Главная / Энциклопедия / Буква "Р" /

Русский язык

Русский язык, вместе с украинским и белорусским составляющий восточнославянскую подгруппу славянской группы индоевропейской системы языков, является основным языком большей части населения РСФСР. В качестве языка наиболее многочисленной (по переписи 1939 г. — 99 019 929 человек, что составляло 58,4% всего населения Союза, без Западной Украины и Западной Белоруссии и прибалтийских советских республик) и, в то же время, наиболее передовой национальности СССР, трудящиеся которой первые сбросили капиталистический гнет, русский язык является средством общения между говорящими на различных весьма многочисленных языках Советского Союза. После Великой Октябрьской социалистической революции все национальности СССР пользуются равноправием, имеют литературу, письменность и печать на родных языках, на них же проводится обучение в школе. Но, наряду с родным языком, во всех национальных школах изучается и русский язык. Русский же язык оказывает большое культурное влияние на все языки Союза. Большинство слов, выражающих новые понятия общественно-политического, научного, технического, частью даже бытового характера, заимствованы в этих языках непосредственно из русского языка. В основе письменности большинства языков СССР лежит русский алфавит, а за последние годы все большее количество языков, покидая иные формы письма, переходят к письму на русской основе.

Язык богатой литературы (основные произведения классиков русской литературы переведены на важнейшие языки мира), русский язык уже давно изучается, лингвистами Западной Европы и Америки. Но особенное значение, как язык страны победившего социализма, приобретает он в наше время. Произведения Ленина и Сталина переводятся на все языки мира. Многие русские слова, выражающие современные общественно-политические понятия (например, советы, большевизм), проникли во все языки мира, войдя в фонд интернациональной лексики.

Современный русский язык распадается на большое количество местных говоров, различающихся в фонетическом, морфологическом, синтаксическом и лексическом отношении, но, в то же время, достаточно близких друг к другу для того, чтобы не препятствовать взаимному пониманию представителей различных говоров (взаимная близость русских говоров значительно бóльшая, чем, например, говоров немецких, французских и итальянских). Все русские говоры могут быть объединены в два основных наречия — севернорусское и южнорусское, — между которыми довольно узкой полосой тянутся с северо-запада на юго-восток переходные среднерусские говоры, один из которых, именно московский, лежит в основе литературного русского языка.

1. Основные черты звуковой и грамматической системы современного литературного русского языка. Литературный русский язык, как, впрочем, и все русские говоры, характеризуется экспираторным разноместным (то есть падающим в разных словах на различные слоги) ударением, могущим играть смыслоразличительную роль в зависимости от занимаемого им места (ср. зáмок — замóк, мýка — мукá).

Основной особенностью гласных является сильная не только количественная, но и качественная редукция в безударном положении. Изменяются гласные и в зависимости от качества соседних согласных — в соседстве с мягкими согласными артикуляция гласных более передняя, чем в соседстве с твердыми, причем это различие, проявляющееся и под ударением, значительнее в безударном положении. Например, различающиеся под ударением гласные о и а (ср. слова вол — вал) в безударном положении совпадают в одном звуке: множественное число вᴧлы = волы, валы (ᴧ — звук нелабиализованный, более заднего и высокого образования, чем а, более переднего и низкого образования, чем о). Ср. также вóды — вᴧда (= вода), въд’эинóй (= водяной; ъ — редуцированный гласный звук среднего ряда среднего подъема, эи — звук несколько более высокого образования, чем э). После мягких согласных совпадают в безударном положении а, о, э, и. Ср. вз’эилá (= взяла), в’эила (= вела), б’эидá (= беда). Единственный гласный, ясно отличающийся от других гласных в любом положении, — у.

Характерной особенностью согласных русского языка является фонематическое различение твердых и мягких согласных (но только для переднеязычных и губных). Ср. нос — н’ос (= нёс), рат (= рад) — р’ат (= ряд), мал — м’ал (= мял), мат — мат’ (= мать). Основным законом позиционных изменений согласных в русском языке является далеко идущая регрессивная ассимиляция, выражающаяся в озвончении глухих согласных перед звонкими (кроме м, н, р, л, в, й) и в оглушении звонких согласных перед глухими, а также в смягчении твердых согласных перед гласным переднего ряда э и перед мягкими согласными (перед и смягчаются лишь заднеязычные, а после других твердых согласных само и изменяется в звук более заднего образования — ы). На конце слова звонкие согласные (кроме сонорных и й) оглушаются.

В морфологическом отношении русский язык, принадлежащий к языкам флективно-синтетического типа, характеризуется наличием звуковых чередований, не обусловленных положением, и многотипностью форм для выражения одних и тех же синтаксических отношений. Чередования, состоящие в смене гласных или согласных одной и той же морфемы другими гласными или согласными или же в смене гласного полным отсутствием звука, используются для образования различных слов от одного корня или различных форм одного слова, например: лóмит — разлáмывает, носùть — ношý, нóсит — занáшивает, сон — сна, день — дня. Лишь в редких случаях они являются единственным средством различения значимых единиц (например, собирать — собрать), в большинстве же случаев выступают лишь как дополнительное средство, поскольку эти различия и без того выражены аффиксами.

В качестве словообразовательных средств в русском языке, кроме чередований, широко используется аффиксация и сложение (образование сложных слов, например: кораблекрушение, водолаз). Широко распространился также особый вид сложения — так называемые сложносокращенные слова, — состоящий в том, что элементы сложения подвергаются усечению и примыкают непосредственно один к другому, например: наркомпрос = народный комиссариат по просвещению. Поскольку такие сокращения имеют источником, главным образом, письменный язык, они часто образуются посредством сочетания названий начальных букв сокращаемых слов, например, СССР (произносится Эсэсэсэр).

Существительные русского языка характеризуются наличием категорий рода (см. XXXVI, ч. 3, 1/3). Зависящие от существительных прилагательные, причастия, местоимения согласуются с ними в роде, числе и падеже, а глаголы в прошедшем времени — в роде и числе. Некоторое количество существительных, заимствованных из иностранных языков, а также сложносокращенных, по падежам и числам не изменяется (например, пюре, кенгуру, пальто, облоно). Существительные в зависимости от различия окончаний в одних и тех же падежах подразделяются в основном на три склонения: 1-е включает существительные, главным образом, женского рода, оканчивающиеся на -а (вода, земля), 2-е — мужского рода на согласный (стол, конь) и среднего рода на -о (после мягких согласных орфографически е — село, поле), 3-е — женского рода на мягкий согласный или шипящий (кость, мышь) и, в виде исключения, одно слово мужского рода (путь). Некоторые существительные, наиболее близко стоящие к 3-му склонению, имеют уклонения от нормы в падежных формах, заключающиеся в расхождении основы именительного падежа и косвенных, а также иногда в особой форме именительного падежа (например, мать — матери, имя — имени). Во множественном числе, за исключением именительного и родительного падежей, где возможны для разных существительных различные окончания (ср. столы, дома, колосья; домов, рек, коней), все существительные склоняются одинаково (лишь немногие имеют в творительном падеже -ми вместо обычного -ами, например: детьми, лошадьми).

Прилагательные различаются полные, употребляющиеся как определения и как сказуемые и изменяющиеся по родам, числам и падежам, и краткие, употребляющиеся только как сказуемые и изменяющиеся лишь по родам и числам. Значительная часть прилагательных имеет лишь полные формы. Часть прилагательных (обычно те, от которых можно образовать краткую форму) имеет степени сравнения, среди которых помимо положительной (основная форма прилагательного) различаются сравнительная, не изменяющаяся по родам, числам и падежам, и превосходная, склоняющаяся как обычные полные прилагательные.

Числительные количественные не изменяются по родам (кроме один, два) и по числам. Их особенностью является то, что в качестве второстепенных членов они согласуются в падеже с существительными, в сочетании с которыми находятся, в подлежащем же выступают с этими существительными в виде неразложимого сочетания (именительный падеж числительного и родительный существительного — единственного числа для числительных от двух до четырех, множественного числа — для числительного пять и выше). Например: «По дороге шли два мальчика»; «Я сказал двум мальчикам». Порядковые числительные ничем не отличаются от прилагательных.

Личные местоимения характеризуются наличием супплетивных форм (именительный падеж и косвенные образуются от разных корней, например, я — меня). Неличные местоимения обычно имеют формы, близкие к прилагательным.

Глагольная система русского языка характеризуется наличием категории вида. Основных видов два — несовершенный, выражающий неограниченность, и совершенный, выражающий ограниченность, законченность. Видовые различия выражаются приставками, а также суффиксами (ср.: писать — написать, изменять — изменить). Различные видовые формы от одного и того же глагольного корня большей частью выражают различия не только грамматические, но и лексические. Различаются три времени — настоящее, прошедшее и будущее, причем в настоящем времени глагол изменяется по лицам, а в прошедшем — по родам и по числам. Будущее время не имеет своей специальной формы, а выражается или формой, тождественной форме настоящего времени, — для глаголов совершенного вида, которые настоящего времени вообще не имеют, или же сложной формой, состоящей из будущего времени вспомогательного глагола и инфинитива, — для глаголов несовершенного вида (ср.: напишу — буду писать). Кроме изъявительного наклонения, в котором глагол изменяется по временам, имеются условное и повелительное наклонения, временных различий не имеющие. Условное наклонение выражается сочетанием частицы «бы» с формами прошедшего времени. Категория залога выражается лишь в противопоставлении так называемых возвратных форм на -ся (садиться) формам без -ся. Формы на -ся выражают возвратность, то есть обращение действия на субъект (умываться), страдательность (угнетаться), непереходность (кусаться), взаимность (драться). В причастиях эта категория выражена несколько шире — там имеются специальные страдательные формы.

