Тургенев Иван Сергеевич

Тургенев, Иван Сергеевич, знаменитый русский романист (1818—1883). Социальное бытие Тургенева определялось, во-первых, его принадлежностью к крупно-поместному дворянству и, во-вторых, теми социально-экономическими явлениями, которые вызвали крупные перемены в общественной, культурной и литературной жизни его времени.

Родился Тургенев 28 октября 1818 г. в г. Орле. Его отец, Сергей Николаевич, служивший тогда в елизаветградском кирасирском полку, был женат на Варваре Петровне Лутовиновой. Выйдя в 1821 г. в отставку, он поселился в имении жены, в селе Спасском-Лутовинове (близ г. Мценска бывшей Орловской губернии). Будущий писатель рос в большой помещичьей усадьбе, в типично-барской обстановке, окруженный крепостными дворовыми и крепостными мужиками. Домашнее воспитание под руководством суровой матери, гувернанток и гувернеров (немцев и французов) сменилось обучением в московского пансионе Вейденгаммера (1827—1829), откуда мальчик переходит в пансион армянского института. В 1833 г. Тургенев уже студент московского университета по словесному отделению. В следующем году он переводится в петербургский университет на филологическое отделение философского факультета и занимается здесь главным образом классической филологией, литературой и философией. Окончив курс в 1836 г. со званием действительного студента, Тургенев готовится к экзамену на степень кандидата и получает ее в 1837 г. Не довольствуясь этим, в 1838 г. он едет за границу, чтобы продолжать учение в берлинском университете. Здесь, вместе с Грановским и Станкевичем, он слушает лекции по гегелевской философии (у профессора Вердера), по филологии (у Цумпта, Бёка) и истории (Ранке и др.). Философские и литературные интересы явно преобладают у Тургенева, и он в 1842 г. держит экзамен в петербургском университете на степень магистра философии. Экзамен сошел вполне удовлетворительно (между прочим, письменные ответы Тургенев давал не только на русском, но также на латинском и немецком языках), но кафедральным ученым Тургенев не сделался, а осенью 1842 г. очутился чиновником особых поручений в канцелярии министерства внутренних дел, где начальником был известный писатель В. И. Даль. Через два года Тургенев вышел в отставку и в качестве «неслужащего дворянина» всецело отдался литературной деятельности, которая в известной степени давала ему и средства к существованию. Лишь в 1860 г., когда умерла мать, Тургенев сделался обладателем 6 500 десятин земли и около двух тысяч душ крепостных мужского пола. Теперь он мог спокойно отдаваться творческой работе и жить за границей. Со времени первой поездки (в 1838 г.) Тургенева за границу, Запад приковал его к себе. Он часто ездит туда, а с 1856 г. совсем переселяется за границу, только временами посещая Россию. И умер Тургенев в Буживале (во Франции) 22 августа 1883 г. Похоронили его в Петербурге на Волковом кладбище.

Личная жизнь Тургенева сложилась не особенно радостно. К матери   большой нежности он не питал. Жизнь в родном гнезде не манила его к себе, когда он был молод. Его   ранние романы с женщинами не давали полного счастья, как роман с сестрой М. А. Бакунина, Татьяной Александровной (в течение 1841—1843 гг.), как любовная связь (1841—1842) с крепостной девушкой, швеей, Авдотьей Ермолаевной Ивановой, от которой он имел дочь Пелагею, или Полину, получившую потом заграничное воспитание и совершенно офранцузившуюся. В 1843 г. Тургенев знакомится в Петербурге с знаменитой французской певицей Полиной Виардо-Гарсиа (см. Х, 386/87), и на всю жизнь привязывается к ней и к ее семейству. В этих отношениях Тургенева к Виардо еще многое остается неясным, но трудно сомневаться, что это была любовь сильная и мучительная для нашего писателя. Временами его сердце вспыхивало от встреч с другими женщинами, например, с баронессой Вревской (1874—1877), которая умерла на посту сестры милосердия и которую Тургенев прославил в особом стихотворении в прозе, а под конец жизни — с артисткой М. Г. Савиной. Тургенев жаждал любви и не находил ее. Одиноким скитальцем прилепился он к краю чужого гнезда и со стороны смотрел на чужое счастье.  Эти личные неудачи, несомненно, оставили свой след в психологии и творчестве Тургенева. «Один, один, как всегда» — вырываются не раз тяжелые слова из его груди. Положение усложнялось тем, что он, в сущности, потерял также свое «дворянское гнездо» хотя оставался крупным помещиком.

Уже в молодые годы Тургенев не мог отдаваться идиллическому покою деревенской жизни. Рано почувствовал он, что воздух усадьбы отравлен крепостничеством. Крепостное право и связанный с ним уклад жизни должны были рухнуть под напором новых экономических факторов. Актом 19 февраля 1861 г. крепостное право юридически было отменено. Тургенев своими ушами слышал, как хрустнул организм барской жизни, и своими глазами видел, как наступил исторический перелом во всей русской жизни, как развертывалась эпоха «великих» реформ с ее надеждами и разочарованиями. Несмотря на явные недостатки, крестьянская  реформа повела к существенному изменению всей социальной структуры страны. Роль дворянства в социально-экономической жизни пошла на убыль. Большие успехи делает капитализм. Возрастает экономическое и социальное значение крестьянства, «народа». Наряду со всем этим приобретают большой удельный вес те мелкобуржуазные, демократические слои, которые являются промежуточными между дворянством и крупной буржуазией, с одной стороны, и крестьянством, с другой. Дворянская интеллигенция увидела против себя интеллигенцию демократическую, т. н. разночинцев. В то время, как первая, в лице лучших своих представителей, теряла веру в правоту своей культуры, вторая с твердой убежденностью выдвинула проблему демократической культуры в интересах «народа» и в соответствии с его идеалами, действительными или предполагаемыми. Происходит борьба больших общественных идеологий, отражающих борьбу классовых группировок того времени, — философского идеализма «людей сороковых годов» и научного позитивизма «мыслящих реалистов», славянофильства и западничества, социального консерватизма и социализма. Широко развертывается народничество с его «хождением в народ» для целей культурной и революционной пропаганды. Тургенев наблюдал все перипетии народнического движения, — его возникновение, апогей и угасание. При нем совершилось убийство Александра II, и началась тяжелая реакция восьмидесятых годов. Страна содрогалась от социальных конвульсий, и жизнь находилась «на грани двух культур».

