Великобритания (Английский город до XVI в. Средние века)

VII. Английский город до XVI в. Средние века. Если бы теория Маурера о развитии городов из сел, теория, опирающаяся на такое бесчисленное множество неоспоримых свидетельств, еще нуждалась в доказательстве, то она, несомненно, нашла бы для себя обильный материал в истории английских городов. Развились ли они на местах древних римских муниципий или нет, города в обоих случаях одинаково не отличаются на первых порах ничем существенным от окружающих их сел. Большая близость домов друг к другу, обведение подчас всего поселка стеной или валом, все это - такие черты, которые едва ли могут дать повод историку, видящему главное отличие города от села не в тыне или ограде, а в специфическом, одному городу свойственном характере управления, сомневаться в том, что в Англии, как и на континенте, города на первых порах были не более, как селами и сообразно с этим, подобно последним, включены были в общее управление графства или поместья. Книга Суда (Domes daybook) не оставляет на этот счет ни малейшего сомнения. На каждом шагу мы встречаем в ней упоминание о местностях, ныне являющихся городами, как о таких, которые составляют собственность короля или того или другого из лордов. Городские наделы состоят в большинстве случаев в руках зависимых от собственника владельцев, платящих ему ежегодную ренту и призываемых, в силу своих держаний, к пользованию известными общинными угодьями. Во главе управления городом мы однообразно встречаем назначаемого королем или помещиком и редко когда выбираемого жителями управителя, обязанностью которого является взимание с домовладельцев годовой ренты, председательство в вотчинном суде, носящем в городах обыкновенно наименование portmen mote, наблюдение за тем, чтобы жители были записаны в десятни и исполняли все обязательные для них полицейские предписания, столь многочисленные в норманнский период английской жизни. Перечисленные в Книге Суда города и местечки могут быть сгруппированы в следующие категории. Во-первых, те, которые расположены на домениальных землях или землях, доставшихся казне на правах выморочных или конфискованных ею владений; во-вторых, те, которые входят в состав частных поместий; в-третьих, те, жители которых уже достигли свободного владения своими усадьбами и участками, но, не имея самостоятельного управления, подчинены шерифам графств, что отнюдь не мешает им иметь в своих стенах зародыши будущего гильдейского управления. К первым могут быть отнесены Ярмут, Норфолк, Сетфорд, Экзетер, Уолингфорд, Бекингем, Йорк, Стаффорд, Саусгемптон, Льюис, Уоррик и некоторые другие. О них в Книге Суда сказано: сколько в каком имеется земли и горожан, какую ренту платят последние ежегодно королю за свои наделы и какими общинными правами пользуются они при владении этими наделами. Книга Суда указывает также на выгоды, извлекаемые королем от осуществления им вотчинной юрисдикции и связанного с ней права наложения ввозных и вывозных пошлин на товары. О многих бургах говорится, что в них король имеет право собственника лишь по отношению к определенному числу городских держаний, тогда как другие отданы Эдуардом Исповедником, его предшественниками или самим Вильгельмом в собственность церквам, монастырям или светским лордам. Осветим сказанное нами примерами. Об Ярмуте в Книге Суда сказано только, что в нем король вправе считать 70 граждан (burgenses) платящими ему ежегодную ренту. Подлинные слова текста: «rex tenet LXX burgenses» показывают, кто считался гражданином в это время; очевидно, - лишь лицо, платящее определенную ренту за свой надел; другими словами, владелец городского вида оброчного держания (soccage). Более обстоятельные сведения, чем о Ярмуте, дает нам Книга Суда об Экзетере. Король владеет в нем 315 дворами (domus), из которых 48 остаются пустыми со времени нашествия, а остальные платят ежегодную ренту. Граждане Экзетера в совокупности пользуются участком земли в 12 плугов, расположенным вне городской черты; за владение им сборы поступают ни к кому иному, как к самому городу (quae nullam consuetudinem reddunt, nisi ad ipsam civitatem). Очевидно, мы имеем здесь указание на общинные земли города, земли, отдаваемые гражданами в арендное держание частным лицам с вознаграждением в пользу города. Подобного же рода земли, на этот раз эксплуатируемые самими горожанами, упоминаются и при описании наделов и платежей граждан Бекингема. Мы читаем в Книге Суда о пастбище для городского стада, пастбище, по всей вероятности, общем 27 указанным в тексте гражданам с помещиком и его крепостными людьми. О гражданах Йорка, владеющих наделами в королевской земле, сказано, что они ежегодно платят королю «consuetudinem», другими словами, обычаем установленные и неизменные платежи. То же упоминание сделано и по отношению к гражданам Гентингдона. В применении к последним прямо значится, что установленные обычаем платежи («consuetudines») они несут за состоящие в их владении городские участки. Вывод, который нельзя не сделать на основании только что приведенных данных, состоит в признании факта независимости городской ренты от произвола помещика и определения ее раз навсегда местными обычаями; другими словами городское держание (burgage tenure) является уже в Книге Суда видом свободного держания (soccage), каким признает его четыре века спустя современник Эдуарда IV судья Литтльтон. Рядом с рентой за свои участки, граждане многих городов несут еще в пользу короля особые платежи - за пользование пастбищами (de pastura), за свободу от пошлин с товаров, привозимых на кораблях или сухим путем, за право держать порт (de porto) (так, например, в Льюисе, в Арунделе и других местах), - наконец, за право держать рынок. Король на правах частного владельца держит еще во многих городах свой вотчинный суд, как видно из упоминания о «saca et soca»; например, в городе Норвиче. В Кентербери это право в свою очередь связано с возможностью извлечения определенного дохода с судебных пошлин. К последним присоединяются еще платежи, получаемые королем, как поручителем, с городских граждан, призванных законами Вильгельма Завоевателя состоять под таким индивидуальным надзором и заступничеством. В Книге Суда мы читаем поэтому, что граждане Норвича, сверх ренты, платят еще королю «de comendatione», другими словами, за то, что состоят под его поручительством.

По отношению к самому сбору идущих от них доходов, королевские города могут быть разделены на такие, которые непосредственно платят всю причитающуюся с них сумму в казначейство, и такие, доход с которых включен в ежегодную аренду графств шерифами. К последним городам принадлежит, например, Норсгемптон, о котором в Книге Суда сказано, что жители его платят ежегодно шерифу 30 фунтов 10 шиллингов, которые входят в состав его ежегодной суммы откупа (firma). Во многих городах, расположенных на домениальной земле, король получает ренту лишь с известного числа участков. Остальные платят не ему, а тому или другому светскому или духовному лорду, церкви, монастырю, помещику; так, например, в Норвиче, в котором король владеет двумя третями всех участков, а граф Роджер Бигот - одной третью, или в Бекингеме, в котором, вместе с королем, поземельными владельцами являются до 12 светских и духовных лордов, в зависимости от которых состоят по одному, по два, по четыре и по пяти городских держаний.

Такое совместное владение городом большего или меньшего числа помещиков заодно с королем могло возникнуть двояким способом: или путем предоставления королем в дар церкви и светским лордам части городских земель и доходов, входивших некогда в состав казенных или домениальных владений, или же, наоборот, путем возвращения королю части пожалованной им некогда в собственность городской земли (в силу конфискации, например). Последний случай - именно тот, какой мы встречаем в Норвиче. В Книге Суда значится, что в прежнее время Роджер Бигот владел всей лежащей под городом землей. Когда король вздумал основать в городе укрепленный замок, Роджер согласился на то, чтобы владеть впредь землей не одному, а совместно с королем. Таким образом, в городе оказалось одновременно два собственника: король и светский лорд.

Города, о которых только что шла речь, представляют, так сказать, переходную ступень от королевских к владельческим. Единственное отличие последних городов от описанных состоит в том, что в них жители платят ренту и другие платежи не королю, а помещику, на землях которого расположены их участки. Светский или духовный лорд осуществляет в названных городах право вотчинной юстиции и получает в свою пользу судебные пошлины и пени (sacam, socam, forisfacturam).

Рассмотренные нами группы городских поселений заключают в себе всю совокупность английских городов, за исключением одного только Лондона. Лондон не упоминается Книгой Суда; тем не менее, на основании англосаксонских законов и некоторых грамот самого Вильгельма, мы можем составить себе приблизительное понятие о его правах и вольностях в предшествующий завоеванию период. Свобода городских держателей от периодической уплаты ренты - вот черта, отличающая его от городов указанных нами выше групп. Своим происхождением она обязана факту взятия на откуп гражданами суммы следуемых с них правительству денежных поступлений. Вместо того чтобы взимать их, как прежде, непосредственно с самих жителей, с помощью назначаемого управителя, или бальифа, вместо того, чтобы отдавать их в аренду шерифу, король входит в соглашение с самими жителями города, признает за ними административную и судебную автономию, специально обозначенные торговые вольности и права и выговаривает себе одно лишь ежегодное получение наперед определенной денежной суммы. С этого времени городские владения из оброчных становятся свободными; город обыкновенно начинает сам избирать свое начальство; граждане изъемлются от патримониальной и королевской юрисдикции и приобретают право держать собственные суды, по образцу судов шерифа или помещика. Товары их раз навсегда объявляются свободными на протяжении всего королевства, как от ввозных, так и от вывозных пошлин. Разрешение держать рынок и вступать в свободные союзы, гильдии, обыкновенно сопровождает собой только что перечисленные права. Во главе управления стоял, по всей вероятности, уже избираемый управитель, рив. Свобода от подсудности суду шерифа сопровождалась для граждан правом собственной юрисдикции в так называемом «Court of the Hustings», суде, упоминаемом еще в мнимых законах Эдуарда Исповедника.

Как в королевских, так и во владельческих, так, наконец, и в свободных городах к участию в городских делах допускаемы были только граждане, «Burgwara» англо-саксонских грамот, обозначаемые в Книге Суда термином «burgenses». Если мы зададимся вопросом: кто в англо-саксонский период вправе был слыть гражданином, то мы необходимо придем к заключению, что гражданином считался владелец городского участка, лицо, державшее городской надел (burgage tenure).

Подобно гражданам континентальных городов, англо-саксонские «Burgwara» чувствовали потребность вступления между собой в тесные и постоянные союзы, - с целями не только религиозными и благотворительными, но и общежительными. Одной из таковых является охрана мира, для достижения которой граждане Лондона уже в царствование Этельстана установили у себя особую гильдию, - с правом издания местных предписаний, регулирующих порядок взыскания, характер и размер пеней с лиц, позволивших себе то или другое правонарушение в среде самой гильдии. Только благодаря крайней бедности уцелевших до нас свидетельств, мы не в состоянии дать категорический ответ на вопрос: существовали ли однохарактерные с лондонской гильдии и в других англо-саксонских городах или нет. Рядом с этими добровольными союзами имелись уже в англо-саксонский период и другие. Все те граждане города, которые занимались торговлей, входили в состав торговой гильдии «gilda mercatoria». Из позднейших памятников норманнского периода мы узнаем, что члены гильдии призываемы были присягой уведомлять своих сочленов о лицах, занимающихся торговлей в Лондоне и не состоящих в то же время в гильдии, с тем, чтобы дать возможность гильдейскому управлению немедленно включить их в число гильдейской братии и распространить на них гильдейские сборы. Из этих документов видно, что принадлежность к торговой гильдии не поставлена была в зависимость от воли частных лиц, но что, наоборот, каждый гражданин, занимающийся торговлей, обязан был вступить в состав гильдейской братии.

Такого рода заключение вполне мирится с утверждаемым Кэмбэлем фактом существования в англо-саксонский период запрета покупать и продавать иначе, как в пределах города, и с нередкими упоминаниями в Книге Суда о принадлежности права держать рынок (mercatum) торговой гильдии (gilda mercatoria). Такого рода предоставление было бы немыслимо, если бы в состав гильдии не входили с давних пор все занятые торговлей граждане города. Прибавим к сказанному, что в состав последних входили не одни купцы, что в англо-саксонский период, как доказано Брентано, а за ним Гроссом, ремесленник обыкновенно являлся и продавцом продуктов собственного труда. Таким образом, гильдейскими братьями в англо-саксонский период являлись одновременно и купцы, и ремесленники.

Что касается до самой организации городского управления, то о последней мы имеем лишь самые скудные и отрывочные данные. Они сводятся к случайному упоминанию в памятниках англо-саксонского периода об ольдерменах городов, о собраниях городских граждан, обозначаемых термином port-menmote, о городских управителях, portreeve. Сближенные с свидетельствами позднейших источников, - грамот норманнских королей, подтверждающих старинные вольности городов, - они тем не менее раскрывают перед нами до некоторой степени картину внутренней жизни англо-саксонского города. Порт-менмот оказывается административным и судебным собранием городских граждан, собранием, функции которого вполне совпадали с теми, какие издревле принадлежали в графствах - сотенным сходам, а в вотчинах - так называемым courtleets. Существование в англо-саксонских городах периодических собраний всего гражданства, собраний, которые, согласно законам Эдгара, имели быть собираемы три раза в год, свидетельствует о том, что если не все, то, по крайней мере, некоторые города возведены были уже в англо-саксонский период на степень сотен. Это последнее имело для города то значение, что граждане его переставали зависеть по-прежнему, наравне с остальными жителями графства, от общих органов сотенного управления и приобретали собственный суд и собственную администрацию в лице городского собрания и городского старейшины. Это городское собрание, этот городской начальник в своих правах и обязанностях ничем не отличались от однохарактерных им органов сотенного управления. Немногие уцелевшие до нас акты наделения церквей и монастырей частью городских доходов королем или частными владельцами городов дают возможность довольно обстоятельной характеристики административно-судебной юрисдикции городских собраний. В одной из таких грамот, грамоте IX века, напечатанной Кэмбэлем в его сборнике англо-саксонских хартий, прямо упоминается о взимании с горожан в пользу короля или частного владельца города целого ряда пеней за правонарушения, совершенные жителями города. Эти пени по самому своему наименованию являются вполне тождественными с теми, какие одновременно налагаемы были как в сотенных судах, так и в судах тех вотчин, владельцы которых специально наделены были правом уголовно-полицейской юрисдикции. Наложение этих пеней предполагает как существование периодически созываемого судебного собрания, так и предоставление этому собранию некоторых следственно-полицейских функций. Таким органом и был «portmen-mote».

В нем сосредоточивалась, несомненно, вся сумма полицейских и судебных прав города. Начальник города, герефа, обозначаемый в одном месте законов Этельстана термином «Cyninges gerefa binnan port» (королевский герефа в пределах города), являлся не более, как председателем этих собраний и исполнителем их приговоров. Назначаемый обыкновенно королем или помещиком, «герефа» являлся избирательным чиновником, быть может, в одном только Лондоне да в Кентербери, причем в последнем месте он призван был к разделу предоставленных ему функций с назначаемым королем товарищем.

О существовании в англо-саксонских городах других начальников, помимо герефы, мы не находим иных указаний, кроме тех, какие в применении к одному только Лондону содержат в себе «Instituta Londoniae». В этих последних мы встречаем упоминание о т. н. тунгерефе, заведовавшим городскими пошлинами с ввозных товаров и т. н. «caccepol», или сборщике последних. Рядом с этими чиновниками в законах Эдгара упоминается о 33 лицах, избираемых гражданами больших городов, по всей вероятности, из среды торгового люда, лицах, обязанностью которых было присутствие при заключении торговых сделок и третейское разбирательство возможных пререканий между продавцами и покупателями. Существование в городах подобного рода агентов вполне примиримо с засвидетельствованным грамотами фактом установления в каждом городе особых полицейских распоряжений, определяющих как характер лиц, допускаемых к торговой деятельности, так и качества продаваемого товара.

Сказанного нами достаточно для установления следующих двух положений: 1) города в Англии имеют общее с селами происхождение и общую с ними судьбу, в смысле одинаковой зависимости от феодальной аристократии, с ее естественным главой, королем; 2) процесс развития муниципальной жизни уже в англо-саксонский период состоял в замене оброчных городских держаний свободными и установлении хозяйственного, административного и судебного самоуправления, путем взятия на откуп городских сборов самими гражданами.

В таком же направлении процесс этот продолжает развиваться и в течение всего периода правления как норманнской, так и анжуйской династии. С каждым поколением число свободных самоуправляющихся муниципий растет, благодаря покупке ими у короля или частных владельцев известных прав и преимуществ и взятие городской аренды в свои руки.

Не входя в подробности, касательно времени и порядка, в котором наиболее значительные из английских городов были призваны к положению свободных муниципий, я ограничусь описанием тех прав и преимуществ, какими наделяли их обыкновенно грамоты королей из династии Плантагенетов. Эти права и преимущества с удобством могут быть подведены под одну из следующих групп: 1) свобода земельных держаний; 2) избрание органов местного управления; 3) изъятие от полицейско-судебной власти шерифа; 4) самостоятельный суд; 5) право устраивать в своей среде гильдии; 6) торговые привилегии, как-то: право держать рынок или порт, взимать пошлины с продаваемых на нем товаров, право свободного проезда и провоза по королевским дорогам.

Для историка городского самоуправления наибольший интерес представляет, разумеется, знакомство с теми из этих привилегий, которые имеют непосредственное отношение к администрации и суду. Ограничиваясь поэтому одним лишь упоминанием об имущественных и торговых прерогативах городов в XII, XIII и XIV вв., мы остановимся с большей подробностью на описании характера их самоуправления в период времени, предшествующий вступлению на престол Ланкастеров.

Мы вступаем на менее шаткую почву с момента перехода к периоду королей норманнской и анжуйской династии. На место темных указаний, какие только и в состоянии дать кадастрационная опись, на место отрывочных фактов, с трудом извлекаемых из англо-саксонских грамот, выступает теперь длинный ряд городских хартий, к которым, для некоторых городов, присоединяются еще протоколы гильдейских собраний. Пользуясь этими источниками, мы в состоянии восстановить не одну страницу из истории английского города в средние века. Медленен был путь развития в Англии муниципальной автономии, продолжителен для большинства современных центров мировой торговли период полного совпадения их внутренней организации с организацией села. В тех городах, которым удалось достигнуть известной независимости, вся полнота административной и судебной власти продолжала сосредоточиваться в руках всей совокупности городских граждан, не в пример континенту и в частности Италии, в которой в то же время происходило совершенное поглощение городского самоуправления цехами и между гражданами одного и того же города, в лице popolani grassi и popolo minuto, вырыта была та бездна, которая необходимо отделяет собой состоятельные и несостоятельные классы общества, когда первые призваны одни к политической власти, а вторые - к безмолвному подчинению.

