям русского народа и «общества». Из этой серии прокламаций вышло в свет написанное Шелгуновым (см.), отпечатанное в лондонской типографии Герцена и привезенное в Россию Михайловым воззвание «К молодому поколению», в котором проводилась народническая идея о возможности для России миновать путь капиталистического развития, выставлялся лозунг национализации земли и общинного землевладения и в то же время сохранялись некоторые иллюзии относительно возможности реформаторской деятельности правительства. Написаны были также прокламации к солдатам и к раскольникам. Наконец, Чернышевский, исходя из всеобщего ожидания громадного крестьянского восстания, написал свою не видевшую света знаменитую прокламацию «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон». В этой прокламации давалось яркое и беспощадное разоблачение данной крестьянам «воли», царь изображался как главный помещик, выставлялся идеал демократической республики, и крестьяне призывались готовиться к всенародному восстанию, обучаясь военному делу у бывших солдат. Но самым ярким революционным выступлением того времени являлась вышедшая весной 1862 года в Москве прокламация Зайчневского «Молодая Россия» (см. XL, 543).

В то же время (1861-62) в Петербурге, Москве, Киеве, Харькове, Казани и других университетских городах организовались тайные революционные кружки, среди которых самое видное место заняло петербургское общество «Земля и Воля», близкое к Чернышевскому и имевшее ряд отделений в провинции. В состав его членов входили братья Н. А. и А. А. Серно-Соловьевичи (см.), А. А. Слепцов, Н. Н. Обручев, Г. Е. Благосветлов (см.) и Н. И. Утин (см.). Программа общества была радикально-демократическая, но значительно более умеренная, чем программа «Молодой России». Московское отделение общества, так называемый кружок Мосолова, выставило лозунг республики и национализации земли. Энергичную агитационную и организационную деятельность проявляли революционеры в Казани, где в этой работе приняли участие представители революционно-демократических организаций Польши, мечтавших поднять крестьянское восстание в Поволжье и тем отвлечь силы правительства от подготовлявшегося польского восстания (так называемый «Казанский заговор» 1863 г.). Но, несмотря на огромный подъем волны крестьянских восстаний в 1861-62 годах, несмотря на такие прогремевшие на всю Россию события, как восстание в селе Бездне Казанской губернии (см. XXV, 560/61), — общего крестьянского восстания не произошло, а польское восстание было свирепо подавлено. Правительственные репрессии, начавшиеся уже с весны 1861 года, арест и каторжный приговор поэту Михайлову, арест Чернышевского и Писарева, гонение на печать, все это после подавления польского восстания перешло в жестокую реакцию. Одновременно с национально-революционным движением в Польше шла национально-демократическая пропаганда на Украине, а также в Грузии, где происходили крестьянские волнения.

Наступившая реакция вызвала резкую дифференциацию в русской прогрессивной интеллигенции. Огромное большинство либералов отошло вправо, и возникавшие в то время революционные кружки оказались гораздо более изолированными, чем в начале 60-х годов. Вместе с тем эти кружки, воспитанные на литературной пропаганде Чернышевского, стали все более проникаться идеями социализма, чему еще в значительной мере содействовало возникновение в 1864 году I Интернационала, о котором, впрочем, доходили в России на первых порах самые фантастические слухи. Наибольшую известность из этих кружков получил так называемый Ишутинский кружок (см. XXII, 566/68) в Москве, бывший в связи с талантливым писателем для народа и популяризатором Худяковым (см.) в Петербурге. В этом кружке, наряду с организацией артельных мастерских и коммун и с попытками пропаганды среди рабочих, обсуждались также планы террористических покушений на царя, а также планы освобождения Чернышевского с каторги. Из него вышел Каракозов (см.), совершивший 4 апреля 1866 года первое покушение на Александра II. Это покушение вызвало новый, еще более бешеный взрыв реакции, как правительственной, так и общественной, еще более изолировав разгромленные арестами революционные кружки (эпоха «белого террора»). Так возник заговорщицкий терроризм революционеров, о котором еще Маркс писал (по поводу французских заговорщиков 30-40-х гг.): «Единственным условием революции является для них надлежащая организация их заговора. Они — алхимики революции и целиком разделяют все заблуждения, всю ограниченность, все навязчивые представления прежних алхимиков» (М. и Э., т. VIII, стр. 300).

Эпоха 60-х годов вызвала также новую волну политической эмиграции, которая по своему социальному составу и радикализму своих политических взглядов резко отличалась от эмиграции 40-х-50-х годов, группировавшейся вокруг Герцена. В 1861 году бежал из Сибири Бакунин и сразу же принялся за осуществление своей давнишней мечты — поднять общеславянскую революцию, для чего пытался оказать содействие польскому восстанию. Затем в эмиграции стали появляться бежавшие из России от арестов, а иногда даже из тюрем (как Элпидин, осужденный по делу «Казанского заговора») деятели революционных организаций 60-х годов. Эмигрантские кружки нового поколения выступали решительно против Герцена, организовывали свои типографии, издавали и доставляли в Россию агитационные брошюры, а некоторые из них (Утин, Серно-Соловьевич и др.) участвовали в деятельности I Интернационала, причем Утин организовал «русскую секцию» его. Даже в эпоху «белого террора» не прерывалась связь эмиграции с действовавшими в России немногочисленными революционными группами.

Между тем общественная реакция, наступившая после покушения Каракозова, приходила к концу. В 1868-69 годах в Петербурге и некоторых других городах началась новая полоса студенческих волнений, и она принята была некоторыми революционерами за начало революционного подъема, за предвестника будущей крестьянской революции, которой ожидали на этот раз в 1870 году, в связи с окончанием срока «временно-обязанных» отношений крестьян к помещикам. Во время студенческого движения в Петербурге выдвинулся, в качестве агитатора, С. Г. Нечаев (см.), который в то время находился под сильным влиянием П. Н. Ткачева (см.). Часть студенчества, которая не верила в близость всеобщего восстания и отвергала нечаевские методы, выступила на борьбу против агитации Нечаева, причем в этой борьбе выдвинулся М. А. Натансон (1850-1919), позднее главный вдохновитель «Земли и Воли» 70-х годов, затем, в начале 90-х годов, один из основателей «Партии народного права», наконец социал-революционер и левый социал-революционер. Он явился одним из активнейших организаторов того кружка, который получил в истории название «кружка чайковцев» (см. Чайковский, и XL, приложение, 214/17) и сыграл большую роль в собирании и формировании революционных сил начала 70-х годов. Из этого кружка вышли многие виднейшие деятели «Земли и Воли» и «Народной Воли». Главным теоретиком кружка сделался знаменитый впоследствии анархист П. А. Кропоткин (см.). Вначале «чайковцы» занимались лишь пропагандой и организацией кружков самообразования среди студенчества, а также созданием для этих кружков легальных и нелегальных библиотечек. Лишь перед разгромом они перешли к пропаганде среди рабочих, которым читались лекции по истории Европы и России и которых знакомили с деятельностью I Интернационала. Из рабочих кружков чайковцев вышли первые распропагандированные рабочие-революционеры, участники движения 70-80-х годов, составившие ядро той рабочей группы, которая организовала впоследствии «Северный союз русских рабочих». Впрочем, разработанной политической программы кружок чайковцев не имел. Проект программы и тактики, составленный Кропоткиным, не получил окончательного утверждения.