Тургенев чутко реагировал на все эти явления. К «домашним» впечатлениям в разное время присоединились и переживания в общеевропейском масштабе, так как Европа испытывала тогда глубокие потрясения в виде революций 1848 и 1870 годов. Тургенев жил широкими интересами своей родины и Запада, который стал второй его родиной. Все богатство пережитого и передуманного целиком вошло в его литературное творчество и многообразно отразилось в его обширной переписке.

Насколько известно до сих пор, первым произведением Тургенева нужно считать драматическую поэму «Стéно», написанную в 1834 г., когда автору было всего 16 лет (первым произведением, появившимся в печати в 1836 г., была рецензия на книгу А. Муравьева «Путешествие по святым местам русским»), а последними его произведениями были стихотворения в прозе и рассказ «Пожар на море» (1883). За эти полвека русская литература пережила бурную эволюцию. Пушкин еще был жив, когда Тургенев начал писать, и уже поднималась звезда Гоголя. Не успел Пушкин умереть, как литературная критика (даже Белинский) уже ставила вопрос о преимуществах гоголевского направления. В пятидесятых годах спор о двух школах — пушкинской и гоголевской — принял острые формы. Ход событий после севастопольской войны еще более поднял интерес к спорной проблеме. Расцветает «обличительная литература». Выступает Щедрин, чтобы широко и вольно развернуть поток своей сатиры. Появление в литературе писателя-разночинца с его демократическим натурализмом вносит новый момент в литературную жизнь. Пытаются «разрушить» старую эстетику и создать новую, соответствующую общему мировоззрению «мыслящих реалистов». Доносятся отголоски натурализма Золя. Словом, в литературе происходили большие сдвиги. Как и в других случаях, Тургенев старался отдавать себе сознательный отчет в происходящем и занимал среди споривших вполне мотивированную позицию.

Не сразу Тургенев нашел свой жанр и свой стиль; не сразу определилась и его поэтика. Начинает он стихами — поэмами и лирикой, т. е. теми жанрами, которые были ходовыми в пушкинское и лермонтовское время. Поэму «Стéно» (1834) можно прямо отнести к типу байронических произведений. За ней последовали поэмы: «Параша» (1843), «Поп» (1844), «Разговор» (1844), «Помещик» (1845), «Андрей» (1846). Впоследствии Тургенев невысоко ставил свои стихотворные вещи. И, действительно, не тут проявил он главную мощь своего таланта. Тут еще много подражательного. Однако, современная ему критика не обошла вниманием стихов Тургенева. Позднейшее их изучение показало, что они в самом деле имеют свои литературные достоинства и во всяком случае стоят не ниже среднего уровня тогдашней стихотворной техники. Тургенев недаром потянуло к стихам: в этой форме молодой писатель легче всего мог выразить «поэзию» и лиризм своего настроения. Здесь сказались те свойства его дарования, которые со всей силой проявятся в его зрелом творчестве. Поэмы и стихотворные повести, как вообще в эволюции литературных жанров, так и в творчестве Тургенева, служат переходом к прозаической повести. Тематика, как лирики, так и поэм найдет себе продолжение в дальнейших его произведениях. Третьим жанром, в каком творил Тургенев, была драма. Характерно, что уже первой поэме «Стено» придал он драматическую форму. В 1836 г. он принимался писать оригинальную драму. В сороковых годах его пьесы стали появляться в печати: «Неосторожность» (1843), «Безденежье» (1846), «Нахлебник» (1848), «Где тонко, там и рвется» (1848), «Месяц в деревне» («Студент», 1849), «Холостяк» (1849), «Завтрак у предводителя, или полюбовный дележ» (1849), «Провинциалка» (1851), «Разговор на большой дороге» (1851), «Вечер в Сорренто» (1852). Некоторые из названных пьес уже в свое время попадали на сцену; держатся они и до сих пор в репертуаре театров. И это несмотря на то, что сам автор не признавал в себе драматического таланта и полагал, что его пьесы, «неудовлетворительные на сцене», могут представлять лишь некоторый интерес в чтении. Вопреки этому мнению автора, оказалось, что пьесы его очень интересны в стилевом отношении (исследователи находят целую «смену стилей» в его театре) и что Тургенев как бы походя внес в драматургию свои оригинальные ноты — психологическую тонкость анализа и мягкий лиризм: это — пьесы настроения, от которых прямая линия тянется к театру Чехова. Тургенев любил театр, следил за его жизнью, писал разборы пьес (Гедеонова, Кукольника, Островского), оставил нам ряд неосуществленных замыслов и даже под старость написал четыре либретто к опереткам Полины Виардо. Всё же Тургенев прав, когда не считал драматургию своим подлинным жанром. Этим жанром была беллетристика, образцы которой давали Пушкин, Лермонтов и Гоголь. К 1842 г. относится коротенький «роман» Тургенева «Похождения подпоручика Бубнова», а в 1844 г. уже печатается повесть «Андрей Колосов»; далее идут повести и рассказы: «Три портрета» (1846), «Бреттер» (1847), «Петр Петрович Каратаев» (1847) и пр. В 1847 г. («Хорем и Калинычем») начата серия рассказов, составившая потом «Записки охотника» (отдельной книгой вышли в 1853 г.). Тургенев не мог не подчиниться до известной степени тогдашним литературным вкусам; в частности, он пользовался жанром т. н. физиологических очерков (среди неосуществленных замыслов сохранилось, десять сюжетов для физиологических очерков). Но в нем зрел самостоятельный художник, мастер новеллы и романа. В 1852 г., после издания «Записок охотника», он сознательно стремится к тому, чтобы преодолеть свою «старую манеру», в которой чувствовалась несомненная зависимость от литературных предшественников. В 1853 г. Тургенев принимается за романы. Первая попытка осталась незавершенной; напечатан лишь отрывок под заглавием «Собственная господская контора» (1859). В 1855 г. он начал роман «Гениальная натура», который в 1856 г. был напечатан под заглавием «Рудин». Этим открывается целая сюита знаменитых романов Тургенева: «Дворянское гнездо» (1858), «Накануне» (1859), «Отцы и дети» (1861), «Дым» (1867), «Новь» (1876). Было намерение продолжать роман «Новь», но старевший и больной писатель мог дать лишь свои художественные миниатюры — «Стихотворения в прозе» (1878—1882) да повести: «Песнь торжествующей любви» (1881) и «Клару Милич» (1882).