В состав английских городов в занимающий нас период мы, прежде всего, должны выделить группу городов, внутренняя организация которых не представляет существенных черт отличия от сельской. К числу таких городов можно отнести, например, Арундель, Бредфорд, Манчестер, Сент-Олбан и ряд других. Познакомимся с внутренней организацией любого из таких городов, и мы увидим, что они отличаются только наименованием от обыкновенного типа большого английского поместья. Остановимся на Арунделе. Он отдан был, вместе с замком этого имени, в ленное держание Роджеру Монтгомери, одному из ближайших товарищей по оружию Вильгельма Завоевателя. Наделение воспоследовало в 1071 году. Гораздо раньше этого времени Арундель слыл уже городом, как видно из обозначения жителей его термином burgenses в Книге Суда. Несмотря на это звание, жители Арунделя были во всем поставлены в зависимость от доброй воли феодального графа; доказательство этому можно найти в тех заявлениях, какие сделаны были ими королевским судьям в 16 год правления Эдуарда I (в мае 1288 г.). Граждане города Арунделя открыто признали, что все права, какие они имеют, обязаны своим происхождением доброй воле их сеньоров, владельцев замка Арундель, и что они даже не смеют претендовать на пользование иными преимуществами, кроме тех, какими наделили их господа (domini). Как ничтожны были эти права, - легко заключить из того, что, как следует из тех же судебных протоколов, граждане города еще в XIII веке не вправе были передавать по наследству своих участков. Соседний лорд, владелец замка Арундель, держал город в непосредственной зависимости от короля, с обязательством: поставлять на случай войны 5 вооруженных рыцарей, извлекать из города определенный доход в форме поземельной ренты с городских держаний, таможенных, ярмарочных и штрафных сборов. Графы арундельские управляли городом через посредство ими же назначаемого городского начальника, получившего с течением времени наименование мэра. На его имя получаемы были королевские приказы; никто помимо него не председательствовал в судебных собраниях, по характеру и по самому наименованию вполне тождественных с court leet и court of the honour. Первое созываемо было не более раза в год, во вторник, следующий за праздником Святого Михаила. К присутствию в нем приглашались все жители города, как видно из того же расследования, предпринятого королевскими судьями в 1288 г. О характере занятий этого годичного собрания можно судить по отрывкам его протоколов, уцелевшим до наших дней. Из них видно, что годичному собранию граждан предоставлены были те же функции, какие в графствах принадлежали «разъездам шерифов», а в поместьях - вотчинным судам с уголовно-полицейской юрисдикцией. Эти функции обнимали полицейское расследование касательно лиц, виновных в нарушении мер, принятых городским начальством для безопасности и благосостояния граждан. Общественная или личная безопасность могла быть нарушена или путем открытого нападения на то или другое лицо, оскорбления его словом и действием, или насильственного вторжения в его дом. Все эти виды правонарушений обозначаемы были особыми англо-саксонскими терминами frid или fightwite - нарушение мира просто, или же нарушение, состоящее в нанесении ударов, hamsocne, или нападение на жилище, и подвергали лиц, признанных виновными приговором 12 присяжных, штрафам, поступавшим в пользу феодального владельца. Рядом с этой полицейской юрисдикцией ежегодное собрание городских жителей имело еще юрисдикцию уголовную; доказательством этому служит факт существования в пределах города не только исправительного дома, тюрьмы и позорного столба, но и виселицы. Рядом с уголовно-полицейской юрисдикцией, годовое собрание всех жителей Арунделя имело еще право расследования случаев нарушения тех или других мер полиции благосостояния, и наказания виновных денежными штрафами. Подобно королю, устанавливавшему время от времени общие таксы на предметы первой необходимости, определявшему размер заработной платы, качество и цену производимых ремесленниками товаров, графы Арундельские через посредство назначаемых ими мэров и после соглашения с жителями устанавливали в пределах города целый ряд правил касательно времени, места, качества и цены производимых или продаваемых в нем предметов. Жители имели право покупать предметы первой необходимости не иначе, как в пределах города и у лиц, постоянно пребывающих в нем. Покупки и продажи не могли иметь места на дому, а непременно на рынке. Этим достигалась, с одной стороны, возможность взимания пошлин в пользу феодальных владений во всех случаях заключения торга, а, с другой обеспечен был контроль за качеством продаваемых товаров и за правильностью употребляемых при продаже их мер и весов. Существование контроля только и делало мыслимым определение наперед самого качества товара, порядка производства продажи в розницу или оптом и цены самого товара. Все лица, признанные приговором, по меньшей мере, 12 сограждан, виновными в нарушении таких предписаний, подвергаемы были штрафам, опять-таки в пользу феодального владельца. Отсюда постоянные упоминания в судебных протоколах о наложении пеней, - за продажу несвежего мяса, за покупку хлеба, яиц, масла у лиц, не всегда пребывающих в городе, или вне пределов городской черты, за взимание высшей, против определенной, платы за хлеб, пиво, мясо, рыбу, за употребление неправильных весов и мер, за розничную продажу платья, за приготовление свечей с дурными фитилями, за изготовление хлеба большего, против установленного, размера или сапог низкого качества. Запрещение покупать предметы первой необходимости иначе, как в пределах города, необходимо предполагало производство их на месте в достаточном количестве. Отсюда необходимость регулирования самых размеров производства и штрафование лиц, произведших товаров менее положенного. В протоколах арундельского суда сплошь и рядом упоминается о штрафовании хлебопеков и пивоваров за производство ими недостаточного количества хлеба или пива. Эти штрафы опять-таки налагаются присяжными и поступают в пользу феодального владельца.

Ко всем этим судебно-полицейским функциям годичных собраний городских жителей следует прибавить еще избрание если не высшего городского начальника - мэра (последнее продолжало оставаться в руках феодального владельца), то второстепенных городских властей: полицейских служителей - констеблей, особых лиц для пробы пива, так называемых «tastatores cervisiae», и т. п. С течением времени к числу этих лиц - в силу специального наделения со стороны феодального владельца - присоединился и коронер. К его избранию призываема была вся совокупность городских жителей уже в правление Эдуарда I, как следует из протоколов судебного расследования 1288 г. Когда то же начало избрания было распространено и на мэра, мы сказать не беремся. Во всяком случае, оно существовало ранее царствования Елизаветы, как видно из грамот этой королевы, впервые наделившей Арундель правами корпорации.

Рядом с годовым собранием городских жителей в Арунделе существовал еще городской суд. Этот последний по функциям своим приближался к типу «court baron». Он обозначаем был наименованием городского суда или суда «honour». Заседания его имели место каждые три недели; на них разбираемы были гражданские иски и легкие полицейские проступки. Несвоевременная уплата долга, нарушение границ частного владения и т. п. действия были судимы в нем и облагаемы штрафами, каждый раз по приговору присяжных и в пользу феодального владельца.

Такова в общих чертах административно-судебная организация Арунделя в течение всего средневекового периода. Читатель принужден будет согласиться, что она ничем не отличается от той, какую одновременно можно было встретить в больших поместьях, рассеянных на протяжении английских графств. Как в поместьях, жители Арунделя производят все свои права и привилегии от доброй воли феодального владельца. Как здесь, так и там совокупность этих прав и преимуществ сосредоточивается в руках собрания постоянных жителей. Подобно обязательным участникам вотчинного суда, городские жители избирают своих коронеров, констеблей и других низших агентов. Избрание самого мэра не составляет какой-либо особой городской привилегии; выбор жителями бальифа встречается, как мы видели, и в поместьях; как и в них, жители Арунделя имеют двоякого рода суды - уголовно-полицейский и гражданский. Функции этих судов те же, что и в вотчинных court leet и court baron. О существовании граждан, как чего-то отличного от постоянных городских обывателей, о наличности цехов и сосредоточении в их руках тех или других административных функций в средневековом Арунделе нет и помину.

В приведенном нами примере мы имели дело с городом владельческим. Но и король мог стоять к городу и его жителям в том же отношении господина к крепостным людям или оброчным, как любой из лордов его королевства. Такие отношения могли возникнуть, как в тех случаях, когда город был включен в район королевских доменов, так и в том, когда за совершенным прекращением той или другой феодальной династии или за конфискацией владений мятежного лорда, вместе с землями присоединяемы были к казне и владельческие города. Первые норманнские короли обыкновенно удерживали в своих руках непосредственное заведование зависимыми от них городами, как ясно следует из буквального текста самого Думсдебука, в котором о большинстве городов сказано, что они платят свою ренту не в руки шерифа, а непосредственно в казну. Короли анжуйской династии постепенно вводят в обыкновение отдачу на откуп всей суммы следуемых с города денежных поступлений. Эта отдача происходит или в пользу шерифа графства, и в таком случае городская рента присоединяется к его ежегодной аренде; или же откупщиком является сам город, что нимало не мешает удержанию королем полноты имущественных, судебных и административных прав над его обывателями и их участками. Подкрепляя на каждом шагу свои утверждения ссылками на свидетельства королевских грамот, судебных протоколов и счетов казначейства, Мадокс следующим образом определяет права короля на «его» город. Король является собственником всех земель, расположенных в пределах города и городского округа, всех домов, сараев, стойл и построек, воздвигнутых на этих землях. Ему принадлежит трава, растущая на этой земле, прочие ее естественные продукты, доходы от рынков и ярмарок, судебные пошлины и пени, одним словом, всевозможные выгоды владения городом, каков бы ни был их характер, раз эти выгоды не сделались предметом частного отчуждения, произведенного или самим королем или кем-либо из его предшественников.

Внутренняя организация такого города ничем не отличается от организации любого владельческого селения с выбираемыми жителями бальифами, с периодическими судебными собраниями всего населения, с некоторой долей самоуправления в сфере местного хозяйства. Как здесь, так и там мы не встречаем выделения поселка из границ графства, отличительного признака, позволяющего нам включить в особую группу небольшое число так называемых свободных бургов.

К этим немногочисленным представителям муниципальной свободы мы и обратимся в настоящее время. Во главе их стоит Лондон.

По справедливому замечанию Стебса, Лондон с древнейших времен и до наших дней представляет редкое исключение из общего типа английского города. В строгом смысле слова, Лондон - не город, а конгломерат целого ряда поселений. Некоторые из этих составных частей Лондона сохраняют самостоятельное управление в течение всего не только англо-саксонского периода, но и при правителях норманской и анжуйской династий; другие удерживают некоторые черты своего первоначального характера и до наших дней. Говоря это, я разумею в частности Портсокенский округ и «вольность Святого Мартина». Первый известен в англо-саксонский период под наименованием - «knighten-gild». Он удержал свое особое гильдейское управление до времен Генриха I, когда, по воле гильдийских братий и с согласия короля, выразившегося в особой дарственной грамоте, округ был пожалован приору и каноникам Святой Троицы, владевшим уже поместьем в Ольдгете. В свою очередь «вольность Святого Мартина» еще с норманнских времен и вплоть до последнего времени оставалась поместьем Вестминстерского аббатства.

Тогда как Портсокенский округ и «вольность Святого Мартина» с древнейших времен носят характер частью территориальных гильдий, частью духовных поместий, целый ряд других Лондонских округов в течение столетий удерживает типические черты достигших большей или меньшей самостоятельности сельских или городских поселков. Укажем для примера хотя бы на Саус-Уорк, позднее других округов присоединённый к метрополии и удержавший, поэтому, долее других свои характерные особенности. Еще в грамотах Эдуарда III упоминается о Саус-Уорке, как о независимом от города селении, в котором, как и в целом ряде других поместий, существовала своего рода вотчинная юрисдикция с уголовно-полицейским и гражданским характером. Большинство лондонских округов еще в правление Генриха I сохраняет все признаки своего происхождения из поместных поселков и свою - независимую от городской - административно-судебную организацию. Грамота Генриха I обещает удержание каждым его самоуправления, органами которого являются - общее собрание его жителей («folkmot», позднее «wardmot») и бальиф, носящий наименование барона, полвека спустя - ольдермена округа. В какой мере эти бароны или ольдермены должны быть рассматриваемы как гильдейские чиновники и насколько окружное управление уже с древнейших времен прониклось гильдейским характером, мы сказать не беремся; заметим только, что, если лондонские округа обозначаются в памятниках нередко наименованием гильдий, то это еще не значит, что их управление с древних времен сосредоточивалось в руках братств или союзов этого имени. Правда, уже законы Этельстана говорят нам о лондонских гильдиях, но как в этих законах, так и в позднейших памятниках нимало не выяснен действительный характер таких гильдий; мы остаемся в решительной неизвестности насчет того, считать ли эти гильдии торговыми, благотворительными и общежительными сообществами, ремесленными цехами или территориальными союзами для полицейской охраны, союзами для охранения мира, которые ничем, кроме названия, не отличаются от обыкновенных полицейских округов, другими словами - от сотен. Последнее предположение всего вероятнее. Если раз допустить его, то не остается возможным видеть в гильдии нечто отличное от округа и толковать об избрании начальников округов, баронов или ольдерменов, гильдейскими братьями, а не всей совокупностью жителей округа, - точь-в-точь, как это имело место в поместьях и городах, в которых избрание рива, препозитуса или бальифа предоставлено было всей совокупности городских или сельских обывателей. В среде местных подразделений Лондона, один лишь так называемый «город» (City) призван был к раннему развитию в своей среде муниципальной свободы. История Лондона долгое время есть не более, как история его сити. Древнейшие грамоты предоставляют те или другие права только обывателям последнего. Одни лишь жители лондонского сити являются полноправными гражданами, по всей вероятности еще задолго до завоевания, резко отличаясь тем самым от тех крепостных или оброчных владельцев королевских или помещичьих земель, которые в это время составляли персонал городских обывателей на протяжении всего королевства. Прямое указание на этот счет мы находим в хартии Вильгельма Завоевателя. Последняя объявляет, что граждане «сити» удерживают то полноправие, какое принадлежало им еще во времена Эдгара. Что следует разуметь под этим полноправием, видно из дальнейшего текста самой грамоты, являющейся, как уже замечено, не более, как подтверждением англо-саксонских прав и преимуществ Лондона. Вильгельм объявляет детей горожан наследниками их имуществ по праву, а это значит ни больше, ни меньше как то, что владения граждан перестают быть владениями зависимыми и переходят в категорию свободных - явный признак, что и сами граждане из крепостных и оброчных становятся свободными людьми. В самом деле, вспомним сказанное нами выше о характере несвободного городского владения и о тех последствиях, какие такое владение имело по отношению к личным правам владельцев. Подобно всякому другому виду вассального владения, городское владение не было наследственным. Если по правилу оно и переходило в большинстве случаев от отца к сыну, то только под условием уплаты сюзерену каждый раз особого гериота или феодального «relevium» или «relief», размер которого определялся местными распорядками. В несвободных бургах владение, как мы видели, даже при жизни владельца не являлось свободным; лица, пользующиеся им, обязаны были к ежегодной уплате определенной ренты, размер которой опять-таки зависел от местных распорядков. Ничего подобного мы не встречаем в землевладении лондонских граждан. Со времен Эдгара они свободны от всяких взносов. Лондон продолжает, правда, платить ежегодно определенную аренду, но сумма последней создается налагаемыми на жителей городской администрацией и ей одной распределяемыми сборами, отнюдь не оброчными или крепостными платежами. Если в применении к гражданам столицы нельзя говорить о крепостных платежах, то тем менее уместно всякое упоминание об осуществляемых ими крепостных службах. Такие службы сплошь и рядом встречаются, когда дело идет о жителях рассмотренной нами прежде группы городов. В отсутствии этих платежей и лежит первое отличие прав свободного бурга от несвободных городов королевства. Второй чертой отличия является признанная в Лондоне грамотой Генриха I свобода жителей от обязательного для граждан присутствия в судах графства, сотни или поместья. Эта свобода связана каждый раз с правом держать собственный суд, другими словами, с возведением города на степень сотни или графства. Так, в данном случае грамота Генриха I предоставляет жителям лондонского сити право иметь собственного судью для разбирательства тех процессов, какие в графствах принадлежат королевским судам. Судья, о котором здесь идет речь, - не кто иной, как «port reeve», т. е. высший начальник города. Судебная автономия лондонского сити находит особенно благоприятные условия для своего развития в том обстоятельстве, что, начиная с Генриха I, английские короли обращаются к отдаче на откуп городу не только следуемой с него ежегодной аренды, но и той, какую должно приносить графство Мидльсекс. С этого времени к Лондону переходит  право избрания шерифов, - право, которое только подтверждено за ним грамотой Иоанна Безземельного. Вышеуказанными грамотами установлена мало-помалу городская автономия Лондона. Позднейшие подтверждения перечисленных в них прав вызваны исключительно фискальными соображениями правительства. Если задаться вопросом о том, какие последствия по отношению к организации внутреннего управления города имело предоставление вышеуказанных прав, то нам придется отказаться от всякой мысли, что ими предоставлялись Лондону те преимущества, какими римское право наделяет корпорацию. Инкорпорирование городов, которое Бреди относит к норманнскому периоду, на самом деле - явление XV в. Вместо инкорпорирования мы встречаем не более, как наделение всей совокупности городских граждан правом административной и судебной автономии, правом сходиться в особые административно-судебные собрания, с древнейших времен носящие наименование «hustings» (от hus - дом и tings - собрание), в буквальном переводе собраний домовладельцев, правом выбирать на этих собраниях своих шерифов, одного - для Лондона, другого для графства Мидльсекс, своих коронеров и своего голову, получающего со времен Ричарда I наименование лорда-мэра.