Одновременно с деятельностью чайковцев возник немногочисленный кружок «долгушинцев» (1872-73), названный так по имени его руководителя А. В. Долгушина (см.), пытавшийся вести пропаганду среди рабочих и издавать нелегальную литературу в Петербурге и Москве. Одним из теоретиков этого кружка был Берви-Флеровскнй (см. V, 368/70), книга которого «Положение рабочего класса в России», изданная в 1869 году, имела огромный успех и широко распространялась чайковцами. Долгушинцы выдвинули в качестве программных лозунгов всеобщий передел земли и призывали к крестьянской революции. Они находились под сильным впечатлением идей Бакунина, которые стали распространяться в России уже с 1868-69 годов, но вместе с тем их взгляды были проникнуты своеобразным мистицизмом, быть может, с целью приспособить их к крестьянскому мировоззрению. В числе изданных ими нелегальных листков особенно известен листок «Как надо жить по закону природы и правды», написанный под сильным влиянием Флеровского.

Правительство обрушилось со всей силой своего репрессивного государственного аппарата на начавшийся подъем революционного движения. Еще в 1869 году были арестованы сторонники Нечаева в Москве и Петербурге и создан был так называемый «Нечаевский процесс», — первый большой публичный суд над революционерами, подробности которого печатались в газетах и имели большое революционизирующее влияние на молодежь, вопреки надеждам правительства, что он отпугнет эту молодежь от участия в революционном движении (см. XL, приложение, 223/30). В 1873 году были арестованы долгушинцы, и начались массовые аресты чайковцев. Но все это не остановило того похода революционной молодежи в деревню, который начался в 1873-74 годах, известен под названием «хождения в народ» и с которым связывается официальное начало русского революционного народничества 70-х годов (см. XL, 547/51). Как известно, предшественниками народничества являлись Герцен, отчасти Чернышевский и затем особенно Добролюбов. «В народе, — писал Добролюбов, — в коренном народе нет и тени того, что преобладает в нашем цивилизованном обществе. В народной массе нашей есть деятельность, серьезность, есть способность к жертвам... Да, в этом народе есть такая сила на добро, какой положительно нет в том развращенном и полупомешанном обществе, которое имеет претензию одного себя считать образованным и годным на что-нибудь дельное». А в 1869 году основные задачи революционного народничества были сформулированы в воззвании Бакунина «К молодым братьям в России» в следующих словах: «Итак, молодые друзья, бросайте скорей этот мир, обреченный на гибель, эти университеты, академии и школы, из которых вас гонят теперь и в которых стремились всегда разъединить вас с народом, — ступайте в народ. Там ваше поприще, ваша жизнь, ваша наука. Научитесь у народа, как служить народу и как лучше вести его дело. Помните, друзья, что грамотная молодежь должна быть не учителем, не благодетелем и не диктатором-указателем для народа, а только повивальной бабкой самоосвобождения народного, сплотителем народных сил и усилий. Чтобы приобрести способность и право служить народному делу, она должна утопиться в народе». В том же 1869 году, когда распространялось воззвание Бакунина, появились в журнале «Неделя» «Исторические письма» Миртова (П. Л. Лаврова; см.) и в «Отечественных записках» — «Что такое прогресс» Н. К. Михайловского (см.) и, наконец, книга Флеровского «Положение рабочего класса в России». Если книга Флеровского давала яркую картину жуткой нищеты и чудовищной эксплуатации трудящихся масс России, то Лавров и Михайловский формулировали исторические и социологические предпосылки народничества.

К началу 70-х годов окончательно выяснились как экономические результаты «освобождения» крестьян, так и явно реакционный характер нового царствования, с которым революционная молодежь уже не связывала никаких надежд. Вместе с тем реформы 60-х годов ударили по экономическому благосостоянию не только рядового крестьянства, но и низшего и даже части среднего дворянства, земли которого начали переходить к новой деревенской буржуазии — кулакам. Эго содействовало деклассированию части дворянской молодежи и вырабатывало в ее наиболее идейных, честных и чутких кругах революционную ненависть к развивавшемуся капитализму. Эта ненависть во всех слоях передовой, как разночинной, то есть мелкобуржуазной по своему положению, так и дворянской интеллигенции особенно поддерживалась тем, что капитализм 60-х и начала 70-х годов был не столько творчески-производительным, сколько грубо хищническим, что еще усиливалось азиатским характером русского самодержавия. Неудивительно, что не только разночинная молодежь, нередко знавшая хорошо по собственному опыту, что такое бедность, но и часть дворянской молодежи, разочарованная в крестьянской реформе и мучившаяся как бы личной виной за грехи своих предков («кающиеся дворяне» — формула Михайловского), почувствовала потребность пойти на помощь к разорявшемуся крестьянству и подымать его не только против помещиков, не только против ненавистных ему местных властей, но и против развивавшегося капитализма, в котором эта молодежь видела одни лишь его отрицательные, разрушительные стороны. А Парижская Коммуна 1871 года лишний раз показала, как расправляется буржуазия, даже европейская, с рабочим движением. Вышедший в 1872 году в русском переводе первый том «Капитала» Маркса, пользовавшийся в революционных кругах огромным уважением, давал молодежи главным образом аргументы против капитализма, развития которого, как думали революционные народники, никоим образом не следовало допустить в России, чтобы не лишиться благоприятной, по их мнению, возможности перехода России к социализму. Сочувствие большинства революционной молодежи идеям Бакунина еще укрепилось после появления в 1873 году его книги «Государственность и анархия», в которой он резко нападал на Маркса и обосновывал свою центральную идею о необходимости революционного разрушения всякого государства.