Среди литературных группировок своего времени Тургенев занял совершенно определенное место и в рамках художественного реализма создал свой, тургеневский стиль. «Я один из писателей междуцарствия — эпохи между Гоголем и будущим главой», говорил Тургенев в письме к С. Т. Аксакову от 1856 г. Считая Гоголя «великим поэтом, великим художником», защищая его от нападок со стороны Дружинина, Тургенев в то же время благоговеет перед Пушкиным: в молодости он считал последнего «чем-то вроде полубога», а под старость (в 1882 г.) называл его «мой великий учитель». Стремясь «к беспристрастию и к истине всецелой», он считал необходимым сочетать вместе Пушкина и Гоголя. С Пушкиным, однако, у Тургенева было больше конгениальности, чем с Гоголем. Гомер, Шекспир, Гете и Пушкин составляли его литературный Олимп. Классическая гармония, аполлинизм — его эстетический идеал. Неприязненно встретил Тургенев попытку писателей-демократов «разрушать эстетику» и устанавливать собственные литературные каноны. Повесть Помяловского «Молотов» произвела на него впечатление «чего-то нового и свежего», несмотря на все «недостатки молодости». Решетниковы, Успенские, Слепцовы и т. д. тоже не лишены способностей, но, — говорил Тургенев, «где же вымысел, сила, воображение, выдумка где?.. Правда — воздух, без которого дышать нельзя; но художество — растение, иногда даже довольно причудливое, которое зреет и развивается в этом воздухе. А эти господа — бессемянники, и посеять ничего не могут» (в письме к Полонскому от 1868 г.). У Глеба Успенского таланта в десять раз больше, чем у Николая, «но тоже очень всё однообразно и бедно красками» (в 1875 г.). Недолюбливал Тургенев также Некрасова, предсказывая ему скорое забвение, «потому, что в деле поэзии живуча только одна поэзия и что в белыми нитками сшитых, всякими пряностями приправленных, мучительно высиженных измышлениях «скорбной музы» г. Некрасова — ее-то, поэзии-то и нет на грош, как нет ее, например, в стихотворениях всеми уважаемого и почтенного А. С. Хомякова». Славянофилов Тургенев постоянно упрекал за тенденциозность творчества. Даже к Салтыкову-Щедрину и Достоевскому относился он весьма критически. Молодому Толстому желает он «свободы, свободы духовной» в «Анне Карениной» находил «отсутствие настоящей, художнической свободы». Художник Лев Толстой всё же был ему близок. В 1869 г. он считал Толстого «самым даровитым писателем во всей современной европейской литературе» и полагал, что тот уже стал главой русской литературы, которой еще не было в эпоху «междуцарствия», после Гоголя. В 1875 г. Тургенев рекомендовал Толстого французским читателям, как первоклассного писателя-реалиста (предисловие к французскому переводу «Двух гусаров»). Умирая, Тургенев шлет слова любовного привета «великому писателю земли русской». Отрицая всех, кто резко уклонялся от литературных заветов пушкинской поры, Тургенев доказывал, что художественное творчество  должно быть свободным, искренним, чуждым «сочинительства, риторики» и тенденции. Одухотворенное идеалами писателя, оно не будет ни простым подражанием, ни сухим «натурализмом». В конце концов, Тургенев исповедует художественный реализм и ставит ему социальные цели. От писателя требуются, кроме таланта, знание жизни, постоянное общение с изображаемой средой и серьезная образованность. Чем богаче внутренний мир поэта, тем выше его творения. «Greift nur hinein ins volle Menschenleben», повторял Тургенев слова Гете. «Художество — говорил он в 1880 г. в речи о Пушкине, — есть воспроизведение, воплощение идеалов, лежащих в основах народной жизни и определяющих его духовную и нравственную физиономию». Писатель должен понимать «те законы, по которым движется жизнь и которые не всегда выступают наружу; нужно сквозь игру случайностей добиваться до типов». Такова поэтика Тургенева. Ей оставался он верен и в своем творчестве.

У Тургенева есть своя творческая манера и свой художественный стиль. Его голос — мягкий, без металла. Его тон — музыкальный и лирический, с оттенком женственности. Его любимый жанр — лирическая новелла, и самые его романы сохраняют черты этого жанра. Поэт, прежде всего, Тургенев был чуток к изяществу формы и требовал, как от других, так и от себя, чтобы искусство, прежде всего, было искусством: «в деле искусства вопрос: как? — важнее вопроса: что?». Тургенев тщательно отделывал свои произведения, виртуозно пользуясь поэтическим богатством русского языка, которому он сложил свой знаменитый гимн. Специальными исследованиями «мелодики» тургеневской прозы убедительно доказаны ее высокие достоинства. Зрелые творения Тургенева отличаются простотой и легкостью архитектоники, кристальной прозрачностью образов, благородством всего художественного стиля. Даже то, что не без основания кажется теперь «старомодным», слишком литературным, имеет свою прелесть, как всякая художественная старина. В приемах своего творчества Тургенев хотел быть писателем-реалистом. Он вменял себе в достоинство, что «никогда не отправлялся от идей, а всегда от образов». По его убеждению, «точно и сильно воспроизвести истину, реальность жизни — есть высочайшее счастье для литератора, даже если эта истина не совпадает с его собственными симпатиями». Нам известно теперь, как собирал он «документы жизни», необходимые для творчества; нам известны прототипы многих его героев; известна его манера составлять предварительно «формуляры» своих героев. Тургенев сознательно стремился к тому, чтобы стать социальным художником. Сквозь поэтический, нередко ажурный рисунок, сквозь утонченную форму его произведений всегда видна недремлющая мысль русского интеллигента, имеющего свои общественные убеждения и свою философию жизни. «Я стремился», — говорил о себе Тургенев, «насколько хватало сил и уменья, добросовестно и беспристрастно изобразить и воплотить в надлежащие типы и то, что Шекспир называет the body and pressure of time (самый образ и давление времени), и ту быстро изменяющуюся физиономию русских людей культурного слоя, который преимущественно служит предметом моих наблюдений». Динамика тургеневского творчества — динамика самой русской жизни, как преломлялась она в сознании дворянской интеллигенции. Сначала Тургенев сознавал себя неотделимой частью известного целого; он как бы находился в самом кругу изображаемых явлений. Поэмы и лирика, повести, рассказы и драмы сороковых годов даже сами «Записки охотника», — всё это говорит об органической связи писателя с миром его героев. Разрыва нет. Далее наш художник уже отходит в сторону, переступает через круг, и сбоку, с некоего возвышения, начинает зарисовывать то, что осталось по ту сторону круга. Это — поэтические итоги законченного фазиса и поэтическое прощание с покинутым миром. Это — «Рудин» и, особенно, перл его творчества — «Дворянское гнездо». Любовно, но решительно расстался Тургенев с дворянским прошлым, чтобы тотчас устремить свои глаза в ту сторону, где рождалось новое. Бодро встретил  он «канун» новой жизни и не испугался новых людей, которые импонировали ему, прежде всего, своей внутренней силой («Накануне», «Отцы и дети»). Но чем дальше, тем сложнее и запутаннее становилась жизнь. Краткий момент ярких ожиданий сменился сомнениями. Не «дым» ли все, что клубится на поверхности русской жизни? Но вот начали вырисовываться какие-то контуры. Смелые пахари принялись поднимать «новь» русской жизни. Что-то будет? Как бы мимоходом не запахали участков, предназначенных для иного культурного посева. Как бы не подрыли самого фундамента, того, что именуется цивилизацией, культурой. Находясь на грани двух культур, Тургенев сознательно стоял на страже культуры, как она сложилась в многовековой жизни Европы. Он твердо памятовал, что «в эпохи народной жизни, носящие название переходных, дело мыслящего человека, истинного гражданина своей родины — идти вперед, несмотря на трудность и часто грязь пути, но идти, не теряя ни на миг из виду тех основных идеалов, на которых построен весь быт общества, которого он состоит живым членом». История обрекала Тургенева на роковую двойственность положения и на неизбежные страдания. Его психология окрашена душевной тревогой, колебаниями между отрицанием и утверждением, между верой и отчаянием. Нежный, а порой терпкий аромат грусти разлит по творчеству Тургенева. Варьируясь, по его произведениям проходит один центральный герой, слабый, надломленный и рефлектирующий, из породы «лишних людей» и «кающихся дворян» в образе русского Гамлета, Рудина, Лаврецкого, Потугина, Нежданова. По Тургеневу можно изучать тот интимный процесс, который совершался в недрах дворянской интеллигенции «на грани двух культур».