По личным окончаниям настоящего времени различают два основных спряжения — 1-е, имеющее в 3-м лице множественного числа окончание -ут, и 2-е, имеющее в этой форме -aт (например, идут — лежат). Глаголы обоих этих спряжений имеют в 1-м лице единственного числа окончание -у (иду, лежу), но два глагола, являющиеся обломком особого, ныне исчезнувшего спряжения, оканчиваются на -м (дам, ем).

В синтаксическом отношении русский язык, как язык синтетического типа, характеризуется так называемым свободным порядком слов. Свобода эта относительная. Она состоит в том, что каждая группа непосредственно связанных между собой членов предложения имеет свой обычный порядок, но от этого порядка в широком объеме допускаются отклонения, обусловленные с семантической и стилистической точек зрения.

2. Состав словаря литературного русского языка. Словарь литературного языка характеризуется наличием значительного количества элементов церковнославянского происхождения, что объясняется длительным использованием на Руси церковнославянского языка в качестве литературного. Вследствие близости русского языка церковнославянскому в том и другом имеется много слов одного и того же корня, но различающихся с точки зрения звукового состава этих корней. Важнейшие из этих различий следующие: церковнославянские ра, ла, ре, ле между согласными — русские оро, ере, оло; церковнославянские щ, жд в чередовании с т, д — русские ч, ж; церковнославянский е под ударением перед твердыми согласными и в конце слова — русский о после мягкого согласного; церковнославянский и перед j(й) — русский отсутствие звука; церковнославянский гн — русский н. В случае параллельного употребления элементов русских и церковнославянских последние обычно выражают понятия более отвлеченного характера, также являются терминами общественно-политическими и научными, русские же — понятия бытовые, например: гражданин — горожанин; млечный путь — молочная каша; древесина — дерево; охлаждение — холод; древонасаждение — дерево, сажать; бытие — житьё-бытьё. Церковно-славянские слова замещают часто русские также в поэтическом языке (например, хладный — вместо холодный), иногда же употребляются и в сниженном, ироническом смысле. Некоторые слова церковно-славянского происхождения совершенно вытеснили соответствующие им русские слова, например: время, сладкий.

В литературный язык входят и заимствования из различных диалектов (помимо московского), например: зеленя, филин.

В русском языке довольно много слов иноязычного происхождения, проникших, главным образом, из различных западноевропейских языков на протяжении XVIII-XX веков и выражающих различные понятия: общественно-политические, научные, технические, бытовые, в первую очередь из немецкого и французского языков, в меньшей степени из английского, еще меньше из голландского (главным образом, морская терминология), итальянского (главным образом в области искусства и отчасти экономики) и некоторых других. Среди иностранных заимствований значительное место занимают термины латинского и греческого происхождения, вошедшие в интернациональный терминологический фонд. К нам эти термины проникли в значительной мере через посредство различных западноевропейских языков. Значительная часть этих терминов не восходит к латинскому и греческому языку, а создана искусственно из латинских и греческих корней на западноевропейской (а частью и на русской) почве, например: аэроплан, трактор, автомобиль.

Известное количество слов проникло в литературный русский язык из языков различных народностей СССР. Эти слова относятся к разным эпохам и выражают разное содержание. Среди них довольно много слов татарского происхождения — еще времен зависимости от Золотой орды (например: кушак, башмак, сарай и т. п.). После Великой Октябрьской социалистической революции гораздо шире становится взаимодействие между русским языком и языками других народов СССР, и в русский язык проникают в большом количестве слова из различных национальных языков для выражения, главным образом, местных условий и понятий (например, баи, дехкане).

Русский словарь послеоктябрьской эпохи обогатился многочисленными новыми элементами, отражающими условия современной жизни. Возникают новые слова, выражающие новые понятия (см. ниже). Частью эти слова заимствуются из иностранных языков (комбайн), частью образуются из русского материала (ударничество), частью переосмысляются старые слова (пятилетка).

3. Основные сведения о русских диалектах. Севернорусское наречие охватывает север и восток европейской части РСФСР и включает большую часть говоров Сибири. Южная граница его идет с северо-запада на юго-восток по линии Псковское озеро—Калинин—Клин, проходит немного севернее Москвы, южнее Мурома, Арзамаса и Сергача, сворачивает к югу, проходит восточнее Пензы и выходит к Волге к северу от Камышина.

В фонетическом отношении оно характеризуется оканьем, то есть отчетливым произношением безударных гласных, а также г взрывным. В большей части говоров распространено цоканье, то есть неразличение ц и ч, в сравнительно недавнее время распространенное еще шире. В значительной части говоров не только безударные, но и ударяемые обнаруживают зависимость от качества последующих согласных. Так, а после мягких согласных, сохраняясь перед твердыми согласными, перед мягкими переходит в э: грязный, но гресь (= грязь); в некоторых случаях перед твердыми согласными является э, (закрытое э) или дифтонг

а перед мягкими согласными и, например:

Последние соотношения наблюдаются на месте древнего звука   общего некогда всему русскому языку (древнерусский хлѢбъ, дѢло). В морфологическом отношении севернорусское наречие характеризуется т твердым в окончании 3-го лица глаголов (как в литературном языке).

Южнорусское наречие занимает южную часть территории РСФСР, заходя частью на Северный Кавказ. Северная граница наречия, начинаясь южнее Зубцова (верхняя Волга), идет к югу, проходит западнее Можайска, сворачивает на восток, проходит южнее Подольска (близ Москвы), севернее Рязани, к востоку от последней сворачивает на юго-восток и выходит к Волге немного южнее южной границы севернорусского наречия. В фонетическом отношении южнорусское наречие характеризуется аканьем, то есть редукцией неударяемых гласных, и связанным с ним яканьем, то есть произношением в безударном положении (чаще всего в первом предударном слоге) а после мягкого согласного на месте э, о, а, например: вядý, бядá, взялá. В разных южнорусских говорах яканье распространено в различной степени; г в южнорусских говорах — фрикативное (ϒ, соответствующее глухому х); ц и ч обычно различаются. В морфологическом отношении южнорусские говоры характеризуются мягким т в окончании 3 лица глаголов (идёть, идуть).

Среднерусские говоры, занимающие территорию между севернорусским и южнорусским наречием, а на западе соседящие непосредственно с белорусским языком, носят переходный характер. Они определяются в основном наличием аканья и г взрывного.

4. История русского языка. Древнейшие дошедшие до нас русские памятники относятся к XI веку. История русского языка на протяжении исторического времени может быть подразделена на три основных периода: 1) ХІ-XIV века; 2) XV-XVII века; 3) XVIII-XX века. Первый период характеризуется наличием очень близких друг к другу восточнославянских наречий, объединяемых под общим именем древнерусского языка (термин «русский» употребляется в данном случае в ином смысле, чем теперь, так как этот древнерусский язык является в той же мере источником современного русского языка, как и украинского и белорусского), и использованием, в качестве основного литературного языка, старославянского, или, иначе, древнецерковнославянского. Второй период характеризуется формированием на основе различных древних восточнославянских наречий современных восточнославянских языков — русского (в современном смысле слова), украинского и белорусского — и продолжающимся использованием, в качестве литературного языка, церковнославянского. Третий период характеризуется применением собственно русского литературного языка, то есть литературного языка, строящегося на основе живого национального языка.

Первый период. Восточнославянские племена эпохи разложения первобытнообщинного строя (VIII-IX вв.) говорили на очень близких друг к другу племенных восточнославянских диалектах, которые, согласно наиболее вероятной из существующих гипотезе Шахматова, объединялись в три основных группы — северную (наречия словен, кривичей и полочан), южную (наречия полян, древлян, северян, уличей, тиверцев, дулебов и хорватов) и восточную (наречие вятичей, смешавшихся со славянами тмутороканскими, племенное название которых летописью не сохранено). Наречия радимичей и дреговичей Шахматов считает западнославянскими.

С переходом к классовому обществу и с образованием Киевского государства (IX-Х вв.) в основном отношения между старыми группами сохраняются, так как княжества с их городскими центрами складываются первоначально на территории определенных племен. Сохраняются эти отношения и на протяжении последующего периода феодальной раздробленности.

С принятием христианства (конец Х в.): связано появление письменности у восточных славян. Князь Владимир, потерпев неудачу в попытке заимствовать христианство и церковную иерархию в приемлемой для него форме из Византии, обратился к боровшейся в то время с последней Болгарии. Оттуда и была получена вместе с христианством письменность и литературный старославянский, или древнецерковнославянский язык. Последний, сложившийся на основе солунского наречия болгарского языка, был в ту эпоху настолько близок к восточнославянским наречиям, что употребление его на Руси в качестве письменного языка не могло встретить затруднений. Древнейшие русские (восточнославянские) памятники представляют собой списки со старославянских оригиналов, в первую очередь церковного содержания (древнейший из дошедших до нас — Остромирово евангелие 1056-1057 гг.). Затем на Руси пишутся и оригинальные памятники церковного содержания тем же старославянским языком. Под влиянием живых восточнославянских наречий старославянский язык на Руси несколько уклоняется от формы, принятой в Болгарии, выступая в виде специфической русской разновидности. В виду же различия разных древнерусских (древневосточнославянских) говоров он приобретает несколько различную местную окраску в разных центрах нашей письменности. В дальнейшем полученное из Болгарии письмо использовано было и для памятников светского характера, главным образом деловых, писанных языком, более близким к живому древнерусскому (древнейшие из дошедших до нас: надпись на Тмутороканском камне 1068 года, Мстиславова грамота 1130 года, грамота Варлаама Хутынского 1192 г.). По месту написания наиболее древними являются памятники киевские и новгородские (сохранились от XI в.), затем идут галицко-волынские (с XII в.), смоленские, полоцкие, ростовско-суздальские, рязанские (с XIII в.), московские и псковские (с XIV в.).