Каков был социальный состав социалистически и даже анархически настроенной народнической интеллигенции 70-х годов? Из 272 человек, арестованных и привлеченных к следствию, которые вели пропагандистскую и агитационную работу среди крестьян и рабочих в 1873-75 годах, только 5 сами были раньше помещиками-землевладельцами. Настоящих крестьян было всего двое, зато рабочих, правда в большинстве связанных с деревней и отчасти ведших пропаганду именно в деревне, было не меньше 36. Главную же массу активных революционеров-народников первой половины 70-х годов, около 230 человек, составляла «разночинная», то есть вышедшая из разных сословных и классовых групп интеллигенция: из мещан, купцов, чиновников, духовенства, затем из среднего и низшего, главным образом чиновного дворянства, частично разоренного крестьянской реформой. Наконец, были в ее среде и отдельные выходцы из крестьян, которым удалось получить образование и стать, таким образом, интеллигентами (такими выходцами были, например, И. Мышкин и будущий вождь «Народной Воли» Желябов).

Являясь мелкобуржуазным по своему промежуточному социальному положению, революционное народничество отражало и формулировало не всегда осознанную ненависть крестьянства к самодержавно-дворянскому строго и являлось разновидностью утопического, уравнительного крестьянского социализма. К народничеству 70-х годов отчасти применимо то, что писал Ленин о виднейшем социологе и легальном публицисте этого народничества — Михайловском: «Ему казалось, что передача всей земли крестьянам, — в особенности без выкупа, — есть нечто «социалистическое»; он считал себя поэтому «социалистом». Разумеется, это — глубокая ошибка, вполне разоблаченная и Марксом, и опытом всех цивилизованных стран, в которых постоянно буржуазные демократы, до полного падения крепостничества и абсолютизма, воображали себя «социалистами». (Ленин, Соч., т. XVII, стр. 223/24). Будучи субъективно утопическими социалистами, революционные народники 70-х годов объективно, своей борьбой против дворянско-самодержавного государства подготовляли почву для «американского» пути развития России.

Пропагандисты первой половины 70-х годов в преобладающем большинстве «шли в народ» с неопределенной проповедью социализма и бакунизма, не связанные никакой прочной централизованной организацией и питая даже ненависть к подобной организации (ср. XL, приложение 172/73, 7/9). Итоги этого «хождения в народ» были плачевны в двух отношениях: во-первых, «летучая» пропаганда переодетых в крестьянское или рабочее платье интеллигентов, проповедовавших социализм, дала очень мало результатов и не оставила почти никаких прочных следов, и, во-вторых, отсутствие единой централизованной организации и революционного и конспиративного опыта облегчило властям разгром всей работы пропагандистов и чрезвычайно увеличило число арестов. Некоторым исключением в этом «кустарническом» периоде народнической пропаганды была созданная в 1874-75 годах «Социально-революционная организация», избравшая ареной своей деятельности Центральный промышленный район (Москва, Иваново-Вознесенск, Тула и т. п.). Ядром этой организации явилась группа молодежи, учившейся в Швейцарии и проникнутой идеями бакунизма, связанная с выходившим в середине 70-х годов в Швейцарии журналом «Работник», первым революционным органом, предназначенным для рабочих. В этой группе объединился кружок женщин-курсисток (С. И. Бардина, см., Л. Н. Фигнер, Е. и М. Субботины, О. С. Любатович, см., и др.) с кружком студентов кавказцев (И. С. Джабадари, А. Цицианов, см., и др.). Они занялись пропагандой среди рабочих текстильных фабрик, причем к ним примкнул приехавший из Петербурга уже распропагандированный рабочий Петр Алексеев, прославившийся своей знаменитой речью на суде, на так называемом «процессе 50» (см. XL, приложение 530/31), где судили всех привлеченных по делу этой «социально-революционной организации». Организация была разгромлена в 1875 году, а процесс происходил в 1877 году. Речи подсудимых, особенно Бардиной и Алексеева, сказавшего, что «от мускулистых рук рабочего люда» «ярмо деспотизма разлетится в прах», произвели огромное впечатление не только на революционную молодежь, но и на все либеральное общество и, долго спустя, распространялись в виде нелегальных брошюр. Но еще до этого процесса остававшиеся на свободе и вернувшиеся из ссылки революционеры, подводя итоги первых лет народнической пропаганды, пришли к заключению о необходимости выработки такой программы, которая была бы приспособлена к пониманию широких масс крестьянства и отвечала бы их реальным нуждам и интересам, а также такой тактики и организации, которые предохраняли бы революционеров от слишком быстрых провалов. В результате этих переговоров осенью 1876 года были заложены основы самой крупной и длительной организации революционного народничества, которая первоначально называлась «Северной революционно-народнической группой» (в отличие от южных народников второй половины 70-х годов, известных под названием «бунтарей»), а с 1878 года стала известна под названием «Земля и Воля» в память одноименной организации начала 60-х годов и по имени журнала, который она стала издавать (см. XL, приложения, 9/10, 110/15, 465/68). Одним из активнейших организаторов «Земли и Воли» был М. А. Натансон. Кроме него, в организацию входили следующие крупнейшие фигуры революционного движения в России, впоследствии частично вошедшие или в «Народную Волю», или в марксистскую группу «Освобождение труда»: А. Д. Михайлов (см.), Л. А. Тихомиров (см.), С. Н. Кравчинский (см.), Д. А. Клеменц (см.), А. И. Зунделевич, Г. В. Плеханов (см.), О. В. Аптекман (см. XL, приложение 1/12), М. Р. Попов, В. А. Осинский (см.), Н. А. Морозов (см., и XL, приложение 305/17), А. И. Иванчин-Писарев и целый ряд других. Позднее вошла в организацию С. Л. Перовская (см.). В близких отношениях к организации стояли В. Н. Фигнер (см., и XL, приложение 458/81), некоторые южные бунтари, а также М. Н. Ошанина, глава группы «якобинцев», близких по мировоззрению к Ткачеву и его органу «Набат» (см. XL, 549/51).