Мыслящий художник, Тургенев сознавал себя свидетелем и участником нескольких драм: это — драма русского интеллигента, дворянина по преимуществу, драма России в ее положении между Востоком и Западом и, наконец, драма социальная, общеевропейская, «всемирная». Всё это существенным образом определяло идеологию Тургенева. В связи с ходом русских и европейских событий заново ставилась проблема культуры. Тургенев решал ее, как либерал, «постепеновец» (по его самоопределению) и западник, с точки зрения дворянина, помещика и интеллигента.

Дворянству, как классу, противостоит «народ», крестьянство. Дворянство выделило из своей среды интеллигенцию, которая готова противопоставлять себя «обществу». Социальные условия поставили интеллигенцию в какое-то изолированное положение; ее жизнь приняла какой-то абстрактный характер. Интеллигенция — без почвы, без идеала, на распутье. Об этом много и красноречиво говорили еще во времена Белинского; много писал об этом Герцен. И Тургенев видел перед собой обреченное поколение «грызунов», «самоедов»,  «гамлетиков». Найдутся,  пожалуй, и Дон-Кихоты, но у них нет идеала, «а идеал дается только сильным гражданским бытом, искусством (или наукой) и религией». Несчастье «заеденных рефлексией» интеллигентов состоит в том, что, подобно Рудину, они России не знают. «Космополитизм — чепуха, космополит — нуль, хуже нуля; вне народности ни художества, ни истины, ни жизни, ничего нет...» Так рассуждает в «Рудине» умный Лежнев. Так думает и сам автор. Но в чем она, эта русская народность? Ответов много. Очевидно, в этих социологических выкладках важное место должна занимать проблема конкретного «народа», т. е. мужика. Деревня — необходимое окружение дворянской усадьбы. Как барин, как русский человек и как поэт, Тургенев любил деревню и народ. Стихотворение Тургенева 1817 г. и стихотворение в прозе 1878 г., одинаково озаглавленные «Деревня», говорят о поэтических чарах деревни, о влюбленности автора в «родной край» и его природу. Но у Тургенева, как помещика, были запутанные счеты с народом, которые не могли не замутить его ясного, почти идиллического любования деревней. Конечно, Тургенев дал «аннибалову клятву» бороться с крепостным правом. В «Записках охотника», не вникая подробно в хозяйственный быт крестьянина, лаской и поэзией обвеял он образ крепостного мужика и не скрыл своей ненависти к угнетателям. Сделавшись, после смерти матери, хозяином именья, он «немедленно отпустил дворовых на волю». Радостно приветствовал 19-ое февраля, обнаружив себя гуманным помещиком при реализации нового положения о крестьянах («пожелавших крестьян перевел на оброк, всячески содействовал успеху общего освобождения, при выкупе везде уступал 1/5 часть и в главном имении не взял ничего за усадебную землю, что составляет крупную сумму»); поднимал вопрос о распространении просвещения в народе, выстроил для своих крестьян школу и богадельню, помогал им лесом или землей и т. п. С удовлетворением видел Тургенев, что освобожденный народ «растет не по дням, а по часам». Но неприятно, что между ним, как помещиком, и крестьянами происходят разные трения, что со стороны мужиков нет полного к нему доверия. Тургенев не раз чувствовал на себе тяжелый и подозрительный взгляд мужика. В 70—80-х годах он уже опасается возможности каких-нибудь эксцессов со стороны крестьян. Если в 1860 г. Россия в целом казалась Тургеневу сфинксом, то теперь он думает, что сфинкс-то никто иной, как мужик: Карп, Сидор, Семен, ярославский, рязанский мужичок. А интеллигент-дворянин — в неблагодарной роли Эдипа: не разгадает сфинкса и — будет беспощадно проглочен. Идеологи усиленно разгадывали сфинкса. Тургеневу были известны, по крайней мере, две большие идеологии, трактовавшие о народе и культурных путях России: это — славянофильство и социализм. Славянофилы нашли ответ и непоколебимо уверовали в него. Тургенев добросовестно старается разобраться в вопросе. Пятидесятые годы были временем его занятий русской историей и древностями, временем его сближения с Аксаковыми. Тургенев понимал, что в славянофильстве есть своя доля правды. Лаврецкий и Лиза Калитина свидетельствуют о стремлении художника быть объективным по отношению к принципиальной сути славянофильства. Но принять учение славянофилов о личности, об общине, об европеизме Тургенев не мог: все эти пункты, по которым он горячо спорил с ними, больше всего с Константином Аксаковым, которого он сатирически изображал еще в «Помещике» («умница московский») и «Однодворце Овсянникове» (Любозвонов). «Я вижу», — писал Тургенев Константину Аксакову в 1852 г., — «трагическую судьбу племени, великую общественную драму там, где вы находите успокоение и прибежище эпоса». «По моему мнению», — продолжал он утверждать в 1853 г., — «трагическая сторона народной жизни — не одного нашего народа, каждого — ускользает от вас, между тем как самые наши песни громко говорят о ней». «Трагическая судьба» русского племени состоит в том, что оно должно твердо определить свою ориентацию. Россия очутилась между двух великих культур: восточной и западной. Славянофилы смотрели на Восток, Тургенев — на Запад. В тот самый год, когда Москва праздновала зарождение панславизма (в ответ на пангерманизм), Тургенев в «Дыме» (1867) скептически отнесся к давнишним, но бесплодным толкам о нашей культурной самобытности, которой мы собираемся удивлять Европу. В предисловии к отдельному изданию романа автор хотел было «еще сильнее» «доказывать необходимость нам, русским, по-прежнему учиться у немцев, — как немцы учились у римлян, и т. д.». Тургенев преследовал отголоски славянофильства всюду, где только мог подозревать его: в речи Достоевского о Пушкине, в «Анне Карениной» Толстого, в «славянофильской браге» социалистов герцено-огаревского типа. «Все человеческое мне дорого», — писал он в 1875 г., — «славянофильство — чуждо, так же, как и всякая ортодоксия». Реально-историческое чувство заставляло Тургенева держаться испытанных основ европейской культуры, которая стала уже общечеловеческой. Гражданский быт Европы, ее ци-ви-ли-за-ци-я и ее политическая свобода дороги Тургеневу. Он знал, что и на Западе не все благополучно. Более того, он видел, что и там совершается своя драма. В 1862 г. он писал Герцену: «Я, насколько хватает моего понимания, вижу трагическую сторону в судьбах всей европейской семьи, — включая, разумеется, и Россию». Тургенев внимательно следил за политическими и социальными событиями в Европе,  откликаясь на них не только в письмах, но и в печати. Так было во время франко-прусской войны (1870) и во время войны «за освобождение славян» (1877—1878). Тургенев — на стороне политической свободы и демократии. Пафос романа «Накануне» — в политической свободе; болгарин Инсаров, по истолкованию Добролюбова, предтеча русских Инсаровых. Базаров, как уверял Тургенев, мечтался ему, как «какой-то странный pendant Пугачевым». Переписка Тургенева с Герценом в 50—60-х годах полна откликов на политические темы. Когда в 1862 г. за шла речь о политическом адресе государю, Тургенев близко принял к сердцу это общественное выступление и хотел, «раскрыв беспощадной рукой все безобразия