Звуковая система древнерусского языка, восстанавливаемая на основании анализа древнейших памятников (XI в.), значительно отличается от системы современного русского языка.

Система гласных фонем, в отличие от существующих теперь, включала ъ, ь, , ы и, по-видимому, ä. Гласные ъ и ь в древнерусском языке были редуцированные, очень краткие, но возможные и под ударением, произносившиеся, по-видимому: ъ — как закрытое о, ь — как закрытое э,  — как долгий гласный звук, определяемый одними лингвистами как закрытое э (), другими — как дифтонг , во второй части представляющий закрытое ; ы, возможно было, в древнерусском языке и после заднеязычных согласных (например, древнерусский Кыевъ); ä было гласным переднего ряда нижнего подъема, перед которым согласные, по крайней мере, первоначально, не смягчались (например, имя звучало в древнерусском имä).

Редуцированные гласные ъ и ь могли быть в сильном и в слабом положении. В сильном положении, где они звучали отчетливее, они являлись под ударением в начальном слоге слова и перед слогом с редуцированным в слабом положении. В слабом же положении, где они звучали менее отчетливо, — перед слогом с гласным полного образования (то есть любым не редуцированным), перед слогом с редуцированным гласным в сильном положении и на конце слова, например: сънъ, дьнь, родительный падеж - съна, дьнé, бьрьвьнó (= бревно). В положении после мягких согласных о изменялось в е, ъ в ь, ы в и.

Система согласных фонем характеризуется отсутствием ф, вообще чуждого славянским языкам в древности (этот звук является прежде всего в заимствованиях с греческого языка, притом проникших книжным путем, например, философ), а также отсутствием того противопоставления твердых и мягких согласных как разных фонем, какое мы находим в современном языке. Мягкие согласные являлись лишь в результате смягчения твердых в определенных положениях, причем условия смягчения были иные, чем в современном языке. Перед гласными переднего ряда смягчались лишь заднеязычные согласные, для остальных же согласных этот процесс в начале исторического периода только начинался. Заднеязычные согласные смягчались иначе, чем теперь, давая в результате смягчения мягкие переднеязычные шипящие или свистящие согласные: к→ч’, ц'; г→ж',з' (последнее через ступень ), х→ш', с. При этом различают два смягчения, относящиеся к различным доисторическим эпохам: первое — в шипящие, второе — в свистящие. Шипящие и свистящие согласные, получавшиеся в результате смягчения, в начале исторического периода все были мягкие. Все согласные смягчались в сочетании с j, причем сам j исчезал, и в этом сочетании только р, л, к давали те же согласные, только мягкие (например, вон’а = запах←вóнjа); обычно согласные изменялись не только в отношении мягкости (например, с+j→ш'; ср. носити — нош’а←носjа). Большинство современных чередований согласных разъясняется как результат смягчения согласных в сочетании с j.

В древнерусском языке, как и во всех славянских языках в древности, действовал закон открытых слогов: каждый слог обязательно оканчивался на гласный звук; конечные согласные в слове еще в доисторическую эпоху обязательно отпадали (так объясняется отношение именительный падеж слово←* словос — родительный падеж словесе), а в известных случаях согласные исчезали и внутри слова перед согласными.

Звуковая система старославянского языка, будучи достаточно близка к древнерусской, отличалась от нее, тем не менее, следующими основными чертами. В старославянском языке были носовые гласные  (о носовое) и  (е носовое), получавшиеся по закону открытых слогов из сочетания гласного с носовым согласным на конце слога. Некогда эти гласные были свойственны и восточнославянским наречиям, но еще в дописьменную эпоху здесь они изменились: о носовое в у, е носовое в ä, например: старославянская  — древнерусская рука — литовская ranka; старославянское  — древнерусское начало. Сочетания mj, dj в старославянском языке давали соответственно щ (= шт), жд, а в древнерусском ч, ж (ср. старославянские свѢща ←свѢтja, ←видjон, древнерусские свѢча, вижю); старославянские скj, cmj давало щ (= шт), а в древнерусском щ (= шч), например, старославянская пущѫ, древнерусская пущю. Доисторические сочетания ор, ол, ер, ел между согласными по закону открытых слогов давали в восточнославянских наречиях так называемые полногласные сочетания оро, оло, ере, а в старославянском —  например: старославянский градъ, древнерусский город, литовский gařdas — загородка; старославянское злато, древнерусское золото, немецкий Gold; старославянский брѢгь, древнерусский берег, немецкий Berg; старославянское млѢко, древнерусское молоко, немецкий Milch. Сочетания ор, ол в начале слова перед согласным давали в восточнославянских наречиях частью ра, ла, частью ро, ло, а в старославянском всегда ра, ла, например: старославянская раба, древнерусская роба; старославянская ладия, древнерусская лодья (ср. немецкий Arbeit, норвежский olda — корыто). В сочетаниях редуцированных гласных (ъ, ь) с плавными согласными (р, л) в древнерусском языке гласный мог стоять как после гласного, так и перед ним, в старославянском же всегда после, например древнерусские и старославянские кръвь, плъть, крьстъ, сльза, но древнерусские търгъ, вълна, дьржати, вълкъ, старославянские тръгъ, влъна, дрьжати, влъкъ. На месте древнерусского начального о в старославянском часто наблюдается je, например: старославянское jeзеро, древнерусское озеро; старославянский jeдинъ, древнерусский один и т. д.

Морфологическая система древнерусского языка характеризуется большей сложностью сравнительно с современной.

В существительном различалось пять склонений, причем различия в падежных формах у разных склонений были больше, чем в современном языке. Эти склонения принято называть по конечным звукам их основ. Надо иметь в виду, что с точки зрения исторической эпохи эти названия условны, так как в результате различных фонетических процессов древние концы основ еще в доисторическую эпоху слились с окончаниями, а в некоторых случаях подверглись изменениям в конечных слогах. Склонения были следующие: 1) с основой на -а в подавляющем большинстве женского рода; 2) с основой на -о мужского и среднего рода (именительный падеж единственного числа оканчивался на -ъ или -ь для слов мужского рода и на -о или -е для слов среднего рода); 3) с основой на -ъ мужского рода (именительный падеж на -ъ); 4) с основой на -ь мужского и женского рода (именительный падеж на -ь); 5) с основой на согласные всех трех родов (именительный падеж оканчивался на различные гласные, так как конечные согласные по закону открытых слогов отпадали). В пределах склонений с основой на -а и на -о различались твердая и мягкая разновидности в зависимости от качества согласного, предшествовавшего гласному основы. Разные склонения имели различные формы не только в единственном, но и во множественном числе. Кроме того, было двойственное число, употреблявшееся, когда речь шла о двух предметах. Различалось шесть падежей, из которых местный (соответствовавший нашему предложному) мог употребляться и без предлога для обозначения места или времени. Кроме того, была еще особая звательная форма, употреблявшаяся для обращения. В древнерусском языке не было того различия между словами, выражающими одушевленные, и словами, выражающими неодушевленные предметы, какое мы находим в современном языке. Форма родительного падежа вместо винительного употреблялась иногда лишь в единственном числе склонения с основой на -о только для слов, обозначавших людей и притом общественно полноправных. Не только названия животных, как конь, но и названия лиц зависимых, как тиун, имели обычно форму винительного падежа, тождественную с именительным.

Местоимения и прилагательные во множественном и двойственном числе имели различные формы для разных родов.

Краткие прилагательные в древнерусском языке употреблялись не только как сказуемые, но и как определения, а поэтому изменялись не только по родам и числам, но и по падежам. Полные прилагательные образовались еще в доисторическое время путем слияния падежных форм кратких прилагательных с соответствующими формами указательного местоимения и (мужской род), я (женский род), е (средний род), игравшего роль определенного члена, с последующим (но также доисторическим) изменением этих форм под влиянием соответствующих форм указательного местоимения тъ (тот), например, родительный падеж единственного числа мужского рода добра+его → доброго (вместо добраего) под влиянием того.

Глагольная система, помимо видов, располагала семью временами: одним настоящим, четырьмя прошедшими (имперфект — прошедшее несовершенное, аорист — прошедшее совершенное, перфект — выражавший состояние, являющееся результатом законченного действия, давнопрошедшее — выражавшее действие, совершенное раньше другого действия) и двумя будущими (помимо обычного будущего, образовывавшегося и употреблявшегося близко к современному, было совершенное будущее, обозначавшее действие, которое совершится ранее другого действия). Имперфект и аорист образовывались от основы инфинитива посредством особых суффиксов и личных окончаний; перфект, давнопрошедшее и совершенное будущее были сложными формами и образовывались сочетанием различных форм вспомогательного глагола быти (для перфекта бралось настоящее время, для давнопрошедшего — какое-нибудь из прошедших, для совершенного будущего — будущее) и причастия прошедшего времени действительного залога на -лъ (например, перфект:  пришьлъ).

Старославянская морфологическая система, в целом очень близкая к древнерусской, отличалась от нее следующими основными чертами. Старославянскому окончанию -ѧ в родительном падеже единственного числа, именительном и винительном падежах множественного числа основ на -а мягкой разновидности, в винительном падеже множественного числа основ на -о мягкой разновидности соответствует в древнерусском , например: старославянский , древнерусский землѢ (родительный падеж единственного числа, именительный и винительный множественного числа), старославянский , древнерусский конѢ (винительный падеж множественного числа). Такое же соотношение окончаний наблюдается и в соответствующих падежных окончаниях неличных местоимений и прилагательных. Дательный и местный падеж личного местоимения 2-го лица и возвратного в старославянском является в форме тебѢ, себѢ, а в древнерусском тобѢ, собѢ. Старославянские формы полных прилагательных представляют результат фонетического развития из слияния с указательным местоимением, вследствие чего, например, родительный падеж единственного числа мужского рода имеет в старославянском языке окончания -аего,-ааго, -аго в соответствии с древнерусским -ого. Окончание 2-го лица единственного числа настоящего времени в старославянском было -ши, а в древнерусском -шь, а в 3-ем лице единственного и множественного числа старославянский -тъ соответствует древнерусскому -ть, например, старославянский несеши, несетъ, , древнерусский несешь, несеть, несуть. Инфинитив в старославянском языке всегда оканчивался на -ти, а в древнерусском также и на -ть.