Совершенно независимо от развития городской администрации организуется постепенно цеховое управление Сити. Еще со времен англосаксов лондонские цехи выбирают своих ольдерменов, или старейшин. Умножение цехов, грозя постепенным ослаблением влияния уже существующих, встречает противодействие в законодательстве; отсюда нередкие случаи закрытия недозволенных правительством гильдий и возможность ограничения их числа 12 так называемых доселе «livery companies», или союзами, члены которых вправе носить особую ливрею. Эти 12 гильдий долгое время стоят вне сферы городского управления. Чтобы встретиться с попытками непосредственного присвоения ими власти в городских делах, необходимо перейти к XIII в.; в ту же эпоху, которая занимает нас ныне, городская администрация в «городе» (City) принадлежит общему собранию горожан, с выбираемым мэром во главе, в округах - тем административно-судебным собраниям лондонских «концов» (Wards), которые по своему составу и по своим функциям вполне отвечают «court leets» поместий и имеют своими председателями и исполнителями своих решений окружных ольдерменов.

Лондон, являющийся в англо-саксонский период единственным представителем свободных бургов, с норманнской эпохи становится образцом, по которому развивается городское самоуправление всех мало-мальски выдающихся муниципий королевства. Это воздействие Лондона на другие города наглядно выражается в том, что жалованными грамотами королей обыкновенно им предоставляются те самые права, какие значились дотоле в одних лишь хартиях, данных Лондону, о чем нередко гласит и самое содержание грамот. История Винчестера, Бристоля, Экзетера и целого ряда других городов показывает, что такое воспроизведение прав и преимуществ Сити жалованными грамотами других городов не имело иной причины, кроме той, что предоставленные Сити вольности являлись типическим выражением суммы преимуществ, связанных с положением свободного бурга.

В течение всего правления обоих Вильгельмов Лондон остается единственным представителем свободных бургов в королевстве. Правление Генриха I, с которого нередко ведут историю развития в Англии муниципальной свободы, также в строгом смысле слова не вносит никаких основных перемен в отношения казны или частных владельцев к городам. Те немногие жалованные грамоты, какие уцелели до нас от этого времени и из которых далеко не все могут быть признаны за подлинные акты короля, говорят в большинстве случаев лишь о торговых преимуществах горожан, о праве их на беспошлинный провоз товаров, о существовании в их среде торговых гильдий, о предоставлении - частью этим торговым гильдиям, частью общему собранию граждан - известной доли участия в городском хозяйстве. Исключение из этого общего правила составляют лишь две жалованные грамоты, дарованные городам Ньюкаслу и Беверле; в них значится, что предоставляемые им права - те самые, какими пользуются жители Йорка, - прямое основание причислить и этот последний город к числу ранних представителей муниципальной свободы. В названных грамотах мы встречаем то же упоминание о свободной передаче по наследству городских наделов и об изъятии жителей от юрисдикции властей если не графства, то сотни, какие, как мы видели, установлены были по отношению к Лондону еще в англо-саксонский период и получили новую санкцию в грамоте Вильгельма Завоевателя.

Переходя от времени правления Генриха I непосредственно к царствованию Генриха II и минуя, таким образом, смутное время междоусобной войны Стефана и Матильды, от которого дошел до нас лишь один любопытный для истории городов документ, неопределенное закрепление за Чичестером его старинных прав и привилегий, - мы вступаем в тот период английской истории, который можно назвать периодом развития на острове муниципальной свободы. Этот период тянется почти безостановочно в продолжение всего XII и XIII вв., до времен Эдуардов, когда, при продолжающемся наделении новых городов правами свободных бургов, замечается в то же время стремление к сосредоточению политических прав города в руках небольшого числа зажиточных горожан, всего чаще взятых из среды гильдий.

Более подробные сведения о характере городского самоуправления в занимающую нас эпоху представляет история Престона. Акты, относящиеся к прошлому этого бурга, счастливым образом уцелели до нашего времени в значительной полноте. Пользуясь этим материалом, мы находим возможным категорически ответить на вопросы: кто из жителей города пользовался правом гражданства, каковы были политические права граждан, и в чем выражалось принадлежащее им одним участие в городском самоуправлении. На первый из поставленных вопросов городские документы отвечают: гражданином считался один лишь владелец городского надела, даже в том случае, когда таковым являлся не свободный человек, а крепостной, в течение года и дня владевший землей в пределах городской черты. Вот - факт, важность которого несомненна, так как им всего нагляднее подкрепляется выставленное нами положение о совпадении гражданства с владением землей в пределах городской черты. Как владелец городского надела, гражданин призван был к пользованию связанными с ним общинными угодьями. Владелец городского надела не только был гражданином, но и членом торговой гильдии, что прямо следует из городского «кустумария» Престона, в котором значится, что «лицо, не принадлежащее к гильдии, не вправе торговать в пределах города иначе, как с согласия граждан». Согласие граждан в данном случае было бы немыслимо, если бы граждане в то же время не были и членами гильдии. Уцелевший до нас городской кустумарий бросает, таким образом, свет на характер торговой гильдии в Англии, как на нечто, совершенно отличное от замкнутой и ограниченной в числе членов корпорации, и дает вместе с тем ключ к пониманию факта предоставления грамотами Плантагенетов городских прав и привилегий никому другому, как членам торговой гильдии «civibus de gilda mercatoria», как буквально значится в грамоте Ричарда I гражданам Винчестера. Говоря о даровании прав свободного бурга членам торговых гильдий, Плантагенеты очевидно хотели сказать ни больше, ни меньше, как то, что эти права и преимущества даруются ими всей совокупности городских граждан. Вот почему в позднейших грамотах, как, например, в грамоте Иоанна Безземельного, дарованной тому же Винчестеру, выражение «торговая гильдия» совершенно отпадает, и прежние права с присоединением некоторых новых даруются уже «нашим гражданам города Винчестера.» Перемена в формуле городских грамот не выражает собой, таким образом, перемены в самом характере городского самоуправления. Последнее в течение столетий продолжает оставаться неизменно в руках всей совокупности городских граждан, как видно в частности и на примере Престона.

Граждане последнего собирались поголовно в т. н. portmote, по меньшей мере, три раза в год, для рассмотрения текущих вопросов местной администрации и суда. Присутствие было обязательным: штраф в 12 пенсов падал на всякого незаконно отсутствующего. Присутствовали только граждане. Предметы ведомства были те же, что и в court leet поместья. Говоря это, я хочу сказать, что портмоту принадлежала одна лишь гражданско-полицейская юрисдикция; уголовная же оставалась в руках шерифа. Торговые дела, разрешение на производство торга, определение обязательных цен на товары, заведование рынками и ярмарками и т. п. принадлежало не portmote, а управлению торговой гильдии. Исполнительным чиновником в городе являлся портрив, или препозитус, впоследствии переименованный в мэра, а также два или более бальифов, игравших роль сборщиков внутренних таможенных пошлин и других городских сборов. Мы находим также в документах XIII и XIV вв. упоминание о 12 избранных. Это не более, как члены того обвинительного жюри, существование которого составляет одну из наиболее характерных особенностей английского уголовного процесса.

Мы впали бы в невольное повторение, если бы вздумали давать историю развития муниципальной свободы во всех и каждом из городов Англии, постепенно возвышенных до положения самостоятельной сотни или графства. Мы ограничимся, поэтому, лишь кратким перечнем тех городов, которые в правление ближайших преемников Генриха II постепенно перешли в категорию свободных бургов. К числу таких в правление Ричарда I принадлежат Кольчестер, Линкольн, Рай и Винчельзи, Портсмут и Оксфорд. В царствование Иоанна Безземельного к свободным бургам постепенно подходят по своему внутреннему устройству, по своему судебному и административному самоуправлению, Норвич, Глостер, Ипсвич, Денвич, Стаффорд, Ливерпуль и некоторые другие. В правление Генриха III - Бристоль, Кембридж, Ворчестер, Рочестер и другие. В каждое новое царствование подкрепляемы были права и вольности, дарованные городам при предшественниках правящего монарха, или предоставляемы новые преимущества, существенно ни в чем не изменявшие прежних отношений города к администрации сотни и графства и только увеличивавшие административные, судебные или торговые преимущества города. Большая часть тех привилегий, о которых теперь идет речь, предоставляются не даром, а или под условием временных пожертвований в пользу королевской казны, или, всего чаще, как последствие взятия городом на откуп всей суммы следуемых с него платежей.

Описанный нами процесс прогрессивного развития муниципальной свободы касается не одних лишь королевских, но и владельческих бургов. По отношению к этим последним королевские грамоты обыкновенно лишь закрепляют за ними права и преимущества, дарованные им их непосредственными владельцами. Так, например, в Лейчестере граждане, долгое время призывавшиеся к отбыванию повинностей крепостного характера, барщинных служб и платежей, наделены были правом свободного владения своими участками и некоторой независимостью в деле управления и суда в царствование Генриха II по воле их непосредственного владельца, графа Лейчестерского. Эти права вслед затем подкреплены были грамотой, испрошенной ими у Иоанна Безземельного.

Мы бы могли покончить на сказанном характеристику английских свободных бургов в XI, XII и XIII столетиях, если бы случайным образом уцелевшие архивы одного из них, Ипсвича, не давали нам возможности наглядной иллюстрации всего сказанного выше. Из этих архивов видно, что Ипсвич, считавшийся бургом еще во времена составления поземельной описи Вильгельмом Завоевателем, становится свободным городом не ранее Иоанна Безземельного. От времен этого короля уцелели не только жалованные грамоты, но и некоторые протоколы его городских советов. Из этих протоколов мы узнаем, что избрание двух бальифов и коронеров, равно и 12 высших портменов с обязанностями обвинительных присяжных, производилось всем городом, другими словами - всей совокупностью его граждан. После их избрания все и каждый из обывателей приносили присягу в повиновении им и в помощи при исполнении ими своих обязанностей. Три или четыре человека, обозначаемых в протоколах термином «legales homines», избираются опять-таки всей совокупностью граждан «commonalty» или «communa», иначе общим собранием города, - для хранения городской печати. Тот же городской совета (термин, заменяемый нередко в протоколах выражением «весь город» - лучшее доказательство тому, что в состав его входили все горожане) - выбирает и ольдермена торговой гильдии - опять-таки прямое подтверждение тому положению, что гильдия не составляла чего-то особенного и независимого от города и городского собрания. Что гражданство и принадлежность к гильдии были факты, неразрывно связанные между собой, другими словами, что торговая гильдия обнимала собой совокупность городских граждан, доказательство тому мы находим в тех же протоколах, в том месте их, в котором упоминается о приеме в гражданство целого ряда лиц не иначе, как под условием взноса ими денежных или натуральных сборов в пользу гильдии. По вопросу о том, кто был гражданином, ипсвичские протоколы отвечают, что гражданами были те из обывателей, которые связаны были с городом фактом владения в пределах его большим или меньшим участком земли. Как далеко ни отступает характер свободного бурга от типа крепостного селения, все же некоторые черты последнего сохраняются и в его стенах. Я разумею в частности городские общинные земли, встречающиеся и в Лейчестере, и в Престоне, и в Ипсвиче. В этом последнем городе размер общинных земель так невелик, что делает немыслимой непосредственную эксплуатацию их самими жителями. Общинные земли из земель общего пользования переходят, поэтому, в категорию земель общины и служат фондом для оплаты городских чиновников за исполняемую ими службу.

С Эдуардов мы считаем возможным начать новый период в истории английского города не потому, чтобы в это время начались какие-либо изменения в прежних отношениях правительства к городам и городскому самоуправлению, а потому, что в это время проявляются впервые в зародышном виде в стенах самих городов те внутренние движения, благодаря окончательному торжеству которых в XV в. удалось сосредоточить политическую власть над городом в руках гильдий. Городские грамоты не оставляют ни малейшего сомнения в том, что муниципальное развитие Англии продолжало совершаться и в этот третий период жизни в прежнем направлении - постепенного возведения города на степень сотни или графства. Возьмем для примера грамоту, дарованную Эдуардом I основанному им же Кингстону. В этой грамоте (от 1299 г.) прямо значится, что городу предоставляются все те права, какие должны принадлежать свободному бургу. Права эти перечисляются затем; во главе их стоит свобода завещательного распоряжения землями и имуществами, расположенными в пределах городского округа, что и понятно, если принять во внимание сказанное выше на счет отсутствия такого права у бургов владельческих или непосредственно зависимых от короля и предоставления его жителям одних свободных бургов. Вторым в порядке следует право получения королевских грамот, право, предполагающее существование администрации, независимой от графства или сотни. Вот почему вслед за приведенными словами стоит запрещение шерифу и бальифу входить в город для приведения в исполнение каких бы то ни было приказов по отношению к его жителям и предоставление последним привилегий самостоятельного гражданского и уголовного суда. Права избирать коронера и держать особую тюрьму являются естественными последствиями дарованной городу судебной независимости. Свобода от таможенных пошлин, право держать две ярмарки и т. п. являются не более, как частными преимуществами, не входящими необходимо в понятие свободного бурга. Если бы не бояться повторений, можно было бы привести целый ряд однохарактерных хартий и показать на основании их отсутствие каких бы то ни было перемен в прежнем отношении правительства к городскому самоуправлению, в предоставлении его по-прежнему не тем или другим гильдиям, не той или иной группе зажиточных граждан, а всей совокупности последних, всей «immensa communitas», которая одна и составляет общий совет горожан (common council), о котором говорят нередко грамоты Эдуардов. Перелом в городском развитии вовсе не лежит в изменении прежних отношений к нему правительства, а в открывшейся в среде самих граждан борьбе из-за общественного влияния и политической власти, борьбе, первое проявление которой относится именно к занимающему нас периоду и без которой городское самоуправление не сосредоточилось бы всецело к концу XV ст. в руках гильдейской аристократии.

Первые проявления этой борьбы и ее воздействие на характер городской администрации относятся уже к правлению Эдуарда I. Вслед за временным отобранием у Лондона прав городского самоуправления недовольным жителями королем следует избрание ими нового мэра. Это избрание происходит, однако, не обычным путем, путем созвания всей городской толпы, «immensa communitas», а небольшим советом из ольдерменов и 12 избранных от каждого округа (Ward). Такой порядок избрания является решительным новшеством, как видно из дошедших до нас подробностей насчет порядка производства выборов в 1285 г., т. е. за 10 лет до этого. Такому нововведению долгое время не суждено было сделаться общим правилом. Доказательством этому служит, между прочим, грамота Эдуарда II, в которой значится, что выборы мэра должны быть производимы согласно старинным грамотам; в грамотах же этих, как мы знаем, избрание принадлежит по праву всем гражданам. За вышеприведенным исключением, мы не встречаем в правление Эдуарда I никаких наглядных проявлений внутренней борьбы в среде самих городов из-за вопроса о политической власти. Правда, мы неоднократно читаем в грамотах о том или другом числе, обыкновенно 12 или 24 так называемых «добрых людей», как о ближайших правителях города, но эти «добрые люди» не кто иные, как прежние члены обвинительного жюри, призванные к непосредственному участию в городских делах, в силу предоставленного им права заявлять о беспорядках в городе, лица, которые в то же время, по отношению к праву избрания городских властей, поставлены на одну ступень с прочими гражданами.

Наглядное проявление социальной розни в стенах города и стремления зажиточного меньшинства к сосредоточению городского самоуправления в своих руках встречается не ранее вступления на престол Эдуарда II, прежде всего не в Лондоне, как думал его историк Нортон, а в Бристоле. В 1312 г. в нем вспыхнуло открытое восстание простого народа; главнейшим поводом к нему был захват политической власти 14-ью знатнейшими гражданами, имена которых к счастью дошли до нас. Между этими 14-ью трое - мэр и бывшие мэры города; остальные или бывшие бальифы, или бывшие констебли, или, наконец, частью состоящие в должности, частью уже успевшие оставить службу ольдермены и городские секретари; в союзе с ними действует сравнительно небольшое число простых купцов или ремесленников, всего чаще пекарей. Притязаниям этих лиц на исключительное ведение городских дел жители Бристоля, по словам летописца, противопоставляют исконное равноправие граждан. Совокупность горожан, говорит неизвестный монах аббатства Мальмесбери в своем жизнеописании Эдуарда II, стала настаивать на том, что все граждане - одного состояния, а, следовательно, равны между собой по своим правам и преимуществам. Разногласие по этому вопросу повело, продолжает он, к препирательствам; попытка же короля прекратить их судебным приговором посланной им в город судебной комиссии только довела недовольство до крайнего предела, так как, продолжает тот же летописец, граждане заподозрили присланных судей в пристрастии к тем 14, действия которых подавали повод к их жалобам. Предводители недовольных, принадлежавшие к числу городской знати, «majores civitatis», не без основания увидели в присылке чуждых городу комиссаров нарушение его исконных прав и вольностей. Их подстрекательству без труда удалось вызвать восстание в простонародье. Толпа окружила здание, в котором заседали пришлые судьи, и заставила одних искать спасения в бегстве, а других выпрашивать свободный проход себе с обязательством немедленно удалиться из города. Открытые столкновения граждан друг с другом, городской толпы частью с местными, частью королевскими чиновниками и слугами прекращаются лишь благодаря тому обстоятельству, что король решается на крайнюю меру; он отбирает у города все дарованные его предшественником права и снова ставит его в непосредственную зависимость от себя и под управление им же самим назначаемых чиновников.