нашей администрации, суда, финансов и т. д., требовать созвания земского собора, как единого спасения России». Когда Александр III занял престол своего убитого отца, Тургенев в большой французской статье доказывал, что в сущности ничто не мешает России стать конституционной монархией, по примеру западных государств. Тургенев умер сторонником конституционной  свободы. В том же умеренном духе трактовал он социальные вопросы, получившие заостренность в социализме, европейском и русском. Под знаком  социализма вспыхнули на Западе революции 1848 и 1870 гг., а в России совершалось т. н. хождение в народ, сопровождавшееся иногда революционными действиями социалистов и бунтарскими протестами крестьян. «Для человека с сердцем есть только одно отечество — демократия», выразился Тургенев в 1848 г. Но революционные события этого года он все же переживал как сторонний наблюдатель, которому «не приходилось драться ни по ту, ни по  сю сторону баррикад». Через двадцать лет он восстановил в памяти свои переживания и написал очерки: «Человек в серых очках» и «Наши послали». Подобно Герцену, в 1848 г. Тургенев думал, что «мир в муках рождения», и видел, что «старые нации умирают сами и заражают другие, потому что они уже сгнили и сами заражены». После этого и после того, как на глазах Тургенева пал  режим Николая I, ему казалось исторически неизбежным появление на сцене русской жизни новых людей из разночинцев. По своей психологии это демократы и революционеры. В 1856 г. Тургенев взял Чернышевского под свою защиту от нападок Дружинина, чувствуя в его статьях «струю живую», понимание «действительной современной жизни». Свой роман «Отцы и дети» автор хотел бы истолковать, как «торжество демократизма над аристократией», уверяя, что произведение это всецело «направлено против дворянства, как передового класса». Социальный смысл Базарова не ясен пока и самому художнику, хотя он и сознавал, что Базаровы стоят «в преддверии будущего». Когда Базаровы сняли, наконец, с себя печать молчания, они объявились социалистами и революционерами. Чтобы уяснить себе объективную значимость социализма, Тургенев вступает в полемику с Герценом и Огаревым, как перед «Дворянским гнездом» спорил он с Аксаковыми. Не веря «ни в какие абсолюты и системы», Тургенев отрицал и социализм. В социализме усматривал он, прежде всего, умаление личности. «Что делать?» писал он Герцену в конце 60-х годов: «я останусь индивидуалистом до конца, и новое слово, выдуманное Бакуниным — congregationiste — меня не подкупает». Социальная программа социализма, и в частности народнического социализма, кажется Тургеневу нереальной. Народнический социализм — не что иное, как социалистическое славянофильство: и там и здесь «мистическое» преклонение перед дубленым тулупом и проповедь какой-то особой миссии России. Община, артель и земство «в щаповском смысле», — доказывал Тургенев, — не более, как абстракция, выведенная «немецким процессом мышления» из «едва понятной и понятой субстанции народа». В действительности же мужик — «консерватор par excellence и даже носит в себе зародыши такой буржуазии.., что далеко оставит за собой все метко-верные черты», которыми Герцен изображал западную буржуазию. В деревне, — констатирует Тургенев, — нарождается и забирает силу кулак-мироед. Писатель хотел даже изобразить этот тип в рассказе «Всемогущий Житкин». Социалисты просто не знают крестьянина и его жизни: их ждут неизбежные разочарования. Еще осенью 1864 г. у Тургенева созрел план повести с социалистом в качестве главного героя. Образованный молодой человек, занятый решением социальных вопросов, кончает по-рудински: уезжает в Америку и там погибает за свободу негров. У социалистов, как раньше у идеалистов сороковых годов, нет почвы под ногами. Нашим социалистам, — рассуждает Потугин в «Дыме», — не хватает образованности и знания жизни. Они умеют только «поднять старый стоптанный башмак, давным-давно свалившийся с ноги Сен-Симона или Фурье, и, почтительно возложив его на голову, носиться с ним, как со святыней». Социалистический кружок Губарева изображен с едкой иронией. «Новь» подсказана теми же сомнениями автора в пригодности социализма, да еще в условиях русской деревенской жизни. Молодые люди, — справедливо говорил Тургенев, — «не могут сказать, что за изображение их взялся враг». Как гражданин и художник, Тургенев не спускал глаз с социалистического движения и внимательно присматривался к социалистическим деятелям. Среди них он находил молодых людей, перед которыми и ему, старику, не стыдно снять шапку, потому что в них чувствуется «действительное присутствие силы и таланта и ума» (1874). К лавризму Тургенев относился даже сочувственно и субсидировал журнал «Вперед». Со всеми главными положениями П. Л. Лаврова он согласен; полагает только, что нельзя называть врагами конституционалистов и либералов: «переход от государственной формы, служащей им идеалом, к вашей форме», — внушает он Лаврову, — «ближе и легче, чем переход от существующего абсолютизма — тем  более что вы сами плохо верите в насильственные перевороты и отрицаете их пользу». Считая идеалы Артура Бенни «несбыточными», Тургенев, однако, чтит память о нем (1868). Он способствует появлению в печати записок И. Я. Павловского-Яковлева («Еn cellule. Impressions d’un nihiliste») и снабжает их предисловием, где дает благожелательную характеристику русского нигилиста. Хорошо отзывался Тургенев о Степняке-Кравчинском, о Германе Лопатине, об Ашкинази. Зимой 1879—1880 гг. Тургенев побывал в кружке писателей-народников и, по воспоминаниям Н. С. Русанова, объяснял, что хождение в народ не удалось именно потому, что нельзя пропагандировать отвлеченности социализма людям, вся жизнь которых состоит в переходе от одной конкретной вещи к другой. Налицо нет необходимейшего условия — взаимного понимания. «Чернорабочий» продолжает видеть в интеллигенте «белоручку», хотя бы то был народолюбец-революционер (стихотворение в прозе). Но, конечно, есть духовная красота в подвиге социалиста. Под впечатлением суда над Перовской и ее товарищами Тургенев, как предполагают, написал свое стихотворение в прозе «Порог». С огромным интересом следил он за процессом 52-х и жалел, что не может лично присутствовать на суде. Ему хотелось писать продолжение «Нови». Перед ним отчетливо рисовался образ социалиста-мистика. Русский социалист вообще весьма своеобразен, — думал Тургенев, — и стоит выше французского. Понимает Тургенев даже психологию террористов. «Наша молодежь —  святая молодежь», писал он в 1881 г. Ашкинази по поводу его романа «Les victimes du tzar». «Это всё мученики какие-то... Я не одобряю убийств, но наших революционеров, которые идут в деревню, как агнцы на заклание, третье отделение своим изуверством превращает в отчаянных, способных на всякое злодеяние... Все наши политические преступления результат жестокости шефа жандармов». После всего сказанного неудивительно, что в листке «Народной Воли» П. Ф. Якубович с большим сочувствием отметил смерть Тургенева, который, «быть может бессознательно для самого себя, своим чутким и любящим сердцем сочувствовал и даже служил русской революции».