В синтаксическом отношении древнерусский язык в наибольшей степени отличается от современного широким распространением беспредложных конструкций в тех случаях, когда мы пользуемся предложными, затем употреблением так называемых «двойных» падежей (то есть двух одинаковых падежей) в соответствии с современным предикативным творительным (то есть сочетанием двух различных падежей, из которых один творительный). Синтаксические различия древнерусского и старославянского языков установить трудно, так как оба языка были очень близки друг к другу. Следует только отметить широкое употребление в старославянском языке особого оборота, известного под названием «дательный самостоятельный» (причастный оборот, состоящий из дательного падежа имени или местоимения и причастия также в дательном падеже, соответствующий по значению нашему придаточному предложению временному, причинному и т. п.). В древнерусском живом языке этого оборота, по-видимому, не было.

В лексическом отношении древнерусский язык с доисторических времен подвергался воздействию различных языков, с которыми ему приходилось соприкасаться, и включал в себя заимствования из языков германских (древнескандинавского, готского, древневерхненемецкого), тюркских и др. Старославянский язык в лексическом отношении подвергался сильному греческому влиянию, которое выражалось не только в прямых заимствованиях, но и в многочисленных словообразовательных кальках (например, богоподобие — греческий  θεομίμητον). Через старославянский язык греческие заимствования и кальки проникают и в русский язык.

Различные древнерусские говоры различались, главным образом, фонетически. Древнейшие памятники наречий северной группы (новгородские, псковские, смоленско-полоцкие, в небольшой степени ростовско-суздальские) характеризуются цоканьем. Памятники южной группы (киевские, черниговские, галицко-волынские) характеризуются отсутствием цоканья и, возможно, фрикативным произношением г (последнее по памятникам установить сложнее, так как в славянском письме нет разных букв для взрывного и фрикативного г). На особенности наречий восточной группы ясных указаний нет, так как древнейшие рязанские памятники не отражают местных языковых черт. Шахматов указывает на аканье как на особенность восточной группы, но это явление, по-видимому, позднейшее и не может быть поставлено в один ряд с такой чертой, как цоканье.

Наиболее значительным событием в историческом развитии звуковой системы русского языка на протяжении первого периода является падение редуцированных (ъ, ь) — в слабом положении они исчезают, а в сильном сохраняются и затем изменяются в гласные полного образования: ъ — в о, ь — в е. Это явление, падающее в основном на вторую половину XII века, повлекло за собой много сопутствующих явлений и не только привело к коренной перестройке звуковой системы восточнославянских наречий, но отразилось и в области морфологии (современные чередования гласного с нулем звука являются следствием падения редуцированных).

Гласный е изменяется в о в положении перед твердыми согласными, причем согласные перед е, ко времени этого изменения уже смягчившиеся, сохраняют мягкость. Ср., например, древнерусский неслъ — современный нес (произносится н’ос).

В разных наречиях различно изменяется  — в галицко-волынской области уже рано на месте его является и (ср. современный украинский світ←свѢтъ), в Смоленске — е. В наречиях северной группы  сохраняется дольше, затем лишь в некоторых из этих наречий (Новгород, Псков) изменяясь в и, частью лишь перед мягкими согласными, частью во всяком положении.

Приблизительно в XIII веке возникает аканье, то есть редукция неударяемых гласных (в памятниках с XIV в.). Начинается оно, по-видимому, на территории наречий восточной группы, распространяясь в дальнейшем на запад и на север. В Москву оно проникает, по-видимому, позднее.

Старые сочетания кы, гы, хы изменяются на протяжении XII-XIII веков в ки, ги, хи с мягкими к', г', х', например: кыслый→кислый, гыбель→гибель, хытрый→хитрый.

Начиная с XIV века, идет процесс отвердения шипящих, которые в древности все были мягки. Этот процесс в разных говорах протекает по-разному. В современном литературном русском языке часть шипящих мягки и теперь (именно ч, щ). Отвердевает также и ц, но, по-видимому, позднее.

В области морфологии, начиная, главным образом, с XIII века, теряется двойственное число (впрочем, по традиции эта форма иногда употребляется и в позднейших памятниках). Следы двойственного числа в современном языке представляют сочетания существительных с числительными 2, 3, 4 в родительном падеже единственного числа (2 стола и т. д.), который является (именно в мужском и среднем роде) старой формой именительного падежа двойственного числа, а также некоторые уклоняющиеся от обычных формы множественного числа для названий парных предметов (глаза, бока, берега, уши).

Утрачивают склонение ранее склонявшиеся краткие прилагательные, краткие причастия и сравнительная степень. Остатки склонения кратких прилагательных мы находим в поэзии, главным образом фольклорной, а также в некоторых образованиях наречного характера («на босу ногу», «от мала до велика» и т. п.). Краткие причастия действительного залога, теряя склонение и изменение по родам и числам, переходят в современные деепричастия.

В существительном в результате смешения различных склонений устанавливается система современных трех склонений (см. выше). Склонение с основой на -ъ, слившееся с склонением с основой на -о, оставило следы в виде формы родительного падежа на -у (кусок сахару) и предложного падежа в значении места на ý (в лесу). Склонение с основой на согласный, существительные которого распределились между склонениями с основой на -о и на -ь, сохранило следы в виде так называемых «наращений» в склонении некоторых современных существительных (мать — матери, имя — имени, небо — небеса, чудо — чудеса и т. д.). Мягкие разновидности склонений с основой на -а и на -о сближаются с соответствующими твердыми разновидностями. Наконец, сближаются и в дальнейшем почти целиком совпадают формы различных склонений во множественном числе. Все расширяется употребление родительного падежа вместо винительного для обозначения одушевленных предметов, захватывая (с XIV в.) и множественное число.

В глагольной системе теряются простые глагольные времена — имперфект, а затем и аорист, перфект же очень рано обнаруживает тенденцию утраты вспомогательного глагола, превращаясь, таким образом, в современное простое прошедшее время (писал вместо древнего «есть писал» и т. п.). В связи с утратой имперфекта и аориста он теряет свое прежнее законченно-результативное значение. Различия, выражавшиеся ранее временами, начинают выражаться исключительно видами, которые в связи с этим развивают некоторые новые образования, т в окончании 3-го лица единственного и множественного числа настоящего времени, смягчавшееся некогда перед конечным ь и сохранившее мягкость после исчезновения последнего, в наречиях северной группы отвердевает, начиная с XIII века.

В литературных памятниках различных жанров по-разному представлено соотношение живой русской стихии и старославянской (церковнославянской) традиции.

Язык памятников, списанных со старославянских оригиналов, главным образом, церковного характера, а если и не чисто церковного, то, во всяком случае, с сильным церковно-религиозным уклоном (как, например, Святославов изборник 1073 г.), за исключением некоторых фонетических и морфологических черт, представляет систему старославянского языка, в синтаксическом и лексическом отношении подвергшуюся сильному воздействию греческого. Оригинальная литература, близкая по содержанию к вышеуказанной (например, «Сказание о Борисе и Глебе», «Житие Феодосия Печерского»), в языковом отношении также сближается с памятниками, списанными со старославянских оригиналов.

В памятниках делового, юридического характера (грамоты, «Русская Правда», древнейший список которой относится к XIII в.) отражается иной язык, более близкий к живому тогдашнему языку в синтаксическом и лексическом отношении, не говоря уже о фонетике и морфологии.

Сложный по своему составу материал дают такие памятники, как летописи. В изложении событий наблюдается зачастую живой разговорный язык, хотя и здесь встречаются элементы книжного старославянского языка, что легко объясняется монастырской обстановкой, в которой складывались летописи, а также общей церковнославянской традицией литературно-книжного языка. В рассуждениях же по поводу событий, где летописец широко пользуется цитатами из священного Писания и византийскими хрониками, в первую очередь хроникой Георгия Амартола, язык в большей степени отражает старославянскую систему.

Стоящий особняком памятник художественной литературы древней Руси — «Слово о полку Игореве», — свидетельствуя о том, что, быть может, еще в дописьменные времена складывался отступающий от обычного разговорного языка особый стилизованный поэтический язык, близкий по своим функциям к литературному языку, но не могущий так быть назван в силу отсутствия письменности, включает и много элементов, идущих из старославянского языка (см. русская литература, стб. 159).

Извне русский язык подвергается некоторому лексическому влиянию татарского языка (со времени установления вассальной зависимости от Золотой орды), а затем немецкого (вследствие установления более тесных связей между нашими северо-западными областями и Западом, в первую очередь городами Ганзейского союза). Это влияние ярче отражается в памятниках, ближе стоящих к живому языку.

Второй период. Начало этого периода характеризуется формированием современных восточнославянских языков, происходящим в результате образования крупных централизованных государств — Московского и Литовско-русского. Русский язык складывается на основе тех восточнославянских наречий, которые оказались на территории Московского государства, а украинский и белорусский — на основе восточнославянских наречий на территории Литовско-русского государства. Восточнославянские наречия, ложащиеся в основу русского языка в современном смысле, начинают жить общей жизнью, воздействовать друг на друга, сближаться между собой, удаляясь в то же время от восточнославянских наречий, оставшихся за пределами Московского государства. Переход к современным восточнославянским языкам связан с известной перегруппировкой древневосточнославянских (древнерусских) наречий. В состав украинского языка входит большая часть наречий старой южной группы. В состав белорусского языка входит часть наречий южной группы (часть потомков древлян), часть наречий северной группы (часть потомков западных кривичей) и небольшая часть наречий восточной группы с добавлением некоторых элементов западнославянского происхождения. В состав русского языка входит большая часть наречий старой северной группы и большая часть наречий старой восточной группы, причем наречия старой северной группы ложатся в основу современного севернорусского наречия, а наречия старой восточной группы — в основу современного южнорусского наречия. С течением времени на стыке между севернорусским и южнорусским наречием вырабатываются переходные среднерусские говоры, в том числе московский.