Задачу приспособления пропаганды социализма к потребностям и пониманию народных масс сформулировал Кравчинский в журнале «Земля и Воля» в следующих словах: «Пять лет тому назад (то есть в начале периода «хождения в народ». Б. Г.) мы сбросили немецкое платье и оделись в сермягу, чтобы быть принятыми народом в его среду. Теперь мы видим, что этого мало — пришло время сбросить и с социализма его немецкое платье и тоже одеть его в народную сермягу». Во время обсуждения программы нового революционного общества происходили такие события, как процесс 50-ти и новый процесс 193-х, где на скамье подсудимых сидели все привлеченные за народническую пропаганду в первой половине 70-х годов и не осужденные по другим процессам. Они вызывали огромный интерес и даже сочувствие к революционерам в широких кругах учащейся молодежи и в значительных группах либеральной интеллигенции. Поэтому программа «Земли и Воли» была в конечном итоге построена так, чтобы служить орудием пропаганды не только в крестьянстве, но и в кругах революционно настроенной молодежи. Основные положения программы были таковы: «Конечный политический и экономический наш идеал — анархия и коллективизм. Но, признавая, с одной стороны, что партия может быть влиятельной и сильной только тогда, когда она опирается на народные требования и не насилует выработанного историей экономического и политического народного идеала, а с другой — что коренные черты характера русского народа настолько социалистичны, что если бы желание и стремление народа были в данное время осуществлены, то это легло бы крепким фундаментом дальнейшего успешного хода социального дела в России, — мы суживаем наши требования до реально осуществимых в ближайшем будущем, то есть до народных требований, каковы они есть в данную минуту». Поэтому организация выставляет на своем знамени «исторически выработанную формулу «Земля и Воля». Само собой разумеется, что эта формула может быть воплощена в жизнь только путем насильственного переворота, и притом возможно скорейшего, так как развитие капитализма и все большее и большее проникновение в народную жизнь разных язв буржуазной цивилизации угрожают разрушением общины и большим или меньшим искажением народного миросозерцания по вышеуказанным вопросам». Главной задачей «русской социально-революционной партии» должна быть организация элементов народного недовольства, с одной стороны, и дезорганизация сил государства, с другой. Первая задача включала в себя также пропаганду в среде интеллигенции и рабочих, сближение с враждебными правительству религиозно-революционными сектами, даже привлечение на свою сторону «разбойничьих шаек типа понизовой вольницы», наконец, пропаганду и агитацию в университетских центрах, заведение связей с либералами и издание собственного органа. Что касается «дезорганизаторской» части программы, направленной на «систематическое истребление наиболее вредных или выдающихся лиц из правительства и вообще людей, которыми держится тот или другой ненавистный нам порядок», то в ней заключался зародыш тех противоречий, которые впоследствии привели к расколу «Земли и Воли» и образованию террористической политической организации «Народная Воля». Ибо эта «дезорганизация» правительственного аппарата приводила на деле, вместо бакунинского «разрушения государства», ко все разраставшейся борьбе с правительством, которая, в силу неизбежной логики этой борьбы, превращалась в борьбу политическую, в борьбу не против государства вообще, а против данного ненавистного самодержавною государства.

Далее, в программной статье №1 журнала «Земля и Воля» редакция писала: «Отнятие земель у помещиков и бояр, изгнание, а иногда поголовное истребление всего начальства, всех представителей государства и учреждение «казачьих кругов», то есть вольных, автономных общин с выборными, ответственными и всегда сменяемыми исполнителями народной воли, — такова была всегда неизменная «программа» народных революционеров-социалистов: Пугачева, Разина и их сподвижников. Такова же, без сомнения, остается она и теперь для громадного большинства русского народа. Поэтому ее принимаем и мы — революционеры-народники. Этой программой мы выдвигаем на первый план вопрос аграрный. Вопрос же фабричный мы оставляем в тени, и не потому, чтобы не считали экспроприацию фабрик необходимою, а потому что история, поставившая на первый план в Западной Европе вопрос фабричный, у нас его не выдвинула вовсе, заменив его вопросом аграрным». Но ирония истории пожелала, чтобы именно в среде рабочих деятельность землевольцев оказалась наиболее продуктивной, тогда как среди крестьян она оставила гораздо меньше следов. Мало того, по отношению к рабочим землевольцы оказались даже в положении курицы, высидевшей утят: в то время как их официальное миросозерцание решительно отвергало политическую борьбу и особенно борьбу за политические права, за конституцию, видя в этом лишь путь к ненавистному им буржуазному прогрессу, — вышедшие в значительной части из землевольческих кружков рабочие, во главе с В. П. Обнорским и С. Н. Халтуриным (см.), создали знаменитый Северный союз русских рабочих (см. XL, 567/68), в программе которого, правда, еще робко, но уже вполне явственно прозвучали требования политической свободы, что вызвало даже порицание на страницах «Земли и Воли». Но после ряда рабочих волнений и стачек 1879 года Плеханов в той же «Земле и Воле» вынужден был признать, что «вопрос о городском рабочем принадлежит к числу тех, которые, можно сказать, самой жизнью самостоятельно выдвигаются вперед, на подобающее место, вопреки априорным теоретическим решениям революционных деятелей». Впрочем, даже и при этом Плеханов по-прежнему считал городской пролетариат лишь ценным союзником будущего крестьянского восстания.

Наконец, в резком противоречии с официальным анархизмом землевольцев стояла также их организация, строго централистическая, в полном смысле слова боевая, конспиративная, о которой Ленин писал в «Что делать?» с большим уважением: «У нас так плохо знают историю революционного движения, что называют «народовольчеством» всякую идею о боевой централизованной организации, объявляющей решительную войну царизму. Но та превосходная организация, которая была у революционеров 70-х годов и которая нам всем должна бы была служить образцом, создана вовсе не народовольцами, а землевольцами, расколовшимися на чернопередельцев и народовольцев» (Ленин, Соч., т. ІV, стр. 464). В самом деле, в отличие от расплывчатых, неопределенных в организационном отношении групп первой половины 70-х годов, а также южных «бунтарей», землевольцы создали твердый организационный устав, требовавший строжайшей дисциплины и «безусловного принесения каждым членом на пользу организации всех своих сил, средств, связей, симпатий и антипатий и даже своей жизни».