Как художник-мыслитель, Тургенев имел свою философию жизни, которая складывалась у него под влиянием изучения философских систем, а еще больше под влиянием личных и социальных переживаний. Эта философия жизни, с своей стороны, окрашивала его художественное творчество, порой определяя всю концепцию произведений. Как мы уже знаем, Тургенев в молодости стремился стать кафедральным философом и, во всяком случае, серьезно разделял увлечение философией, столь характерное для дворянской молодежи 30—40-х годов. Он проходит обязательный тогда стаж немецкого идеализма. В Берлине, под руководством профессора Вердера, усердно штудирует Гегеля. Его магистерская работа 1842 г. написана на тему «Пантеизм» (по заданию профессора А. А. Фишера). Фаустовские порывы, склонность к философствованию и рефлексии жили тогда в Тургеневе. Разбирая в 1845 г. перевод «Фауста», сделанный Вронченком, он твердо заявлял: «Присутствие элемента отрицания, «рефлексии» в каждом живом человеке составляет отличительную черту нашей современности; рефлексия —  наша сила и наша слабость, наша гибель и наше спасенье». Но яд рефлексии нейтрализовался живым реализмом, характерным для мироощущения Тургенева. Философский идеализм сочетался в нем с эллинской ясностью ума. От Гегеля переходит он, как и многие другие, к левому гегельянству и к Фейербаху. В 1847 г. Тургенев сообщал о положении дела в Берлине: «Участие, некогда возбуждаемое в юных и старых сердцах чисто спекулятивной философией, исчезло совершенно — по крайней мере, в юных сердцах». Вердер читает перед тремя слушателями; зато «Фейербах не забыт». В рассказе 1849 г. «Гамлет Щигровского уезда» Тургенев свел счеты с философским кружком идеалистов, усомнившись в жизненной пригодности философии Гегеля: «Как прикажете применить ее к нашему быту, да не ее одну, Энциклопедию, а вообще немецкую философию, скажу более. . .науку?» Только потом (в 1865 г.),  изображая несостоятельность гегельянца Рудина, Тургенев тепло вспомнит кружок Покорского. Фейербах оказал ощутительное влияние на Тургенева. Первое время он был решительно в восторге от автора «Сущности христианства». Фейербах, по его мнению, «есть единственный человек, единственный характер и единственный талант». Следы фейербахизма сказываются в суждениях Тургенева, идет ли речь о природе и человеке, о религии и науке. Небо и звезды не возбуждают в нем религиозных чувств: небо — «вечная и пустая беспредельность»; оно — сине и лучезарно «только благодаря земле». В природе разлита жизнь, как могучая, но стихийная и инстинктивная сила: «Эта равнодушная, властная, жадная, эгоистическая, захватывающая сила есть жизнь, а природа есть бог; называйте ее как хотите, но не поклоняйтесь ей». Все в мироздании «не может действовать иначе, как следовать закону своего существования, который есть жизнь». Тургенев уверял Виардо, что он «не выносит» неба и «прикреплен к земле»: «Жизнь, ее реальность, ее капризы, ее случайности, ее привычки, ее быстро преходящую красоту . . . все это я обожаю». Так рассуждал Тургенев в 1848—1849 гг. Проблема религии подвергается коренному пересмотру. Тургенев не только разделяет взгляд Фейербаха на происхождение и сущность религии, но не может не подчеркнуть «печальной, кровавой, антигуманной» ее стороны. «В мистицизм я не ударился и не ударюсь», успокаивает он Герцена в 1862 г. Он не считал себя христианином в смысле «ортодоксии», «да пожалуй и ни в каком» (1864). В 1875 г. он рекомендует себя «преимущественно реалистом», поясняя при этом: «ко всему сверхъестественному отношусь равнодушно, ни в какие абсолюты и системы не верю». В 1876 г. он прямо называл себя «неверующим». Так мыслил Тургенев теоретически, но он не был последователен в своих мыслях, а тем более в жизни: в известные моменты прибегал к богу и к молитве. В нем не было твердой прямолинейности Базаровых (тургеневский Базаров, беспощадный отрицатель всего, нигилист, оказался не в силах отрицать смерть). Естественноисторический материализм 60—70-х гг. не покорил его себе; ни Бюхнер, ни Молешотт, никто из вождей материализма не стал его учителем. Дальше позитивизма Конта он пойти не мог. В 60-х годах Тургенев усердно читал Шопенгауэра и рекомендовал Герцену читать его «поприлежней». В 70-х годах не прошел для Тургенева бесследно также Ренан, в частности как автор «L’église chrétienne». Однако, жизнь больше учила Тургенева философии, чем книги мудрецов. Личные и социальные переживания естественным образом сплетались с общефилософскими думами о жизни человеческой. Переживания эти, как мы могли убедиться из всего предыдущего, таковы, что не могли способствовать сохранению спокойно-светлого взгляда на жизнь. В самых ранних произведениях Тургенева, начиная с поэмы «Стено», уже звучат скорбные мотивы, родственные байроновским и лермонтовским. Молодого поэта мучительно тревожат «тайны бытия». В 1859 г. Тургенев сделал характерное признание в письме к гр. Ламберт «Мне не то, чтоб скучно или грустно, но вот что я чувствую теперь: страстное, непреодолимое желание своего гнезда, своего home’а, вместе с осознанием невозможности осуществления моей мечты, — и в то же время присутствие постоянной мысли о тщете всего земного, о близости чего-то, что я назвать не умею. Слово; смерть — одно не выражает вполне этого чего-то, а потому обращение к богу — рядом с порывами на заповедные зеленые луга». Так в один клубок сплетаются личное и общее, тоска по личному счастью и мировая скорбь. Призрак смерти реет перед глазами. Неведомое «что-то» вносит в жизнь трагический момент. Это «что-то» есть неразрешенная тайна человеческой жизни, инстинктивный страх за нее и за себя. Хочешь - не хочешь, а нужно признать существование в жизни каких-то еще неведомых человеку сил, чего-то иррационального и мистического. В 1860 г. Тургенев интересуется заседанием медиумов. В ряде произведений — «Собака» (1864), «Стук . . . стук» (1871), «Сон» (1878), «Песнь торжествующей любви» (1881), «Клара Милич» (1882) — показал Тургенев присутствие неотвратимых сил, которые вторгаются в жизнь человека. Человек находится в зависимости и от слепой, безжалостной природы и от судьбы, которая «черствой рукой» «строго и безучастно ведет каждого из нас». Оглядываясь в день своего рождения на прожитые сорок четыре года (1863), Тургенев с ужасом констатировал, что над ним все время тяготели «какие-то вечные, неизменные, но глухие и немые законы». «Ничтожество, ничтожество!» вот крик боли, который не может не вырваться у мыслящего человека. Пессимизмом почти безнадежным веет от очерков «Довольно» (1864). Ужасна жизнь и в тех проявлениях, где она зависит от воли человека. История полна войн, казней и бунтов. Жалко смотреть на «весь земной шар с его населением, мгновенным, немощным, подавленным нуждой, горем, болезнями, прикованным к глыбе презренного праха». Кошмарные сны тревожат Тургенева («Конец света», 1878). Так жизнь предстала пред Тургеневым в трагическом облике. Душевная тревога поднимается до мировой скорби. Музыкальная душа художника жаждет стройной гармонии, а наталкивается на хаос; любит эстетический покой аполлоновской красоты, а видит вокруг себя бушевание дионисовской стихии. Потрясенный этим зрелищем, он не в состоянии уловить ритма в дисгармонии; ему не внятна «скрябинская» музыка тогдашней жизни. И во вселенной не нашел он разумной целесообразности. Не ощущал он и космического ритма. Философия жизни Тургенева — философия сердца, сердца чуткого, но не стойкого, напуганного жизнью в период исторического перелома.