В фонетическом отношении для второго периода истории русского языка следует отметить проникновение аканья на север (в Москву), которое имело место, по-видимому, не ранее эпохи Ивана Грозного и являлось результатом тех смен в населении Московской области, которые в это время происходили. Окончательно утверждается аканье в Москве, по-видимому, лишь с начала XVII века.

 сохраняется как особый звук в большей части северных говоров, в том числе и в московском, который имеет северную основу (южные черты в нем — позднейшего происхождения). В московских памятниках даже в XVII веке  смешивается с е лишь в безударном положении. В ряде говоров, главным образом, северных (в том числе и московском), устанавливается звук ф в результате оглушения в перед глухими согласными и в конце слова.

В склонении существительных появляется с XV века окончание -а в именительном падеже множественного числа у слов не среднего рода (леса, дома, мастера и т. д.), чуждое украинскому и белорусскому языкам. Окончательно утверждается употребление родительного падежа вместо винительного для слов, обозначающих одушевленные предметы, в его теперешнем объеме. В родительном падеже единственного числа мужского и среднего рода прилагательных и неличных местоимений в ряде говоров (том числе и московском) с XV века устанавливается окончание -ово вместо старого -ого, что объясняется, возможно, и фонетически.

В глаголе на протяжении всего этого периода сохраняются отсутствующие ныне сложные временные формы — давнопрошедшее и совершенное будущее время, которые перестают употребляться лишь в XVIII веке. Остатками давнопрошедшего времени в современном языке являются традиционная повествовательная формула «жил-был» (вместо древнего «жил был есть») и частица «было» в сочетании с формой прошедшего времени для выражения чуть не совершившегося действия («упал было»). Возвратное местоимение ся (краткая форма винительного падежа) на протяжении этого периода функционирует отдельно от глагола и лишь позднее (в XVIII в.) сливается с ним в одно слово.

В качестве литературного языка на протяжении всего этого периода как на территории русского языка, так и на территории украинского и белорусского языков продолжает господствовать церковнославянский язык (то есть старославянский, подвергшийся воздействию живых восточнославянских наречий). На границе первого и второго периодов истории русского языка (то есть в конце XIV — в начале XV вв.) этот литературный язык подвергается так называемому второму южнославянскому влиянию, идущему из Болгарии, отчасти из Сербии, и объясняющемуся завоеванием Балканского полуострова турками и появлением на Руси южнославянских книжников. Второе южнославянское влияние раньше, глубже и продолжительнее сказывается в Киеве, который после длительного периода упадка к этому времени вновь приобретает значение культурного центра, в меньшей степени — в Москве. Это влияние в известной мере отражается даже на памятниках юридических, которые вообще ближе стоят к живой речи. Оно выражается во введении в нашу письменность многих новых черт графического, орфографического, а частью и языкового характера, идущих из церковнославянской традиции на болгарской и сербской почве (ср. выше, стб. 163/64).

Соотношение церковнославянской традиции и стихии живого русского языка и для этого периода различно представлено в памятниках разных жанров. В литературе церковно-религиозной и близкой к ней (например, апокрифической) господствует церковнославянская стихия. Она же ярко проявляется и в памятниках повествовательного характера, как имеющих своим источником западную литературу, так и оригинальных.

Публицистическая литература XVI-XVII веков, в некоторой своей части отражая также сильное воздействие церковнославянской системы (например, переписка Курбского с Грозным), в другой части, напротив, сближается с живой разговорной речью (например, в челобитных Ивашки Пересветова, особенно в сочинении Котошихина). Много элементов живого русского языка заключают в себе повести бытового характера (например, «Повесть о Фроле Скобееве»). Еще ближе к живой речи стоит, как и для предшествующего периода, язык деловой, юридический — различные грамоты, бумаги московских приказов, «Уложение» Алексея Михайловича.

Особняком среди других памятников конца этого периода стоят произведения протопопа Аввакума (см.), дающие яркий образец художественного, поэтического языка, в котором прихотливо сочетаются элементы церковнославянской традиции, обусловленные самим содержанием (преимущественно религиозным), с элементами живого разговорного языка.

Происходящая в Московском государстве экономическая и политическая концентрация влечет за собой все большую унификацию в области литературного языка, выражающуюся в том, что черты, свойственные его московской форме, как в памятниках, в большей степени отражающих церковнославянскую традицию, так и в памятниках, ближе стоящих к живой речи, постепенно начинают распространяться во всех московских областях. Уже в XVI-XVII веках в Новгороде, Вологде и других более или менее крупных центрах пишут по московским нормам.

Следствием присоединения значительной части Украины к Московскому государству (в XVII в.) является унификация московской и киевской традиции церковнославянского литературного языка, которые несколько между собой расходились. Работа по исправлению богослужебных книг, организованная патриархом Никоном, проводилась на основе киевских и львовских образцов, что объясняется более высокой ступенью, достигнутой церковнославянской письменностью на Украине (сравнительно с Москвой), где эта письменность являлась одним из средств борьбы за национально-культурную независимость против польского гнета. С проникновением в Москву киевской литературной традиции связано проникновение некоторых украинских элементов в систему нашего литературного языка — фрикативное произношение г, сохранявшееся в высоких стилях еще в XVIII веке, а в некоторых словах церковнославянского происхождения и до недавнего времени (впрочем, такое произношение существовало, по-видимому, и раньше и лишь было поддержано украинским влиянием), произношение е вместо русского о после мягких согласных и др.

На протяжении рассматриваемого периода, особенно к концу его, все усиливается западноевропейское влияние, выражающееся в росте словарных заимствований, главным образом, из немецкого и французского языков. Через Украину в Москву проникает в XVII веке латинское влияние, выражающееся не только в заимствованных словах, но и в синтаксисе, особенно в порядке слов, главным образом у книжников, вышедших с Украины.

Повышение удельного веса памятников, в большей степени отражающих живую речь, и усиление западноевропейских элементов приводит к тому, что все яснее намечается тенденция перехода от церковнославянского литературного языка к литературному языку, опирающемуся на живой национальный язык и, в первую очередь, на говор экономического, политического и культурного центра — Москвы. Но осуществление этой тенденции полностью относится к следующему периоду.

Третий период. Переломным этапом, открывающим начало нового периода в истории литературного русского языка, является эпоха Петра I. Язык ее характеризуется большой пестротой и неустойчивостью норм. С одной стороны, еще часты элементы старого книжного церковнославянского языка. С другой стороны, преобладают уже элементы живого русского языка, что объясняется отступлением на задний план церковной культуры, господствовавшей в предшествующий период, и усилением культуры светской, а также интенсивным ростом памятников именно тех жанров, которые и раньше были наиболее близки к живому языку, в первую очередь — канцелярских. Усиление и укрепление связей с Западом, перестройка административного аппарата и армии по западному образцу, создание флота, развитие промышленности обусловливают проникновение в русский язык огромного количества заимствований из западноевропейских языков. Этому способствуют и многочисленные переводы, главным образом, книг научно-технического содержания. Круг языков, откуда заимствуются новые слова, расширяется. Из немецкого языка идут термины административного, юридического порядка, например, коммерц-коллегия, нотариус, канцлер, президент, ранг, штраф и т. д. (часть из этих слов имеет в качестве первоисточника латинский язык, но приходит в русский язык через немецкий); военного, например, юнкер, ефрейтор, генералитет, гауптвахта, лагерь, штурм; производственно-технического, например, гайка, кран, винт и проч. Из французского языка идут термины военные, например, барьер, брешь, батальон, мортира; морские — например, флот, абордаж, десант; слова бытового характера, например, ассамблея, политéс. Из голландского и английского языков проникают, главным образом, морские термины, например, гавань, рейд, шкипер, руль, рея, койка — из голландского; шхуна, бриг, мичман — из английского. Заимствуются слова и из других западноевропейских языков (например, шведского, итальянского), но в меньшей степени. Калькируются целые фразеологические обороты, главным образом, с немецкого языка, например, «наголову побить неприятеля» (немецкий «aufs Haupt schlagen»). В виду того, что часто заимствовались и такие слова, в которых не было необходимости, так как они выражали понятия, для которых были и русские слова, далеко не все заимствования петровского времени сохранились до наших дней.

С 30-х годов XVIII века начинается работа по упорядочению, по выработке норм литературного русский языка, в которой принимают участие крупнейшие наши писатели, являющиеся одновременно и теоретиками языка. Среди них в первую очередь следует назвать имена (в хронологическом порядке) Тредиаковского, Ломоносова и Сумарокова (ср. русская литература, стб. 188/89 сл.). При Академии наук учреждается «Российское собрание», которое должно было «радеть о возможном дополнении российского языка, о его чистоте, красоте и желаемом потом совершенстве». Оно открылось в 1735 году речью Тредиаковского «О чистоте российского слова», который выдвинул в числе очередных задач «составление грамматики доброй и исправной и дикционария полного и довольного». Основные вопросы, которые должны были быть решены в процессе нормализаторской работы, были следующие: 1) взаимоотношения церковнославянской и русской стихии; 2) отношение литературного языка к диалектам; 3) отношение к иностранным заимствованиям.