Деятельность «Земли и Воли» проявлялась в пропаганде среди крестьян, где члены организации пытались создавать прочные «поселения», в отличие от «летучей» пропаганды первых народников, занимая места волостных писарей, фельдшеров и фельдшериц и т. п. и завоевывая к себе доверие со стороны крестьянской массы. Далее, землевольцы вели пропаганду и агитацию среди городских рабочих, организовывали стачки и демонстрации, вели работу среди студенчества, наконец, организовывали террористические акты. Самыми громкими событиями из деятельности «Земли и Воли» была демонстрация на Казанской площади 6 декабря 1876 года, первая демонстрация, в которой участвовали рабочие, и убийство Кравчинским шефа жандармов Мезенцова (см. XXIII, 670) 4 августа 1878 года. Что же касается южных «бунтарей», бывших в тесных сношениях с «Землей и Волей», то они сделали попытку в 1877 году поднять крестьянское восстание (так называемый «Чигиринский бунт») в Чигиринском уезде Киевской губернии при помощи подложного царского манифеста, которым царь будто бы призывал крестьян восстать против помещиков и чиновников (см. XLI, ч. 4, 571/73; XL, приложение, 95/98 и 114).

Впрочем, эта авантюристическая попытка бакунистов Дейча и Стефановича, принципиальных отрицателей всякой государственной власти и всякой революции сверху, поднять крестьян против помещиков от имени царя, хотя и встретила большое сочувствие среди крестьян, но провалилась благодаря предательству и кроме того порицалась общественным мнением революционного народничества. Вообще крестьянство в массе своей не проявляло той боевой активности, на которую рассчитывали народники и в частности землевольцы. Несмотря на перемену тактики, которая выражалась в том, что от расплывчатой пропаганды социализма и призыва к немедленному общему восстанию народники перешли к агитации на почве местных нужд, интересов и злободневных вопросов, волновавших крестьянство, несмотря на рост сектантского движения, крестьянские волнения в конце 70-х годов были, по сравнению с началом 60-х годов, явлением довольно редким и спорадическим. Зато рабочее движение в прямом смысле этого слова сделалось довольно заметным фактором общественной жизни и привлекало к себе внимание как правительства, так и революционеров. С 1870 по 1880 год, то есть за 11 лет, было зарегистрировано по России около 250 стачек, причем в 162 стачках принимало участие около 120 тысяч рабочих. При этом было 66 стачек текстильщиков и 37 стачек металлистов (ср. XXXVI, ч. 3, 281/82). На фоне этого подъема рабочего движения, несколько в стороне от центрального русла революционной деятельности народников, были созданы первые рабочие организации, ставившие себе определенно-классовые цели борьбы: «Южно-российский союз рабочих», организованный в 1875 году Е. Заславским в Одессе и имевший свои отделения в Ростове и Таганроге, а также упомянутый нами «Северный союз русских рабочих», организованный в 1878 году в Петербурге выдающимися рабочими Виктором Обнорским и Степаном Халтуриным (см.), причем Обнорский был связан также с Южным союзом, ездил два раза за границу, где знакомился с жизнью германской социал-демократии, и привез оттуда типографский станок. Оба союза были разгромлены правительством, но их традиции остались, и не все распропагандированные ими рабочие были арестованы.

Между тем, под влиянием опыта революционной борьбы, в среде руководящей верхушки «Земли и Воли» уже с самого начала 1879 года назревал раскол. Часть землевольцев все более увлекалась непосредственной борьбой с правительством. В этой борьбе она находила поддержку со стороны отдельных революционных рабочих и сочувствие со стороны так называемого либерального «общества», то есть буржуазной интеллигенции, жаждавшей конституции, политической свободы и видевшей в революционерах, несмотря на их «социализм» и даже анархизм, именно лишь смелых борцов за политическую свободу. Это сочувствие общества особенно выражалось во время громких политических процессов, при которых мужественное поведение революционеров еще более выделялось на фоне лакейского угодничества царских судей и сенаторов. Процесс Веры Засулич (см.), судившейся за террористическое покушение на петербургского полицейского диктатора Трепова, вызвал такую волну сочувствия к подсудимой, что присяжные вынесли ей оправдательный приговор. Далее идея «дезорганизации» правительственного аппарата наиболее была принята во второй половине 70-х годов южнорусскими бакунистами — «бунтарями», этими особенно типичными выразителями мелкобуржуазной стихии. Но эта самая «дезорганизация» неизбежно непосредственной логикой борьбы вырождалась в чисто политический террор, который и возник, прежде всего, на юге, в частности в форме вооруженных сопротивлений при аресте, и который должен был завершиться центральной террористической организацией, поставившей ближайшей своей целью — вместо всеобщего крестьянского восстания — борьбу с царизмом, то есть борьбу политическую. Выразителем этой тенденции сделался особый орган террористической фракции «Земли и Воли» — «Летучий Листок «Земли и Воли», выходивший, в качестве приложения к центральному органу, под руководством Н. А. Морозова (см. XL, приложение, 305/17). В этой фракции возникла мысль о цареубийстве, и хотя неудачное покушение Соловьева (см.) на царя в апреле 1879 года являлось актом как бы частной группы лиц, но «Летучий Листок», вопреки официальному мнению организации, горячо его приветствовал. Разногласия между сторонниками прежней программы и тактики, так называемыми «деревенщиками», и сторонниками политической борьбы с царизмом путем террора достигли такой остроты, что возникла необходимость для всей организации сговориться или размежеваться. Открытый раскол стал очевидным летом 1879 года на тайном съезде организации в Воронеже, причем за несколько дней до него состоялся «фракционный» съезд сторонников политического террора в Липецке, куда были приглашены также некоторые видные революционеры, не бывшие членами «Земли и Воли», например, Желябов (см.). Вся эта спевшаяся группа явилась в полном составе на Воронежский съезд и дала бой «деревенщикам», главным оратором которых был Плеханов. В результате раскола возникли две самостоятельных организации, которые, впрочем, оказывали друг другу организационные услуги: «Народная Воля» и «Черный передел», поставивший своей задачей продолжать традиции старой «Земли и Воли» (см. XL. приложение 31/34).