Если бы подобная философия определяла собой все бытие Тургенева, то положение было бы безнадежным. Этого, однако, не было. Он жил интересами конкретной действительности, творил, как художник, и пил из кубка жизни, как живой человек. Потому что, наперекор всему, «человеку хочется существовать, он дорожит жизнью, он надеется на нее, на себя, на будущее» («Завтра! завтра!» 1879). Вне жизни — нет человека. Тургенев любовался каждым проявлением красоты и силы, особенно в людях. Зная цену жизни, он умел находить в ней поэтические стороны. Во всяком случае, он не только видел страшные сны о конце света, но и грезил о светлом, лазурном царстве, где будет все, что нужно для «неувядаемого рая»: красота, молодость, женщина, любовь, цветы и музыка. Это — мечта Тургенева, его идеал, его утопия, не похожая ни на толстовское царство божие на земле, ни на трудовое царство социализма.

Питомец дворянского гнезда, унаследовавший все то лучшее, чем красна была барская культура, Тургенев — типичнейший художник эпохи «на грани двух культур». В истории русской литературы он занял яркое положение и создал свою школу беллетристов. Его влияние сказалось и на творчестве таких писателей, как Короленко, Эртель, Чехов, Вересаев и Горький. В Тургеневе, как авторе т. н. мистических повестей, Мережковский (в 1892 г.) готов был видеть «предвозвестника нового идеального искусства, грядущего в Россию на смену утилитарному, пошлому реализму», т. е. зарождавшегося тогда у нас символизма. Современники, не исключая и революционеров, высоко ценили Тургенева. Любил его и Ленин.

Живя большей частью за границей, Тургенев был там своего рода полномочным представителем русской литературы. В этом качестве в 1878 г. он выступал на международном литературном конгрессе в Париже. Тургенев часто брал на себя роль посредника между Западом и Россией, переводя произведения русских писателей на французский язык (например, «Евгения Онегина» — вместе с Виардо, стихотворения Пушкина, «Мцыри» Лермонтова) или иностранных авторов на русский язык, а также, содействуя появлению тех и других переводов. Как близкий человек, входил он в писательские, часто интимные круги Франции (Ж. Санд, Флобер, Мопассан, бр. Гонкур, Золя, Додэ). Его имя пользовалось на Западе огромной популярностью и большим авторитетом. В 1879 г. оксфордский университет присудил ему звание доктора обычного права (Doctor of Common Law). Тургеневу русская литература в значительной степени обязана тем почетным местом, какое занимает она теперь в ряду европейских литератур.