Поворот литературного языка в сторону живого русский языка наметился с несомненной ясностью еще в первые десятилетия XVIII века. Об этом свидетельствует сам Тредиаковский, который перевел в 1730 году «Le voyage de l’isle d’amour» Tallement’а («Езда на остров любви»), по его собственным словам, «не славенским языком..., но почти самым простым русским словом, то есть каковым мы меж собой говорим». Но церковнославянская традиция, господствовавшая в течение нескольких веков, целиком быть отброшена не могла, и самый этот перевод Тредиаковского содержит очень много церковнославянизмов. Позднее сам Тредиаковский склонялся в сторону большего использования церковнославянской традиции. С наибольшей четкостью и пониманием тенденций, наметившихся в литературном языке, проблема взаимоотношений русского и церковнославянского элемента была решена Ломоносовым в его известной теории трех штилей, изложенной в «Рассуждении о пользе книг церковных в российском языке». Разграничение трех штилей (стилей) — высокого, посредственного (среднего) и низкого — основывается именно на различном использовании церковнославянского и русского словарного запаса, причем многочисленные замечания Ломоносова показывают, что различие стилей, по его воззрениям, заключалось не только в лексическом расхождении, но захватывало также фонетику и морфологию. Рассматривая церковнославянский язык как особую систему, отличную от русского языка и отчетливо ей противостоящую, Ломоносов считает его источником, откуда русский язык может черпать различные элементы для придания речи торжественности. Но в то же время, в отличие от Тредиаковского, особенно позднего периода, Ломоносов ориентируется в первую очередь на живой русский язык, а не на церковнославянский. Даже в высоком штиле употребляются лишь такие церковнославянские слова, отсутствующие в русском языке, «кои хотя обще употребляются мало, а особливо в разговорах, однако всем грамотным людям вразумительны, например: отверзаю, господень, насажденный, взываю. Неупотребительные и весьма обветшалые отсюда выключаются».

Вопрос об отношении литературного языка к диалектам наиболее четко был решен также Ломоносовым. Он указал на первенствующее значение именно московского говора. Сам северянин, считавший к тому же (и не без основания), что севернорусское наречие (или «поморский диалект», как он его называет) архаичнее и ближе к церковнославянскому языку, он, тем не менее, дает звуковые и морфологические нормы в большинстве случаев именно московского говора. Впрочем, в XVIII веке литературный язык еще не был в такой степени отграничен от диалектов, как позднее. И у Ломоносова, и у других писателей XVIII века встречаются часто такие диалектальные элементы, которые в дальнейшем остались за пределами литературного языка.

Из иностранных влияний, которым подвергался русский язык, в первой половине XVIII века преобладает немецкое, сказывающееся не только в словаре, но и в синтаксисе. Параллельно с ним (а отчасти и через него) идет латинское влияние, объясняющееся той громадной ролью, какую играла в то время в Европе латынь в общественной и культурной жизни. Латинское и немецкое влияния в синтаксисе приводят во многих случаях к одним и тем же результатам, принимая во внимание близость в известных отношениях немецкой и латинской конструкции (латинский язык оказывал влияние и на немецкий). Так, латино-немецким влиянием объясняются характерные для прозы XVIII века длинные и запутанные периоды с включением различных слов между непосредственно связанными между собой членами предложения, с конечной постановкой глагольного сказуемого и с постановкой причастий и деепричастий на конце причастных и деепричастных оборотов. Этот порядок в научной прозе держался частью и в XIX веке. Во второй половине XVIII века все более усиливается французское влияние, сказывающееся не только в повышении удельного веса словарных заимствований из французского языка, но и в многочисленных словообразовательных и фразеологических кальках (например: извращение←inversion, расточение←dissipation, «носить на себе отпечаток»←porter l’empreinte). Некоторые из этих калек сохранились и до настоящего времени. Французское влияние сказывается и в синтаксисе, именно в порядке слов (уже в прозе Сумарокова мы наблюдаем порядок иного характера, чем латино-немецкий порядок прозы Ломоносова). Впрочем, это влияние в синтаксисе не должно быть переоцениваемо: в известных случаях порядок, сходящийся с французским, вполне соответствует порядку, обычному для разговорного русского языка. Параллельно с усилением французского влияния все больше отступает на задний план церковнославянская традиция.

Первые десятилетия XIX века, являющиеся эпохой окончательной стабилизации системы нашего литературного языка, ознаменованы спорами школ Шишкова и Карамзина по вопросам основных тенденций развития литературного языка. Карамзин, не являясь выразителем прогрессивной идеологии своей эпохи, в языке, тем не менее, продолжал ту линию, которая наметилась в конце XVIII века. Он стоял за сближение с Западом, именно с Францией, и считал законным французское влияние в русский язык. Ему самому принадлежат некоторые новые словообразовательные кальки, взятые с французского. В то же время он стоял за сближение литературного языка с разговорным. Эта последняя тенденция тоже достаточно ясно наметилась ко времени Карамзина (литературный язык середины XVIII в., эпохи, когда господствовала теория трех штилей, хотя и строился на основе живого языка, но все же был далек от последнего, особенно в произведениях высокого штиля). Шишков (см.), представитель наиболее реакционной идеологии, боролся против новшеств, вносимых в русский язык все усиливавшимся иностранным, именно французским, влиянием. Вместе с тем он стремился восстановить уже изживавшуюся литературным языком теорию трех штилей с их строгим разграничением, ориентируясь для высокого штиля на церковнославянский язык. Но теория трех штилей, передовая для той эпохи, когда она была создана, не соответствовала потребностям литературного языка в начале XIX века и искусственно восстановлена быть не могла. Что же касается иностранного влияния, то ни один язык не может развиваться изолированно, не подвергаясь влиянию других языков. Поэтому в споре Шишкова и Карамзина последний стоял на более правильном пути, вернее угадывая тенденцию развития литературного языка. Но, ориентируясь на сближение литературного языка с живым, разговорным, он имел в виду тот утонченный разговорный язык, какой мог быть использован лишь в аристократическом салоне, какой не оскорбил бы слуха светской дамы; он не допускал вхождения в этот язык элементов подлинно народного языка, которые казались ему грубыми (Шишков, допускавший простонародные элементы в произведениях низкого штиля, в этом отношении был демократичнее). Поэтому тот язык, который культивировался Карамзиным и его школой, не имел перспективы стать подлинным общенациональным литературным языком. Задача окончательного создания такого языка была выполнена лишь Пушкиным.

В противоположность представителям карамзинской школы, ориентировавшимся на французский язык и стремившимся ограничить употребление церковнославянизмов, Пушкин признает последние органическим составным элементом литературного русского языка. Правда, употребляет он их на разных этапах своего творчества различно. Продолжая поэтическую традицию предшествующей эпохи, он широко пользуется церковнославянизмами в ранних своих произведениях. Начиная же с 20-х годов, церковнославянские элементы в поэзии Пушкина идут на убыль, и более широко он пользуется ими лишь в тех случаях, когда это требуется особыми стилистическими задачами (например, большое количество церковнославянизмов в «Пророке» обусловлено библейской тематикой стихотворения). Именно с Пушкина устанавливается то соотношение между церковнославянским и русским слоем в литературном русском языке, какое в принципе сохраняется и до сих пор: церковнославянский язык перестает быть особой системой, противостоящей русскому языку и являющейся источником, откуда последний черпает, когда это потребно, но многие церковнославянские элементы органически входят в русский язык, частью и в разговорный, частью же сохраняются (в строго ограниченном объеме) в качестве арсенала поэтических средств. Установление такого соотношения подтверждается и грамматической литературой первых десятилетий XIX века (в особенности у Греча). Из этого не следует, однако, что Пушкин пользовался церковнославянизмами буквально так, как ими пользуются в современном литературном языке. В поэзии Пушкина, даже позднего времени, и даже в прозе употребляются (правда, в ограниченном объеме) такие церковнославянизмы, какие, несомненно, осознавались как архаизмы уже в его время.

Ориентируясь в первую очередь на живой русский язык, Пушкин понимает его несравненно шире, чем представители карамзинской школы. Он протестует против того утонченного салонного языка, который культивировался этой школой. «Кто отклонил французскую поэзию от образцов классической древности? — спрашивает он. — Кто напудрил и нарумянил Мельпомену Расина и даже строгую музу старого Корнеля? Придворные Людовика XIV. Что навело холодный лоск вежливости и остроумия на все произведения XVIII столетия? Общество М-mes du Deffand, Boufflers, d’Epinay, очень милых и образованных женщин. Но Мильтон и Данте писали не для благосклонной улыбки прекрасного пола». Идя по пути демократизации языка, Пушкин широко использовал в литературных произведениях (даже таких, которые по старым нормам должны бы были относиться к высокому стилю) элементы просторечья, большое количество которых встречается уже в «Руслане и Людмиле», как, например:

Я еду, еду, не свищу,

А как наеду, не спущу.

Отвечая критикам, упрекавшим его за введение слов, ранее считавшихся нелитературными, Пушкин пишет: «Слова: усы, визжать, вставай, рассветает, ого, пора показались критикам низкими, бурлацкими выражениями. Как быть! Низкими словами я почитаю те, которые выражают низкие понятия; но никогда не пожертвую искренностью и точностью выражения провинциальной чопорности из боязни показаться простонародным, славянофилом или т. под.». Большое внимание уделял Пушкин языку широких народных масс. «Разговорный язык простого народа (не читающего иностранных книг и, слава богу, не искажающего, как мы, своих мыслей на французском языке), — писал он, — достоин глубочайших исследований. Альфиери изучал итальянский язык на флорентийском базаре. Не худо и нам иногда прислушиваться к московским просвирням: они говорят удивительно чистым и правильным языком!». И он широко открывает доступ в свои произведения элементам народной, диалектальной речи. Мы находим эти элементы в сказках, в исторических произведениях (например, в «Борисе Годунове» — в народных сценах), в повестях (где требуется передать речь соответствующих действующих лиц).