Вслед за Бристолем и Лондон переживает внутренние потрясения, корень которых опять-таки лежит в стремлении меньшинства узурпировать права всего гражданства. Вопрос о том, к какому времени должно быть отнесено полнейшее слияние городской администрации лондонского сити с гильдейской, принадлежит к числу спорных. Вместе с Мериуэзером мы полагаем, что имеющиеся в нашем распоряжении акты не дают права утверждать, что то слияние, о котором идет речь, стало совершившимся фактом уже в XIII ст., но эти же акты не позволяют сомневаться в том, что попытки к ограничению прав всего гражданства в интересах незначительного меньшинства гильдейских братий начались в Лондоне не раньше и не позже, как и в других городах, т. е. уже в рассматриваемый нами период. О чем, как не об этом, говорят нам грамоты Эдуарда II, запрещающие прием в город жителей, которые не состояли членами той или другой мистерии или гильдии и которые не были рекомендованы, по меньшей мере, 6-ью членами той же гильдии, притом все равно, будет ли принимаемое лицо чужестранцем или нет. Исключение из сказанного правила допускается лишь в пользу тех лиц, на прием которых последует согласие всей совокупности городских граждан. Что попытки к низвержению существующего порядка городского самоуправления имели место в лондонском сити в занимающей нас период, доказательства этому содержатся в исторических памятниках, доселе хранящихся в лондонском Гильдголе. Мы читаем в них о лишении целого ряда лиц права гражданства за попытки к низвержению городских вольностей, за желание вызвать междоусобную войну граждан. Что эти попытки, тем не менее, не привели ни к чему, что им не удалось устранить политического равноправия, доказательством этому служат опять-таки акты городского самоуправления лондонского сити от 13 и 22 гг. правления Эдуарда II. Из них прямо следует, что прием в гражданство по рекомендации 6 человек того ремесла или торга, которым занимался кандидат, продолжало по-прежнему принадлежать собраниям «hustings» при участии всех граждан той же «immensa communitas», о которой говорят грамоты первых Плантагенетов. Политическое равноправие граждан лондонского сити, как и других английских городов, продолжало держаться и в течение последующих царствований - Эдуарда III и Ричарда II. Это следует опять-таки из актов городского самоуправления, свидетельствующих об избрании мэров и ольдерменов, при отсутствии в выборах всех граждан, всей «immensa communitas» и при участии каких бы то ни было изъятий или ограничений избирательного права. От 1377 г. дошел до нас акт избрания в городской совет по 6 или того менее лиц от каждого из округов лондонского сити; они должны были заседать в городском совете. Избрание это происходит в собрании мэра, ольдермена и бесчисленного множества простых граждан, как буквально значится в самом акте. От 1397 г. мы опять-таки имеем акты, не оставляющие ни малейшего сомнения в том, что избрание городских властей продолжало оставаться в руках всего гражданства. И в правление Ричарда II ольдерменов выбирало все гражданство того или другого округа, а мэра - все гражданство лондонского сити. Что тот же порядок вещей продолжал держаться и в других свободных бургах, - доказательство этому представляют немногие уцелевшие до нас акты муниципальной жизни Англии. Ни в одном из них ни малейшего указания на то, чтобы замена гражданского самоуправления гильдейским могла быть отнесена к XIV в.; ни в городских грамотах, ни в протоколах городских собраний невозможно открыть ничего, говорящего в пользу такой замены; напротив того, в целом ряде документов категорически утверждается принадлежность тех или других прав и преимуществ всему гражданству. Так, например, в грамоте, дарованной Бристолю в 1373 г., говорится о праве всего гражданства, «communitas civitatis», выбирать 40 человек для составления городского совета, об избрании двух городских казначеев опять-таки всею совокупностью городских граждан. В грамотах Ричарда II, дарованных Беверле и Кольчестеру, избрание городских властей предоставляется прямо не кому иному, как всей совокупности граждан.

Сказанным мы далеко не исчерпываем всех тех фактов, какие могут быть приведены в доказательство тому, что политическое равноправие граждан в XIV ст. далеко еще не было принесено в жертву гильдейской исключительности, как не прочь думать, например, Бреди, Нортон и некоторые другие писатели. Тем не менее, уже в XIV ст. большая часть городских дел перестает оставаться в прямом заведовании всей совокупности городских граждан и переходит в руки частных советов, члены которых продолжают избираться всеми гражданами города. В этом, несомненно, лежит первый шаг к постепенному сужению политических прав гражданства, породившему тот антагонизм городских партий, о котором говорят как летописи, так и грамоты королей, акты городских советов и судебные протоколы. Зная, какое значение для дальнейшего развития муниципального самоуправления имело постепенное возникновение тесных советов в конце XIII и в начале XIV в., мы считаем необходимым остановиться на вопросе о том, где лежит источник этих сравнительно позднейших институтов городского самоуправления. Его надо искать в учреждении обвинительного жюри. Мы видели, что в каждом городе, пользовавшемся правами свободного бурга, уголовно-полицейские проступки были расследуемы и судимы в общем собрании всех граждан, в силу и на основании тех заявлений, какие делаемы были на этот счет членами обвинительного жюри. Раз этому последнему предоставлено было право составления обвинительных актов, вполне естественно было возложить на него и обязанности надзора за соблюдением жителями тех мер полиции безопасности и благосостояния, какие с общего согласия граждан принимаемы были городскими собраниями. Как, в самом деле, могли бы присяжные возбудить обвинение против того или другого лица в нарушении мира в городе, в употреблении неправильных мер и весов, в продаже товаров по высшей, чем следовало, цене, или худшего качества и т. п., если бы лицам, призванным к исполнению этих обязанностей, не был предоставлен и самый контроль за соблюдением тех или других муниципальных предписаний, другими словами, известные административно-полицейские функции. Периодичность судебных собраний жителей, созвание их в определенные сроки, обыкновенно один или два раза в год, делало необходимым продление прав членов обвинительного жюри на весь промежуток времени, отделяющий одно собрание от другого. Таким образом, возникло самое постоянство их должностей. Что это было так, что 12 обвинительных присяжных не являлись лишь временными носителями известных прав и обязанностей, а исполняли свою должность в течение наперед определенного срока, - доказывают грамоты Плантагенетов и акты городского самоуправления конца XII и XIII столетий, в которых неоднократно упоминается о 12 или 24 добрых людях (boni homines), как о необходимых участниках в городском самоуправлении. Эти добрые люди (boni homines) нередко обозначаются и другими терминами: «liberi et legales homines» или «capitales portmani», другими словами, старшие из городских жителей, как, например, в актах городов Ипсвича и Денвича. Тождество их с членами обвинительного жюри нередко прямо указывается актами, о которых идет речь, заменой вышеприведенных названий словом «jurati» - присяжные. Если от XII и первой половины XIII в. мы перейдем к непосредственно занимающему нас в настоящее время периоду, то на место 12 или 24 «хороших», «добрых» или «наиболее сведущих в законах» людей мы найдем уже прямое упоминание о городских советах, составленных в большинстве случаев из 12, нередко, однако, и из большего числа лиц, в значительных городах обыкновенно из 12 или 6 человек от каждого округа. Названные лица избираются всей совокупностью городских граждан, продолжающих составлять большой городской совет, созываемый обыкновенно не более раза в год для избрания городских властей, а кое-где и для судебного расследования. Персонал, из которого должны вербоваться подобного рода лица, обыкновенно обозначается в документах XIV в. описательно - словами «лучшие и наиболее сведущие в законе люди» (meliores et legaliores homines). Из такого обозначения само собой следует, что принадлежность к гильдии не составляла необходимого условия для избрания. Тем не менее, то обстоятельство, что богатейшие граждане города, «лучшие люди», - как называют их средневековые памятники, постоянно придающие качественную квалификацию там, где в действительности имеется лишь количественное накопление имущества, - в громадном большинстве, как лица, занимающиеся ремеслами и торговлей, необходимо должны были входить в состав торговых или ремесленных гильдий. Это не могло не повести к тому, что, если не юридически, то фактически, контингент кандидатов на городские должности постепенно составился из одних гильдейских братий. Во второй половине XIV в. граждане сити удерживают еще вполне свое политическое равноправие, наглядным выражением чего является поголовное участие их в городских выборах. Политические права граждан в то же время подвергаются значительным ограничениям, - ввиду переноса большинства дел, некогда разбиравшихся в общем их собрании, в руки городского совета, специальных судов и единоличных органов управления. Движения, однохарактерные с только что описанными, происходят во второй половине XIV в. - кроме Лондона - и в целом ряде других городов, следствием чего было, как и в столице, разделение жителей на два враждебных лагеря, открытые столкновения между ними и временный захват городских вольностей недовольным этими беспорядками королем. О таких событиях мы читаем в частности в хронике Вильяма Ворчестерского, два раза упоминающего о «discordia damnosa inter majores et communes», - первый раз под 1359 г., второй под 1374. Этим столкновениям, как видно из документов, собранных по истории Ярмута Паркинсом, не удается ниспровергнуть старинное политическое равноправие граждан. Общие собрания их по-прежнему продолжали выбирать городских властей и решать важнейшие административно-судебные вопросы городской администрации, что, однако, нимало не мешало сосредоточению деятельного управления городом в руках более тесного городского совета, постепенно составившегося, как мы видели, из членов обвинительного жюри и удержавшего даже свое старинное наименование совета присяжных - «jurati». Этому совету одному принадлежит назначение второстепенных городских чиновников, бальифов, камергеров, сборщиков, помимо всякого участия и вмешательства собрания горожан.

Давая общую характеристику только что пройденного периода, мы позволим себе назвать его эпохой первых и еще неудачных попыток переустройства городского самоуправления на олигархических началах. Богатейшие граждане города, члены привилегированных гильдий, достигают одной лишь фактической, далеко еще не юридической возможности преимущественного заведования городскими делами. В большинстве случаев мы находим их занимающими должности мэров, ольдерменов, шерифов, коронеров и т. п. и избираемыми в эти должности, благодаря принадлежности своей к числу «житьих людей» (sufficientes personae), другими словами, к достаточным гражданам, обыкновенно слывущим не только за наиболее сведущих в законах («legaliores»), но лучших людей («discretiores, meliores homines»). Тем не менее, избрание, вопреки всем попыткам к изменению старинного порядка, продолжает оставаться в руках всей совокупности городских граждан, - во многих бургах, как единственный остаток той полноты административно-судебных прав, какие осуществлялась некогда над городом поголовным собранием его граждан. Изменить этот порядок вещей, предоставить право избрания одним членам привилегированных гильдий и сообщить тем самым городскому самоуправлению гильдейский характер - составит задачу XV столетия. К роли гильдий в истории английского города мы и перейдем теперь.

История английских гильдий. Сделаем предварительно краткое указание на то, что такое гильдии, где источник их возникновения, и затем уже изложим, с какого времени они призываются к исключительной роли в городских делах.

Вопрос о возникновении гильдий, встречающихся одинаково с Англией и на континенте, принадлежит к вопросам наиболее спорным. В Англии до сего времени есть лица, которые возводят происхождение гильдий к временам римлян и утверждают, что лондонские гильдии происходят именно от этих последних, но в пользу такой догадки не приводится никаких сколько-нибудь серьезных соображений. Если у римлян и были союзы, близкие к гильдиям, то все-таки это еще не доказывает связи между этими некогда существовавшими корпорациями и теми гильдиями, которые возникают с VIII века. Римское владычество так мало оставило следов в английской жизни, что толковать о возникновении гильдий благодаря влиянию римлян положительно невозможно. Вопрос о происхождении гильдий отнюдь не приблизится к решению и в том случае, если обстоятельством, породившим их, мы стали бы считать (как это делают некоторые историки) «германский дух». Что же побудило людей соединяться в такие добровольные союзы? Одни утверждают (в том числе Брентано), что гильдии вызваны были к жизни тем обстоятельством, что большие семьи с течением времени утратили значение союзов, в которых частные лица могли найти поддержку и опору, в случае нанесения им какого-либо вреда или убытков; и вот у людей, которые - в силу законодательных предписаний - должны были таким образом отказаться от дальнейшей поддержки рода и семьи, образуются по образцу последних искусственные соединения, в основание которых кладется начало взаимной солидарности и помощи. Против такого решения вопроса о происхождении гильдий восстают те исследователи, которые стараются доказать, что гильдии возникли не по образцу семьи, а по образцу сельской общины; как в ней, основанием для гильдейских союзов, говорят они, является владение сообща известным имуществом, недвижимым или движимым. Гильдии могли сложиться одновременно по обоим образцам. Чтобы это было яснее, необходимо, прежде всего, дать себе отчет в том, что мы называем гильдиями. Предполагают, что гильдии - какие-то однородные союзы, но на самом деле они представляют целые категории их, которым обще лишь начало солидарности; союзы же эти преследуют совершенно разные цели. С переселением людей из одной местности в другую, вызываемым ростом крупного землевладения, начинают составляться союзы, цель которых - оказание взаимной помощи переселенцам, из общего фонда, составляемого личными взносами. Рядом с этими союзами переселенцев мы встречаем такие, для которых ближайшею целью является совершение общих религиозных треб, помощь больным и неимущим, наконец, участие в общих трапезах в день праздника церковного патрона. Рядом с этими возникают также гильдии с определенным полицейским характером; впервые возникают они в Лондоне, на что указывают известные «Judiciae civitatis Londoniae»; в этих последних говорится именно о территориальных гильдиях (до 10 в пределах одного Лондона), обязанность которых наблюдать за сохранением мира. Далее, в норманнский период встречаются уже гильдии чисто торговые (gilda mercatoria). Отличительной чертой их является то, что членами их могли быть только торговцы, но это последнее понятие принималось в самом широком смысле, позволявшем включить в него и сбывающих свои изделия ремесленников. Наконец, почти одновременно с торговыми гильдиями возникают гильдии ремесленные, иначе цехи, в состав которых могли входить лица, занимающиеся исключительно известным ремеслом.

Не останавливаясь долее на вопросе о том, где следует искать источник происхождения гильдий, мы ограничимся лишь замечанием, что гильдии частью в форме духовных и благотворительных сообществ для целей богослужения и призрения, частью в форме личных и территориальных союзов для охраны мира встречаются уже в англо-саксонский период. Древнейшими гильдиями, статуты которых дошли до нас, являются гильдии Святого Петра в Абботсбери, экзетерская и кембриджская; главнейшим назначением этих добровольных личных соединений было, согласно уцелевшим статутам, призрение больных братий, погребение усопших и поминовение их душ. Вспомоществование семьям умерших или путешествующим гильдейским братьям, охранение мира между членами гильдии и наказание его нарушителей, раздача милостыни в день празднования того святого, который является патроном гильдии, совместное принятие пищи и наделение ею неимущих, - вот те правила, какие одинаково встречаются в любом из статутов названных гильдий и к которым в одном лишь статуте кембриджской гильдии присоединяется еще одно уже чисто светское предписание. Это последнее состояло в принятии на себя обязательства взаимной поддержки, как в случаях насильственного нападения на кого-либо из гильдейской братии, так и в случае совершения кем-либо из них правонарушений. Круговая ответственность гильдейской братии имела место лишь тогда, когда нарушение мира было вызвано или кровной местью, или предварительным оскорблением самого нарушителя; в противном же случае гильдия отказывалась от всякой солидарности с преступником и передавала его в руки общего правосудия королевства. Ни в одной из названных нами гильдий полицейская роль этих добровольных союзов не выступает так наглядно, как в кембриджской, члены которой подвергают полюбовному разбирательству всякого рода правонарушения, начиная с нарушения прав собственности и кончая убийством одного сочлена другим.

К числу названных нами трех гильдий, в которых духовный элемент является, так сказать, преобладающим, необходимо прибавить, как мы видели, еще гильдии с чисто полицейским характером, встречаемые нами, прежде всего в Лондоне еще в царствование Этельстана и упоминаемые в Judiciae civitatis Londoniae. Их цель - охрана мира, подавление насилия, в какой бы форме оно ни проявлялось, и прежде всего воровства. К этой главнейшей задаче присоединялись и другие второстепенные, - религиозного и благотворительного характера. Однохарактерные гильдии встречаются в англо-саксонский период еще в Кентербери и Дувре. В норманнский и следующий за тем период английской жизни оба вышеуказанные типа гильдий продолжают существовать, приобретая каждый большую определенность в своей цели и функциях. Совершение религиозных треб и дела благотворительности исчерпывают задачу религиозных гильдий, - известных не одной Англии, но и всему континенту Европы. В немногих словах частные цели, преследуемые гильдиями, могут быть переданы в следующем виде: 1) взаимная помощь гильдейской братии во всех обстоятельствах жизни: старости, болезни, бедности, в случаях пожара, наводнения, кораблекрушения, помощь займом, доставлением работы, даровым погребением; 2) совершение общих религиозных треб; 3) содержание школ, вознаграждение за труд школьных учителей, вспомоществование бедным школьникам. Всего чаще гильдии с вышеуказанным характером возникали между лицами самых различных званий и состояний, как духовными, так и светскими. Гильдейский капитал, доходами с которого братья удовлетворяли общим гильдейским потребностям, составлялся частью из взносов делаемых каждым при поступлении в гильдию, частью из единовременных платежей, производимых поголовно всеми в силу особого предписания общего собрания гильдии, частью, наконец, из имуществ, доставшихся по завещаниям и дарениям. Управление принадлежало общему собранию и избранным им чиновникам; последние заведовали общим имуществом гильдии, разбирали споры, возникшие между отдельными членами ее, облагали гильдейскую братию в случае нужды особыми денежными взносами и т. п. Общему собранию одному принадлежало решение вопроса о допущении новых членов в гильдию (все пользующиеся дурной репутацией не могли быть включены в число гильдийских братьев), принятие общих постановлений и избрание гильдейских властей.