Революционное движение и утопический социализм 70-х годов захватили не только Великороссию и Украину. Именно в это время зарождается социалистическая пропаганда среди польских рабочих и создается первая революционно-социалистическая организация в Польше — «Пролетариат» (см. XXXVI, ч. 1, 716/17). Социалистическая пропаганда захватывает также и еврейскую мелкобуржуазную интеллигенцию и еврейских рабочих-ремесленников, — в Вильне, Минске и других городах. (Из этой среды вышел известный революционер, организатор нелегального транспорта — А. Зунделевич). В Минске организуется типография, печатавшая издания чернопередельцев. Наконец, народнический социализм находит отклик и в Закавказье, в Грузии и Армении, где он пропагандируется кавказцами-студентами, принимавшими довольно видное участие в революционном движении 70-х годов.

Новый характер получает и революционная эмиграция той эпохи. Она не оседает за границей, как это было с эмиграцией 60-х годов, а становится текучей. Эмигрирующие за границу революционеры знакомятся с рабочим движением в Европе, заводят нужные связи, организуют издание нелегальных брошюр и журналов и контрабандный транспорт литературы, добывают паспорта и типографские принадлежности и по первому требованию организации возвращаются нелегально в Россию. Одним из первых революционеров, совершавших такие поездки за границу и обратно, был Нечаев. Позднее, особенно во второй половине 70-х годов, эта практика сделалась довольно обычной. В эмиграции сложились и имели свои органы все основные направления революционной мысли и деятельности 70-х годов. П. Л. Лавров и его сторонники издавали сборник «Вперед», а со второй половины 70-х годов — «Листок Вперед». Бакунисты издавали в 1875-76 году журнал «Работник», а в 1878 году — журнал «Община». Лавристы проповедовали долгую и медленную пропаганду, рассчитанную на создание многочисленной партии сознательных революционеров, как необходимой предпосылки будущей революции. Их влияние на революционную интеллигенцию было незначительным. Бакунисты звали к немедленному восстанию. «Все, чего недостает народу — это страсти, — писал бакунист Кравчинский Лаврову. — Ну, а страсти вспыхивают мгновенно и нежданно. Если же в народе революционных элементов мало, то бунт неминуемо будет подавлен. Но тот пример, который он даст, та программа, которую он поставит, то возбуждение страстей, которое он вызовет, принесут больше пользы, чем целые десятилетия неутомимейшей и успешнейшей пропаганды... Итак, резюмирую: мы хотим действия более решительного, более быстрого, мы хотим непосредственного восстания, бунта». Наконец, в резкой противоположности обоим этим направлениям и в борьбе против них выступил с середины 70-х годов орган Ткачева «Набат» (см. XL, 549/50), проповедовавший диктатуру революционной интеллигенции после свержения царизма и заговорщицкие методы борьбы с самодержавием. Взгляды Ткачева, этого наиболее яркого представителя русского бланкизма, сыграли, несомненно, большую роль в формировании политического мировоззрения «Народной Воли».

«Народная Воля» (см. XL, приложение, 468/74) сохраняла в основном принципы народнического, крестьянского социализма, но отказалась от бакунистского отрицания государства, отрицания борьбы за политическую свободу и поставила ближайшей своей целью свержение самодержавия и замену его политическим строем, основанным на «воле народа», то есть демократической республикой. «По основным своим убеждениям мы — социалисты и народники», — так начиналась программа Исполнительного Комитета, опубликованная в №3 журнала «Народная Воля» от 1 января 1880 года. «Мы убеждены, что только на социалистических началах человечество может воплотить в своей жизни свободу, равенство, братство, обеспечить общее материальное благосостояние и полное всестороннее развитие личности, а стало быть и прогресс. Мы убеждены, что только народная воля может санкционировать общественные формы, что развитие народа прочно только тогда, когда оно идет самостоятельно и свободно, когда каждая идея, имеющая воплотиться в жизнь, проходит предварительно через сознание и волю народа. Народное благо и народная воля — два наших священнейших и неразрывно связанных принципа». Ближайшей своей задачей программа ставит — «снять с народа подавляющий его гнет современного государства, произвести политический переворот с целью передачи власти народу». При этом «народная воля была бы достаточно хорошо высказана и проведена учредительным собранием, избранным свободно всеобщей подачей голосов, при инструкциях от избирателей. Это, конечно, далеко не идеальная форма проявления народной воли, но единственно в настоящее время возможная на практике, и мы считаем нужным, поэтому, остановиться именно на ней». На выборах в учредительное собрание, а также и до свержения самодержавия «Народная Воля» предполагала выступить со следующей программой: постоянное народное представительство, выбранное на основе всеобщего избирательного права, без сословных и имущественных ограничений; широкое областное самоуправление; «самостоятельность мира, как экономической и административной единицы»; «принадлежность земли народу»; система мер, имеющих передать в руки рабочих все заводы и фабрики; полная свобода совести, слова, печати, сходок, ассоциаций и избирательной агитации; наконец, «замена постоянной армии территориальной». Таким образом, по словам той же программы, «демократический политический переворот» рассматривался «как средство социальной реформы». Другими словами, «Народная Воля» предполагала немедленно после основания демократической республики приступить к ряду мер, обеспечивающих осуществление общинного социализма в духе утопических социалистов, Луи Блана, Лассаля и отчасти даже Прудона, что видно из программы рабочих членов партии «Народной Воли». Программа Исполнительного Комитета предусматривала следующие виды деятельности организации: пропаганда и агитация, «деятельность разрушительная и террористическая», «организация тайных обществ и сплочение их вокруг одного центра», «приобретение влиятельного положения и связей в администрации, войске, обществе и народе», наконец, «организация и совершение переворота».

В другом документе, озаглавленном «Подготовительная работа партии» и опубликованном в «Календаре Народной Воли» уже после 1 марта 1881 года, указывается, что партия должна готовиться к восстанию против царского правительства, и «с этой точки зрения главнейшими задачами нашей подготовительной работы являются следующие: 1. создание центральной боевой организации, способной начать восстание; 2. создание провинциальной революционной организации, способной поддержать восстание; 3. обеспечить восстанию поддержку городских рабочих; 4. подготовить возможность привлечения на свою сторону войска или парализования его деятельности; 5. заручиться сочувствием интеллигенции — главного источника сил при подготовительной работе; 6. склонить на свою сторону общественное мнение Европы».