Восставая против широко распространенного в его эпоху калькирования иностранных (именно французских) фразеологических сочетаний, Пушкин считал в то же время вполне законным проникновение в русский язык западноевропейских элементов в тех случаях, когда это вызвано необходимостью. Ср., например, в «Евгении Онегине» (I, 26):

Но панталоны, фрак, жилет —

Всех этих слов на русском нет.

Синтаксис самого Пушкина испытывает на себе, в известной мере, французское влияние. Оно не должно быть переоцениваемо. Лишь в сравнительно редких случаях в языке Пушкина наблюдаются явные синтаксические галлицизмы, как, например, в «Дубровском»: «Воспитанная в аристократических предрассудках, учитель для нее был род слуги или мастерового» (несогласованный причастный оборот). И сам Пушкин стремился избегать подобных оборотов, о чем свидетельствует, например, черновой набросок к «Евгению Онегину»:

Ах, долго я забыть не мог

Две ножки... Грустный, охладелый,

И нынче иногда во сне

Они смущают сердце мне.

В окончательной редакции эти строки являются в следующем виде:

Ах, долго я забыть не мог

Две ножки!... Грустный, охладелый,

Я все их помню, и во сне

Они тревожат сердце мне.

(Несогласованные обособленные определения заменены согласованными).

Линию, намеченную в развитии литературного языка Пушкиным, продолжал Лермонтов. Он освобождается от некоторых еще встречавшихся у Пушкина архаизмов и подводит литературный язык вплотную к современному его состоянию.

По пути дальнейшей демократизации литературного языка идет Гоголь. Широко используя там, где этого требует тематика, церковнославянские элементы, он в то же время дает яркие образцы разговорной речи представителей самых различных общественных групп, а в известных случаях стилизует и собственную (авторскую) речь под разговорный язык (например, во вступлении к «Вечерам на хуторе близ Диканьки»). Украинец по происхождению, Гоголь широко пользуется элементами украинского языка, но для него они выступают скорее как элементы диалектальной крестьянской речи, чем как элементы особого языка.

Со времени Пушкина, Лермонтова и Гоголя система литературного русского языка приобретает в основном те формы, какие свойственны ей и теперь. В эту же эпоху происходит и окончательное установление тех звуковых и морфологических норм литературного языка не только как письменного, но и как разговорного (по крайней мере, для образованного слоя общества), какие свойственны нашему литературному языку и теперь. Эти нормы устанавливаются в результате элиминирования, с одной стороны, форм устарелых церковнославянских, с другой же стороны — форм диалектальных. Дальнейшее развитие литературного языка идет, главным образом, по линии обогащения словарного запаса.

Пополнение это идет из разных источников. Богатый материал доставляют различные русские же территориальные и социальные диалекты. Интерес прогрессивных писателей дореформенной эпохи к деревне влечет за собой проникновение в литературный язык диалектизмов (например, у Тургенева, особенно в «Записках охотника»). Писатели-разночинцы середины XIX века вводят элементы языка различных прослоек низших слоев городского населения, профессиональные диалекты и т. п. Продолжают проникать и заимствования из западноевропейских языков.

В философских кружках 30-х-40-х годов формируется наша философская терминология, которая заимствуется, главным образом, из немецкого языка (преобладающим в эту эпоху было влияние немецкой идеалистической философии). Заимствуемые из немецкого языка философские термины в большей части восходят к первоисточнику латинскому или греческому. Наряду с прямыми заимствованиями и в эту эпоху широко используются словообразовательные кальки с немецкого языка, например: мировоззрение (Weltanschauung), саморазвитие (Selbstentwicklung) и т. п. Подъем общественного движения, особенно после реформы 1861 года, вызывает заимствование терминов общественно-политического порядка, которые идут, главным образом, из французского языка, но в значительной мере также восходят к первоисточнику латинскому или греческому (например, названия представителей различных политических течений — либерал, радикал, прогрессист, демократ, консерватор, ретроград). Под влиянием французского языка переосмысляются некоторые старые русские слова, приобретая новое (общественное) значение. Так, например, слово «среда», употреблявшееся в эту эпоху, главным образом, в общественном смысле, получило это значение под влиянием французского milieu.

Развитие промышленности в конце XIX века вызывает пополнение словаря терминами технического и научного порядка, которые проникают также, главным образом, из западноевропейских языков. Научные и технические термины широко используются и в художественной литературе и в публицистике. Ходовыми становятся такие выражения, как: привести к одному знаменателю, центр тяжести, отрицательная величина, по наклонной плоскости и т. п.

Дальнейшая демократизация литературного языка, характерная для конца XIX века и объясняющаяся тем, что культурой овладевают такие слои общества (буржуазные, мелкобуржуазные), которые раньше стояли в стороне от нее, выражается в широком распространении в литературном языке различных профессионализмов и арготизмов («валять дурака», «наводить тень» и т. п.; ср. у Чехова: «Да ты того... нечего тень наводить! Скажи-ка лучше своему прохвосту, чтобы он убирался»).

Последние годы XIX века, а в особенности начало XX века — эпоха упадка буржуазной культуры, — характеризуются новыми течениями в литературе, стремящимися обновить словесный, материал литературного языка. Символисты, с одной стороны, воскрешают и усиливают церковнославянские элементы, сохранявшиеся в поэтическом языке начала и середины XIX века, но шедшие на убыль к концу века (например, Блок), с другой стороны, создают неологизмы, преимущественно для передачи самых тонких нюансов душевных состояний и настроений (например, А. Белый). Дальше символистов идут в словотворчестве футуристы, доходящие порой прямо до так называемого «заумного языка», то есть до набора бессмысленных звукосочетаний.

В противовес этой литературе в те же годы складывается передовая литература восходящего класса — пролетариата, — отличная и по языку; наиболее яркий ее представитель М. Горький уже в ранних своих произведениях употребляет ясные и смелые словесные образы, нарушающие каноны, установленные старой стилистикой и в то же время всем доступные и понятные.

Как уже отмечалось выше, Великая Октябрьская социалистическая революция вызвала огромные сдвиги в области языка, главным образом лексического порядка. Потребность выражения новых понятий общественно-политической жизни и экономических отношений вызывает появление новых терминов, частью заимствуемых из других языков (интересно отметить широкое использование терминов, имевших хождение в эпоху первой французской революции), частью создаваемых из русского материала. Новая общественно-политическая терминология частью зарождается еще до революции в передовых слоях борющегося за власть пролетариата и партии, но только после революции эта терминология становится общим достоянием. Мощное развитие техники, промышленности и сельского хозяйства вызывает усиленный рост специально технической терминологии, а большой удельный вес промышленности в нашей стране и участие всего населения в развертывании социалистического строительства влечет за собой внедрение специальной терминологии в массовый язык. Напряженное внешнеполитическое положение, в котором развивался и развивается Советский Союз требующее большого внимания к обороне страны, отражается в языке широким распространением военной терминологии, которая выходит в своем употреблении за пределы собственно военной сферы (ср., например, ликвидация прорыва, ударники, фронт просвещения и т. д.).

Язык художественной литературы послеоктябрьского периода, стремящийся к наиболее точному отображению действительности, характеризуется широким использованием словаря, отражающего новые общественные отношения, новую технику, сближением с живой речью и проникновением вследствие этого (когда требует передаваемая обстановка) местно-диалектальных слов и форм (например, в произведениях Шолохова). Наряду с этим язык идет по пути словотворчества, создавая новые слова для придания большей выразительности художественно-поэтической речи (например, у Маяковского).

История диалектов на протяжении третьего периода истории русского языка известна очень мало. На протяжении полутора веков (XVIII и первая половина XIX в.) нет почти никаких сведений об их развитии. Это объясняется тем, что литературный язык (в отличие от языка предшествующей эпохи, отражавшего местную окраску) стабилизируется на основе московского говора, научное же изучение других говоров находится в зачаточном состоянии. Научная диалектология русского языка, развивающаяся со второй половине XIX века, обнаруживает состояние говоров, близкое к современному. Местные особенности сохраняются дольше в языке деревни. Но и в деревню все больше проникает нивелирующее влияние литературного языка. Местные диалекты на протяжении второй половины XIX и начала XX века теряют одну за другой свои специфические особенности. Так, например, во многих местах, где в 70-х-80-х годах еще было цоканье, в начале XX века оно уже отсутствует. После Октябрьской революции, с распространением всеобщей грамотности и с уничтожением противоречий между городом и деревней, процесс унификации диалектов под влиянием литературного языка протекает интенсивнее, чем раньше.

5. Графика и орфография. Русский алфавит содержит 32 буквы (33, считая употребляющееся лишь в начальных учебниках и словарях ё). Основной особенностью русской графики является передача разных фонем различными буквами. Отсутствуют особые знаки для мягких согласных фонем. Мягкость передается написанием после согласной буквы особого знака, не выражающего никакой фонемы (ь) или же особыми гласными буквами (я вместо а, е или ё вместо о, ю вместо у). Характерна для русской графики двоякая функция так называемых «мягких гласных букв», заключающаяся в том, что последние, будучи употреблены, после согласных, обозначают мягкость предшествующего согласного, в начале же слова, после гласных и после ь и ь выражают сочетание согласного і с соответствующим гласным звуком. Буква е располагает даже четырьмя функциями, выражая (поскольку ё почти не употребляется) звуки э и о после мягких согласных, а также сочетания jэ и jo. Две буквы не имеют звукового значения — ь и ъ. Первая из них выполняет двоякую функцию — как знак мягкости и как «отделитель» (в последнем случае ь показывает, что мягкая гласная буква после него произносится, как сочетание j с соответствующим гласным звуком); ъ употребляется только как отделитель.