Рядом с только что описанными религиозными гильдиями существовали в Англии в течение всех средних веков гильдии с полицейским и торговым характером. Брентано совершенно произвольно допускает факт включения в состав этих гильдий всех и каждого из полноправных граждан того города, которому принадлежала гильдия. Из такого произвольного допущения он делает далее тот вывод, что гильдия во многих городах послужила не только прототипом, но и зародышным зерном для образования городской коммуны, в одних городах всецело совпадавшей с гильдией, в других - составившейся из соединения с гильдией. Надежнейшим ручательством верности своего взгляда признается Брентано тот факт, что грамоты многих королей выдаются не на имя города и его граждан, а на имя членов торговой гильдии. Критики Брентано замечают, что подлинные памятники нигде не говорят о существовании союзов между гильдиями и о возникновении из них этим путем городских коммун. Гильдии, как личные союзы, представляли собой нечто совершенно отличное от территориальных городских округов. Правда, во многих городах Англии в эпоху Плантагенетов торговая гильдия из свободного соединения становится обязательным союзом, призванным включить в свой состав всех лиц, занимающихся торговлей, - не только как главным, но и как второстепенным занятием, поэтому и купцов, и промышленников, лично сбывающих продукты своих промыслов. Так, например, в постановлениях торговой гильдии Лейчестера мы читаем о принесении братьями присяги в том, что они будут уведомлять своевременно гильдейское управление о всех лицах, занимающихся торгом и не состоящих в то же время членами гильдии. В Оксфорде, Престоне и других городах можно было заниматься торгом лишь под условием принадлежности к торговой гильдии. Обычаи названных городов заключают в себе каждый категорическое заявление на этот счет. Все лица подобного рода немедленно включаются в состав гильдии и принуждаются к производству гильдейских взносов. Из этого факта легко заключить, что в состав торговых гильдий входили все занимавшиеся торгом. Немудрено, поэтому, если королевские грамоты, заключавшие в себе пожалования городу тех или других торговых преимуществ, выдаваемы были нередко не на имя городского гражданства, а на имя членов торговой гильдии города. Право иметь рынки предоставлялось грамотами королей из династии Плантагенетов не совокупности граждан, а также членам той или другой гильдии. Со времен норманнских королей политика правительства состояла в том, чтобы, устранив начало свободной торговли, монополизировать ее, а равно и промыслы, в руках гильдий. Мотивом к подобной монополизации служили главным образом фискальные цели. Мы имеем известия, что гильдии отныне - за предоставленные им права - обязуются вносить в пользу казны определенную сумму. С этой чисто фискальной точки зрения понятна причина наделения королем торговыми правами и преимуществами исключительно членов торговых гильдий. Короли, считая своей обязанностью наблюдать, чтобы продавцы не отпускали дурных товаров, сочли необходимым установить целый ряд правил, которые можно назвать одним термином «полицейских». Интерес правительства в этом случае сводился к тому, чтобы в видах более бдительного контроля сосредоточить обмен в руках небольшого числа лиц. Если к этой точке зрения присоединить вышеупомянутую нами фискальную, то станет ясным, почему правительство вдвойне было заинтересовано в существовании таких сообществ, которые бы монополизировали торговлю в своих руках. Эти цели и обусловили собой возникновение торговых гильдий в Англии. Сказать, что предоставленные им королями права были политическими, что в состав их входили администрация и суд в пределах города, нельзя. Подобных актов и документов мы не находим, но встречаются постановления, по которым целый ряд функций, которые должны были бы принадлежать всей совокупности граждан, передаются гильдиям. Гильдии являются часто откупщиками городских сборов и обязываются своевременно уплачивать королям определенные взносы. Торговым гильдиям предоставляется в этом случае принимать те или другие меры, чтобы обеспечить поступление в свою пользу сборов, другими словами, чтобы побудить горожан к производству взносов в наперед определенные сроки. В деле развития торговых гильдий таким образом нужно признать значительную роль за правительством. По аналогии с тем, что имело место на континенте Европы, исследователи говорят обыкновенно, что люди, занимавшиеся торговлей, вступили в добровольные между собой соединения и повели борьбу против феодальных владельцев. Все это справедливо по отношению к итальянским городам, к городам Бельгии, отчасти Германии, но это неверно по отношению к Англии. Явные насилия со стороны феодальных владельцев едва ли были возможны в ней, после тех полицейских мер, которые приняты были английскими королями, и при подчинении феодалов королевским судам.

Протоколы заседаний некоторых торговых гильдий, уцелевшие до нашего времени, доставляют возможность наглядного ознакомления с характером прав и обязанностей гильдейских братий. Из этих протоколов видно, что одним из существеннейших прав общего собрания гильдии было заведование гильдейской собственностью, как недвижимой, так и движимой, обложение товаров ввозными пошлинами, принятие новых членов, выбор гильдейских начальников - одного или двух ольдерменов, - штрафование членов, виновных в нарушении постановлений гильдии, и даже исключение их из своего состава.

Торговые гильдии, как составленные из наиболее зажиточных лиц города, часто являлись откупщиками городских сборов, наравне с шерифом и всей городской коммуной. В таких случаях обыкновенно жалованная грамота выдаваема была королем на имя не кого иного, как членов гильдии; факт этот был обобщен Бреди в том смысле, будто короли постоянно наделяли политическими правами и преимуществами не всю совокупность городских граждан, а одну лишь гильдейскую братию.

Особую категорию составляют уже со времен королей норманнской династии так называемые ремесленные гильдии, или цехи. Вопрос об их происхождении решается Брентано весьма просто. По образцу торговцев, ремесленники, сознавая пользу единения в интересах защиты против лордов, владельцев городов, стремившихся обратить их в состояние несвободных людей и обложить произвольными поборами, также стали соединяться в союзы. Но на вопрос: на какой фактической основе построено это воззрение, его «История происхождения и развития гильдий» не дает никакого ответа; факты же, собранные нами независимо от Брентано, идут прямо наперекор такому воззрению; они показывают, что возникновение цехов не только не было направлено против интересов владетельных классов и лиц города, но что цехи возникали по их доброй воле, частью как средство к организации полиции промыслов, частью в интересах фискальных. История любого из ярмарочных местечек Англии, этих зародышей бургов и городов, представит нам не один пример монополизирования помещиком известных производств исключительно в руках определенная числа поместных обывателей. В большинстве английских поместий долгое время единственным вполне обособившимся промыслом является, рядом с хлебопечением, варка пива. Как на ближайшую причину к монополизации того и другого производства можно указать на желание помещика обеспечить хорошее качество производимого товара и продажу его по раз установленной цене. В большинстве английских поместий в норманнский период английской жизни устанавливается определенный тариф на печеный хлеб и пиво. Эти тарифы получают наименование ассиз; наблюдение за их соблюдением поручается особым пробователям пива и хлеба, т. н. «tastatores panis et cervisiae», выбор которых принадлежит или самому помещику, или всему собранию поместных обывателей. Сосредоточение хлебопечения и пивоварения в немногих руках, очевидно, имеет ввиду облегчить контроль за ними пробовальщиков, обязанных доносить обо всех лицах, нарушивших ассизу, в судебное собрание поместного люда, которое, на основании этих донесений, подвергает виновных штрафам в пользу помещика. Тому же судебному собранию предоставляется, по докладу тех же пробовальщиков, штрафовать всех лиц, нарушивших монополию пивоварения самовольной варкой пива. Обвинение самих пробовальщиков в неисполнении обязанностей или в превышении власти падает уже на обвинительных присяжных, каждый раз выбираемых из полицейских властей поместья, десятников (decinatores) или capitales plegii. В изданных мной протоколах поместных судов можно найти не один случай производства подобного рода расследований. Цитированные выше судебные протоколы местечка Арундель, в течение всех средних веков остававшегося в прямой зависимости от графов этого имени, указывают нам на продолжение того же порядка вещей в английских поместьях и в течение всего XV в. Хлебопечение в такой же мере, как и варка пива, является исключительной привилегией известного класса лиц, обложенных в пользу помещика известными денежными платежами и призванных к соблюдению целого ряда полицейских предписаний, определяющих качество, размер и цену хлебов. Протоколы некоторых поместий дают нам право утверждать, что та же монополия производства в интересах полицейских и фискальных была установлена и по отношению к мясникам и по отношению к рыболовам; иначе немыслимо было бы присуждение некоторых лиц к уплате взносов в пользу помещика за право быть привилегированным мясником, иначе мы не нашли бы в названных памятниках указаний на штрафование как мясников, так и рыболовов за продажу несвежего мяса или рыбы, или за продажу хотя и свежих продуктов, но по недозволенной цене. Из приведенных данных мы вправе заключить, что в поместных селениях, всего же чаще в ярмарочных владельческих местечках, занятие, по крайней мере, некоторыми промыслами не было предоставлено свободному выбору и всецело сосредоточилось, в интересах полицейских и фискальных, в руках определенного класса лиц, призванных к соблюдению известных, установленных поместным обычаем норм и наделенных вместе с тем правом требовать признания их исключительной монополии на производство.

Перейдя от сел к городам, познакомившись с характером и судьбой древнейших из промышленных цехов Англии, мы необходимо придем к заключению, что те же соображения - полицейские и фискальные, та же владельческая инициатива вызвала к жизни эти якобы добровольные соединения. Древнейшие из промышленных союзов, о каких говорит нам Брентано, гильдии ткачей. Мы знаем о грамотах королей, выданных на имя этих цехов, грамотах, восходящих ко времени Генрихов I и II. Эти грамоты говорят нам о возникновении обществ, монополизирующих в своих руках ткацкий промысел, - сперва в Лондоне и Оксфорде (при Генрихе I), затем в Йорке, Линкольне, Винчестере и др. (при Генрихе II). Этими грамотами сплошь и рядом устанавливается монополия ткацкого ремесла. Всякий занимающийся им обязывается ими к немедленному вступлению в члены гильдии, или к немедленному оставлению самого промысла. Монополия промысла с этого времени и в течение всех средних веков составляет основную привилегию промышленной гильдии или цеха.

Когда в правление Эдуарда III призванные королем из Фландрии ткачи приступили к производству своего промысла, помимо предварительного вступления в состав ткацкой гильдии, члены последней предъявляют королю петицию, в которой, указывая на явное нарушение дарованной им привилегии, требуют или немедленного запрещения иноземным ткачам дальнейшего занятия их промыслом, или принуждения последних вступить в ряды гильдейской братии. Что монополия производства с самого начала составляла основное преимущество цехов, - лучшим доказательством тому служит самый характер той оппозиции, какую они вызвали против себя еще в правление Иоанна Безземельного. Граждане Лондона прямо требуют от короля упразднения гильдии ткачей, как стесняющей свободу их промыслов. Король обещает им выполнение их ходатайства, - прямое доказательство тому, что существование или не существование цехов всецело было поставлено в зависимость от воли правительства.

Очевидно, что беспрепятственное пользование дарованной им монополией возможно было лишь под условием предоставления самой гильдии или цеху надзора за тем, чтобы никто, кроме его членов, не позволял себе заниматься промыслом. Таким образом, королям жалованными грамотами пришлось наделить гильдии не только монополией, но и полицией производимого ими промысла, что в свою очередь связано было с правом выбора властей для осуществления этих полицейских функций. Этим на первых порах и исчерпывается сумма тех прав, какие предоставляемы были гильдиям королевскими пожалованиями. О передаче гильдейским собраниям судебных функций, права ведать всякого рода процессы, раз одной из сторон является член гильдии, мы нигде не встречаем и помину, - ни в древнейших грамотах, ни в судебных протоколах, ни в парламентских петициях. Гильдейская братия, наравне с прочими городскими обывателями, подсудна была общим городским судам, судебным собраниям всего гражданства или суду назначаемого или выбираемого лица, - где бальифа, а где и мэра. Если в момент их возникновения цехи и не имели каких-то особых судебных прав, то того же отнюдь нельзя сказать о них в последующие периоды их существования. Право полицейского надзора за соблюдением братией многочисленных постановлений, регулировавших порядок производства их промысла, право, которое само вытекло из предоставленной им охраны собственной монополии, необходимо должно было повести к присвоению ими права расследования проступков против промыслового устава. В XIV ст., когда гильдии стали расширять свою судебную юрисдикцию на всякого рода гражданские правонарушения, направленные против любого из их членов, гражданство Лондона открыто выступило противником таких присвоений. Призванные к решению препирательства о подсудности между общими судами лондонского сити и административно-судебным советом гильдии ткачей, королевские суды, в правление Эдуарда II, признали за гильдиями одно лишь право судебного разбирательства случаев, связанных с самым производством промысла, и признали их во всех остальных делах подсудными непосредственно мэру и шерифам Лондона. Не одна лишь гильдия ткачей принуждена была подчиняться такому ограниченно своих судебных притязаний. Та же судьба постигла еще при Эдуарде I гильдию или цех хлебопеков. Им дозволено было разбирательство одних лишь дел, непосредственно соприкасавшихся с их промыслом; по остальным же они, наравне с прочим гражданством, были объявлены подсудными городским судам, - мэру и шерифам.

Не только в сфере судебного, но и административного контроля гильдии подчинены общим городским установлениям. Не кто иной, как лондонский мэр наблюдает за правильным соблюдением отдельными гильдиями, как общего законодательства, так и многочисленных местных предписаний, ими самими издаваемых и регулирующих порядок производства промысла в пределах городской черты. В эпоху полного расцвета гильдейских учреждений мы встречаем случаи не только штрафования, но и тюремного заключения гильдейских властей, виновных в нарушении правил полиции промыслов. Из всего сказанного с очевидностью выступает то, что промышленные гильдии или цехи обязаны своим возникновением в Англии факту монополизации ремесел и промыслов в руках небольшого числа лиц, - каждый раз по личной воле правителя, открыто указываемой в даруемых им жалованных грамотах. Что воля правителя была существенным условием для установления цеха, - прямое ручательство этому мы находим в сообщаемом летописцами факте закрытия Генрихом II целого ряда подобных союзов, основанных в интересах монополизации промыслов, но не получивших в то же время королевской санкции. Гильдии, о которых теперь идет речь, поставлены были в один уровень с замками, возведенными их владельцами, помимо предварительного разрешения. Они объявлены, подобно им, незаконнорожденными и запрещены на будущее время под страхом уголовных кар. Спрашивается теперь, какие цели могли побуждать королей к установлению цехов? Длинный список ежегодных платежей промышленных гильдий королю, приводимый Мадоксом в его «Истории казначейства», дает на этот счет весьма определенный ответ. Очевидно, что никакой иной интерес, более фискального, не побуждал короля на первых порах к установлению гильдейских сообществ; это прямо следует хотя бы из того факта, что король неоднократно соглашается закрыть их, раз городское управление берет на себя уплату получаемой с них правительством суммы.

Изучение древнейшего характера промышленных гильдий, порядка их возникновения и предметов ведомства, как нам кажется, не оставляет сомнения в том, что источник происхождения этих городских сообществ был тот же, какой замечается в процессе постепенного развития замкнутых производств поместья. Как в поместье, так и в городе частный владелец, будет ли им король или лорд, одинаково обращается к монополизации отдельных промыслов в руках небольшого числа лиц, - частью из фискальных, частью из полицейских соображений. Монополизация того или другого промысла ведет в городах, - не в пример тому, что одновременно имеет место в селах, - к предоставлению заинтересованным лицам и самой полиции промысла, а это обстоятельство в свою очередь вызывает рано или поздно возникновение особой гильдейской администрации, выбираемой братией и постепенно присваивающей себе право судебного расследования правонарушений против промыслового устава. На этом, разумеется, не остановилось развитие промышленных гильдий в Англии. Чисто хозяйственные и административные на первых порах сообщества, они в течение XIII и XIV вв. постоянно заимствуют у своих предшественниц (религиозных и благотворительных гильдий) их, если можно так выразиться, общежительный характер. С этого времени совершение религиозных треб, ежегодное празднование патрона гильдии, торжественное погребение умерших братий, как и помощь сирым, обедневшим, больным, раненым, всем пострадавшим от пожаров, наводнений и других несчастных случаев в такой же мере входят в задачу промышленной гильдии, в какой это являлось целью существования для религиозной и благотворительной. Это обстоятельство не должно, однако, мешать нам выделить ближайшие причины, вызвавшие возникновение промышленных гильдий, - монополизацию промыслов и их полиции. Нечего и говорить, что при таком объяснении причин возникновения цехов, рассуждения Брентано о борьбе ремесленного населения с владельцами города, о постепенно охватившем его сознании необходимости слиться воедино и повести борьбу общими усилиями против общих врагов - помещика и сменившей его будто в осуществлении политической власти над городом торговой гильдии, должны отступить в область произвольных допущений и ни на чем не основанных догадок. Они, очевидно, навеяны Брентано историей ремесленных гильдий в Италии и некоторых городах Франции, Бельгии и Германии. Если в Англии и можно говорить о какой-нибудь борьбе между составными элементами городского населения, то отнюдь не о борьбе ремесленных гильдий с феодальными владельцами и якобы сменившими их торговыми сообществами, а о борьбе ремесленных гильдий между собой. В XIV ст. преимущественное развитие отдельных промыслов ведет к постепенному выделению из ряда других промышленных гильдий Лондона так называемых «ливрейных компаний», получивших это название от предоставленного им одним права носить особый костюм или особую ливрею. Чисто экономическое преобладание этих сообществ вызывает с течением времени с их стороны попытки обеспечить себе и политическое преобладание. В правление Эдуарда III преимущественное значение ливрейных компаний нашло себе и численное выражение вправе посылать в городской совет двойное число депутатов против того, какое дозволено было иметь в нем прочим гильдиям, т. е. не три, а шесть человек. В правление Ричарда II ливрейные компании, иначе обозначаемые наименованием «больших» гильдий, не довольствуются уже преобладающим значением в городском совете, но стремятся к исключительному сосредоточению в своих руках права избрания мэра и других городских властей. Эти притязания встречают энергический отпор со стороны членов второстепенных гильдий и вызывают в Лондоне продолжительные междоусобия. И не один Лондон переживает в XIV в. открытую борьбу наиболее зажиточного гражданства с простонародьем: мы читаем о ней и в ворчестерской хронике, говорящей о «discordia damnosa» в городе Ярмуте; она возгорается и в целом ряде других бургов, ведя повсюду к временным переменам в городском устройстве. Если членам ливрейных гильдий и удается достигнуть чего-либо в Лондоне, то не больше, как сожжения книги городских распорядков, в которой значилось, что установление их в черте Лондона принадлежит всей совокупности жителей сити. На этом не оканчивается однако попытка старших гильдий сосредоточить в своих руках заведование городским самоуправлением. XV век является той эпохой, когда городское самоуправление теряет свой всесословный характер и приобретает тот облик, которым оно отличается и до сих пор. Мэр Лондона и члены городского совета начинают избираться исключительно членами 12 старших гильдий, - тех ливрейных компаний, о которых мы говорили выше. В этом отношении развитие английских городов идет той же самой дорогой, как развитие итальянских и германских. В Италии тремя веками ранее сумма всех политических прав над городом сосредоточилась уже в руках городской олигархии; то же случилось и в Англии, но не ранее XV в. Когда гильдии стали стремиться к приобретению политических прав над городом, им трудно стало обходиться без признания их прав и преимуществ королем. Каждое царствование в Англии с этих пор и начинается подтверждением прав, дарованных гильдиям при предшествующих королях. Гильдии, не получившие санкции нового правительства для своего дальнейшего существования, считались прекратившими его.