Библиография. См. XI, 719/21. В дополнение укажем позднейшие издания Тургенева и главные работы о нем. — а) Сочинения Тургенева: в 1919 г. Наркомпросом было издано восемь томов; с 1928 г. выходит новое издание ГИЗ'а под ред. К. Халабаева и Б. Эйхенбаума; «Записки охотника», со вступительной статьей Б. М. Эйхенбаума, 1918; «Поп», поема, ред. и прим. Н. Л. Бродского, 1917; «Помещик», поэма, под ред. Б. М. Модзалевского, 1922; в серии «Русские и мировые классики» изданы романы: «Отцы и дети» и «Новь», под редакцией и с комм. Н. К. Пиксанова, материалы о Тургеневе в III т. «Русских Пропилеев», под ред. М. О. Гершензона, 1916; М. К. Азадовский, «Затерянные фельетоны Тургенева», Иркутск, 1927; см. то же в сборнике «Фельетоны сороковых годов», ред. Ю. Г. Оксмана, 1930. — б) Письма Тургенева: Н. Л. Бродский, «И. С. Тургенев в воспоминаниях современников и его письмах», ч. II, 1924; «М. М. Стасюлевич и его современники в их переписке», т. III, 1912; «Письма Тургенева к гр. Е. Ламберт», под ред. Г. Л. Георгиевского, 1915; «Тургеневский сборник», под ред. Н. К. Пиксанова, 1915; «Переписка Тургенева с Т. А. Бакуниной», Гол. Мин., 1919, № 1—4  и в «Документах по истории литературы и общественности», вып. II, изд. Центрархива, 1922; «Тургенев и М. Г. Савина», под ред. А. Ф. Кони, 1918; «И. А. Гончаров и И. С. Тургенев», по материалам Пушкинского Дома, предисловие и прим. Б. М. Энгельгардта, 1923; «Письма Тургенева к П. В. Анненкову» (Наша Старина, 1914,  8—12; 1915,  № 1; Печ. и Рев., 1922, кн. II; альманах «Литературная мысль», 1922, и Новый мир, 1927, № 9); «Переписка Тургенева с Д. И. Писаревым», под ред. Е. П. Казанович (Альманах Пушкинского Дома «Радуга», 1922); «Письма Тургенева к Л. Пичу», под ред. Л. Л. Гроссмана, 1921; «Письмо Тургенева к немецким критикам», Берлин, 1923; Сергей Орловский, «И. С. Тургенев в переписке о П. Гейзе» (Печ. и Рев., 1925, кн. VII); «Тургенев и круг «Современника». Неизданные материалы 1847—1861 гг.», 1930. — в) Воспоминания Тургенева: Библиография воспоминаний, составленная С. П. Петрашкевич, дана в «Тургеневском сборнике», под ред. Н. К. Пиксанова, 1915; Н. Л. Бродский, «И. С. Тургенев в воспоминаниях современников и его письмах», ч. I, 1924; «И. С. Тургенев в воспоминаниях революционеров-семидесятников», собрал и комментировал М. К. Клеман, ред. и введ. Н. К. Пиксанова, 1930; А. Ф. Кони, «На жизненном пути», т. II, т. III, ч. I, и т. IV; Д. Садовников, «Встречи с И. С. Тургеневым» (Печ. и Рев., 1923, кн. III); И. Зильберштейн, «Дуэль» Л. Н. Толстого с И. С. Тургеневым» (Огонек, 1923, № 9); Г. Лопатин, «Воспоминания о И. С. Тургеневе», с пред. Н. К. Пиксанова (Красная Новь, 1927, № 8). — г) Историко-литературные работы о Тургеневе: профессор Ив. Иванов, «И. С. Тургенев. Жизнь. Личность. Творчество», Нежин, 1914; П. Н. Сакулин, «На грани двух культур. И. С. Тургенев», 1918; А. Е. Грузинский, «И. С. Тургенев. Личность и творчество», 1918; С. И. Родзевач, «Тургенев Статьи», Киев, 1918; М. О. Гершензон, «Мечта и мысль И. С. Тургенева», 1919; И. Я. Игнатов, «И. С. Тургенев», 1922; В. Л. Львов-Рогачевский, «И. С. Тургенев», 1926; Леонид Гроссман, (Собр. соч., т. ІII), «Этюды о Тургеневе. Театр Тургенева», 1928; «Тургеневский сборник», под ред. Н. К. Пиксанова, 1915; «Венок Тургенева», Одесса, 1918; «Творчество Тургенева», под ред. И. Н. Розанова и Ю. М. Соколова, 1920; «И. С. Тургенев. Документы по истории литературы и общественности» (Центрархив, 1922); «Тургенев и его время», под ред. Н. Л. Бродского, 1923; «Творческий путь Тургенева», под ред. Н. Л. Бродского, 1923; «Литературно-библиологический сборник», под ред. Л. К. Ильинского, 1918; «Тургеневский сборник», под ред. А. Ф. Кони, 1921; Ю. Г. Охсман, «И. С. Тургенев. Исследования и материалы», вып. 1. Одесса, 1921; М. В. Португалов, «Тургениана. Статьи и библиография». Орел, 1922; К. К. Истомин, «Старая манера Тургенева» (Известия Отделения русского языка и словесности Академии Наук, 1913, т. ХIII, кн. 2 и 3; и отдельным оттиском); Сергей Орловский, «Лирика молодого Тургенева», Прага, 1926; В. Н. Горбачева, «Молодые годы Тургенева», Казань, 1926; Н. Л. Бродский, «Замыслы И. С. Тургенева» (Вест. Восп., 1916, № 9, и отдельно, 1911); его же, «Тургенев и русские сектанты», 1922; André Mazon, «L’élaboration dun roman de Turguénev; Terres vierges (Новь)» (Revue des études slaves. 1925, Tome V, fasc. 1—2); cp. статью А. Г. Цейтлина, «Тургеневские рукописи из парижского архива Виардо» (Печ. и Рев., 1927, № 2 и 3); André Mazon, «Manuscrits perisiens d’lvan Tourguénev. Notices et extraits», Paris, 1930; М. Клевенский, «Тургенев и семидесятые годы» (Гол. Мин., 1914,  1): В. М. Фриче, «И. С. Тургенев и революционное движение» (Творчество, 1938, № 8); Л. Дейч, «Русские революционеры в „Нови“ И. С. Тургенев» (Творчество, 1922, № 1—4); Сергей Орловский, «О религиозных исканиях Тургенева» (Русская Мысль, 1911, № 9-10); Никольский, «Тургенев и Достоевский. История одной вражды», София, 1921; И. М. Гревс, «История одной любви. И. С. Тургенев и Виардо», 1927:  Hugo Таunо Salonen, «Die Landscnaft bei Turgenev», Helsingfors, 1915; М. Алексеев, «Тургенев и музыка», Киев, 1918.

П. Сакулин.