Основным принципом современной русской орфографии является единообразное написание фонем независимо от их позиционных изменений. Например, воды (множественное число), вода, водяной — все пишутся, через о. Но от этого принципа имеют место отступления как в сторону фонетических написаний (точная передача звучания — так, например, передаются приставки из, воз, низ, раз, без, через, где пишется с или з в зависимости от того, что произносится), так и в сторону написаний, этимологических (написание слова соответственно его звучанию или фонематическому составу в древности).

Древнерусская письменность пользовалась старославянским кирилловским письмом, заимствованным из Болгарии и имеющим в качестве первоисточника греческое капитальное письмо. Памятники XI-XIV веков писаны уставным письмом, которое (с XV в.) переходит в полуустав (впрочем, наряду с ним продолжает употребляться устав для особо роскошных, книг; с появлением книгопечатания уставное письмо закрепляется в печати), а затем в скоропись, которая с распространением письма приобретает все большее значение (особенно в XVI-XVII вв.).

При Петре I была проведена реформа письма; старое кирилловское письмо было заменено современным так называемым гражданским, то есть видоизменением старого кирилловского путем упрощения начертания букв и сближения их по форме с латинскими, а также исключения некоторых букв, лишних для русского языка и употреблявшихся лишь по традиции, восходящей к старославянскому, а частью еще к греческому языку. Старое письмо продолжало употребляться и позднее, но исключительно для церковных целей.

Работа по упорядочению русской орфографии велась уже в XVIII веке (Тредиаковским, Ломоносовым). Но, несмотря на наличие определенных установившихся норм, еще в начале XIX века во многих написаниях имел место разнобой — боролись написания, отражающие церковнославянскую традицию, и написания, соответствующие живому русскому языку. Во второй половине XIX века большую работу по приведению в порядок системы нашей орфографии провел по поручению II отделения Академии наук академик Грот (первое издание его «Русского правописания» вышло в 1885 г.). Система Грота действовала до 1917 года. Наличие в ней большого количества написаний этимологических, а отчасти таких, которые не опираются даже на этимологию и обусловлены чистой традицией, вызывало неоднократные попытки представителей передовой лингвистической мысли (см. Шахматов, XLIX, 140, и Фортунатов, XLIV, 328) провести реформу орфографии, но все эти попытки наталкивались на непреодолимое сопротивление министерства народного просвещения.

В мае 1917 года совещание при Академии наук выработало реформу правописания. Робкая попытка Временного правительства провести ее в жизнь ничего не дала (новое правописание было введено лишь для младших классов школ). Только с победой Великой Октябрьской социалистической революции реформа орфографии была проведена и полностью осуществлена (декрет от 10/Х 1918 г.).

В графике эта реформа выразилась в упразднении лишних букв: , і, в, и v (которая, впрочем, фактически вышла из употребления уже раньше), а также ъ в значении показателя твердости конечных согласных (он был сохранен лишь в качестве отделителя). В орфографии были устранены некоторые написания традиционного характера. Однако еще в написании ряда слов осталось довольно много случаев непоследовательности, разнобоя.

Литература: Маркс К. и Энгельс Ф., «Соч.», т. IV, [М.], 1937, стр. 20; Энгельс Ф., «Эмигрантская литература», в кн.: Маркс К. и Энгельс Ф., «Соч.», т. XV, М., 1935, стр. 239; Ленин В. И., «Об очистке русского языка», Соч., 3-е изд., т. XXIV, стр. 662; Сталин И. В., «Марксизм и национально-колониальный вопрос», [М.], 1939, глава I; Горький М., «О литературе», М., 1937, стр. 142-147.

1) Общие руководства по современному русскому языку: Шахматов А. А., «Очерк современного русского литературного языка», 3-е изд., М., 1935; его же, «Синтаксис русского языка», выпуски 1-2, Л., 1925-1927; Богородицкий В. А., «Общий курс русской грамматики», 5-е изд., М.-Л., 1935; его же, «Очерки по языковедению и русскому языку», 3-е изд., Казань, 1910; Пешковский А. М., «Русский синтаксис в научном освещении», 6-е изд., М., 1938; Виноградов В. В., «Современный русский язык», выпуски 1-2, М., 1938; Булаховский Л. А., «Курс русского литературного языка», 3-е изд., Харьков, 1938; Аванесов Р. И. и Сидоров В. Н., «Русский язык», 3-е изд., М., 1935; Кошутич Р. И., «Грамматика русского языка», [ч. 1], 2-е изд., П., 1919, ,[ч.] 2, Белград, 1914.

2) Общие руководства по истории и диалектологии русского языка: Соболевский А. И., «Лекции по истории русского языка», 4-е изд., М., 1907; Шахматов А. А., «Введение в курс истории русского языка», ч. 1, П., 1916; его же, «Очерк древнейшего периода истории русского языка», П., 1915 (Энциклопедия славянской филологии, вып. 11); его же, «Курс истории русского языка», 2-е изд., ч. 1-3, СПБ, 1910-12 (литогр.); Виноградов В. В., «Очерки по истории русского литературного языка XVII-XIX вв.», 2-е изд., М., 1938; Булаховский Л. А., «Исторический комментарий к литературному русскому языку», 2-е изд., Киев, 1939; Дурново Н. Н., Соколов Н. Н. и Ушаков Д. Н., «Опыт диалектологической карты русского языка в Европе с приложением очерка русской диалектологии», М., 1915 (Труды Московской Диалектологической комиссии, в. 5); Карский Е. Ф., «Русская диалектология...», Л., 1924; Буслаев Ф. И., «Историческая грамматика русского языка», ч. I-II, 4-е изд., М., 1875.

3) Монографии по русскому языку и его истории: Богородицкий В. А., «Фонетика русского языка в свете экспериментальных данных», Казань, 1930; Щерба Л. В., «Русские гласные в качественном и количественном отношении», СПБ, 1912; Брок О., «Очерк физиологии славянской речи», СПБ, 1910 (Энциклопедия славянской филологии, вып. 5); Грот Я. К., «Спорные вопросы русского правописания от Петра Великого доныне», СПБ, 1873; Бодуэн-де-Куртенэ И. А., «Об отношении русского письма к русскому языку», СПБ, 1912; Lundell, «Etudes sur la prononciation russe», Stockholm, 1890; Trofimov М. V. and Jones D., «Pronunciation of Russian», L., 1923; Чернышев В., «Правильность и чистота русской речи», 2-е изд., вып. 1-2, СПБ, 1914-15; Обнорский С. П., «Именное склонение в современном русском языке», вып. 1-2, Л., 1927-31; Некрасов Н. П., «О значении форм русского глагола», СПБ, 1865; Mazon А., «Morphologie des aspects du verbe russe», Р., 1908; его же, «Emplois des aspects du verbe russe», Р., 1914; Boyer Р., «De l’accentuation du verbe russe», Р., 1895; Nachtigall R., «Akzentbewegung in der russischen Formen- und Wortbildung», 1, Heidelberg, 1922; Соболевский А. И., «Очерки из истории русского языка», ч. 1, Киев, 1884; Шахматов А, А., «Исследования в области русской фонетики», Варшава, 1893; его же, «Исследование о языке новгородских грамот XIII и XIV вв.», СПБ, 1886; его же, «Исследование о Двинских грамотах XV в.», ч. 1-2,СПБ, 1903; Васильев Л. Л., «К вопросу о значении каморы в некоторых древнерусских памятниках XVI-XVII веков», Л., 1927; Виноградов В. В., «Исследования в области фонетики севернорусского наречия», вып. 1, П., 1923; Потебня А. А., «Из записок по русской грамматике», ч. 1-2, 2-е изд., Харьков, 1888, [в. 3], 1899; Истрина Е. С., «Синтаксические явления Синодального списка 1-й Новгородской летописи», П., 1923 [Изв. II отд. Академии наук, 1919, 1921]; Селищев А. М., «Диалектологический очерк Сибири», вып. 1, Иркутск, 1921; Jacobson R., «Remarques sur I’évolution phonologique du russe», Prague, 1929; Unbegaun В., «La langue russe au XVI siècle», Р., 1935; Виноградов В. В., «Язык Пушкина», М.-Л., 1935; Будде Е., «Опыт грамматики языка А. С. Пушкина», вып. 1-3, СПБ, 1901-1904; Martel А., «Michel Lomonosov et la langue russe», Р., 1933; Греч Н. И., «Чтения о русском языке», ч. 1-2, СПБ, 1840; его же, «Практическая русская грамматика», 2-е изд., СПБ, 1834; Востоков А. Х., «Русская грамматика по начертанию его же сокращенной грамматики полнее изложенная», СПБ, 1831.

4) Словари: Даль В. И., «Толковый словарь живого великорусского языка», 2-е изд., т. I-IV, М.-СПБ, 1880-82, 4-е изд., СПБ-М., 1914, и т. I-IV, М., 1935; «Толковый словарь русского языка», под редакцией Д. Я. Ушакова, М., 1935-39 (вышло три тома); «Словарь иностранных слов, вошедших в русский язык», составитель К. С. Кузьминский и др., изд. «Советская энциклопедия», М., 1933; Срезневский И. И., «Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам», т. I-III, 1893-1912; Преображенский А. Г., «Этимологический словарь русского языка», М., 1910-1916, вып. 1-14 (неокончен); Подвысоцкий А. И., «Словарь областного архангельского наречия, в его бытовом и этнографическом применении», СПБ, 1885; Куликовский Г., «Словарь областного олонецкого наречия, в его бытовом и этнографическом применении», СПБ, 1898; Васнецов Н. М., «Материалы для объяснительного областного словаря вятского говора», Вятка, 1907.

П. Кузнецов.

Номер тома36 (часть 7)
Номер (-а) страницы446
Просмотров: 689
← Русское искусство. I. Древнерусское искусство
Русский театр →




Алфавитный рубрикатор

А Б В Г Д Е Ё
Ж З И I К Л М
Н О П Р С Т У
Ф Х Ц Ч Ш Щ Ъ
Ы Ь Э Ю Я