Гильдейские союзы в Англии были вызваны к жизни, таким образом, не самопроизвольным движением в среде лиц, занимающихся торговлей и промыслами, а сначала самим правительством, монополизировавшим торговлю и промыслы в руках некоторых лишь лиц, - частью из видов полицейских, частью из видов фискальных.

Английский город в XV веке. В истории муниципального развития в Англии XV век является эпохой - с одной стороны полного завершения муниципальных вольностей, с другой - поворота от общегражданского к цеховому управлению. Инкорпорирование городов и перенесение политических прав над городом в руки гильдии, - вот те два явления, с которыми приходится считаться исследователю судеб английского города в это время. Параллельно с этим происходит с каждым поколением ускоряющееся развитие муниципального самоуправления. Целый ряд городов переходит из положения зависимых от короля или частного владельца бургов в положение самостоятельных графств со своим непосредственно подчиненным королю и выбираемым жителями административно-судебным персоналом. Оставляя без дальнейшего освещения это более количественное, нежели качественное расширение муниципальной свободы, сосредоточим наше внимание на характеристике новых сторон в английском городском развитии, которые в XV в. вызываются с одной стороны дарованием городам прав свободных корпораций, их инкорпорированием, (выражаясь техническим языком английских юристов), а с другой - перенесением политических прав из рук всего гражданства в руки членов или всех городских гильдий, или одних лишь привилегированных и старейших. Оба названные явления стоят одно по отношению к другому в преемственной связи, что немало облегчает обособление и изучение каждого из них в отдельности. Обратимся, прежде всего, к первому из названных явлений и постараемся открыть источник и время возникновения ранних попыток королей к возведению городов на степень свободных корпораций. Изучая содержание отдельных королевских грамот, наделяющих города правами корпораций, и сравнивая эти грамоты с городскими хартиями предшествующего периода, мы приходим к заключению, что единственным преимуществом городов, наделенных правами корпораций, была признаваемая за ними возможность - на правах юридического лица - приобретать наследственную собственность, искать и отвечать в судах. Этим мы не хотим сказать, чтобы другие города, помимо инкорпорированных, не имели права владеть земельными имуществами. Городская недвижимость, несомненно, встречается еще в эпоху составления Книги Суда. Различие лежит не в этом, а в том, что до их инкорпорирования города должны были испрашивать дарования им королем особой грамоты, закрепляющей за городом тот или другой участок, дарованный ему королем или феодальным владельцем или приобретенный самими гражданами, иначе говоря, города владели землями только на основании королевских грамот. С момента же их инкорпорирования они приобрели юридическую возможность приобретать всякого рода собственность.  Зная, какие юридические последствия влекло за собой, так называемое инкорпорирование, нам легко понять, почему духовные, образовательные, промышленные и торговые соединения, задолго до появления инкорпоративных грамот городов, стали наперерыв добиваться у королей наделения их преимуществами свободных корпораций. Всего успешнее были, по-видимому, на первых порах попытки духовных сообществ, так как об их праве преемственного владения собственностью на корпоративных началах упоминается еще в эпоху Эдуарда I, в 24-м отделе юридического трактата, известного под наименованием Флета. Вслед за духовными корпорациями, университетские коллегии, быть может, благодаря самому источнику их происхождения, источнику, несомненно, церковному, наделены были теми же преимуществами, что и церковные союзы. Термин «корпорация» применяется к университетам уже в актах от 11-го года правления Генриха IV. Следующими, в порядке приобретения этих прав, являются религиозные гильдии, причем сходство преследуемых ими целей с духовными союзами в значительной степени облегчило им приобретение прав, которыми задолго до них пользовались их непосредственные прототипы. С религиозных гильдий то же право считаться корпорацией переносится мало-помалу в царствование первых двух королей Ланкастерской династии и на гильдии с определенным промышленным и торговым характером. Города, все еще не наделенные этими правами, по-видимому, уже с царствования Генриха IV начинают сознавать выгодность их для себя и стремятся к получению их от королей. Петиция, представленная в парламент жителями Плимута, в 13-й г. правления Генриха IV, заявляет: жители города Плимута, принимая во внимание, что город их - один из самых больших портов королевства, считают нужным ходатайствовать перед королем о разрешении образовать вместе со своими наследниками и преемниками особую корпорацию с правом приобретать земельные имущества в пожизненное и наследственное пользование, помимо испрошения каждый раз королевского согласия. Король дает обычный уклончивый ответ: «le roi s′avisera». Проходит целая четверть века, и мы все еще не слышим о предоставлении королем какому бы то ни было городу права свободной корпорации. Короли наделяют, правда, такими правами торговые и промышленные гильдии, но город, как таковой, не приобретает в их жалованных грамотах ни одного преимущества сверх тех, какими он располагал в предшествующем столетии. Первый акт, в котором мы встречаем не только термин «корпорация», но и предоставление суммы тех прав, какие вытекают из самого факта ее существования, относится к 1440 г., иначе говоря, к 18-му году правления Генриха VI. Это жалованная грамота короля Кингстону на Гуле; в ней, помимо упоминания о совокупности тех преимуществ, какие связаны обыкновенно с фактом наделения города правами графства, можно прочесть еще следующие слова, не попадающиеся ни в одной из предшествующих по времени грамот: «да будут мэр, граждане и их преемники вечным корпоративным союзом под наименованием: мэр и граждане города К. и да приобретут они право наследования на вечные времена, а также право искать и отвечать по всякого рода искам, в каких бы судах эти последние ни были начаты, право покупать земли, держания, ренты, службы и владения в пределах города и городского округа». Однохарактерные пожалования следуют одно за другим в пользу Плимута, Ипсвича, Норсгемптона и Кентербери. Все это происходит в царствование Генриха VI. В то же царствование мы встречаемся с выдачей и таких жалованных грамот, которые вовсе не ведут за собой наделения города правами корпорации, - явное доказательство тому, что теория, уподоблявшая город корпорации, далеко не привилась еще вполне и не успела вытеснить собой старинного порядка наделения города самое большее правами самостоятельного графства.

Тем не менее, уже в царствование Генриха VI термин корпорация в применении к городу проникает из королевских грамот и в парламентские статуты, и в судебные решения; последние, в частности, сплошь и рядом принимают в расчет всю сумму тех неотъемлемых преимуществ, какие необходимо вытекают для города из факта обращения его в корпорацию.

Процесс наделения городов правами корпорации продолжается и в течение всего правления Йоркского дома. Целый ряд городов, в числе их Рочестер и Дартмут, получают право считаться корпорациями, приобретать собственность, искать и отвечать в судах, иметь особую официальную печать и во всякого рода делах считаться юридическим лицом. Корпоративные права уже в такой мере признаются присущими всякому городу, что в королевских судах сплошь и рядом корпоративный характер признается за городами, и не получившими непосредственно от короля этого права, раз эти города в то или другое время своего существования наделены были королем наследственным владением. Таким образом, одно из прав, вытекающих из понятия корпорации, право, которое притом город может получить и независимо от его инкорпорирования, признается доказательством наделения его некогда корпоративным характером. Такое учение, впервые высказанное королевскими судами по отношению к городу Делю, является причиной постепенного распространения понятия корпорации и на города, не получившие на то особых королевских пожалований. Широкое толкование королевских судов восполняет, таким образом, непосредственную деятельность правительства и постепенно прививает английскому обществу понятие о том, что каждый город есть корпорация. Впрочем, представление, о котором теперь идет речь, еще не пустило настолько глубоких корней, чтобы дозволить нам отнести к числу инкорпорированных городов Англии XV в. и такие крупные промышленные центры, как Лондон или Бристоль. Эти два города, как показывают уцелевшие до нас королевские пожалования, все еще лишены были права считаться корпорациями, хотя и носили вполне определенный и неоднократно признаваемый за ними характер самостоятельных в своей внутренней организации графств. На этом и обрывается история инкорпорирования городов в ХV в. Если этому столетию не суждено было видеть завершение им же начатого инкорпорирования городов, то еще менее пришлось ему довести до конца не менее важный для дальнейших судеб Англии процесс сосредоточения политической власти в городе в руках гильдейских союзов. Уцелевшие до нас грамоты королей Ланкастерской и Йоркской династий в одно слово говорят о том, что присутствие на годичном административно-судебном собрании и выбор в нем городских властей - мэра, шерифа, коронеров и членов тесного совета - принадлежали по-прежнему всей совокупности городских домохозяев, или, что то же, всей совокупности городского гражданства. Не что иное, как эту совокупность, разумеет городская грамота Бристоля от 1421 г., говорящая о «common council». Хартия Плимута (1439 г.) прямо гласит, что все граждане выбирают городских властей. Один лишь Лондон, и то к концу занимающего нас периода, является уже городом с вполне сложившимся олигархическим управлением. В 7-й год правления Эдуарда IV выходит особый указ, которым выбор мэра предоставляется членам тесного городского совета, «common council», мастерам и начальникам отдельных гильдий. Восемь лет спустя, постановлением тесного городского совета предписывается, что и из представителей гильдий только те должны призываться к соучастию с членами тесного совета в городских выборах, местных и общих, которые вправе носить ливрею, другими словами, - принадлежать к числу ливрейных компаний, или почетнейших гильдий, сохраняющих доселе, за исключением одной, участие в самоуправлении сити. Эти ливрейные компании причастны к выборам не только в лице своих мастеров и начальников, как было установлено в 7-й год правления Эдуарда, но и всем наличным составом «честных людей своей мистерии». В этом сосредоточении политических прав граждан лондонского сити в руках небольшого числа высших гильдий мы встречаем первый пример устранения городского демоса от выборов в интересах городской олигархии. Пример этот стоит еще одиноко и вызывает подражание себе не ранее наступления периода абсолютизма, когда в интересах обеспечения официальных или официозных кандидатур сами короли позаботились об ограничении избирательного права, общего и местного, небольшим числом городских нотаблей, обыкновенно членов ремесленных и торговых гильдий.

Нам остается теперь перейти к истории английского парламента и поставить, прежде всего, вопрос о том, когда и как он возник.

VIII. История английского парламента в средние века. Историю постепенного роста парламента нам придется начать с того отдаленного периода, когда англосаксы жили еще на континенте Европы и имели учреждения, общие с другими германскими племенами. Заслуга Фримана состоит в сведении к германским началам основных черт английской конституции, заключающихся в том, что с древнейших времен и по настоящее время власть короля ограничена народным собранием и советом старейшин. Фриман показал, что еще в эпоху Тацита появились в Германии зародыши тех форм политического устройства, развитие которых представляет нам история любого из народов немецкого племени и в частности англичан. В Тацитовской «Германии» мы находим упоминание о том, что все дела ведаются не одним королем, а при участии народного собрания и совета старейшин («De minoribus rebus principes consultant, de majoribus omnes», - гласит известный текст). Право обсуждения вопросов, касающихся деятельности администрации, принадлежит не кому иному, как совету старейшин, представителям будущей германской аристократии. Этот совет встречается одинаково, как в тех государствах, где существует королевская власть, так и там, где королевская власть еще не сложилась и место ее заступает герцог (dux). Что эти два вида государств известны были древним германцам, свидетельство тому мы находим у того же Тацита. Королевская власть имеет наследственный характер, герцогская же - выборный: герцогам поручалось временное военное предводительство. Основные начала германской конституции раскрываются более обстоятельно при изучении вопросов, подлежащих ведомству народного собрания. «Германия» Тацита приводит нас к заключению, что важнейшие дела подлежали обсуждению всего взрослого населения; ведомству народного собрания принадлежали таким образом: уголовная юстиция, решение вопросов о войне и мире, заключение договоров с другими племенами, выбор герцогов (военных предводителей) и других народных властей.

Если от Тацитовой «Германии» мы перейдем к тем немногочисленным источникам, которые дают нам возможность познакомиться с древнейшим устройством англосаксов, то мы найдем в них воспроизведение тех самых черт, которыми Тацит характеризует быт тех германских племен, у которых существовал совет старейшин и народное собрание и не развилась еще королевская власть. Церковные писатели, говоря о Генгисте и Горсе, называют их не королями, а герцогами (сатрапами). В хрониках, в том числе в «Истории» Беды, встречается категорическое заявление, что англосаксы в это время не имели еще королей и что единственными представителями верховной власти у них были лица, которых они обозначают всеми теми наименованиями, с которыми связано понятие «dux». Эти народные предводители носят еще вполне выборный характер; избрание их зависит от собрания того военного люда, которым они предводительствуют. Беда пишет, что герцоги пользовались своей властью во все время военного похода; в остальное же время они сливались с прочим населением. Фриман поэтому прав, утверждая, что королевская власть в Англии - явление позднейшего времени и что в англо-саксонские времена можно указать на период, когда ее не существовало. И это справедливо по отношению не к одним англосаксам. И у других германских племен было то же, например, у лангобардов. Лангобарды вскоре не пожелали, однако, управляться герцогами и, по образцу других германских племен установили у себя королей. Это прямо говорит их летопись: «nolentes jam esse sub ducibus, reges sibi... statuerunt». До существования еще гептархии, когда Англия была заселена враждебными друг другу народностями, в любом из англо-саксонских государств можно было найти, рядом с герцогом, особое народное собрание, в котором принимали участие все могущие носить оружие и все лица, близкие к королю. Но поголовное присутствие всех полноправных воинов в народном собрании делается с течением времени неосуществимым; оно фактически возможно лишь при незначительном протяжении королевства. У англосаксов начинает совершаться таким образом тот же процесс, который можно проследить в жизни любого из германских племен; это - замена народного собрания собранием государственных вельмож, мудрейших служилых людей, «витенагемотом». Фриман не прав, когда говорит, что в течение всего англо-саксонского периода витенагемот продолжал оставаться собранием всего населения, способного носить оружие. Из законов Ины можно заключить, что законодательные постановления были принимаемы не в собрании возмужалого населения королевства, а в собрании одних только мудрых танов - «витанов» (от слова тан - член служилого сословия - и корня wit, уцелевшего в английском прилагательном witty - остроумный). Тот же самый процесс постепенного устранения народа от пользования политическими правами и сосредоточения этих прав в руках меньшинства служилого сословия стал совершаться с ускоряющеюся быстротой, когда семь отдельных королевств слились в одно англосакское королевство (при Эгберте в период времени от 800 по 836 г.). Последствием этой политической централизации было усиление королевской власти, наглядным образом сказавшееся в замене композиций, платимых за правонарушения, направленные против короля, уголовными карами. Начиная со времен Ины, возникает понятие государственной измены, за нее виновный отвечает жизнью и всем имуществом. В то же время мы становимся свидетелями постепенного расширения королевского мира. Начиная с Эдмунда, короли принимают заимствованные с континента наименования «императора Альбиона» или «короля всей Британии». Начиная с VIII в., мы уже слышим об их короновании и помазании. При помазании на царство короли приносят присягу, которой обязуются охранять церковь, заботиться о сохранении мира и карать всякое грабительство и всякую несправедливость. Начиная с Эдмунда, в ответ на королевскую присягу, подданные приносят ему присягу в верности; они обязуются не подымать с ним несогласий или споров (тайных и явных), любить то, что он любит, и не желать того, чего бы он не желал. Эта присяга не безусловна; принимающие ее выговаривают выполнение королем всего, что было обещано им в тот момент, когда приносящие присягу пожелали сделаться его, короля, людьми и следовать его воле, как своей собственной.

В период существования единого англо-саксонского королевства о народном собрании нет более и помину. Место его занимает собрание высших вельмож государства, собрание всех тех, кого угодно будет пригласить королю и кто принадлежит к одной из следующих категорий: архиепископов, епископов, аббатов, членов служилого сословия, или танов. Устранение народа в это время от дел не есть особенность англо-саксонского государства; оно встречается на протяжении всего континента Европы. Фюстель де-Куланж прекрасно показал развитие этого же процесса во Франции при Меровингской и Карловингской династиях; он выступает в принижении Мартовских и позднее Майских полей до одного лишь выслушивания народом постановлений (кaпитyлapиeв) королей и их ближайших советников.  Что касается до того, какие дела ведал англо-саксонский витенагемот в период образования единого англо-саксонского королевства, то для суждения об этом грамоты и хроники дают нам обильный материал. Витенагемот имел прямое участие в законодательной деятельности. Связан ли был король при издании законов обязательством получить на них согласие витанов или нет, сказать не можем; но он был поставлен в необходимость искать их совета. В законах отдельных королей англосаксов упоминается «о совете и согласии витанов», точь-в-точь, как в меровингских и каролингских капитуляриях говорится о «consilio et consensu sacerdotum et optimaturn»; законодательные функции витенагемота распространяются как на вопросы светского, так и церковного законодательства. Редакция, как предварительных проектов, так и окончательных решений, принадлежит в этом последнем случае духовным членам совета. Но не по отношению к одной законодательной деятельности витенагемот является руководителем короля. Он дает свое согласие и на передачу участков фолькланда во временное и пожизненное пользование частным лицам (впоследствии его участие признается нужным только в интересах публичности самой передачи). Витенагемот имел также те права, какие принадлежат верховному судилищу. Хроники не оставляют ни малейшего сомнения на этот счет. В англо-саксонских грамотах мы находим также указание на тот факт, что границы двух спорящих между собой церквей определялись собранием служилых людей. Витенагемот является далее верховным совещательным органом в делах административных. Без него король не принимал ни одной важной меры. Так, христианство введено королем Нортумбрии с согласия витенагемота. Рядом с вышеуказанными правами витенагемот пользуется и такими, как низложение королей и возведение их на престол. Такой порядок был известен не в одной Англии. И в России долгое время начало родового преемства в занятии стола было ограничено избранием вечем кого-либо из членов привилегированной династии Рюриковичей. Этот порядок продолжал держаться и на континенте Европы в течение всего меровингского периода. Избрание короля членами витенагемота ограничено было одним требованием, чтобы избираемое лицо принадлежало к привилегированному роду, который дал уже стране целый ряд правителей. В течение всего англо-саксонского периода мы постоянно встречаемся с фактом избрания королей всем собранием витанов. Оно же сосредоточивает в своих руках и право их низложения. В документах того времени можно найти не одно свидетельство на этот счет, например, упоминание о низложении витанами Этельреда. Из всех перечисленных выше прав витенагемот непрестанно пользуется, впрочем, одним лишь правом участия в законодательстве; остальные предоставляются ему слабыми королями и отымаются у него сильными.