Из более углубленного анализа этих программных документов видно, что народовольцы совершенно отказались от массовой пропаганды среди крестьян, очевидно на основании опыта всей деятельности народников-семидесятников. Даже при работе в армии, значение которой при перевороте признавалось огромным, программа предполагала обращать, прежде всего, внимание на офицерство, так как «при настоящих условиях... пропаганда между солдатами затруднена в такой степени, что на нее едва ли можно возлагать много надежд». Зато работа среди рабочих признавалась исключительно важной, но при этом рабочие рассматривались лишь как средство для успеха революции. «Городское рабочее население, имеющее особенно важное значение для революции как по своему положению, так и по относительно большей развитости, должно обратить на себя серьезное внимание партии. Успех первого нападения всецело зависит от поведения рабочих и войска. Если партия заранее заручится такими связями в рабочей среде, чтобы в момент восстания иметь возможность закрыть фабрики и заводы, взволновать массы и двинуть их на улицы (с сочувственным, конечно, отношением к восстанию) — это уже наполовину обеспечит успех дела». Наконец, любопытно, что интеллигенция представлялась «главным источником сил при подготовительной работе» и что большое внимание обращалось на пропаганду среди либералов, причем им следовало, «не скрывая своего радикализма, указывать на то, что при современной постановке партионных задач интересы наши и их заставляют совместно действовать против правительства».

Таким образом, оставаясь на словах на почве утопического крестьянского социализма, «Народная Воля» сознательно передвинула свою социальную опору в город и развивала свою пропагандистскую деятельность почти исключительно среди интеллигенции, городских рабочих и офицерства. Это объясняется главным образом тем, что хотя «Народная Воля» и являлась, в сущности, блоком разных направлений, но все они ориентировались на поддержку классовых групп города. Эти направления: бланкизм, то есть заговорщицкая утопия о захвате власти самими революционерами с целью проведения реформ в духе утопического социализма (Тихомиров, Ошанина); затем политический радикализм, стремившийся путем террора заставить правительство пойти на уступки и дать конституцию, для чего требовалось сочувствие либералов, которых не следовало отпугивать подготовкой крестьянских восстаний; наконец, небольшая прослойка, целиком отдавшаяся пропаганде среди рабочих. Объективной целью являлось завоевание буржуазной демократии. Вместе с тем борьба с царизмом в форме политического террора, направленного против самого царя, эта «охота за коронованным зверем», поглотила огромную часть сил и средств партии и в период от возникновения «Народной Воли» и до убийства Александра II определяла почти все содержание ее деятельности, подчиняя все остальные виды работы, в том числе пропаганду среди интеллигенции, рабочих и офицерства, этой основной задаче. Целый ряд следовавших друг за другом покушений на царя (самые громкие из них — покушение на царский поезд под Москвой, взрыв Зимнего дворца в Петербурге, подкоп на Малой Садовой улице, где должен был проезжать царь) окончился убийством царя 1 марта 1881 года при помощи бомбы, брошенной студентом-технологом Гриневицким (он сам был тоже убит этой бомбой) под руководством Исполнительного комитета и в частности С. Перовской. Это убийство состоялось, несмотря на то, что за два дня до него был случайно арестован глава Исполнительного комитета, вождь «Народной Воли» и главный вдохновитель всей ее террористической деятельности — А. Желябов (см.). Еще раньше был арестован виднейший организатор «Народной Воли» А. Д. Михайлов (см.), прозванный в шутку «дворником» за бдительный и неуклонный контроль над соблюдением всеми членами организации строжайших конспиративных правил.

Через несколько дней после убийства царя, 10 марта, Исполнительный комитет выпустил воззвание в форме письма императору Александру III, главным адресатом которого являлось, конечно, либеральное общество и широкие круги интеллигенции. В этом письме Исполнительный комитет обещал отказаться от дальнейшей террористической деятельности, если правительство выполнит следующих два условия: общая амнистия по всем политическим делам и «созыв представителей от всего русского народа для пересмотра существующих форм государственной и общественной жизни и переделки их сообразно с народными желаниями». Воззвание требовало также полной свободы печати, слова, сходок и избирательных программ. Этот документ, сознательно ограничивавший программные требования партии, являлся чисто тактическим шагом, рассчитанным на поддержку всех, кто заинтересован в замене самодержавия конституционным режимом. При этом, очевидно, имелось в виду, что избирательная кампания и самый созыв народных представителей может явиться прологом к более глубокой революции, подобно тому, как это имело место во Франции в 1789 году при созыве Генеральных Штатов. Вот почему Маркс, следивший с большим вниманием и интересом за деятельностью «Народной Воли», которую он рассматривал как организацию не социалистическую, а подготовлявшую буржуазно-демократическую революцию в России, оценил письмо Исполнительного комитета как шаг вперед по сравнению с деятельностью русских бакунистов.

По делу 1 марта судились: Желябов, Перовская, организатор динамитных мастерских Кибальчич, рабочий Тимофей Михайлов, хозяйка конспиративной квартиры Геся Гельфман и Рысаков (бросивший первую бомбу в царя), после ареста ставший предателем. Во время суда Желябов произнес большую политическую речь, которая произвела огромное впечатление даже на царских судей. Все, кроме Гельфман, были казнены, а она умерла в тюрьме. После этого силы «Народной Воли» были в значительной мере подорваны. Исполнительный комитет пополнил себя новыми работниками и перенес свой центр в Москву.

Но ожидавшегося подъема революционного или даже общественного движения не произошло. В это время особенно стала развиваться военная организация «Народной Воли», на которую возлагались большие надежды в смысле совершения чисто военного государственного переворота при помощи убийства или захвата в плен царя и его приближенных (см. XL, приложение автобиографии революционных деятелей, 12/19). Но в среде новых руководящих деятелей «Народной Воли» оказался бывший офицер Дегаев, который сделался предателем, поступил на службу к жандармскому полковнику Судейкину и осведомлял его о деятелях и планах организации. Военная организация была разгромлена, член Исполнительного комитета Тихомиров (см.), один из главных редакторов журнала «Народная Воля» и автор письма к Александру III, эмигрировал за границу. Наконец, последний остававшийся на свободе член Исполнительного комитета В. Н. Фигнер была арестована в Харькове в начале 1883 года.