Король и аристократическое собрание - вот те два учреждения, с которыми мы в состоянии познакомиться на основании англо-саксонских грамот. Рядом с ними существовали и индивидуальные органы власти, но о них грамоты не говорят ни слова, за исключением разве того, что каждое ведомство имело своего особого управителя (герефу).

От англо-саксонского периода перейдем теперь к норманнскому, и укажем характер тех изменений, какие были внесены в англо-саксонскую систему управления фактом иноземного завоевания. Историки при решении этого вопроса расходятся между собой. Фриман утверждает (не основываясь, однако, на положительных данных), что в норманнский период англо-саксонский витенагемот продолжал существовать. Встречаются лишь случаи временного неиспользования самим витенагемотом своих прав. Гнейст, напротив того, говорит, что о витанах не слыхать вовсе в этот период; о них речь заходит разве только при описании дворцовых церемониальных приемов, повторяющихся три раза в год. Среднее мнение между обоими представлено Стебсом; заключается оно в том, что витенагемот продолжает существовать в норманнский период, но по обстоятельствам, не зависящим от воли правителя и порожденным рознью между норманнской аристократией и покоренным населением, он перестает собираться. В хрониках, которые говорят о завоевании Англии Вильгельмом, мы встречаем заявление о том, что три раза в год Вильгельм надевал на себя царскую корону: на пасху - в Винчестере, на пятидесятницу - в Вестминстере, на рождество - в Глостере, причем присутствовали все majores homines - архиепископы и епископы, аббаты, таны и рыцари. С этими «старейшинами» (majores homines) король сплошь и рядом советовался о делах. Собрание витанов имело совещательный характер; на это указывает и самое его наименование: «большое совещание» (magnum consilium). Как совещательный орган, оно не ограничивало воли короля. Оно не отличалось в то же время ни периодичностью своего созыва, ни определенностью состава. Иногда его совсем не созывали, на что имеются свидетельства норманнского летописца. Король, несомненно, имел возможность действовать и без совета своих витанов, но считал более удобным призывать ближайших вельмож к подаче мнений о важнейших делах государства, когда речь, по выражению современников, шла de necessariis rebus, «о необходимых вещах». Насчет того, какие дела ведало это собрание и каков был его состав, профессор Гнейст говорит, что король мог призывать на это собрание кого ему было угодно. Но в этом вопросе легче согласиться с Стебсом, который думает, что в состав собрания могли входить лишь непосредственные ленники короля. Вильгельм I потребовал на собрании в Солсбери (1086 г.) принесения ему присяги от всех своих ленников, которые и были налицо в этом собрании. К присутствию призываемы были также и представители от королевских городов, Лондона и Йорка. Представительство городов начинается, таким образом, с представительства тех, которые расположены были на королевских доменах. Остальные города приобрели это право позднее, именно с тех пор, как бароны и графы сочли выгодным призвать и их к участию в делах страны. Характер функций совета, именуемого летописцами «большим совещанием», один из них, Вильям Мальмесберийский, определяет словами: «толковать о важнейших делах королевства» (de necessariis regni tractaturi). Собрание имело право выслушивать предложения короля о создании новых податей, что не мешает, однако, тому, что мы встречаемся и с единичными фактами произвольного обложения королем народа, помимо всякого согласия совета. То же собрание пользовалось совещательным голосом при обсуждении постановлений, принятых королем для изменения общего земского права; ограничивать же законодательную инициативу короля оно не могло. Далее, собрание осуществляло ряд функций судебного характера: суд в случаях государственной измены, в случаях столкновений гражданского характера между двумя церквами или епископиями и пр. принадлежал ему. В силу продолжавшего держаться старинного правила, что король избирается, выбор его для формы также сохранен был за великим собранием. Англо-саксонский витенагемот продолжает держаться, таким образом, как говорит Стебс, но на правах совета, лишенного всякого реального значения, всякого непосредственного влияния на законодательство, администрацию и налоговое обложение.

По мере принижения законодательного собрания до роли совещательного учреждения, заведование центральными делами страны сосредоточивается в руках королевской курии (тесного совета), учреждения, которое мы встречаем на протяжении всего континента Европы (в России - Боярская дума). «Curia Regis» Англии есть то учреждение, из которого развилась Верхняя палата, а путем постепенного выделения функций и вся высшая судебная администрация королевства (суд королевской скамьи, суд общих тяжб). Из Curia Regis вышло и высшее финансовое учреждение страны, палата казначейства, Exchequer. На изучении Curia Regis необходимо, таким образом, остановиться всякому, кого интересует генезис в Англии административных, судебных и законодательных учреждений. В состав королевской курии входят все высшие чиновники королевства. Важнейшие функции власти сосредоточиваются в руках следующих придворных чиновников: верховная юстициария всей Англии, собственно королевского наместника, сенешаля всей Англии (старшего королевского конюшего), верховного камергера, верховного коннетабля (начальника над милицией), верховного маршала (второй после коннетабля в начальстве над милицией), канцлера (на первых порах не более, как королевского нотариуса), казначея. Таковы те лица, которые в то время являлись высшими исполнительными органами государственной власти. При создании этих придворных должностей норманнские короли не имели ввиду перенесения на английскую почву того, что возникло в Нормандском герцогстве и что было в свою очередь сколком с тех учреждений, которые развились в Карловингской монархии. Вместе с отправлением высших дворцовых должностей, указанные лица заведовали и государственными делами; эти последние функции считались как бы дополнением к придворной службе. Впрочем, на одну должность из перечисленных нами можно указать, как на должность с исключительно государственным характером; это должность верховного юстициария всей Англии, которому король, в случае своего отсутствия, передавал все свои функции и все свои права. Верховный юстициарий - регент королевства в отсутствие короля. Все вышеперечисленные должности, за исключением должности юстициария и казначея, становятся со временем феодальными и наследственными, притом почетными должностями, а действительное отправление обязанностей, с ними связанных, поручается новым чиновникам с более скромными титулами: второго камергера, хлебодара, винодара, начальника кухни и пр. Многие из этих должностей в свою очередь становятся наследственными и служат основанием для развития новых аристократических родов.

Таковы те лица, из которых, прежде всего, состояла Curia Regis. Это - чисто придворные чиновники. Короли имели полное право расширять состав курии, могли призвать в нее и непридворных, лиц, отличающихся административной опытностью или получивших известное юридическое образование, способных, поэтому отправлять обязанности судьи. Число лиц, призываемых в Curia Regis, не было, таким образом, точно определено. То же надо сказать относительно характера ее функций; разделения властей нимало не имелось при этом ввиду. Предметы ведомства Curiae Regis - самые разнообразные: чисто судебные, фискальные, контроль не только за королевскими чиновниками в провинциях, но и за лицами, наделенными вотчинной полицией и судом. Как орган административный, Curia со времени Генриха I получила название королевского казначейства, название, которое одновременно мы встречаем и в Нормандии. Обстоятельство это заставляет многих писателей высказываться в том смысле, что этот институт  возник в Англии благодаря перенесению на остров норманнских порядков. Как бы то ни было, вызвано ли было учреждение казначейства и в Нормандии, и в Англии единством условий, одинаковыми потребностями жизни, или английская Curia Regis, и одновременно Exchequer (казначейство), возникла благодаря перенесению ее в Англию норманнами, в руках ее, как казначейства, сосредоточилось заведование всей финансовой администрацией. Древнейший из трактатов о казначействе, обязанный своим составлением одному из епископов времен Генриха I, обстоятельно знакомит нас с составом этого учреждения и разделением его на две палаты. Первая заведовала приемом денег из графств: здесь взвешивались все деньги, доставляемые начальниками отдельных графств, а также все суммы платежей, производимых патримониальными владельцами; после взвешивания они поступали на хранение в то же казначейство. Вторая палата имела характер контрольного учреждения и заведовала счетоводством. Сюда все чиновники обязаны были представлять свои счета, и здесь происходила их проверка. Эта часть королевского казначейства не что иное, как счетная палата. Она существовала и во Франции, со времени Людовика Святого, ее заводят у себя также правительства Анжу, Лангедока и других провинций. Создание такой палаты вызывается необходимостью, почему и трудно допустить простое перенесение этого учреждения с континента на английскую почву.

В королевской курии мы находим и комитет чисто судебный. Это зародыш будущих верховных судов. Первым выделяется суд королевской скамьи. Он вполне организуется во времена Генриха II. Пять членов большой королевской курии объявляются постоянными верховными судьями всей Англии. Этим пяти лицам, к которым присоединяются еще три секретаря, предоставляется заведование делами уголовного и полицейского характера, а также наложение штрафов и производство конфискаций. Дела, подлежащие этому суду, носят название «placita coronae». Обыкновенным наказанием за них является уплата денежных штрафов (amerciaments) и конфискация имущества.

Королевской курии, в смысле собрания всех сановников, принадлежит еще целый ряд функций, - надзор за деятельностью патримониальных владельцев, шерифов графств и пр. В этом отношении английская Curia Regis не отличается ничем от совета любого из континентальных государств Европы. Так, например, в Карловингской монархии из членов «Королевской Курии» вербовались те «missi dominici», которые посылаемы были в провинции для контроля за деятельностью отдельных органов управления. Во время Людовика Святого они возрождаются под именем «реформатёров» и «контролеров». Под наименованием разъездных судей мы встречаемся с чем-то подобным в Англии; разъездные судьи назначаются королем и его «тесным» советом. Они вербуются из лиц духовного и светского звания. При посылке их для ревизии отдельных графств, им на первых порах предоставляется исполнение административных функций, контроль за местными органами управления, а позднее обязанности чисто судебного характера. Эти путешествующие судьи ведают все те дела, которые местными властями были оставлены без рассмотрения или требовали пересмотра.

Curia Regis является также апелляционной инстанцией и верховным уголовным судом во всех случаях государственной измены. Королевская курия ведает и все дела о столкновении светской и духовной подсудности. Она является и совестным судом, который до сего времени продолжает держаться в Англии в форме суда канцлера, руководствующегося при разбирательстве дел правилами справедливости, выработанными в течение тысячелетия путем судебной практики. Лорд-канцлер в праве решить дело и не придерживаясь буквы закона.

Этой по необходимости сжатой характеристики достаточно, чтобы оправдать следующий вывод: в норманнский период по своему государственному устройству Англия мало чем разнится от континентальных государств с их единодержавием и сильной администрацией. Коллегиальные учреждения англосаксов принижены были до роли совещательных, что имело место и на континенте. Майские поля Карловингов ведь являются тенью тех народных собраний древней Германии, которые описаны Тацитом. Фюстель де Куланж прав, когда говорит, что Мартовские и Майские поля потому лишь удержались, что, при отсутствии печати, личное участие народа на военных смотрах было лучшим моментом для обнародования закона. За исключением этих функций они не имели других. Развитие английских учреждений идет на первых порах тем же путем, что и в любом из континентальных государств Европы. По отношению к высшему управлению сходство особенно велико: и на континенте имеет место сосредоточение финансовых, административных и судебных функций в руках тесного совета, члены которого, прежде всего, придворные чиновники. Они постепенно становятся контролирующими властями по отношению к местным учреждениям. На этом останавливается развитие английских учреждений в норманнский период. Чтобы проследить постепенный переход королевской курии в верхнюю палату парламента и привлечение в нее депутатов от графств и городов, нужно перейти к эпохе Иоанна Безземельного.

Как указано в статье 12-ой Великой Хартии Вольностей, король обещает, что выкупы от несения воинской службы (scutagium) и денежные пособия (auxilia), платимые королю, как верховному сюзерену, за известными изъятиями, установленными феодальным обычаем, не будут впредь взиматься с подданных иначе, как в силу постановления общего совета короля. В этот общий совет входят, во-первых, весь состав прежнего большого совета, т. е. архиепископы, епископы, аббаты, графы и бароны, призываемые личными письмами короля за его печатью, а, во-вторых, все прочие «мелкие» держатели земли в непосредственной зависимости от короля, т. е. его прямые вассалы; так как их много и все не в состоянии найти места в совете, то они призваны посылать уполномоченных от графств. Король дает шерифам письменные приказы, так называемые writs of summons». В них говорится, что такого-то числа и в таком-то месте должно быть созвано шерифом собрание всех, кто держит землю непосредственно от короля, для выбора уполномоченных. Призыв заключает в себе указание на повод к собранию Совета и должен быть издан за 40 дней до намеченного срока. В назначенный в призывном письме день следует производство выборов, в каком бы числе ни явились созванные. На выборных собраниях вначале не присутствуют еще второстепенные владельцы, т. е. те, кто держит землю не непосредственно от короля, а от его прямых вассалов. Только в 1254 году представительство от свободных владельцев, без различия прямых и второстепенных вассалов, становится совершившимся фактом. Когда же в 1265 году, во время новой усобицы, глава восставшей против Генриха III партии баронов - Симон де Монфор - призвал в Совет и депутатов от городов, Совет становится тем собранием лордов и общин, приглашаемых к совместной деятельности с королем, каким является, по определению английских юристов, парламент. Созывая свой первый «образцовый» парламент в 1295 г. в том самом составе, в каком он революционным путем был собран в 1265 г., Эдуард I тем самым санкционирует этот порядок. И, действительно, во всех последующих парламентах мы находим, в общем, те самые элементы, которые присутствовали в нем в 1265 и 1295 гг.

На всем протяжении европейского материка каждое сословие - духовенство, дворянство и горожане - голосовало отдельно. В одной только Англии мы встречаемся с противоположной практикой: до половины XIV века все сословия заседают совместно; в это же время происходит разделение на две палаты, и депутаты от городов сходятся с депутатами от низшего дворянства в палате общин, а высшее духовенство начинает заседать с главами аристократических родов, королевскими судьями и некоторыми высшими сановниками в палате лордов. Что касается до низшего духовенства, то оно с XIV столетия перестает посылать депутатов в палату общин и вотирует свои субсидии, или денежные пособия казне, на самостоятельных собраниях, так называемых «конвокациях». Таким порядкам наступает конец не ранее 1664 года, когда члены духовенства, наряду с прочим населением, начинают участвовать в выборе депутатов от графств.

В отличие от современного представительства, которое построено на мысли дать определенному в законе числу жителей возможность иметь, по крайней мере, одного выразителя его нужд и желаний, которое, другими словами, стремится к установлению пропорционального отношения между числом населения и числом представителей, средневековая система построена на мысли, что каждая корпорация - будет ли то графство или город, - призываемая королем к посылке уполномоченных в парламент, должна иметь одинаковое их число; оно не должно быть меньше двух, так как при таком условии можно избежать того, чтобы вследствие случайности - неприбытия в срок, болезни или смерти избранного - графство или город не оказались без всякого представителя в парламенте.

Спрашивается, как выбираются графством и городом посылаемые ими уполномоченные?

Многие историки и государствоведы не раз высказывали ту мысль, что история избирательного права есть история постепенного понижения, а затем и полного упразднения ценза, что эта история открывается повсеместно более или менее высокими имущественными ограничениями. В настоящее время вопрос может считаться решенным и притом в диаметрально противоположном смысле: ряд блестящих исследований по истории избирательного права (Пико во Франции, Гомершама Кокса в Англии) неопровержимо установили тот факт, что избирательного ценза в раннюю эпоху не существовало. Об отсутствии его в Англии мы можем заключить по содержанию тех призывных писем (writs), которые отправляемы были шерифам от имени короля канцлером. В них говорилось: «так как мы (король) решили собрать в Вестминстере парламент, на который мы позвали личными письмами нашими архиепископов, епископов и т. д., графов, баронов и всех тех, кто держит землю в непосредственной от нас зависимости, то повелеваем тебе собрать свободное население графства на ширгемот (собрание графства) и здесь распорядиться, чтобы от ширы посланы были в наш парламент два лучшие и наиболее проникнутые законностью человека (meliores et legaliores homines)». Должны ли быть эти meliores et legaliores рыцарями или только свободными людьми (liberi homines) - этого призывные письма определенно не говорят. Таким образом, на выборы приглашалось все свободное население. Правда, бывали случаи, когда шериф решал, что никто лучше его самого не сможет указать meliores et legaliores homines графства, и потому брал на себя «труд» их избрания, но тогда ему напоминали, что он не имеет на это никакого права и что повторение подобного случая «облегчения» избирателей от падающей на них «тяжести» может повлечь для него, шерифа, весьма неприятные последствия...

Равным образом, и по отношению к городам мы не вправе утверждать, что избрание депутатов с самого начала было сосредоточено в руках одной буржуазии, в руках выборных от гильдий. Мы знаем, что в раннюю эпоху города управлялись еще демократическими «общими советами» - городским вечем, ведавшим всеми делами и посылавшим, между прочим, и депутатов в парламент. Надо сказать, что право посылки их принадлежало одним так называемым «королевским сити и бургам» - т. е. городам, которые могли сослаться на то, что они получили в прошлые годы королевское приглашение (writ) прислать в парламент своих представителей. Подобно тому, как каждое графство - независимо от числа жителей и пространства, им покрываемого, - посылало двух депутатов, так и сити и бурги посылали каждый по два представителя.

Когда же впервые возникает мысль об избирательном цензе и круг избирателей ограничивается лицами, обладающими недвижимым имуществом определенного размера? Надо сказать, что выборы депутатов являлись с точки зрения населения одной из многочисленных повинностей. Другой - еще более тяжелой - было участие в комиссиях присяжных заседателей. Я уже говорил, что в Англии присяжные призываются не только для решения уголовных и гражданских дел, но и для участия в следствии и составлении обвинительного акта, а равным образом и при открытии клада или мертвого тела. При необходимости перемещаться на большие расстояния (в тот пункт, где происходили сессии уголовного и гражданского суда), служба присяжного была крайне обременительна для неимущих слоев населения. Немудрено, что уже в царствование Эдуарда III мы находим в протоколах парламента многочисленные указания на представляемые в палату общин петиции, в которых жители графств заявляли, что многим из них не по силам участие в комиссиях присяжных заседателей, что они часто не имеют необходимых средств на покрытие путевых и продовольственных издержек, что несение этой обязанности отрывает жителей от дел и что поэтому они ходатайствуют перед парламентом и королем об освобождении от участия в комиссиях присяжных хотя бы тех, кто не является «свободным собственником» (фригольдером), получающим определенный доход, именно 40 шиллингов, со своего недвижимого имущества. Ходатайства населения были приняты во внимание, и был издан закон, в силу которого к несению присяжной службы стали призываться лишь свободные собственники, имеющие не менее 40 шиллингов чистого дохода. Об этом законе и вспомнили в XV столетии, когда со стороны более зажиточного населения были заявлены жалобы на то, что на выборы депутатов являются толпы малоимущих людей, шумные крики которых заглушают «благоразумные» голоса людей состоятельных, и ставленники толпы сплошь и рядом попадают в палату общин. Это «прискорбное» обстоятельство побудило парламент в 1430 году, в царствование Генриха VI, распространить правило, освобождающее лиц, не имеющих 40 шиллингов чистого дохода с свободной собственности, от несения присяжной службы, - и на выборы от графств в палату общин; закон 1430 года освободил неимущие слои населения от «обязанности» являться в избирательные собрания и тем самым отстранил их от влияния на состав нижней палаты.

Параллельно с этим ограничивается круг избирателей и в городах. Я уже имел случай указать, что история английских городов имеет то общее с историей городов на континенте, городов Франции, Германии и Италии, что в них управление постепенно перешло из рук городского веча в руки тесных городских советов, т. е. что порядки демократические постепенно уступили место порядкам олигархическим. Английские короли, вечно нуждаясь в деньгах, охотно принимали предложение городов заменить все денежные сборы в пользу королевской казны определенной суммой, вносимой городскими властями, причем города получали полную свободу самоуправления. Так как уплата этой определенной суммы сплошь и рядом могла производиться только людьми зажиточными, т. е. членами гильдий, то заключение подобных договоров, наряду с некоторыми другими причинами, повело уже в XIV и XV ст. к захвату тесными советами, составленными из представителей гильдейской знати, прав, принадлежавших ранее городскому сходу. В состав торговой гильдии, т. н. gilda mercatoria, входили не одни купцы, но и зажиточные ремесленники. Гильдия принимала на себя обязанность уплаты королевскому казначейству следуемой с города суммы налогов и тем самым приобретала право решать вопрос, в какой форме город должен быть обложен для покрытия этой суммы. Естественно, что решение такого важного вопроса повлекло за собой перенесение в руки представителей торговой гильдии решения и всех остальных вопросов городского управления, а равным образом и избрания двух депутатов в парламент. Ранее всего новые порядки установились в Лондоне: уже в XIV веке власть переходит в сити в руки городского совета, состоящего из представителей наиболее старинных и зажиточных цехов, т. н. «ливрейных компаний». В XIV и XV столетиях порядки Лондона распространяются повсеместно. Городские, или «тесные», советы пополняются путем кооптации, что ведет к полному господству плутократии.

Таким образом, уже в XV в. и в графствах, и в городах широкие массы населения устраняются от участия в посылке депутатов в палату общин.

Как было отмечено, в царствование Эдуарда I окончательно установилось правило, что в нижней палате должны заседать не только представители от графств, но и депутаты от городов. Это правило получило признание в 1295 г., когда мы впервые видим в парламенте представителей от 120 сити и бургов Англии. Число представленных городов со временем пало. Некоторые города не раз воздерживались от посылки депутатов ввиду того, что последним приходилось платить жалованье, а это влекло за собой увеличение местных издержек. В XV столетии, по меньшей мере, 15 бургов из прежних 120 вовсе не посылают от себя депутатов.

Обращаясь к изучению хода развития парламентских вольностей, мы, прежде всего, должны отметить, что при Эдуарде I было раз навсегда признано, что никакие сборы немыслимы иначе, как под условием согласия на них депутатов от общин, а равно и членов светской и духовной знати. Это правило проводится статутом 1297 г. De tallagio non concedendo. Изданию его предшествовал следующий факт. Эдуард I, не рассчитывая на дарование ему нужной субсидии, призывает к себе графов, баронов и представителей духовной аристократии; в обращении к ним он требует передачи ему права налогового обложения; налоги должны падать впредь на весь народ. Графы объявляют королю, что они не имеют права этого сделать, что они не могут даровать ему свободы налогового обложения, так как не получили на то полномочия от общин. Король грозит им тяжкими карами, после чего они самовольно удаляются из совета. Эдуард поневоле должен созвать парламент; первым же делом последнего было, конечно, побудить короля к изданию акта, восстанавливающего те статьи Великой Хартии, в которых говорится, что никакие auxilia и scutagia (пособия и выкупы от воинской повинности) не могут быть взимаемы иначе, как с согласия представителей от общин, а также светских и духовных лордов. Статут 1297 г. гласит: «Никакой налог (tallage) и никакая денежная помощь (aide) не будут налагаемы или взимаемы нами или нашими наследниками в нашем королевстве без доброго желания и согласия архиепископов, епископов, баронов, рыцарей, горожан и других свободных людей королевства». С этого времени весь порядок налогового обложения получает определенный характер; подати могут быть взимаемы только под условием предварительного согласия вышеисчисленных лиц. На практике, впрочем, и в XIV, и в XV ст., короли стараются обходить это правило. Сверх налогов, вотируемых парламентом, они взимают в это время разные поборы, под именем добровольных приношений (benevolences). Правительство обращается нередко также к производству и насильственных займов (loans). Король сверх того весьма широко понимает свое право требовать известного содержания во время своих поездок по отдельным графствам (purveyance). Сбор продуктами на потребности двора в XV в. продолжает происходить по-прежнему, хотя и выходить статут, постановляющий, что короли не будут злоупотреблять правом квартирной и постойной повинности. Отмена всех этих поборов воспоследовала при непопулярнейшем из королей Англии - Ричарде III. Изданным им законом раз навсегда отменены добровольные подарки (benevolences). Король отказался вместе с тем от насильственных займов. Его брат Эдуард IV ранее этого обещал лондонским гражданам, что «к насильственным займам он обращаться не будет». Из всего сказанного следует, что до второй половины XV в., т. е. в течение всех средних веков, короли находили способы обойти данные ими самими обещания и изыскивали всевозможные пути к получению недостающих им средств.

В течение XIII и XIV ст. не выработался еще порядок рассмотрения денежных биллей в одной только палате общин; каждая палата в это время обсуждает их в отдельности; в случае расхождения, назначается согласительная комиссия из членов обеих палат. Путем взаимных уступок приходят к единогласному решению. При обсуждении денежных биллей парламент требовал от правительства точного обозначения тех статей расходов, на которые должна пойти та или другая сумма дохода. Парламент настаивал также на получении им от казначейства (Exchequer) строгого отчета в израсходовании дарованных правительству сумм.

В XIV ст. парламент  постоянно обращается к правительству с требованием, чтобы ему для проверки счетов было позволено назначить особую комиссию из депутатов от общин, светских и духовных лордов, комиссию так называемых «аудиторов счетов». Эта комиссия должна была произвести следствие о том, действительно ли назначенная парламентом сумма поступила в руки финансовых чиновников, и затем, как эта сумма была ими израсходована. Раз следствием обнаружены те или другие злоупотребления, парламент ждет от короля немедленного удаления виновного. Король пользовался, однако, при этом правом помилования; вопреки парламенту он нередко даже снова назначал на должность прежнего сановника. Парламент  пошел и против этого. Над лицами, обвиненными в неправильном ведении дел страны, стал назначаться суд верхней палаты, и он подчас кончался постановлением смертного приговора, нередко приводившегося в исполнение.

В это же время впервые находит себе признание и то правило, что без разрешения парламента король не может вывести войск из пределов Англии. Желая отправиться с армией на континент, Эдуард I призывает к себе одних лишь графов и баронов и требует от них немедленного отбытия во Францию; но они объявляют ему, что не имеют права повиноваться его велениям, пока вопрос о походе не будет решен парламентом. Король грозит им казнью; они самовольно удаляются из его присутствия. Созванный затем парламент  признает образ действий баронов вполне правильным, и король с этих пор принужден считать себя в вопросах войны и мира связанным обязательством испрашивать согласие парламента и не выводить войск из Англии иначе, как по постановлению того же парламента.

В царствование Эдуарда II происходят новые столкновения между властью и народом, но уже по иным причинам, не по вопросу о контроле парламента за внутренней и внешней политикой, а по вопросу о законодательной его власти. Король делает попытку обойти парламент и обращается к изданию тех или других общеобязательных норм путем указов или решений своего Тайного совета. Парламент же протестует против такого образа действий; королевские указы, говорит он, не могут иметь другой задачи, кроме приведения в исполнение действующих законов. В статуте 1322 г. Эдуард II принужден признать обязательным для себя следующее правило: «все, что касается короля, его наследника, королевства и народа, должно быть рассматриваемо и постановляемо в парламенте с согласия короля, прелатов, баронов и общин королевства, как это в обыкновении издавна». Этим статутом король признал не только законодательную власть парламента, но и то, что эта власть принадлежала ему всегда.

С Эдуарда III к парламенту переходит вполне контроль за внешней политикой и внутренней администрацией; за ним признано деятельное участие в законодательстве и налоговом обложении.

Некоторые историки утверждают, что наиболее положительной стороной в росте английской конституции надо считать мирный характер ее развития; но, говоря это, они делают фактическую ошибку. Нет сомнения, что в конституционной истории Англии заметны преемство и последовательность: учреждения страны развились в смысле расширения прав народа; но сказать, что это расширение достигаемо было всегда мирным путем, нельзя, если вспомнить о битве под Льюисом и о частых столкновениях Эдуардов I и II с парламентом.

Путем борьбы за свои права английский парламент в XIV в. достиг значительной полноты власти. Он становится высшим законодательным и финансовым органом, совещательным собранием по вопросам внутренней и внешней политики, наконец, уголовной камерой для разбирательства преступлений, совершенных тем или другим министром, ближайшим советником короля.

Парламент в правление Эдуарда III и Ричарда II является собранием, составленным не столько из представителей, сколько из делегатов. Различие между представителем и делегатом лежит в том, что представитель не связан обязательством подчиняться той программе, которая может быть навязана ему лицами, его избравшими; делегат же, наоборот, связан теми полномочиями, которые предоставлены ему его доверителями. Различие это наглядно выступает по вопросу о налоговом обложении. Эдуард III созвал однажды парламент и объявил ему внезапно, что целью собрания будет дарование королю новых субсидий. Депутаты от общин представили ему по этому случаю петицию, смысл которой был тот, что они не получили полномочия на это от своих доверителей, что они должны поэтому войти предварительно в соглашение на этот счет с лицами, их избравшими. Роковой ошибкой было бы таким образом думать, что английский парламент в занимающее нас время был собранием народных представителей, а не делегатов от отдельных графств и городов, связанных известными полномочиями. Так было, впрочем, и в любом из континентальных государств средневековой Европы, всюду, где существовало сословное представительство. Делегаты на Генеральных штатах признавали себя также некомпетентными высказывать то или другое мнение по вопросам, не упомянутым в их полномочиях, и считали необходимым получить предварительное согласие своих выборщиков.

В течение всех средних веков парламент созывается ежегодно, а иногда и два раза в год, когда того требуют обстоятельства. Если он является, таким образом, собранием, периодически созываемым, то король может всегда распустить его под условием произвести выборы не позже года со времени роспуска.

Остановимся теперь подробнее на функциях, принадлежавших парламенту, и прежде всего на законодательной. Думать, что английский парламент в XIV в. пользовался теми же правами по отношению к законодательству, что и теперь, было бы ошибочно. Порядок вотирования законов путем представления готовых биллей самими членами парламента установился впервые в XV в. Этому порядку предшествовал другой, порядок представления одних только петиций, скромных жалоб и заявлений, своего рода «челобитных». Подача их была первым делом вновь созванного парламента. В этих петициях можно найти указание на всевозможные общественные недуги: жалуются на вздорожание цен на съестные припасы, на то, что рабочие требуют платы, большей против постановленной статутом, печалятся по случаю неурожая и голода; но вместе с тем заводят речь и о неправильном ходе администрации, о пристрастном отправлении правосудия и т. д. Все эти челобитные подлежали обсуждению короля, который на каждую из них вправе был дать утвердительный или отрицательный ответ; он мог дать также ответ уклончивый в следующей форме: «король испросит совета» (le roi s′avisera). То обстоятельство, что палата должна была ограничиться одним лишь заявлением о государственных пользах и нуждах, а король вправе был, смотря по обстоятельствам, признать это заявление заслуживающим уважения или нет, отражается невыгодно на законодательных правах парламента. Обращая петиции в статуты, короли вносили в них нередко такие нормы, которые вовсе не отвечали требованиям представителей от общин. Желая сделать невозможным такое извращение его мысли, парламент требует, чтобы ответы правительства на петиции, представляемые членами палаты общин, становились известными этим последним ранее того момента, когда им придется разъехаться по домам. Парламент настаивает также на том, чтобы статуты (редакция которых принадлежала Тайному совету), до момента их подписания королем, были прочитываемы в палате общин и чтобы при скрепе их монархом присутствовали делегаты от этой палаты.

Период правления Ланкастеров представляет нам не один пример тому, что парламент, расходясь, выбирает из своей среды уполномоченных, на обязанность которых падает следить за тем, чтобы представленные королю петиции не остались мертвой буквой, а обращены были в статут и чтобы при этом не было внесено в них изменений, как это практиковалось ранее.

В течение XIV в. не существует еще в Англии обычая представлять законодательные билли непосредственно в палату, хотя парламент ясно сознает все проистекающее отсюда неудобство. Когда поэтому была призвана на престол Ланкастерская династия и короли с одной стороны обязались не нарушать ни в чем «прав гражданина», а, с другой, страдая полным безденежьем, стали часто созывать парламент, последний воспользовался этим, чтобы провести в жизнь следующее правило: денежные требования правительства не получают удовлетворения до тех пор, пока представленные ходатайства общин не будут приняты в расчет королем. Таким путем в течение XV в. парламент достигает того, что его законодательные требования правительством удовлетворяются. С этого времени обсуждение бюджета составляет последний акт парламентской сессии. Желая еще более связать законодательную власть короля, парламент добивается права представлять впредь не петиции, а билли (готовые проекты), которые, после обсуждения их членами верхней и нижней палаты, в форме вполне выработанных норм, поступают на утверждение короля. В царствование Генриха IV в Англии установилось, таким образом, то начало, непризнание которого во Франции сделало возможным для королей обратить Генеральные штаты в пустую игрушку.

Если бы вопрос о налоговом обложении на континенте был поставлен так же, как в Англии, если бы там дарование субсидий приведено было в зависимость от согласия короля на законы, то нет сомнения, что генеральные штаты, кортесы и сеймы не прекратили бы так скоро своего существования и, вместо составляемых ими тетрадей жалоб, вероятно, выработали бы не одну законодательную норму.

По своим финансовым функциям парламент с 1297 г. является такого рода учреждением, без согласия которого не может происходить прямое обложение народа. Значение парламента в этом отношении было вполне упрочено с тех пор, когда обсуждение так называемых бюджетных вопросов было отложено до последних дней заседания и обусловлено удовлетворением королем жалоб и ходатайств, заявленных ему представителями от графств и городов. Обществу нужно было добиться того, чтобы налоговое обложение было поставлено в зависимость, если не исключительно, то главным образом, от согласия делегатов графств и городов; поэтому весьма счастливым обстоятельством нужно признать то, что спрошенные по этому вопросу в царствование Эдуарда IV светские и духовные лорды объявили, что дело налогового обложения всецело принадлежит палате общин, в руки которой оно действительно и перешло вполне с XV в. Все вопросы налогового обложения рассматриваются и решаются отныне нижней палатой, как наиболее в этом деле заинтересованною ввиду того, что она состоит из делегатов от массы плательщиков.

По вопросу о контроле, каким средневековый парламент пользуется относительно внешней и внутренней политики, нужно заметить, что английские короли, подобно французским, рано сознали всю силу следующего положения: чтобы сделать войну популярной, нужно иметь на ведение ее народное полномочие, другими словами, необходимо заручиться согласием на нее народного представительства. Палата общин, понимая, что война должна отразиться на усилении налогового обложения, не раз объявляет себя некомпетентной решить, необходима она или нет. На вопрос Ричарда II, нужно ли ему предпринять войну с Францией, - палата общин объявляет, что в таком деле должны высказаться мудрейшие: король, светская и духовная знать; сама же она не признает себя в этом достаточно осведомленной. Король в свою очередь грозит не распускать парламента, пока он не даст ему своего совета по поставленному вопросу. Тогда только представители от общин, указывая на пример магнатов, уже высказавшихся в том же смысле, советуют мир.

Менее равнодушно относятся общины к своему праву контролировать ход внутренней политики. Нет такого вопроса управления, по которому бы они в то или другое время не представили петиции королю; особенно часты были ходатайства о передаче общинам права выбора королевских советников, права выбора лорда-камергера и юстициария. Парламент принужден был уступить королю только в одном, что он может иметь своих собственных советников, но при этом палатам удалось настоять на том, что эти советники будут известны парламенту, что имена их не будут храниться в тайне; наоборот, король открыто заявит, какие лица призваны им управлять страной. Парламент требует также, чтобы советчики короля подлежали обвинению нижней палаты и суду верхней. При обвинении того или другого из этих советников в дурном управлении, палаты обращаются к королю с ходатайством, чтобы эти лица подвергнуты были штрафу или отставлены от должности, или, наконец, преданы суду палаты лордов. Примеры такого суда встречаются, нередко в Англии; постановляемые им приговоры часто отличаются большой суровостью. Уже в XIV ст. установилось то правило, что обвинение того или другого советника должна производить одна палата общин, а постановлять приговор по обвинению может одна палата лордов.

Итак, в XIV и XV ст. путем продолжительной и упорной борьбы парламент мало-помалу приобретает многие из тех прав, какие входят в состав его прерогативы и по настоящий день.