Еще до этих разгромов напуганное правительство Александра III, не доверяя данным Дегаева и преувеличивая силы заговорщицкой организации «Народная Воля» (в предисловии к русскому изданию «Коммунистического Манифеста» Маркс в 1882 г. называл Александра III, переехавшего на постоянное жительство в Гатчину, — «гатчинским военнопленным революции»), все откладывало коронацию царя и попыталось даже вступить в переговоры с «Народной Волей» относительно прекращения ею террора (через посредство своеобразной дворянско-провокационной организации «Священной дружины»; ср. L, 509). Но после ареста Веры Фигнер, когда правительство убедилось, что от казавшегося ему недавно грозным Исполнительного комитета ничего почти не осталось, переговоры были прерваны, и назначена коронация нового царя. Впрочем, одно из минимальных требований «Народной Воли» было правительством выполнено: из Вилюйска был освобожден Н. Г. Чернышевский, увезти которого из ссылки пытались еще в 70-х годах и Г. Лопатин, и И. Мышкин.

Но террористическая деятельность «Народной Воли» не прекратилась после 1 марта. Так, в марте 1882 года был убит в Одессе И. Желваковым, при содействии Халтурина и В. Н. Фигнер, военный прокурор Стрельников, прославившийся своей садистской жестокостью по отношению к политическим заключенным. Затем, когда Дегаев, раскаиваясь в своем предательстве, поехал за границу и рассказал обо всем находившимся там членам Исполнительного комитета Тихомирову и Ошаниной, ему предложили искупить свою вину убийством его патрона Судейкина. При его содействии Сулейкин был убит в декабре 1883 года Н. П. Стародворским (см.). Так закончился героический период «Народной Воли». После этого народовольцы несколько раз пытались восстановить свою организацию, издали несколько номеров своего журнала и вели пропаганду среди рабочих и интеллигенции в целом ряде городов России. Но эта пропаганда носила уже иной характер, чем до 1 марта 1881 года. Классовое чутье рабочих вынуждало народнических руководителей передавать в рабочих кружках основы экономического учения Маркса. В еще большей мере это имело место в рабочих кружках «Черного передела».

Уже программа рабочих членов партии «Народной Воли», составленная при активном участии Желябова, приспособлялась отчасти к классовым потребностям рабочих.

Но эта программа являлась объективно лишь средством привлечь отдельных рабочих к «Народной Воле». Ибо, как писал впоследствии Ленин (т. IX, стр. 26), «террор был заговором интеллигентских групп. Террор был совершенно не связан ни с каким настроением масс. Террор не подготовлял никаких боевых руководителей масс. Террор был результатом — а также симптомом и спутником — неверия в восстание, отсутствия условий для восстания». Поэтому, несмотря на необходимость в своей пропаганде в рабочих кружках учитывать классовую психологию рабочих, «Народная Воля» на деле оставалась чуждой и враждебной марксизму, по существу реакционной.

Иной была эволюция «Черного передела». Первоначально эта организация (см. XL, приложение 31/35), в которую входили такие видные революционеры-народники, как Плеханов, Аксельрод, Дейч, Засулич, Стефанович, Аптекман, М. Р. Попов, Е. Н. Ковальская и др., ставила своей задачей продолжать традиции крестьянского социализма «Земли и Воли». В программных статьях первого номера журнала «Черный передел» (выходил с начала 1880 до конца 1881 г.) в духе Бакунина и Прудона делаются выводы о ненужности и вредности борьбы за политическую власть, революционной диктатуры и т. д., делаются указания на то, что борьба за конституцию идет лишь на руку буржуазии.

Мужицкий, общинный «социализм» продолжает быть в центре всей программы новой организации. Но уже в номере втором, в статье Плеханова, мы находим следующие пророческие строки: «Когда мы говорили об условиях и способах социалистической деятельности в России, мы имели в виду главным образом крестьянскую среду... Но это не значит, чтобы в целях наших лежал какой-нибудь особенный, крестьянский социализм... мы не в состоянии определить заранее, из каких слоев трудящегося населения будут вербоваться главные силы социально-революционной армии, когда пробьет час экономической революции в России». Ибо «пока мы делаем свое дело, русская промышленность также не стоит на одном месте. Нужда отрывает крестьянина от земли и гонит его на фабрики, на заводы. Рядом с этим, и центр тяжести экономических вопросов передвигается по направлению к промышленным центрам». Далее, по мере роста популярности террористической деятельности «Народной Воли», начинает изменяться и отношение «Черного передела» к террору и политической борьбе вообще. Это также чувствуется в издававшемся организацией для рабочих специальном журнале «Зерно». В результате этой эволюции, если часть чернопередельцев, особенно молодых, к которым примкнул старый бакунист Я. Стефанович, сливается с «Народной Волей», то другая часть, особенно их главный теоретик Г. В. Плеханов, эмигрировавший уже во время печатания первого номера, а также Аксельрод, Засулич, Дейч, под влиянием более детального знакомства с марксизмом и европейским рабочим движением и под влиянием опыта русского революционного движения и роли в нем рабочих, постепенно переходят на сторону марксизма и организуют первую марксистскую группу в России — «Освобождение труда» (ср. XL, 567/68).

Несколько в стороне от двух основных направлений революционной мысли и деятельности начала 80-х годов стоит созданная в 1880 году в Киеве чернопередельцами Ковальской и Щедриным организация под названием «Южный рабочий союз». Она предлагала, в качестве главного метода действий, фабричный и аграрный террор. Союз пользовался успехом среди киевских рабочих, но просуществовал недолго и был окончательно разгромлен в начале 1881 года. После 1 марта 1881 года союз выпустил воззвание, в котором выдвинул ряд политических и экономических требований рабочих к новому царю. «Грабеж, произвол, насилие и полное обездоливание — вот спутник жизни рабочего!... Теперь настал новый царь. Что сделает он для народа, которому клялся быть верным, мы не знаем. Испробуем пока мирный путь. Ответ на свои требования мы будем ждать месяц. Если же мы убедимся, что и от нового царя помощи ждать нечего, тогда мы будем действовать собственными силами, на свой страх. И кровь, пролитая нами, падет на голову тех, кто мог примирить людей, но не сделал этого!». Здесь мы видим еще в полной силе все иллюзии утопического социализма. Но он уже не мог опираться ни на какие расчеты на инстинктивный мужицкий «социализм» деревни. «Деревня давно уже совершенно раскололась. Вместе с ней раскололся и старый русский крестьянский социализм, уступив место, с одной стороны, рабочему социализму, а с другой — выродившись в пошлый мещанский радикализм» (Ленин, «Что такое «Друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?», т. I, стр. 168).

Б. Горев.